Заседание кабинета министров, как всегда, начиналось на пределе нервных возможностей присутствующих.

Первым должен был докладывать министр здравоохранения, и, вероятно, именно поэтому он выглядел сегодня настолько нездоровым.

Цвет его лица заметно подпортился за последнее время. И глаза бегали тревожно, изобличая человека, который всегда настороже, всегда ожидает подвоха.

А может быть, все дело было просто в том, что он знал кое-что, чего остальные еще пока не знали? Потому и покрывался испариной и поминутно прикладывал к лицу несвежий уже платок.

Воплощение этой пока не раскрытой его коллегам тайны в данный момент лежало в его портфеле – в небольшом плоском металлическом контейнере, простерилизованном изнутри.

Портфель стоял рядом с креслом на полу. Он как вошел, сразу поставил его там и больше не касался.

Так откуда же у министра это ощущение тяжести и дрожь в коленях? Как будто секретный груз прижимает его к земле, мешает пошевелиться.

А ведь сейчас ему вставать и читать доклад. Только сможет ли он подняться? Не рухнет ли обратно в кресло, которое засасывает его в себя, душит – вот-вот убьет и переварит?

Президент смотрит на него пристально. Этим своим взглядом, проникающим в кишки и даже в самый затемненный и секретный уголок души, в котором мелким рыжим тараканом затаилась совесть.

Президент тоже знает.

Но его-то это знание не заставляет сутулиться и не вдавливает в кресло. Магнитное поле тайны не властно над президентом, наоборот – лишь придает его осанке еще большую прямоту, будто главу правительства насадили на вертел, но не для прожаривания, а для пущей выправки.

Глаза министра здравоохранения юркают по залу заседания, как маленькие серые мышки, подбирающие крохи в непосредственной близости от кота. И вдруг оказывается, что это заразно. Что чужие глаза от этого тоже быстро превращаются в мышей. Только они не сбиваются в стайки, а охотятся недружно: каждая сама по себе, на свой страх и риск, с писком и угрожающим поблескиванием остреньких зубов – другим для острастки.

В зале душно, но министру холодно. И он точно знает, что холодным липким потом скоро покроются и остальные.

Пока еще их костюмы безупречны. Но еще час, и они начнут слабо смердеть и оплывать, вопреки утюжке и крахмалу.

– Приступим, – предлагает президент, вдоволь наигравшийся в гляделки. – У нашего министра здравоохранения есть для нас интересная информация.

Усилием воли министр отрывает тяжелый зад от мягкой кожи. Колени все-таки предательски дрожат, и ему приходится наклониться вперед и опереться о стол.

Он должен объявить коллегам о результатах начатого в стране глобального медицинского эксперимента – о вакцине послушания.

Пока она опробована только на детях, но министерство получило приказ вколоть чудодейственный раствор первой группе взрослых людей. Группе добровольцев, из которых пока еще никто не знает, что избран быть таковым.

Никто, кроме министра здравоохранения, которому и стол не помогает держаться ровно.

И министр транспорта, сидящий в непосредственной близости от коллеги-докладчика, с ужасом отодвигается подальше, опасаясь падения нетвердо стоящей на ногах внушительной туши.

Если бы министр транспорта знал, что именно спрятано у министра здравоохранения в блестящем металлическом контейнере, он бы не отодвигался, а бежал сломя голову.

Но ему некуда бежать. Двери зала заседания охраняются, а президент смотрит особенно безжалостно. И вертел президентской воли невозможно согнуть или сломать. И значит, спасения нет.

Но это все еще пока неактуально. Все еще просто слушают доклад.

О детях. О поразительных показателях. О новом типе человека, рожденного обычным способом, но улучшенного производственным. О прогнозах социологов. О новых возможностях для лабораторных исследований (тут министр обороны просит уточнений, и министр здравоохранения углубляется в детали потенциальных исследований, вроде следующего: будет ли непривитый ребенок, рожденный привитыми родителями, лишен воли как продукт их воспитания и влияния среды или он не будет автоматически послушным благодаря генетике и врожденным инстинктам).

Президент наблюдает за ходом совещания молча, пригвождая взглядом к креслам каждого министра по очереди, не минуя никого.

– А как именно работает эта вакцина? – осмеливается уточнить министр внутренних дел.

– Подавляет область головного мозга, ответственную за волеизъявление, – отвечает министр здравоохранения.

– Но если человек ничего не хочет, то он не способен порождать новые идеи. Не отразится ли вакцинация на технологиях страны? На прогрессе? Ведь без воли к познанию и творчеству изобретатели не смогут изобретать.

– Все, что надо, в этом мире уже изобрели, – вмешивается президент.

– А иностранные державы? Конкуренты? – не сдается министр внутренних дел. – Они обскачут нас в технологиях и подчинят себе. Или мы убедим в пользе этих прививок все человечество?

– Не всегда надо действовать убеждением, – загадочно комментирует это предположение президент.

– Или надо будет всегда оставлять контрольную группу непривитых людей, – подает голос министр туризма. – Из их среды и будут происходить изобретатели и иные стимуляторы прогресса.

– Это исключено, – отвечает президент. – Такие люди обязательно захотят устроить революцию.

На некоторое время в зале воцаряется тишина, а потом министр культуры задает роковой вопрос:

– И когда ожидается начало глобальной вакцинации страны?

– Прямо сейчас, – отвечает президент и кивает министру здравоохранения.

Тот пошатывается.

Час металлического контейнера пробил.

– Взрослыми добровольцами, которые первыми опробуют на себе вакцину, будете вы, – объявляет президент.

Министры леденеют.

– Согласитесь, это самый гуманный способ, – обрушивает на них президент горячую и циничную проповедь. – Мы ведь еще не знаем, как вакцина действует на сформировавшийся мозг. Нет ли у нее каких-нибудь неожиданных побочных эффектов. Так разве мы можем опробовать ее на рядовых гражданах? Мы, давшие обет служить своему народу! Нет, мы рискнем сами. И сделаем это прямо сейчас.

– Но как же? – ужасается трепещущий министр связи. – Вот так, без подготовки? Не поставив в известность семью?

– Разве служение Родине не требует ежесекундной готовности к самопожертвованию? – выражает удивление президент, причем с такой интонацией, которая обычно требует приподнятой брови. Но бровь президента при этом, как обычно, не приподнимается.

Министр здравоохранения наконец достал и раскрыл свой контейнер. Там лежали наполненные прозрачной жидкостью шприцы.

Остальные министры уже впали в панику, и воздух в зале сгустился от спонтанных испарений их тел.

Подставить свое плечо означает перестать быть собой. Таким, каким привык быть.

Не мечтать о том, о чем мечталось еще за завтраком и по пути в здание правительства. Не желать того, на что было брошено столько усилий и что уже брезжит на горизонте.

Не хотеть вообще. Или все-таки чего-то хотеть? Еды? Напитков? Женщин?

«А если больше уже никогда не встанет ни на одну красотку?» – думает кто-то.

«А у меня и так уже давно не стоит», – думает кто-то другой, не то в качестве мысленного ответа на чужой посыл, не то ради самоутешения.

«И больше не захочется пользоваться накопленными деньгами?»

«А мы новую спальню купили. Из мраморного дерева. Так что же это получается: душа уже не будет радоваться игре красок редкой древесины?»

«Хочу домой!»

«Хочу в туалет!»

«А может, отпроситься и сбежать?»

Шприцы поблескивают и кажутся неотвратимыми.

И в каждом – эликсир духовного скопчества.

А вообще: можно ли жить дальше без воли?

Или какая-то воля все-таки останется?

«Что же делать?»

«Вскочить с ногами на стол и растоптать это все?»

«Броситься в ноги, сказать, что жена на сносях. Может, пощадят?»

«А мы ведь сами, сами себя на это обрекли. Не надо было с такой легкостью отдавать на растерзание народ. Вот и аукнулось».

«А я, кажется, сейчас описаюсь. Вот позорище. Но терпеть мочи нет. Почему? Совсем недавно вообще не хотелось».

«Во поле березка стояла. Во поле кудрявая стояла. Люли-люли стояла. Некому березу заломати. Некому кудряву заломати. Люли-люли… Я, должно быть, с ума схожу».

«А если всем перемигнуться и вколоть эту дрянь президенту? Кто нас тогда потом заставит? Никто».

«Жену, жену жалко. Только зажили».

«На коврик упасть и ползком, ползком».

«Срочно подать в отставку. Объявить себя недееспособным».

И весь этот вихрь мыслей в разных головах за мгновения, за не поддающиеся вычленению доли секунд.

– А кто колоть будет? – спрашивает министр транспорта.

– Я думал сам, – говорит министр здравоохранения.

– Нет, – вмешивается президент. – У министра здравоохранения руки слегка дрожат. Поэтому колоть будет наша медсестра Диана.

По знаку президента стоящий на входе чин в гражданском распахивает дверь, и в зал входит тезка древней богини-охотницы – медсестра с белой наколкой в прическе и с подносом в руках.

На подносе склянка со спиртом, вата. И колоть ей не стрелами из божественного колчана, а медицинскими иголками.

Теперь и министр здравоохранения в панике. Он ведь пометил один шприц, предназначенный для него самого. А в этом шприце не вакцина, а физраствор.

Что же теперь делать? Его обман сейчас раскроется, и его казнят.

И он даже не думает о том, что мог ведь и не приносить сюда этот страшный яд. Мог отказаться. Или предупредить остальных. Или приготовить пустышки для всех.

Он не задает себе вопрос, почему он этого не сделал. Он думает о том, что план личного спасения провалился.

– Как быстро действует вакцина? – спрашивает министр связи.

– В течение получаса, – отвечает министр здравоохранения, с трудом ворочая языком.

Нет, это все какой-то бред. И откуда у них вообще силы задавать вопросы? Ведь все, что они сейчас собой представляют, – это только один тягучий и плотный звериный страх.

Одному из них все-таки очень хочется уколоть президента. Это было бы самым правильным поступком в сложившейся ситуации.

Но как он сможет сделать это один? Или его поддержат остальные?

Нет, не поддержат. Хотя…

Ситуация экстремальная – обычное чувство осторожности может и отступить под напором инстинкта самосохранения.

Но как дать им знать? Броситься вперед и надеяться, что они присоединятся? Крикнуть?

Он уже полон решимости, но дверь в зал снова открывается, и внутрь заходят мужчины: один, два, три… Как минимум по двое на каждого министра. И это значит, что спасения нет.

А министру здравоохранения остается надеяться на рулетку. Но если все-таки шприц с пустышкой достанется другому, то ему лично уже будет все равно, что с ним сделают после разоблачения.

В зале возникает запах спирта. Влажные использованные ватки падают на поднос одна за другой.

Почему это сделали именно с ними?

Они ведь и так всегда были послушны. Если надо было, голосовали «за».

Президент сидит молча. Нанизывает их поникшие тушки на леску своего взгляда, как бусины. Время от времени смотрит на часы.

Глядя на свой кабинет министров, он думает о том, что, вероятно, это совсем неплохо и самому получить такую же вакцину. Многие вещи станут тогда еще проще.

Он ненавидит людей, но сам устал от этой ненависти. Порой усталость так сильна, что он уже не может радоваться своей мести человечеству. Вероятно, после укола, когда желаний больше не останется, он сможет уйти на покой. По крайней мере, он должен подумать об этом.

Его мысли размерены, лицо каменное. Он смотрит на лица своих министров и понимает, что вместе с проваливающимися в прошлое секундами из них вытекает жизнь. Потому что вакцина работает.

На кого они теперь похожи, эти люди? Наверное, на усталых рабов из каменоломен, прикованных к стенам, после целой смены с тяжелыми молотками.

Или на пациентов с тяжелой формой хронической депрессии, которым все совершенно безразлично.

Или на заключенных в камере смертников в их последнюю ночь.

Или на тех, у кого только-только миновала лихорадка, но они еще слишком слабы даже для того, чтобы вытереть пот со лба и проглотить ложку бульона.

И только один из них – министр промышленности – как-то розовее и живее других. Должно быть, гад министр здравоохранения чего-то смухлевал. Или, может быть, у некоторых индивидов существует какой-то иммунитет к этой вакцине? Любопытно было бы изучить.

Хотя для изучения есть в стране еще очень много других людей, а с этими уже все решено.

– Господа! – торжественно объявляет президент. – По случаю вашего чудесного перевоплощения – банкет!

И вот уже в зал вносят подносы с канапе, морскими деликатесами, фруктами.

Министры безучастно смотрят на поданную им снедь.

– Но перед тем как вы угоститесь, как честный человек я должен признаться: еда очень вкусная, но она отравлена. Вы все умрете, господа, а на ваше место придут другие.

Министрам все равно, и только министр промышленности начинает задыхаться.

– Я бы поднял бокал за ваше здоровье, но, во-первых, оно вам уже не пригодится, а во-вторых, я с вами пить, увы, не могу, потому что у меня еще есть кое-какие дела в этом мире. Поэтому выпьете вы – за тех, кто остается.

Охрана раздает бокалы и закуску.

Министры все понимают, но не протестуют. Они чинно, без жадности, начинают жевать и глотать.

Президент внимательно смотрит на них и останавливает взгляд на министре промышленности. Тот еще не притронулся к предложенным ему яствам.

– Ешь! – приказывает президент. – Живым из этой комнаты ты все равно не выйдешь. Так лучше так, чем от пули в лоб. Приятнее. Можно сказать: смерть с превосходным вкусом.

Министр несколько секунд смотрит на бутерброд, а потом запихивает его в рот целиком.

Сегодня же пресса взорвется от душераздирающей новости.

Все министры страны отравлены вражеским внедренцем, проникшим в правительственную кухню. Президент спасся чудом, и то только благодаря не на шутку разыгравшемуся язвенному колиту и прописанной в связи с этим строжайшей диете.

Новый кабинет министров сформирован немедленно, таковы нужды военного времени.

Президент в трауре.

Повара арестованы.

Народ призывают к еще пущей бдительности.

– А зачем все так сложно? – спрашивал накануне президент Бога. – Их же можно просто так отравить. Они и знать не будут.

– Так интереснее, – ответил Бог. – Когда люди знают, но все равно делают. И потом, я хочу испытать действие вакцины.

– Но почему на них?

– Потому что богам дано право по собственному произволу распоряжаться судьбами людей и при этом никому не давать отчета.

– А если министр здравоохранения откажется прийти на заседание и принести вакцину?

– Не откажется. Или я ничего не понимаю в психологии.