Налоговая система, которая в итоге сформировалась на основе налоговых полномочий, полученных французской монархией во время Столетней войны, во всех отношениях была тем, чем хорошая система быть не должна. Один французский автор того периода сказал, что если бы сам дьявол взялся придумать, как погубить Францию, он не смог бы измыслить схему, более пригодную для этой цели, чем действующая система налогообложения.

Эта система вносила максимальную порочность в отношения человека с человеком и человека с государством. Она представляла собой несомненное зло, но нельзя сказать, что она не имела параллелей в другие времена и в иных местах. Налоговая система старого порядка была ничуть не более уникальна, чем коррумпированность режима Никсона; просто ее можно считать очередной верхней планкой в плохом налогообложении. Она является поучительным примером того, сколько зла может принести плохое налогообложение, — зла не только в виде несправедливостей со стороны государства, но и в виде жестокостей, которые готовы совершить разъяренные налогоплательщики. Когда в 1635 г. власти попытались ввести винный налог в Бордо, налогоплательщики кричали: «Смерть габелёрам! Бей их!» — и совершенно серьезно собирались осуществить свое намерение. (Габелёрами назывались французские сборщики налогов.)

Термином «старый порядок» обозначается социально-политический строй Франции до революции 1789 г. Историки часто указывают, что составить правильное представление об этом периоде не так-то легко. Считается, что французская монархия была абсолютной. Исследователи нередко посвящают целые главы сравнению французского абсолютизма с ограниченной монархией в Англии. Лучше всего этот абсолютизм характеризуют слова Людовика XIV по поводу жалоб на тяжелые налоги. Людовик заметил, что поскольку он владеет всем, он берет лишь то, что и так принадлежит ему. На самом деле французская монархия была далеко не абсолютной. Одного лишь пожелания короля об увеличении налогов было вполне достаточно, чтобы люди взбунтовались и лишили жизни какое-то количество лично ни в чем не повинных сборщиков налогов. Беспочвенные слухи о новых налогах приводили к очень крупным волнениям. Для опровержения слухов направлялись крупные чиновники, снабженные всеми необходимыми документами. Если этого оказывалось недостаточно, власти грозили смертной казнью виновным в распространении ложных слухов. Такое поведение властей свидетельствует отнюдь не о мощи абсолютизма, а скорее о панических настроениях. Несомненно, разумеется, что Людовик XIV хвастался своей абсолютной властью, но сомнительно, что сам он в нее верил. И во всяком случае ясно одно: французы в нее не верили. Так называемый абсолютизм французской монархии был только фасадом.

После Столетней войны сборы (обычно земельный налог и налог на имущество) стали регулярным явлением; их размеры колебались в зависимости от военных потребностей короля. Если бы эти налоги одинаково распространялись на всех, их можно было бы считать справедливыми. Но дворянство, духовенство и даже некоторые города и провинции их либо не платили, либо платили по пониженным ставкам. Одни платили только земельный налог, другие — налог со всего имущества. Такое налоговое неравенство, по мнению одного министра финансов, было главной причиной недугов королевства; по его словам, налоги делали десятую часть населения нищими, пять десятых почти нищими, три десятых обременяли сверх меры и одной десятой позволяли жить относительно комфортно.

В XVIII в. эти сборы и подати прозвали «крестьянским налогом», потому что почти все прочие сословия нашли тот или иной способ их не платить. В годы Французской революции, когда этот налог был, наконец, упразднен, видный экономист Пьер Самюэль Дюпон де Немур (потом он эмигрировал в Америку и основал там великую финансовую династию Дюпонов), выступая в Национальном собрании, сказал: «Как ни трудно поверить, но достаточно стать богатым, чтобы получить дворянство, и достаточно получить дворянство, чтобы перестать платить налоги. Следовательно, есть только один способ избежать налогов — нажить состояние».

На протяжении двух с лишним столетий французская монархия пыталась реформировать налоговую систему, но просто не имела возможностей сделать ее более справедливой. Все, на что она была способна, — это латать существующую систему и отступать всякий раз, когда сопротивление становилось слишком сильным. Людовик XIV почти приступил к изменению системы: он ввел подушный налог и разделил все население на 22 разряда. Каждый разряд платил ту ставку налога, которая соответствовала его имущественному положению. Эта градуированная форма налога на имущество или на капитал была призвана распространить налогообложение на тех, кто прежде обладал налоговым иммунитетом. Но с помощью умелых юристов не трудно было уклониться и от подушного налога, а после смерти Людовика XIV его быстро отменили.

Некоторыми сборами ведали местные власти, но бóльшая часть находилась в юрисдикции центрального правительства. Страна была поделена на 24 налоговых департамента; в каждом был свой региональный начальник, называвшийся интендантом, локальный босс или «шеф-агент» системы. Задача интенданта заключалась в надзоре за установлением и сбором налогов силами налогового управления; кроме того, интендант следил за работой местных судей и налоговых агентов.

Акциз, называвшийся габель, взимался со всего движимого имущества, включая продукты питания. Только на вино было целых пять акцизов: на само вино, на урожай винограда, на изготовление, перевозку и продажу. Поэтому бедняки пили сидр. Сборщики винных акцизов регулярно инспектировали винные запасы в трактирах. Припрятанное обычно хранилось в погребе, и рано или поздно инспектор находил безакцизное вино. Молчание обеспечивалось взяткой. Триста лет назад французы пили вино в трактирах, хотя оно и было обложено нестерпимыми поборами.

К акцизам относились и гербовые сборы: для заключения коммерческих сделок требовалась особая бумага с государственными печатями. К 5%-ному гербовому сбору добавлялся такой же налог на саму сделку. Те документы (контракты, счета, расписки), которые не требовали печатей, тоже исполнялись на специальной бумаге, а купить ее можно было только у государства.

В отличие от Англии пошлины на импорт не были значительным источником поступлений. На границах Франции контрабанда фактически не поддавалась контролю. Поэтому пошлины взимались на въездах в большие и малые города; эти внутренние пошлины назывались октруа. В Париже по мере роста города таможенные въезды быстро обстраивались домами, которые позволяли легко избежать досмотра. Для пресечения контрабандного ввоза в Париже возвели внутреннюю стену, которая по функциям напоминала Берлинскую стену и вызывала такую же ненависть. Во время Французской революции эта стена и здания таможен вошли в число объектов, которые были снесены в первую очередь.

Хотя французские короли получали гораздо более значительный доход, чем их коллеги по ту сторону Ла-Манша, им, как и всем королям того времени, не хватало денег, и они испытывали неутолимую жажду дополнительных поступлений. Со временем короли и их министры финансов овладели искусством получения экстраординарных доходов. Они придумывали схемы, которые три столетия поражали воображение финансистов и экономистов. Можно сказать, эти люди были первыми в мире успешными алхимиками, причем золото они получали даже не из обычных металлов, а из материала совсем уж не алхимического — из бумаги!

Министры, измышлявшие новые способы добычи денег для короля, вскоре затмили налоговое ведомство. Проявленная ими фискальная ловкость рук позволила предотвратить крах государства. В XVII в. французская монархия фактически была банкротом, пока эти финансовые вундеркинды не спасли Корону, которая предпочла трюки и ухищрения как альтернативу банкротству или фискальной ответственности. Вплоть до революции государство добывало золото путем фискальных махинаций.

В обществе, которое запрещало ссужать деньги под процент, государству нелегко было их занять. Но в те дни французы не обременяли себя соображениями морали, особенно когда эти соображения противоречили привычному образу жизни. По словам великого немецкого поэта Гете, «то, что в данную минуту им нужно, то, что выгодно для их стороны, то и хорошо». Французские частные дельцы занимали деньги с мастерством искушенных юристов. Ссуды оформлялись как продажи с правом возвратной аренды. Заемщик «продавал» некую собственность кредитору, который платил за нее наличными. Собственность эта реально никуда не переходила, поскольку продавец тут же брал ее в аренду у покупателя. Арендные платежи в действительности были процентными платежами по кредиту, полученному «продавцом» в результате этой мнимой сделки. Наконец, в соглашении между двумя сторонами значилось, что заемщик обязуется «выкупить» свою собственность за ту же сумму, т.е. погасить сам кредит.

Французскому государству было трудно проводить такие операции напрямую по причине плохой кредитной истории. Для решения проблемы использовались посредники; обычно это были высокопоставленные министры и откупщики, выступавшие гарантами сделки на тот случай, если государство объявит дефолт. Эти «финансисты», как их называли, делали большие состояния.

Государственные долговые обязательства поначалу не торговались на открытом рынке. Они продавались с большой скидкой в виде оптовых лотов для последующей перепродажи; точно так же в США и Канаде инвестиционные банки покупают выпуски новых акций. Затем дельцы продавали эти бумаги с меньшей скидкой. Во Франции появилась своя оживленная Уолл-стрит, рю Кенкампуа; она узнала, что такое взлеты и падения «рынка», включая крахи, подобные биржевому краху 1929 г.

Простые французы, как и простые испанцы, мечтали войти в дворянское сословие. Корона продавала должности и титулы за хорошие деньги. Со временем возникла обширная категория «должностей» на продажу. На самом же деле эти продажи были беспроцентными и безвозвратными ссудами государству. Возьмем для примера овцеводов и скотоводов Бретани, которые производили кожи. Государство обратило внимание на эту отрасль и учредило должность инспектора по кожам. Все кожи должны были проходить проверку за определенную плату. В годовом исчислении инспектор получал очень приличную сумму и имел право целиком оставить ее себе. Он мог даже никуда не выезжать из Парижа и просто нанять сотрудников для осуществления проверок на местах. Стоимость такой должности напрямую зависела от ее предполагаемой доходности. В проигрыше, естественно, оказывались крестьяне. Инспекция не служила никакой полезной цели; это был просто налог на кожевенное производство.

Если должность приносила больше, чем ожидалось при первоначальном установлении ее стоимости, государство делило ее надвое и продавало второе место. Если держатель должности желал увеличить свое жалованье, государство это разрешало, но за определенную плату. Соотношение между повышением жалованья и платежом государству определялось текущей «базисной ставкой»; скажем, если ставка составляла 5%, держатель должности должен был единовременно заплатить 100 ливров за каждые 5 ливров повышения своего годового дохода. Повышение жалованья фактически было «процентом» по новой безвозвратной ссуде.

Некоторые должности, особенно судейские, давали их обладателям дворянство. Если они желали передать должность и дворянство по наследству, они должны были уплачивать в казну ежегодный взнос, так называемую полетту. Эта схема использовалась и для того, чтобы судьи вели себя смирно; если судья слишком часто выносил решения, не угодные государству, министерство финансов переставало регистрировать получение взноса.

Трудно переоценить значение откупщичества при старом порядке. Откупщики тогда играли ту же роль, что сейчас Федеральный резерв, Банк Англии и Банк Канады в соответствующих странах. Они располагали полномочиями создавать деньги и помогали государству получать огромные кредиты. Фактически они были национальными банкирами Франции. Они выпускали бумажные деньги, обеспеченные будущими налогами и поддерживали государство на плаву. У этой французской системы есть современный аналог: наш национальный долг обеспечен не золотом, а будущими налоговыми поступлениями.

Французская система откупа возникла в Средние века. У сеньоров не было ни аппарата для сбора налогов, ни желания самостоятельно их собирать. Частные сборщики, обычно евреи, авансом платили сеньору фиксированную сумму за право собирать подати и пошлины. Сборщик налогов был столь желательным лицом именно потому, что располагал готовой наличностью. Кроме того, налоговые бюрократы королей и крупных феодалов были, как правило, коррумпированными и неэффективными. Лишь в том крайнем случае, когда откупщики предлагали мало, король собирал налоги своими силами и рассматривал это только как временную меру.

По мере расширения французского королевства откупщики объединялись в национальные корпорации. Страна была поделена на откупные районы. За стандартный контракт откупщик платил 10% наличными и выдавал расписки на периодические платежи в течение следующих шести лет. Корона могла использовать эти расписки для уплаты своих долгов. Однако кредиторы принимали данные долговые обязательства по стоимости меньше номинальной, поскольку они не подлежали срочному погашению. Размер скидки зависел от даты платежа. У держателей расписок было три варианта: 1) они могли дождаться срока погашения и получить полную сумму; 2) могли представить их, тоже со скидкой, для уплаты собственных долгов или 3) могли предъявить их откупщику досрочно и получить наличные со скидкой от указанной суммы. Эти расписки фактически были тогдашними облигациями с нулевым купоном.

Кредитоспособность откупщиков считалась надежной. Разве их расписки сколько-нибудь существенно отличались от денег, которыми мы пользуемся сейчас? По сути дела, эти бумажные деньги служили подтверждением будущих налоговых поступлений. Наши правительства действуют по тому же самому принципу. Благодаря откупным контрактам на шесть лет французское государство получало большой кредит. Так это устроено и сейчас.

Рисками этой первичной банковской системы были бунты против налогов, войны, засухи, эпидемии и вообще все, что могло привести к срыву поступления налогов. Но самой серьезной опасностью для системы была ее собственная бесконтрольность. Время от времени государство совершало расходы в счет поступлений, которых еще не было, и откупщики против этого не возражали. Подобная фискальная безответственность нередко ставила систему на грань банкротства.

Деятельность откупщиков на некоторое время прекратилась после смерти Людовика XIV. Регенты его малолетнего правнука, Людовика XV, обвинили откупщиков во всех финансовых бедах режима. Чтобы исправить положение, они воспользовались услугами дерзкого фискального новатора шотландца Джона Ло. Ло учредил национальный банк, выпустил новый вид бумажных денег, отменил большинство акцизов, оставив откупщиков без дела. Государственные долговые обязательства можно было обменять в банке Ло на его акции или использовать для уплаты налогов. Расписки откупщиков перестали быть нужными, да после отмены акцизов их и невозможно было достать.

Для обеспечения кредитной деятельности банка Ло получил эксклюзивные права на всю торговлю с Луизианой и Канадой. Как считалось, эти земли Нового Света изобиловали золотом и прочими богатствами; во всяком случае, такая ходила молва, а в период спекулятивной лихорадки привлекательные слухи столь же действенны, как и реальные факты. Никто своими глазами золота не видел, но пока слухи распространялись, это не имело значения.

Во Франции Ло стал героем дня. Его банк выпускал банкноты, не считаясь ни с чем, кроме общего спроса и государственных потребностей. Вскоре банковские билеты Ло заполонили все. Поначалу Ло выкупал их за золото и серебро, но это катастрофически истощало скудный запас наличности; поэтому Ло перестал выкупать свои банкноты (как поступил и президент Никсон). Бóльшую часть бумаг предъявили к погашению откупщики; своими набегами на банк они ускорили его крах. В конце концов, даже самые доверчивые люди осознали, что банкноты и акции Ло были лишь бумагой, а на золото Нового Света надеяться не стоило. «Ассигнации» откупщиков вновь стали привлекательными; они были обеспечены налогами, реальным золотом Франции — солидным и надежным богатством, которое добывалось тяжким трудом французского народа.

Пузырь Ло лопнул, его система рухнула, а сам он предпочел бежать. Взлет и падение Ло стали классическим примером в экономической истории. Его система страдала множеством дефектов; если говорить о налогах, то при нем государственные расходы перестали зависеть от налоговых поступлений, а многие акцизы были отменены. Эта комбинация оказалась катастрофической; при сократившихся доходах и неконтролируемых расходах страна была просто наводнена бумагой — ничего не стоившими деньгами. Система Ло была обречена с самого начала, — даже и без всякой спекулятивной лихорадки.

Откупщики не имели желания подбирать крохи, оставшиеся после фиаско Ло. Некоторое время Корона сама занималась налогами с помощью сохранившегося аппарата откупщиков. В конце концов, откупщики вновь встали у руля налоговой системы и управляли ею вплоть до революции 1789 г.

Французская революция уничтожила откупщичество вместе с большинством элементов старого порядка. Самых видных откупщиков схватили, коллективно осудили за измену и отправили на гильотину. Их обвинили в том, что они ограбили французский народ на 300 млн ливров. Поскольку они не смогли представить быстрый и точный финансовый отчет, в ход пошла гильотина. И когда их головы падали в корзину, не пролилась ни одна слеза.

Крайняя несправедливость содеянного с откупщиками выяснилась через несколько лет, когда их вдовы и сироты попытались вернуть собственность, конфискованную государством в счет предполагаемого 300-миллионного долга. Был проведен беспристрастный аудит, и французские суды признали, что никакой задолженности откупщики не имели; более того, государство осталось должно им 8 млн ливров. Конфискованное имущество было возвращено наследникам. Однако вернуть назад отрубленные головы государство не могло, а сама должность откупщика исчезла из французской истории навсегда. Единственный в своем роде институт, почти три тысячи лет игравший такую важную роль в налоговых системах Западной цивилизации, закончил тем, что стал в Европе жертвой гильотины и парижской толпы.