Книга: Влияние налогов на становление цивилизации
Назад: 22. Налоговая система дьявола
Дальше: Часть VI. После Великой хартии вольностей
23. Много восстаний — одна революция
Они подняли крик и угрожали лишить жизни всех габелёров; этим словом они называли любых сборщиков налогов Его Величества. Они замучили случайно подвернувшегося хирурга, в котором заподозрили габелёра. Они сорвали с него одежду, отрубили ему руку, заставили в таком виде пройти по рынку и потом прикончили.Крестьянский бунт, Бланзак, Франция
Этот устрашающий пример поведения разъяренных французских крестьян повторялся на протяжении XVII в. много раз. Юного парижского клерка, который вел счета сборщика налогов, те же самые крестьяне просто растерзали. Куски его тела они приколотили к дверям домов, чтобы напомнить другим налоговым чиновникам, какая участь им уготована.
В отличие от Германии представители высших и средних слоев французского общества нередко одобряли действия крестьян и помогали им. Французские восстания против налогов не имели никакого социального подтекста; это были в чистом виде выступления против налогов. Когда крестьяне кричали «Смерть габелёрам!», они добавляли: «Да здравствует король без габелёров!». Они выступали против новых налогов, против повышения ставок, против изменений в методах сбора налогов и против любых новых средств налогообложения. Иными словами, они хотели, чтобы налоговая система оставалась такой, какой была. В Германии крестьяне убивали всех представителей высших сословий, какие им встречались; во Франции смерть ожидала только сборщиков налогов.
Французские бунты против налогов были типичными для той эпохи, когда такие восстания происходили повсеместно. Подобно Испании, Франция имела больше проблем от борьбы с внутренними бунтовщиками, чем от внешних военных конфликтов. Внутренние восстания были напрямую связаны с внешними войнами. Войны требовали расходов, которые совершенно не соответствовали скромным возможностям налоговой системы, которая по существу еще оставалась средневековой. Королям приходилось изыскивать новые налоги, но когда они за это принимались, вспыхивали восстания. Таков был железный закон налогообложения XVII в.
Крестьянское восстание во Франции.
В то время бунтовщики отнюдь не были революционерами. Напротив, их даже можно назвать реакционерами. Общее настроение эпохи отражено в прошении крестьян Бретани к королю Франции: «Мы готовы платить такие налоги, какими они были шестьдесят лет назад, мы согласны платить всякому то, что он имеет право получать, и мы не возражаем ни против чего, кроме новых указов и налогов. [И они] просят Его Величество отнестись к ним сострадательно и помочь им».
Фискальные лидеры старого порядка должны были сочетать свойства фокусника, безжалостного убийцы и пожарного. В качестве фокусников они должны были уметь создавать доход с помощью фискальных трюков, напоминающих появление кролика из пустой шляпы. В то же самое время от них требовалось готовность применять насилие к беззащитным членам общества — нелояльным налогоплательщикам. Государство действовало по принципу «что выдержит рынок», т.е. стремилось собрать максимально допустимый объем налогов, не вызывавший крупного восстания. Конечно, оно часто ошибалось, и в таких случаях налоговая система становилась пожарной бригадой, которая спешила на тушение локальных бунтов. Отличительным признаком высокого профессионализма было знание того, когда нужно применять силу, а когда успокаивать и уговаривать. В этом отношении французские власти были на высоте вплоть до 1789 г.
В эпоху старого порядка экономисты считали, что лучшее средство для искоренения бедности — это высокие налоги. Чем беднее местность, тем тяжелее должно быть налогообложение. Повышение налогов, утверждали эти специалисты, увеличит производительность труда, и от этого выиграют все; следовательно, налоги — самый подходящий инструмент для борьбы с бедностью. Для них бедняки были подобны траве: чем чаще ее косишь, чем гуще она растет. Но не будем насмехаться над этой логикой раньше времени. В 1947 г. министерство финансов США привело ту же самую идею в оправдание высоких прогрессивных налогов мирного времени. В XIX в. догмой людей богатых и влиятельных был социальный дарвинизм. Естественность выживания наиболее приспособленных подразумевала, что сильные и богатые имеют полное право эксплуатировать бедных — таков замысел природы. В то же самое время марксисты учили, что уничтожение класса капиталистов принесет райскую жизнь угнетенным рабочим.
Задавленные налогами французские крестьяне не желали считать себя травой, которую нужно косить для ее же пользы, и отвечали насилием — убийствами, избиениями, нападениями, поджогами и т.д. Через 10 лет после восстания, случившегося в окрестностях Бордо, министр финансов сказал королеве, что французскому солдату пройти по испанской деревне (Франция тогда воевала с Испанией) не так опасно, как французскому сборщику налогов «переехать из одной провинции в другую и даже просто выйти из дома». Насилие в отношении королевских налоговых чиновников, добавил министр, — это следствие «бесчинств, совершаемых самими королевскими чиновниками». Если бы в те времена существовало страхование жизни, сомнительно, чтобы сборщики налогов могли воспользоваться им за какую угодно цену.
Что представляли собой восстания против налогов при старом порядке, хорошо видно на примере Нормандии. Прежде всего, их последствия были исключительно местными. Если виноделы Бордо восставали и вынуждали власти снизить налоги, это снижение относилось только к Бордо. Виноделов Бургундии и прочих регионов Франции оно не касалось; им нужно было добиваться всего самостоятельно. Нормандия, расположенная на побережье Ла-Манша, — это та самая местность, где высадились союзники в 1944 г. Многие века Нормандия была объектом военных конфликтов в Европе. Это естественным образом привело к тому, что с провинции взимались большие военные налоги. Во Франции не было региона, который платил больше налогов и был больше склонен к восстанию, чем Нормандия.
Одно из крупных восстаний того периода началось в Нормандии из-за ложных слухов о повышении налогов на соль. Солевары объединились, приняли свой флаг, собрали вооруженный отряд и обратились к остальному населению со следующими словами о королевских налоговых служащих: «Люди, которые обогащаются на налогах… продают свою родину… и обирают всех акцизами».
Многие десятилетия в провинции существовал специальный комитет, который наблюдал за всеми приезжими. Любого человека, заподозренного в связях с налоговой службой, могли убить. Так погибло немало ни в чем не повинных посетителей Нормандии. Местные судьи по традиции отказывались осуждать неплательщиков налогов или регистрировать вновь назначенных налоговых чиновников. Даже интендант не был вполне верен Парижу. Однажды группа специальных агентов собралась напасть на соляных контрабандистов, которые расположились в лесу неподалеку от маленькой деревушки. Но когда агенты уже приготовились, деревенский колокол подал контрабандистам сигнал тревоги. Начальник агентов пожаловался интенданту и потребовал наказать виновного. Интендант пообещал это сделать. Затем он приказал жителям деревни снять колокол и принести его на городскую площадь; там колокол ко всеобщему удовольствию подвергли публичной порке.
Корона в конце концов восстановила контроль над Нормандией, — но только с помощью длительной военной оккупации, публичных казней и перевода всех налоговых дел из местных судов в Париж. Нормандия перешла в состояние «холодной налоговой войны», которая время от времени вспыхивала открытым огнем. Через 20 лет (в 1660-х годах) Корона неверно оценила внешнее спокойствие и попыталась повысить подати. Вновь прорвалось насилие, и армия вернулась для наведения порядка. Подобно многим другим французским провинциям, Нормандия жила на грани восстания; однако, как и прочие мятежные регионы, она выступала не против Короны, а всегда лишь против местных налоговых чиновников. Французы носили шоры и в упор не видели страдания и несправедливости, выпадавшие на долю ближних. Поэтому монархия, какой бы прогнившей она ни была, пока оставалась в безопасности. Эта всеобщая слепота, возможно, проистекала из особенностей французского политического сознания. Три столетия назад фракционные группировки занимали во Франции почти столь же сильное положение, как и на протяжении большей части XX в.
Единственным восстанием, представлявшим угрозу для самой Короны, стала знаменитая парижская Фронда. Восстание началось в 1648 г. после того, как верховный суд отказался утвердить ряд новых предложений по налогам. Толпы вышли на городские улицы и забросали королевских чиновников градом камней. La fronde означает «праща». Процесс регистрации новых налогов и налоговых постановлений был примерно таким же, как американский принцип судебного контроля: чтобы новые законы вступили в силу, они должны быть зарегистрированы в судах; законы, не соответствующие конституции, отклоняются.
Картина Франсуа-Андре Венсана изображает выход Матьё Молé, президента французского парламента, к парижской толпе во время восстания Фронды. Разгневанные французские налогоплательщики требовали немедленного освобождения от налогов — сокращения земельного налога для крестьян и значительного снижения тарифов на товары, поступающие в Париж для торговцев.
Но французская система судебного контроля отличалась одной важной особенностью. Король мог преодолеть недостатки любого закона; для этого ему было достаточно лично явиться в высокий суд и приказать судьям утвердить закон. Однако в 1648 г. королю было всего десять лет. Что же делать? Регентом при малолетнем короле состояла его мать, по происхождению австриячка. Главный министр финансов был итальянцем. Они втроем торжественно явились в суд и приказали утвердить отклоненные налоговые меры. Процессию сопровождал генеральный прокурор, который изложил суду суть дела и завершил свою речь таким поразительным заявлением: «За десять лет страна разрушена, крестьяне вынуждены спать на соломе, их утварь продана для уплаты налогов. Чтобы Париж жил в роскоши, миллионы невинных людей вынуждены жить на хлебе из отрубей и овса, без надежды на защиту по своей слабости; единственное, что у них осталось, это их души, потому что еще не придумано, как можно эти души продать».
Через два дня судьи вынесли решение: король не является совершеннолетним, а регент не имеет права приказать утвердить законы, объявленные антиконституционными. Затем верховный суд продолжил утверждать первенство своей власти над Короной: уменьшил подати на 20%, сократил число интендантов с 24 до 6 и объявил, что отныне не будет новых налогов и новых должностей для продажи. Откуп податей также запрещался.
Эти налоговые реформы могли бы стать началом конца королевского абсолютизма, если бы изначально не носили временный характер. Новые полномочия суда завершались с совершеннолетием короля (14 лет). Именно это и произошло. Когда Людовику исполнилось 14 лет, он явился к судьям и приказал в течение недели утвердить все его декреты. Затем он обратился к председателю суда и приказал ему не совать нос в государственные дела. Именно тогда Людовик произнес знаменитые слова: «Государство — это я!». В завершение он изменил название суда с «верховного» на «высокий». Только король обладает верховной властью. Будучи совершеннолетним монархом, он вправе приказывать судьям делать то, что он желает. Разве не то же самое постановили судьи, когда ему было 10 лет? В 1648 г. судьи совершили роковую ошибку юристов: они выиграли текущее дело, но совершенно не подумали о долгосрочных последствиях.
У Людовика XIV были два выдающихся министра финансов. Кольбер был самым известным, а его преемник Вобан — самым решительным. Оба они предприняли смелые, но безуспешные попытки изменить систему. Реформе податной системы Кольбер предпочитал косвенные налоги, однако Бретань и Бордо, не платившие подати, взбунтовались против новых акцизов и гербовых сборов. Они прекрасно понимали, что Кольбер старается обойти их налоговый иммунитет. Восстание в Бретани оказалось столь яростным, что для восстановления порядка пришлось использовать швейцарских наемников.
Вобан считал, что вместо реформирования податной системы лучше ввести 10%-ный подоходный налог. Поскольку государственные расходы очень велики, говорил он, подоходный налог — единственный способ спасти Францию, и с этим согласится каждый, если только он «не глупец и не откровенный недоброжелатель». Последние слова намекали на Людовика XIV, который уволил Вобана. Вобан провел специальное исследование освобождения от налогов и установил, что существует 17 разных способов получить налоговый иммунитет. У каждой налоговой лазейки была группа политической поддержки, которая обеспечивала эффективное использование лазейки. Что касается податей, то там действовал единственный принцип: «Чем человек беднее, тем больше он платит; например, человек, имеющий 4-5 тыс. ливров дохода от ссуд, может платить 10-12 крон, а другой человек в том же селении, который делает сыр и имеет доход 300-400 ливров, может платить 100 крон». Вобан резко критиковал политику короля; за это он был отправлен в отставку. Если бы он был королем, французская история пошла бы иным путем.
При Людовике XV французское правительство ввело подоходный налог Вобана в действие, но поступления каждый год уменьшались, поскольку появлялось все больше и больше способов уклонения. Потом 10%-ный налог был заменен улучшенной 5%-ной версией, но уклонение убило и ее.
В 1750 г. был принят план податной реформы; согласно этому плану отменялось освобождение от податей для церковных земель, земель дворян и таких прежде освобожденных провинций, как Бретань. К несчастью, после того как на короля было совершено покушение, он отказался от этих реформ; отказался от них и автор, министр финансов. Еще один проблеск надежды появился в конце правления Людовика XV, когда король отнял у высокого суда право вето на налоговые реформы. С устранением этой судебной помехи открывался путь к реформе по королевским декретам, но Людовик XV умер, а его неискушенный внук восстановил судебное право вето.
Накануне Французской революции, когда на троне был Людовик XVI, стало уже ясно, что реформировать налоговую систему может только революция. Пропагандировали этот взгляд не министры финансов, а интеллектуалы, завсегдатаи парижских кофеен. Они издали знаменитую «Энциклопедию» в 35 томах. Вольтер, Руссо, Монтескье и другие авторы сосредоточили внимание на несправедливостях системы.
В деле налогообложения любая привилегия является несправедливостью.Вольтер
Тот, кто может удовлетворять лишь свои основные жизненные потребности, не должен платить ничего. У того, кто имеет излишек, налоги позволительно, если необходимо, брать со всего, что превышает основные потребности. Он может заявить, что при его положении необходимым для него является то, что избыточно для человека более низкого положения, но это неверно. Ведь у дворянина только две ноги, как и у скотника, и у каждого только один желудок.Руссо
Те, кто говорит, что чем беднее люди, тем многочисленнее их семьи, и чем тяжелее для них налоги, тем энергичнее они трудятся, чтобы заплатить их, — те оскорбляют род человеческий. Чтобы они поняли, насколько ошибочно и безжалостно их суждение, им хорошо бы на собственном опыте испытать те горькие лишения, на которые они обрекают своих сограждан.Мерсье
Облагать налогом необходимые продукты питания в высшей степени жестоко. Право человека на существование превыше всех общественных законов. Разве он утратил это право с принятием законов? Низводя бедняков на уровень простого выживания, государство отнимает у них все силы. Бедного человека оно превращает в нищего, работника — в праздное существо, неудачника — в негодяя, и таким образом путем голода ведет его к виселице.Рейналь
Экземпляры «Энциклопедии» были в большинстве городов Франции. Простые люди, возможно, не интересовались тонкостями политической философии, но сознавали, что в налоговой системе заключена вопиющая несправедливость. Угнетенные налогоплательщики начали искать причину своих бедствий уже не в сборщиках налогов, а в тех, кто был освобожден от налогов.
Гравюра 1780 года иллюстрирует отсутствие единообразия налогового обложения при старом порядке. Духовенство и дворянство раздавливают третье сословие, несущее на своих плечах общественное налоговое бремя. Принцип единообразия, закрепленный в Конституции США, должен был не допустить такого в американском обществе.
Освобожденные от налогов сословия и провинции могли подтвердить свое привилегированное положение. У провинций имелись средневековые хартии с гарантиями «старинных свобод», т.е. освобождения от податей. В прежние времена их жители боролись и умирали за право не платить тяжкие налоги. Внутри системы освобождение покупалось за наличные. Например, Судьи платили за свой иммунитет и считали совершенно естественным отстаивать то, что они купили. Для таких людей налоговый иммунитет был тем, чем для нас являются конституционные права.
Последняя попытка провести реформу была предпринята в 1789 г., после того как высокий суд в очередной раз отклонил предложения упразднить старинные налоговые свободы. Суд постановил, что только Генеральные штаты, представляющие все сословия французского общества, правомочны утвердить нужные королю налоговые реформы. Суд не сомневался, что Генеральные штаты отвергнут проект. Это собрание состояло из трех палат, каждая с одним голосом. Освобожденные от налогов духовенство и дворянство получили бы перевес над третьим сословием и поставили бы окончательный крест на реформе.
Чтобы нейтрализовать этот замысел, король дал третьему сословию два голоса вместо одного, и оно теперь могло потягаться с духовенством и дворянством. Благодаря этому ловкому ходу заседание Генеральных штатов обещало обернуться жаркой полемикой по налоговой проблеме. Каким мог бы стать выход из патовой ситуации? Как мы знаем, тема налогов вскоре была погребена в неистовствах уже совсем близкой Французской революции.
