Когда Эльстон ушел, Эрнест снова сел на кровать и взволнованно сказал:

– Я не позволю Эльстону командовать мною. Он злоупотребляет нашей дружбой!

Джереми сел рядом с ним и взял друга за руку.

– Дружище, не говори так. Ты же знаешь, он очень хорошо к тебе относится. Ты сейчас сам не свой. Постепенно ты придешь в себя и увидишь все в ином свете.

– Конечно сам не свой! А ты как себя чувствовал бы, если бы узнал, что женщина, которой ты отдал свою душу, которая привязала тебя к себе, завтра выходит замуж за другого?

– Старик, ты забываешь одну вещь. Я, конечно, не мастак говорить так же гладко, как ты, но я ведь тоже ее любил. Я смог от нее отказаться, отдать ее тебе, тем более что ей было все равно и наплевать на меня… но когда я думаю об этом парне, об этих его холодных серых глазах, об этой мерзкой отметине у него на лбу – ох, Эрнест, у меня сердце разрывается!

Они сидели рядом на кровати и глухо стонали хором, что выглядело, по правде говоря, довольно абсурдно.

– Вот что я тебе скажу, Джереми! – немного погодя, сказал Эрнест, прекратив стоны и жалобы. – Ты – хороший человек, а я – эгоистичная тварь. Ною, жалуюсь – а ты терпел, ни слова не сказал. Ты достойнее меня, Джер, ты – человек! И мне кажется, ты ее тоже любишь, как и я. Хотя нет, не как я…

– Старина, между нашими историями не может быть параллелей. Я никогда не мечтал жениться на ней. А ты хотел – и имел полное на это право. Кроме того, мы слишком разные. Ты в три раза лучше чувствуешь и все понимаешь.

Эрнест горько усмехнулся.

– Не думаю, что когда-нибудь еще почувствую хоть что-то. Почти все мои запасы страданий израсходованы. О, какой же дурак тот мужчина, что отдает всю свою жизнь и сердце одной женщине! Да нет, мужчина бы этого и не сделал – но что можно было ожидать от двух мальчишек, вроде нас? Вот почему женщины так любят юнцов – их легко приручить, точно щенков, которых уже собрались утопить; они верят, любят, облизывают руки… которые их уничтожат. Должно быть, это забавно – для убийц. Эльстон был прав, прав насчет идеалов! Знаешь, я действительно начинаю видеть все в ином свете. Я верил женщинам, Джереми, я действительно верил им. Я считал, что они лучше нас! – тут он истерически расхохотался – Что ж, за опыт надо платить. Больше я подобной ошибки не совершу.

– Брось, брось, Эрнест, не надо так говорить. Ты получил сильный удар, почти смертельный, и встретить его надо так, как встречают смерть – молча. Ты ведь не поедешь разбираться с этим парнем, а? Будет только хуже, поверь мне. Ты не успеешь его убить до свадьбы, и нет ничего хуже, чем быть повешенным, когда сделанное уже все равно не поправить. Честно – здесь ничего не поделать, остается только пережить это и посмеяться над этим. Мы не вернемся в Англию, мы отправимся на Замбези, будем охотиться на слонов, и знаешь – если уж так все повернулось, теперь ты любой удар перенесешь куда легче, вот что.

Эрнест ничего не ответил на это сбивчивое утешение, и Джереми оставил его в покое, надеясь, что смог убедить. Однако нынешний Эрнест был совсем другим человеком – по сравнению с тем утренним, беспечным Эрнестом, заботящимся о зонтиках для дынь. Жестокие известия, принесенные почтой – из-за которых он на долгие годы возненавидел письма, – образно говоря, уничтожили его. Он так никогда и не оправился от этого удара, хотя, несомненно, выжил. Убивает нас только по-настоящему страшное горе. Однако свет и красота исчезли из жизни Эрнеста, как исчезла и его трепетная вера в женщин (увы, мы настолько ограничены, что никак не хотим принимать на веру опыт других людей, а свой личный опыт считаем уникальным); с этого дня и в течение многих лет Эрнест испытывал непрекращающуюся душевную боль, которая никогда не затихала – зато часто усиливалась, вызывая такие пароксизмы страданий, что он предпочел бы умереть, чем испытывать их.

Однако пока он еще не осознавал всего этого; единственное, что владело им – бешеная, дикая жажда мести, настолько сильная, что он чувствовал настоятельную потребность немедленно ее утолить – иначе его мозг взорвется. Завтра, думал он, наступит последний акт истории этого предательства. Сегодня канун ее свадьбы – и он бессилен предотвратить ее, он слаб, как ребенок. О великий Боже! И даже после всего этого кошмара – он знал, что она его любит.

Эрнест, как и большинство добросердечных хороших людей, мог стать воистину опасен, если свершалась вопиющая несправедливость. Мистеру Плоудену было бы несдобровать, столкнись он сейчас с Эрнестом. Говоря по чести, преподобный так и не выходил из головы юноши – до такой степени, что прежде, чем покинуть свою комнату, он написал прошение об отставке из Добровольческого корпуса и собирался отнести его в правительственную приемную. Затем он вспомнил, что почтовая карета покидает Преторию на рассвете следующего дня, и поспешил в контору, где удостоверился, что ни один пассажир пока не забронировал себе место. Однако Эрнест не стал бронировать место и для себя – он был слишком умен, чтобы сделать это. Выйдя из конторы, он отправился в банк, где взял сто пятьдесят фунтов золотом. Затем он вернулся домой. Здесь он обнаружил кафра, одетого в белый правительственный мундир – посыльный ожидал его, чтобы вручить официальное письмо.

Его превосходительство подтверждал получение прошения об отставке, однако сожалел, что «при нынешнем неблагоприятном положении дел и в интересах государственной службы» не может удовлетворить его и отказаться от услуг Эрнеста Кершо.

Эрнест отпустил посыльного и разорвал письмо на мелкие клочки. Раз правительство не могло отказаться от него – он откажется от правительства! Эрнест собирался уехать в почтовой карете в Почефструм, добраться до Даймонд Филдс, а оттуда до Кейптауна, где можно сесть на пароход, идущий в Англию. Таким образом, через месяц, считая с сегодняшнего дня, он может оказаться дома.

В тот вечер он, как обычно, отужинал вместе с мистером Эльстоном, Джереми и Роджером, ничем не выдавая своих намерений. Около одиннадцати он ушел к себе и лег, однако не заснул. Почтовая карета уходила в четыре; в три часа ночи Эрнест очень тихо поднялся, сложил кое-какие вещи в кожаную седельную сумку, а потом осторожно достал из-под кровати револьвер – как вы помните, он бросил его туда, когда друзья невольно предотвратили его попытку самоубийства, – и сунул его в кобуру на ремне. Затем он бесшумно выбрался из окна своей комнаты, тихо прошел по дорожке сада и вышел на дорогу, ведущую в Почефструм. Однако, как бы бесшумен ни был его шаг, в этой темноте скрывался еще кое-кто, умевший ходить куда более бесшумно и незаметно, ибо за ним стояли поколения отважных охотников и смелых воинов, для кого тайна и тишина стали образом жизни задолго до рождения Эрнеста. Это был маленький готтентот, Аасфогель.

Аасфогель следовал за Эрнестом, словно тень, держась на расстоянии не более пятидесяти шагов, иногда приближаясь почти вплотную – и все же совершенно невидимый и неслышимый. Он то скользил за кустами, то крался в густой траве, то бежал по дну придорожной канавы, то полз на животе по совершенно открытому пространству, словно двуногая змея… Когда Эрнест вышел из города и зашагал по дороге, ведущей в Почефструм, готтентот остановился и издал тихий гортанный возглас, явственно выражавший удовлетворение. Затем он развернулся и со всех ног припустил обратно в Преторию. Через десять минут он был уже в доме.

Перед крыльцом стояли пять лошадей; на трех из них сидели всадники, все – белые, двух других держали под уздцы кафры. На веранде, как обычно, невозмутимо курил свою трубку мистер Эльстон, рядом стоял Джереми, полностью одетый и вооруженный.

Готтентот быстро рассказал обо всем и исчез в темноте. Мистер Эльстон повернулся к Джереми, подал ему какую-то бумагу и сказал быстро и решительно:

– Вперед! Отправляйтесь за ним!

Джереми сбежал с крыльца, вскочил на одну из лошадей – красивое сильное животное соловой масти, с белоснежными хвостом и гривой – и поскакал в ночь. Трое белых последовали за ним.

Тем временем Эрнест спокойно шагал по дороге. Однажды он остановился – ему почудился топот копыт примерно в полумиле от него. Однако на дороге никто не появился, и юноша продолжил свой путь. Вскоре утренний туман начал рассеиваться, и над горизонтом поднялось солнце. Теперь Эрнест уже не сомневался, что слышит топот копыт – и вскоре на дороге позади него показалась почтовая карета, запряженная шестеркой серых лошадей. Эрнест остановился и вскинул руку. Возница-кафр, хорошо знавший молодого человека, сразу же натянул поводья и остановил лошадей.

– Я отправляюсь с тобой в Почефструм, Аполлон! – сказал Эрнест кафру.

– Хорошо, сар. Много места, сар. Никакой пассажир сегодня не ехать, чертовски хороший езда.

Эрнест сел в карету, и они тронулись. Теперь он был в безопасности. В Почефструме не было телеграфа, и никто не мог перехватить почтовую карету.

Примерно через милю дорога резко забирала вверх, на холм, Аполлон спешился и повел лошадей в поводу. На вершине холма бурно разрослась мимоза, и вот из этих-то зарослей, к вящему удивлению Эрнеста и Аполлона, выехало четверо вооруженных людей. Вел их Джереми Джонс – его могучую фигуру невозможно было спутать ни с кем другим. Сидя верхом на лошади, он напоминал кентавра, а не человека.

Всадники молча приблизились к почтовой карете. Джереми жестом приказал Аполлону остановиться и отдать поводья, что тот беспрекословно и исполнил.

– Поймали, значит? – усмехнулся Эрнест.

– Ты должен вернуться со мной, Эрнест! – тихо произнес Джереми. – У меня приказ на твой арест как дезертира, подписанный губернатором.

– А если я откажусь?

– Тогда мне придется этот приказ выполнить.

Эрнест вытащил револьвер.

– Это трюк! – сказал он. – Я не вернусь!

– Тогда я тебя задерживаю, – холодно ответил Джереми, спрыгивая с лошади.

В глазах Эрнеста замерцал опасный огонек, и он вскинул револьвер. Джереми кивнул.

– О да, можешь стрелять, если хочешь. Выстрелишь в меня – тебя задержат мои люди.

Эрнест прицелился в него.

– Я выстрелю!

– Что поделать. Значит, выстрелишь, – пожал плечами Джереми и двинулся вперед.

Эрнест бросил револьвер на землю.

– Так нечестно, Джереми! Ты знаешь, что я не могу в тебя стрелять.

– Разумеется, не можешь, старина. Давай, прекращай все это! Ты задерживаешь почту, в конце-то концов. Я привел тебе лошадь – только она не очень быстрая, так что тебе не удастся от нас сбежать.

Эрнест повиновался, чувствуя, что беззащитен перед старым другом. Через полчаса он уже входил в свой дом. Мистер Эльстон ждал его.

– Доброе утро, Эрнест! – весело сказал он. – Ну что – ушел пешком, вернулся верхом?

Эрнест мрачно посмотрел на него, и его загорелые щеки вспыхнули румянцем.

– Вы устроили грязный трюк, Эльстон!

– Послушай, мой мальчик – посерьезнев, сказал мистер Эльстон в ответ. – Я медленно схожусь с людьми, но если уж становлюсь кому-то другом, то беру его за руку и держу до самого конца. Я был бы тебе плохим другом, если бы позволил совершить этот безумный побег и исполнить злое дело. Ты дашь мне свое слово, что больше не будешь пытаться удрать, или мне посадить тебя под арест?

– Я даю вам слово! – сказал Эрнест, смирившись. – И прошу у вас прощения.

Так, впервые в жизни, Эрнест пытался убежать от своих друзей.

В то утро Джереми, скучая без Эрнеста, зашел к нему в комнату, чтобы посмотреть, чем тот занят. Ставни были закрыты, чтобы яркие солнечные лучи не тревожили покой Эрнеста… однако когда глаза Джереми привыкли к полумраку, он увидел, что его друг сидит за столом и безумным взором глядит прямо перед собой.

– Заходи, старина! – горько усмехнулся он при виде Джереми. – Заходи и помоги мне провести эту счастливую церемонию. Темновато, да? Ничего, любовники любят темноту. Взгляни! – он указал на часы, лежавшие перед ним на столе. – По английскому времени сейчас двадцать минут двенадцатого. Они уже женаты, Джереми, я чувствую это. О небо, мне достаточно просто закрыть глаза – и я словно наяву вижу их!

– Перестань, перестань, Эрнест! – сказал Джереми. – Ты сам себя мучаешь – и на себя не похож.

Эрнест расхохотался в ответ.

– О, я хотел бы не быть собой, очень хотел бы! Говорю тебе, я вижу их всех. Вижу церковь в Кестервике, полную народа. Перед алтарем стоит Ева в белом платье – но лицо ее еще белее, Джереми, а в глазах застыл страх. А вот Флоренс со своей мрачной улыбкой, и твой друг, мистер Плоуден с холодными серыми глазами и крестом на лбу. Вот, теперь все кончено… и я, пожалуй, не стану дожидаться поцелуя новобрачных.

– Да прекрати же, Эрнест, очнись! – Джереми тряс друга за плечо. – Ты с ума сойдешь, если будешь до такой степени давать волю своему воображению!

– Вставай, вставай, проснись, мой друг… Вообще-то меня тянет в сон. У меня есть немного грога. Хочешь? А я выпью.

Эрнест поднялся и подошел к каминной полке, на которой стояли квадратная бутылка голландского грога и пустой стакан. Быстро наполнив стакан, Эрнест залпом выпил его, затем налил второй и снова выпил. После этого он рухнул на кровать и заснул.

Это была странная, трагичная и не лишенная пафоса сцена.

– Эрнест! – сказал мистер Эльстон три недели спустя. – Ты достаточно окреп, чтобы отправиться в путешествие? Скажем, полгода, а то и год охоты на слонов. Волы в прекрасном состоянии, через шесть-семь недель мы доберемся до места.

Эрнест, лежавший в тростниковом шезлонге, выглядел бледным и похудевшим. Он надолго задумался прежде, чем ответить.

– Ладно. Я весь ваш. Только давайте уедем поскорее – я устал от этого города и хочу чем-то отвлечь свои мысли.

– Ты окончательно расстался с идеей вернуться в Англию?

– Да, совершенно.

– А ты что скажешь, Джереми?

– Куда отправится Эрнест, туда и я. Тем более что охота на слонов – мечта всей моей жизни!

– Отлично! Тогда займемся приготовлениями. Нам может понадобиться еще одна приличная упряжка, к счастью, я знаю одного парня, Райли, который как раз продает прекрасных волов. Я немедленно с ним свяжусь.