Когда Евгений входил в подсобку своего магазина, другие грузчики сразу замолкали.

Ну не складывались у них дружеские отношения – что ж тут поделаешь? Да он и не вправе был рассчитывать на их симпатию и понимание, ибо как таковые могут возникнуть между людьми, номера которых разнятся в целые сотни тысяч, если не в миллионы?

– 22-му не место на разгрузке товаров. Ему бы в министерство куда: не коробки с овсяными и кукурузными хлопьями пересчитывать, а благонадежных жителей страны и рост валового продукта.

– А что такое валовый продукт? – спрашивает один из грузчиков другого, обронившего столь едкое замечание о Евгении.

– Это, брат, я не знаю, что такое, – отвечает тот. – Но его всегда подсчитывают, когда говорят об экономике.

– Ну-ну! – ухмыляется первый. – Сам-то какие слова употребляешь, умник!

И они толкают друг друга в бок. Потому что даже если один из них чуть-чуть посмышленее другого, они так и так ровня. Потому что математику не обманешь. И если она удостоила их смежными номерами, значит, прозревала в самую суть их существа.

А с Евгением они не будут делить ни шуточки, ни табачок. Только тяжести: каждому на спину по одинаковому количеству ящиков да тюков.

Были у Евгения также подозрения, что его коллеги подворовывают продукты. Но если даже директор магазина смотрел на это сквозь пальцы (должно быть, и сам воровал), то чего уж Евгению соваться не в свое дело. Тем более он же понимает: у грузчиков семьи, а на дворе война.

Но если он и думал так, то они-то не могли быть совершенно спокойны на его счет и всё прикидывали так и этак, стоя у стены в ожидании следующего грузовика и посасывая папироски, что лучше сделать: взять салагу в долю или побить для острастки.

– Избавиться от него надо, – предлагал самый уважаемый грузчик, известный сторонник кардинальных мер в решении проблем.

– Это как же избавиться? – испуганно спрашивал его более робкий коллега. – Это, что ли…

И он быстро проводил рукой по шее.

– Да нет! – возмущался первый грузчик. – Ишь чего подумал. Да за такого казнят потом.

– А что ж тогда?

– Уволить его надо.

– Да за что ж его увольнять? Работает, как и все, не прогуливает смены по пьяному делу, домой не тащит.

– Можно подумать, увольняют только за это.

– А за что еще?

– Вот ты тупой, – ругался первый грузчик. – Написать на него надо. Или позвонить.

– И что ты им скажешь?

– Да что ворует, сука.

– Ну и сам дурак. Приедут разбираться, нас же и заметут.

– Да, твоя правда.

– Поэтому лучше с ним никуда и не соваться.

– Нет. Надо просто придумать что-то другое. Что от военной службы уклоняется. Что провокационные речи заводит. Что на хлеб Родины жалуется, мол, плохо пропечен и добавки вредные содержит.

– Ну ты даешь!

– А ты не робей. Дай мне только время, и я уж фантазию напрягу. Такое придумаю, что ему точно кранты. Только смотри мне, чтобы и ты подписал.

Робкий грузчик выбрасывает бычок и растирает его носком ботинка.

– Я-то? – спрашивает он.

– Ты-то, ты-то!

– А я что? А я завсегда.

Евгений в это время читает книгу в дальнем углу подсобки. Он вообще всегда, когда есть лишняя минутка, читает книгу.

– А может, на это и нажалуемся? – осеняет вдруг догадка второго, более робкого грузчика.

– На что? – теперь очередь задавать глупые вопросы выпадает первому.

– Да на книжки евонные. Кто там знает, чего он читает? Может, крамолу какую запретную заграничную.

– Или нашенскую крамолу, – подхватывает первый грузчик.

– И это в рабочее время!

– А другим людям спины гнуть за этого интеллигента.

– Точно!

– Сдадим его.

– Сегодня же и позвоним.

Смазливая телефонистка из третьего бокса – как раз того, что по соседству с кабинкой, где сидит дочь покойной любительницы черешни, – скоро опять удивится, что на 22-го поступили сразу три жалобы (грузчики – они же все как одна семья, да и трудно ли подтвердить слова коллег, просто передавая друг другу трубку).

Если бы сам Евгений знал, сколько уже на него накопилось материала, он бы очень удивился, что до сих пор не арестован и не казнен.

Удивлялись этому и телефонистки. И их начальник удивлялся. И начальник их начальника. И те, кто выписывал ордера на арест. И те, кто засиживался без дела в ожидании новых допросов.

В общем, все этому очень удивлялись.

И только Бог не удивлялся. Бог велел, чтобы печально знаменитого в определенных инстанциях 22-го не трогали.

Странно, конечно, но кто же будет спорить с Богом? Он же всесильный, так что спорить – себе дороже.

– Знаешь, – говорил Евгений Кирочке. – Мы, кажется, уже близки. Набралось столько материала. Пора показать его народу.

– Ты точно готов к тому, что неминуемо случится потом? – спрашивала она.

– Почему неминуемо? Ты совсем не веришь в наш возможный успех? В то, что народ услышит нас и свергнет диктатора? Не веришь ни капельки?

– Ни капельки, – отвечала Кирочка. – Народ ничего не сделает.

– Но тогда зачем мы всё это затеваем?

– Затем, чтобы кто-то – хотя бы сто, даже десять, даже пять, даже три человека, а может, всего лишь один! – поверил и задумался. Потом эти люди убедят остальных. И когда-нибудь эти семена прорастут.

– Ты жертвуешь собой ради будущего? – спросил Евгений.

– Я бы так не сказала. Я жертвую собой ради настоящего тоже. Ради нашего с тобой настоящего. Ведь если бы мы этого не делали, мы бы перестали быть достойны друг друга. Мы бы убили нашу любовь. А по мне, так лучше убить себя, но не то, что есть между нами.

Она была права, конечно. Но почему-то Евгению хотелось думать, что все будет не так. Что им удастся надломить что-то в общественном устройстве их страны. И что они сами не погибнут, а укроются где-нибудь в безопасном месте и еще увидят на склоне дней, как люди, отпущенные на свободу, оживают и идут в библиотеки за оригиналами старых книг.

Кирочка во время этих его размышлений готовила яичницу и жаловалась, что теперь может позволить себе бросить на сковородку лишь по одному яйцу на каждого. И не каждый день.

А Бог в это время тоже ел яичницу. Обмакивал в вязкий желток ломоть свежего домашнего хлеба и чему-то очень радовался.

«Что это у него на уме сегодня?» – думала Клара, подливая ему в чашку мастерски сваренный кофе.

Она не осмеливалась спрашивать, но видела по его лицу, что он опять задумал что-то оригинальное.

– Я подумываю о новом шоу, – сказал он ей неожиданно.

– О сезоне? – уточнила она, заливаясь краской (все-таки быть прежде всего продюсером – это вечное и неистребимое состояние ее души).

– Нет. Это будет что-то одноразовое. Но в совершенно новом стиле.

– Расскажешь? – взмолилась она.

– Не сейчас. Чуть позже. Надо еще немного подождать.