Сестра Евгения повезла своего малыша на прививку.

По дороге он высматривал из коляски небо и довольно погулькивал, таким образом выражая свое впечатление об увиденном.

Над коляской прошмыгнула резвая пичуга, и малыш тут же удивился и скорчил гримаску. Это, по-видимому, должно было обозначать неодобрение слишком быстро промелькнувшему в поле его зрения существу.

Но потом обида улеглась, и он снова занялся обзором доступного: телеграфных столбов, на которых глумливо расселись такие же, как та, что пролетела, темненькие точки. И не стыдно им? Они на нас сверху вниз, а нам их никак не достать.

То есть, конечно, ребенок-то так не думал. Рано ему еще в возрасте нескольких месяцев осознавать воспетое другими (он, кстати, этого уже никогда не прочтет) птичье преимущество: мол, почему люди не летают, как птицы. Но он что-то такое смутно ощущал. Какое-то не определимое пока словами желание дотянуться и схватить.

Но раз уж нет, так нет. А что тут у нас в пределах досягаемости?

Вот погремушка. Он еще не умеет держать ее цепко, и она то и дело вываливается из уставших познавать пальчиков. Но на данный момент она снова актуальна. По крайней мере, пока мимо не пройдет высокий дядька, у которого при каждом шаге свистят башмаки.

– Пс-шу, пс-шу, пс-шу, – напевает дядькина обувь.

И малыш улыбается и подыгрывает погремушкой.

Хорошо, что дядька подошвы не латает. Без них на свете было бы гораздо скучнее жить.

Мама малыша торопится и разгоняет коляску. А ему это только в радость – он отдается движению, всасывает темп, познает новые ощущения тела, доступные на виражах.

Погремушка надоела, дядька свернул на боковую улицу. Скучно. Заснуть, что ли?

Нет, не заснет. Рядом разыгрывается драматическая сцена.

– Какое еще мороженое? – возмущается чья-то мать.

– Холооооодное, слаааадкое, – пищит девчонка с тощей, как ветка вербы, косичонкой.

– Нет мороженого. Страна воюет, – упрекает мать.

– Зачем воюуует? – хнычет девчонка.

– Ради лучшего будущего.

– Какое же оно лучшее, если нет мороженого?

Малыш не понимает смысла их разговора, но ему нравятся мелодии фраз. Особенно вот эта девчоночья манера растягивать гласные. Надо бы ему тоже попробовать.

Не сейчас, потому что сейчас плакать совсем не хочется. Но потом, когда появится причина плакать, он тоже затянет свои «оооо» да «ииии».

Коляска подпрыгивает на неровном асфальте, и у малыша захватывает дух.

Сначала он пугается немного, а потом понимает, что ему понравилось. Еще бы так: ууух – вверх, а потом резко вниз.

У него еще нет зубов, но в десенках свербит, значит, скоро полезут.

Жалко, погремушка слишком большая, а то бы засунул в рот и почесал как следует. Надо как-то маме намекнуть, чтоб дала что-то другое, подходящее под размер его ротовой полости.

Путь в поликлинику недолгий, но для его впечатлительности даже, пожалуй, и утомительный. Ну сколько можно уделять этому миру пристальное внимание? Пятнадцать минут – это даже с лихвой.

Он устает и начинает помаргивать. Причем с каждым разом веки закрываются все крепче и остаются слепленными все дольше.

Заснет, наверно.

Ан нет. Мимо мчится кто-то на мотоцикле, и страшный звук «бжжжжжжжррррр» заставляет малыша опять распахнуть глаза.

Что бы это такое могло быть? Зверь не зверь. Птица не птица.

Он причмокивает губами, но ничего похожего изобразить не получается. Ну раз так, значит, все-таки спать.

Но только он погружается в сон, как его извлекают из коляски и сажают на колени. Это мама в очереди в прививочный кабинет. Ждет, когда их позовут.

Ему в ручонку вкладывается погремушка.

«Фу, не хочу», – не думает, а как-то просто осознает он и швыряет надоевшую игрушку на пол.

– Ай какой нехороший мальчик, – говорит мама.

Ничего себе! Это он-то нехороший? Дали бы ей сейчас вместо него штангу подержать, мы бы на нее посмотрели.

Погремушка поднимается с пола, вытирается о мамин подол и опять тычется ему в усталую ручку.

Но с ним этот номер не пройдет, и он снова швыряет ее на пол.

Мама уже знает, что ее ребенок – очень упрямый человек.

И он сам тоже это знает и понимает, как настоять на своем, потому что сила воли у него – о-го-го какая. Прямо как у отца. А тот, между прочим, всю страну в кулаке держит, не то что погремушку какую-то.

Пока держит, а потом может и выбросить, если надоест. Он великий, ему все можно.

Погремушка опять поднята, но мама сдалась и пытается дотянуться до коляски, чтобы припрятать там игрушку до лучших времен.

Но не тут-то было. Вот как раз сейчас, когда ему ее не дают, она ему очень понадобилась. И он начинает заливаться призывным ором, старательно растягивая гласные, как ему запомнилось из путешествия в поликлинику.

Мать снова сдается и возвращает погремушку в протянутую руку. Опс, а мы ее бросим на пол.

И он снова гулит и смеется. Как же это забавно – мучить взрослых и заставлять их плясать под свою дудку!

Да нет, он, конечно же, делает это не со зла. Он просто такой веселый любопытный малыш, и ему нравится экспериментировать с жизнью и всем, что она ему подставляет в качестве объектов его личного тренинга.

– Ваша очередь, – подсказывает чья-то чужая мать его матери.

И они встают и вплывают в кабинет. Вернее, она-то идет, а он вплывает в ее объятиях.

В кабинете запах лекарств, и ему это не нравится.

Он морщит носик и отворачивается к двери, словно показывая: а пошли-ка обратно, тут фу как нехорошо.

Но никто его не понимает, а мама послушно выкладывает его на маленький столик, где его разденут, осмотрят, а потом вколят ему в плечо какую-то фу-фу-фу.

– Первое время он может быть вялым, – предупреждает медсестра. – Но вы не беспокойтесь, это нормальная реакция.

– Хорошо, спасибо, – говорит мама, радуясь, что укол уже позади и можно возвращаться домой.

Потому что в последнее время на улицах и в учреждениях она чувствует себя как-то неловко.

Малыш тупо смотрит в сторону. И не засыпает вроде, но и не любопытствует, не пытается вычмокать все доступные ему звуки, запахи, картинки и вкусы.

Ну он же и может быть вялым первое время. Ее же предупредили, что это вполне нормально.

Они едут домой. Но весь обратный путь ребенку скучно.

Вот снова просверкнула над головой птичка, как стрелка.

Она даже будто замедлила полет и замерла на мгновение, так что ее очень хорошо видно из-под колясочного козырька.

Но он не видит.

Мимо проходит хромой, подволакивая ногу.

Он издает звуки, еще более интересные, чем дядька со свистящими башмаками. Но почему-то малыш не вслушивается, ему совсем неинтересно.

И погремушка лежит рядом с ним, упираясь своим пластмассовым цветным боком прямо в его большой пальчик.

Но он не тянется и не пытается схватить.

Спи, малыш. Может быть, после сна ты оживешь и воспрянешь духом?

Мама, как обычно по вечерам, будет купать тебя в маленькой ванночке, где плавают сразу пять резиновых утят.

И бабушка с дедушкой будут соревноваться за право подержать тебя и потетешкать.

И даже дядя, который редко бывает дома, если вдруг заглянет, то обязательно схватит, будет подбрасывать тебя к потолку, и ловить, и пихать, и тискать – на это он любитель.

Но тебе почему-то все равно.

И тебе вообще-то уже давно пора менять подгузник, но ты не сигнализируешь об этом забывчивым и нечутким взрослым. Эта неприятная тебе раньше прелость почему-то уже не раздражает.

В общем, если сами догадаются, то поменяют. А если нет, то и так сойдет.

– Он почему-то больше не тянется к игрушкам, – жалуется его мать своей матери. – А если я ему всовываю их в руки, может их держать часами, даже не глядя и не делая никаких движений.

Она беспокоится. Ведь первое время, о котором говорила медсестра, уже давно прошло. Пора бы ему уже стать прежним, веселым, шумным и упрямым.

– Может, отведем его к врачу? – хмурится бабушка.

– Но в остальном он кажется совсем здоровым, – говорит мать. – Ест хорошо, прибавляет в весе.

– Но он не улыбается.

– Да, не улыбается. А раньше улыбался так часто.

И сама не зная почему, мама плачет.

Он тоже не знает, да ему и все равно, что там вытекает у нее из глаз.

Ему вообще все равно.

Потому что на нем и его ровесниках уже опробовали новую вакцину.

Хитрую такую разработку министерства здравоохранения – вакцину, подавляющую волю. Или, как они ее называют, «вакцину послушания».

Человек, который ничего особо не хочет, ни к чему не стремится, не имеет никаких волеизъявлений, так удобен в обществе.

И если для профилактики вколоть ему нужный состав в плечико в самом раннем детстве, то потом даже и воспитывать не надо будет. Он сам вырастет таким, каким надо государству.

– Малыш, ну возьми уточку, – рыдает мать над полной ванночкой.

Малыш слушает, как плещется вода: «фллл-фллл». Но даже не пытается повторить эти звуки.

Полифония жизни его больше не интересует.