Глава 66
ТЕБРИЗ. МЕЖДУНАРОДНАЯ БОЛЬНИЦА. 18:24. Хаким-хан с искаженным от боли лицом проследовал в отдельную палату, врач и охранник шли за ним следом. Он пользовался костылями, и ходить с ними ему было легче, но, когда он нагибался или пытался сесть, они ему не помогали. Приносили облегчение только обезболивающие препараты. Азаде ждала внизу, ее рентген был лучше, чем у него, и боль была не такая сильная.
Ахмед лежал в постели с открытыми глазами, его грудь и живот были перебинтованы. Операция по извлечению пули, застрявшей в груди, прошла успешно. Вторая пуля, в желудке, вызвала серьезные повреждения; он потерял много крови, и у него вновь открылось внутреннее кровотечение. Но, увидев Хаким-хана, он попытался подняться.
– Не шевелись, Ахмед, – добрым голосом сказал Хаким-хан. – Врач говорит, ты идешь на поправку.
– Этот врач – лжец, ваше высочество.
Доктор открыл было рот, но промолчал, когда Хаким-хан произнес:
– Лжец или нет, поправляйся, Ахмед.
– Да, ваше высочество. С помощью Аллаха. Но вы, с вами все в порядке?
– Если рентген не лжет, у меня всего лишь порваны связки. – Он пожал плечами. – С помощью Аллаха.
– Спасибо… спасибо вам за отдельную палату, ваше высочество. Никогда я не был окружен… такой роскошью.
– Это всего лишь знак того, как высоко я ценю такую преданность. – Повелительным жестом Хаким отослал врача и охранника. Когда дверь за ними плотно закрылась, он подошел ближе к кровати. – Ты хотел меня видеть, Ахмед?
– Да, ваше высочество, пожалуйста, простите меня, что я не смог… не смог сам прийти к вам. – Голос Ахмеда звучал хрипло, и говорил он с трудом. – Человек из Тбилиси, который вам нужен… этот советский… он прислал вам записку. Она… она под ящиком… Он приклеил ее… липкой лентой к днищу ящика. – С усилием Ахмед показал на небольшое бюро.
Хаким почувствовал волнение. Он неловко пошарил рукой под днищем. Закрепленные пластырем повязки мешали ему нагибаться. Он нащупал небольшой квадратик сложенной бумаги, который легко отклеился.
– Кто принес ее и когда?
– Сегодня… в течение дня сегодня… Я не уверен, кажется, это было в полдень. Я не знаю. Человек был в белом халате, как у врача, и в очках, но это не был врач. Азербайджанец. Может быть, турок. Я никогда не видел его раньше. Говорил он на турецком… Сказал только: «Это для Хаким-хана от друга из Тбилиси. Понятно?» Я ответил ему, что понял, и он исчез так же быстро, как и появился. Долгое время я думал, что все это мне приснилось…
Записка была написана почерком, который Хаким не узнал: «Много-много поздравлений со вступлением в наследство, да будет ваша жизнь такой же долгой и плодотворной, как и у вашего предшественника. Да, я тоже хотел бы срочно встретиться. Но здесь, не там. Извините. В любой день, когда вы будете готовы, я почту за честь принять вас, торжественно или тайно, как вам будет угодно. Пожалуйста, передайте Роберту Армстронгу и Хашеми Фазиру, что Язернов похоронен на русском кладбище в Джалехе и с нетерпением ждет встречи с ними, сразу же, когда им это будет удобно». Подписи не было.
В большом разочаровании он вернулся к постели Ахмеда и протянул ему записку.
– Что скажешь?
У Ахмеда не было сил, чтобы взять листок.
– Простите, ваше высочество, пожалуйста, подержите бумагу, чтобы я мог ее прочесть. – Закончив читать, он сказал: – Это не почерк Мзитрюка. Я… я бы узнал его руку, но… я думаю, записка настоящая. Он поручил бы… подручным доставить ее сюда.
– Кто такой Язернов и что это значит?
– Я не знаю. Это код… это код, который будет им понятен.
– Это приглашение на встречу или угроза? Что именно?
– Не знаю, ваше высочество. Я бы подумал, что встре… – Приступ боли заставил его замолчать. Потом он выругался на своем языке.
– Известно ли Мзитрюку, что оба последних раза они ждали его в засаде? Что Абдолла-хан предал его?
– Я… я не знаю, ваше высочество. Я говорил вам, что он хитер. И хан, ваш отец, был очень… очень осторожен, имея с ним дело. – Усилия, которые требовались Ахмеду, чтобы говорить и сохранять сосредоточенность, отнимали у него много сил. – То, что Мзитрюк знает об их контактах с вами… о том, что они оба сейчас здесь, ничего не значит, шпионов у него полно. Вы – хан, и, разумеется… разумеется, вы знаете, что за вами… за вами следят самые разные люди, в большинстве своем злые, которые докладывают обо всем своим начальникам… большинство из которых еще более злые. – По его лицу пробежала тень улыбки, и Хаким задумался над тем, что она могла означать. – С другой стороны, вы знаете все о том, как скрывать свои истинные цели, ваше высочество. Ни разу… ни разу Абдолла-хан не заподозрил, насколько у вас блестящий ум, ни разу. Если… если бы он на сотую долю знал вас таким, каким вы являетесь на самом деле… на самом деле, он никогда бы не отправил вас в изгнание, а сделал бы вас… сделал бы вас наследником и главным советником.
– Он бы приказал удавить меня. – Ни на миллионную долю секунды Хаким-хан не испытывал искушения сказать Ахмеду, что это он подослал убийц, которых убил Эрикки, или о попытке отравления, которая тоже провалилась. – Неделю назад он готов был приказать сделать меня калекой, и ты бы с радостью выполнил этот приказ.
Ахмед взглянул на него своими глубоко посаженными глазами, в которых маячила смерть.
– Как вы можете знать так много?
– Воля Аллаха.
Ахмед начал угасать. Оба они знали это. Хаким сказал:
– Полковник Фазир показал мне телекс про Эрикки. – Он рассказал Ахмеду его содержание. – Теперь Мзитрюка на обмен у меня нет, по крайней мере сейчас. Я могу отдать Эрикки Фазиру или помочь ему бежать. В любом случае сестра поклялась остаться здесь и не сможет уйти с ним. Что ты посоветуешь?
– Для вас будет безопаснее отдать неверного Фазиру в качестве пешкеша, а перед ней притвориться, что вы ничего не можете поделать, чтобы помешать… аресту. Это так и есть на самом деле, если полковник захочет остановиться на этом варианте. Рыжий Нож… он будет сопротивляться, и поэтому его убьют. Тогда вы сможете тайно пообещать отдать ее в Тбилиси… Только никогда не отдавайте ее ему, тогда вы будете контролировать… тогда вы, может быть, будете контролировать его… но я сомневаюсь в этом.
– А если Рыжий Нож как бы случайно убежит?
– Если полковник позволит это… Он потребует плату.
– И какую?
– Мзитрюка. Сейчас или когда-нибудь… когда-нибудь в будущем. Пока Рыжий Нож жив, ваше высочество, она никогда не разведется с ним. Про диверсанта можно забыть, он из другой жизни. И когда два года… истекут, она отправится к нему, то есть если… если он позволит ей… остаться здесь. Я сомневаюсь, что даже ваше высочество… – Глаза Ахмеда закрылись, и по всему телу пробежала судорога.
– Что произошло с Баязидом и бандитами? Ахмед…
Ахмед не слышал его. Перед его глазами раскинулась степь, бескрайние просторы его родины, земли его предков; море травы, из которого его предки вышли, чтобы скакать рядом с Чингисханом, а потом с его внуком ханом Хубилаем и его братом ханом Хулагу, который пришел в Персию, чтобы воздвигнуть горы из черепов тех, кто противостоял ему. Здесь, в золотом краю, думал Ахмед, в краю вина, и тепла, и богатства, и женщин великой красоты и чувственности с глазами ланей, ценившихся с древних времен, как Азаде… Ах, теперь мне никогда не взять ее так, как ее должно было бы взять, волоча за волосы, как военную добычу, перекинув через седло, чтобы обладать ею и укрощать ее на волчьих шкурах…
Откуда-то издалека он услышал собственный голос, просивший:
– Пожалуйста, ваше высочество, умоляю вас о милости, я бы хотел быть похороненным на своей родной земле по нашим обрядам…
Тогда я смогу жить вечно с духами моих праотцов, думал он, чувствуя, как милая сердцу даль манит его.
– Ахмед, что произошло с Баязидом и бандитами, когда вы сели?
С усилием Ахмед вернулся.
– Это были не курды, просто горцы, притворившиеся курдами, и Рыжий Нож убил их всех, ваше высочество, с очень большой жестокостью и зверством, – произнес он со странной торжественностью. – В своем безумии он убил их всех – ножом, пулей, руками, ногами и зубами, всех, кроме Баязида, который, из-за данной вам клятвы, не стал с ним сражаться.
– Он оставил его в живых? – Хаким в это не верил.
– Да, да ниспошлет ему Аллах покой. Он… вложил пистолет мне в руку и держал Баязида рядом с дулом, и я… – Голос умолк, волны качающейся травы, насколько хватало глаз, манили…
– Ты убил его?
– О да, глядя… глядя ему прямо в глаза. – В голосе Ахмеда появилась злоба. – Этот сын… собаки выстрелил мне в спину дважды, забыв о чести, сын собаки, поэтому он и умер без чести и без… без мужских достоинств, сын собаки. – Обескровившиеся губы растянулись в улыбке, и он закрыл глаза. Теперь он умирал быстро, слова были еле слышны. – Я отомстил.
Хаким торопливо произнес:
– Ахмед, что ты не сказал мне, что мне нужно знать?
– Ничего… – Через некоторое время глаза открылись, и Хаким заглянул в бездонную черную пропасть. – Нет Бо…га, кроме Аллаха, и… – В углу рта появилась кровь и сбежала вниз тонкой струйкой. – Я сделал тебя х… – Остаток слова умер вместе с ним.
Хаким почувствовал себя неуютно под застывшим взглядом.
– Доктор! – крикнул он.
Врач тут же вошел в палату, и охранник следом за ним. Врач закрыл Ахмеду глаза.
– На все воля Аллаха. Как нам поступить с телом, ваше высочество?
– Как вы обычно поступаете с телами? – Хаким передвинул костыли и вышел, сопровождаемый охранником.
Ну вот, Ахмед, думал он, теперь ты мертв, и я один, отрезанный от прошлого и никому ничем не обязанный. Сделал меня ханом? Это ты хотел сказать? Знал ли ты, что и в этой комнате есть отверстия, чтобы подглядывать и подслушивать?
Улыбка коснулась его лица. Потом оно замкнулось. Теперь займемся полковником Фазиром и Эрикки, Рыжим Ножом, как ты его называл.
ДВОРЕЦ ХАНА. 18:48. В уходящем свете дня Эрикки тщательно заделывал прозрачной липкой лентой одно из отверстий, оставленных пулями в стекле кабины пилота 212-го. Ему приходилось нелегко с рукой на перевязи, но его пальцы были сильными, а рана на предплечье неглубокой – пока никаких признаков инфекции. Ухо было плотно укутано повязкой, волосы вокруг сбрили, опасаясь заражения, и он быстро шел на поправку. Аппетит у него был хороший. Часы, проведенные в беседах с Азаде, отчасти вернули ему внутренний покой.
В этом-то все и дело, думал он, вернули лишь отчасти, а этого недостаточно, чтобы простить себе все убийства и то, как я опасен. Ладно, так тому и быть. Боги сделали меня таким, таков я и есть. Да, но как быть с Россом и Азаде? И почему она все время держит кукри под рукой?
– Это был его подарок тебе, Эрикки, тебе и мне.
– Дарить человеку нож, не взяв денег взамен, любую мелкую монетку, нельзя – приносит несчастье. Когда я увижу его, то отдам ему деньги и приму его подарок.
Он еще раз нажал кнопку запуска двигателя. Снова двигатель завелся, поперхнулся и заглох. Как быть с Россом и Азаде?
Эрикки уселся в открытой двери кабины и посмотрел на небо. Небо ему не ответило. Как не ответило и заходящее солнце. На западе завеса облаков поредела, солнце село, и тучи приобрели угрожающий вид. Раздались голоса муэдзинов. Охранники у ворот повернулись к Мекке, опустились на колени и пали ниц, то же самое сделали охранники во дворце и те, кто трудился на полях, на ковровой фабрике и в загонах для овец.
Его рука невольно потянулась к ножу. Сам того не желая, он отыскал глазами «стен», все еще лежавший у сиденья пилота с полным рожком. В грузо-пассажирском отсеке было спрятано другое оружие горцев: АК-47 и М-16. Он не помнил, как собирал его или как прятал, обнаружив тайник сегодня утром, когда осматривал вертолет на предмет повреждений, прибирался и чистил его изнутри.
Из-за повязки на ухе он не услышал звука приближавшейся машины на обычном для себя расстоянии и вздрогнул, когда она появилась у ворот. Охранники хана узнали пассажиров внутри и, махнув рукой, пропустили автомобиль, который въехал на огромный двор и остановился возле фонтана. Эрикки снова нажал кнопку пуска двигателя, и снова двигатель заработал на мгновение, потом заглох и остановился, сотрясая весь корпус вертолета.
– Добрый вечер, капитан, – поздоровались прибывшие гости, Хашеми Фазир и Армстронг.
– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил полковник.
– Добрый вечер. Если повезет, через неделю или около того буду здоровее прежнего, – приветливо произнес Эрикки, насторожившийся и предельно собранный внутри.
– Охрана говорит, их высочества еще не вернулись. Мы здесь по приглашению хана.
– Они в больнице, делают рентген. Я еще спал, когда они уехали. Должны скоро быть. Не хотите выпить чего-нибудь? Есть водка, виски, чай и, конечно, кофе.
– Спасибо, с удовольствием, – ответил Хашеми. – Как ваш вертолет?
– Болеет. – Эрикки расстроенно поморщился. – Я уже битый час пытаюсь его завести. Неделя у него выдалась тяжелая. – Эрикки повел их по мраморным ступеням к главному входу. – И с электроникой что-то не в порядке. Мне позарез нужен механик. База наша закрыта, как вам известно. Я пытался дозвониться до Тегерана, но телефоны опять не работают.
– Возможно, я смогу помочь вам с механиком, завтра или на следующий день, с базы ВВС.
– Правда, полковник? – Улыбка Эрикки была внезапной и признательной. – Вы бы здорово меня выручили. И топливо бы не помешало, полный бак. Можно это устроить?
– Вы смогли бы долететь до аэродрома?
– Я не стал бы так рисковать, даже если бы мне удалось завести его. Слишком опасно. Нет, слишком рискованно. – Эрикки покачал головой. – Механик должен прибыть сюда.
Он провел их по коридору, открыл дверь в небольшой зал на первом этаже, который Абдолла-хан держал для гостей-немусульман и назывался Европейской комнатой. Бар был богат и всегда полон. По традиции в холодильнике стояли полные подносы льда, приготовленного из минеральной воды в бутылках, вместе с содовой и всевозможными безалкогольными напитками, а также шоколадом и пахлавой, которую Абдолла обожал.
– Я буду водку, – сказал Эрикки.
– Мне то же самое, пожалуйста, – присоединился Армстронг.
Хашеми попросил что-нибудь безалкогольное.
– Я тоже выпью водки, когда солнце сядет.
Снаружи еще доносились чуть слышные здесь крики муэдзинов.
– Прозит! – Эрикки звонко чокнулся с Армстронгом, вежливо – с Хашеми, осушил рюмку одним глотком и налил себе еще. – Наливайте, не стесняйтесь, суперинтендант.
Услышав шум машины, все трое выглянули в окно. Это был «роллс» хана.
– Извините меня, я на минутку, скажу Хаким-хану, что вы здесь. – Эрикки вышел и встретил Азаде и ее брата на ступенях. – Что показал рентген?
– Никаких признаков повреждения позвоночника ни у одного из нас. – Азаде была счастлива, ее лицо выражало беззаботность. – Как ты себя чувствуешь, милый?
– Прекрасно. Чудесная новость про ваши спины. Замечательная! – Он искренне улыбнулся Хакиму. – Я так рад. У вас гости, полковник и суперинтендант Армстронг. Я проводил их в Европейскую комнату. – Эрикки заметил, каким усталым выглядит Хаким. – Сказать им, чтобы они приехали завтра?
– Нет-нет, спасибо. Азаде, скажи им, что я буду через пятнадцать минут, пусть пока чувствуют себя как дома. Увидимся позже, за ужином. – Хаким наблюдал, как она коснулась Эрикки, улыбнулась и ушла. Как счастливы они, что так сильно любят друг друга, и как это печально для них. – Эрикки, Ахмед мертв, я пока не хотел говорить ей.
Эрикки загрустил:
– Это моя вина, что он мертв… Баязид, он не дал ему ни единого шанса. Подлый сукин сын!
– Воля Аллаха. Давай пойдем поговорим минуту. – Хаким двинулся по коридору в Тронный зал, с каждым шагом все тяжелее опираясь на костыли.
Телохранители остались у двери, чтобы не слышать их разговора. Хаким прошел в нишу для молитв, отставил костыли, повернулся лицом к Мекке, охнул от боли, опускаясь на колени, и попробовал пасть ниц. Несмотря на все усилия, у него опять ничего не получилось, и ему пришлось удовольствоваться просто словами шахады.
– Эрикки, ты не подашь мне руку?
Эрикки легко поднял его на ноги:
– Тебе лучше не делать этого несколько дней.
– Не молиться? – Хаким смотрел на него открыв рот.
– Я хотел сказать… наверное, Единый Бог поймет, если ты просто произнесешь слова молитвы и не будешь опускаться на колени. Ты повредишь своей спине. Врач сказал, что с ней такое?
– Он думает, что это порванные связки. Сразу же, как смогу, я поеду в Тегеран с Азаде, чтобы показаться специалисту. – Хаким принял поданные ему костыли. – Спасибо.
Подумав секунду, он выбрал кресло вместо привычных подушек на коврах и осторожно опустился в него, потом приказал подать чая.
Эрикки думал об Азаде. Так мало времени.
– Самый лучший в мире специалист – это Ги Бошам, в Лондоне. Он поставил меня на ноги за пять минут после того, как врачи сказали, что мне придется три месяца лежать на вытяжке, чтобы два позвонка не срослись. Не верь обычному врачу, когда он говорит про твою спину, Хаким. Лучшее, что они могут сделать, – это прописать обезболивающее.
Дверь открылась. Слуга внес поднос с чаем. Хаким отпустил его и охранников.
– Проследите, чтобы меня не беспокоили. – (Чай был горячий, с мятой, сладкий, и пили его из крохотных серебряных чашечек.) – Итак, мы должны определить, что тебе делать дальше. Ты не можешь здесь оставаться.
– Согласен, – кивнул Эрикки, радуясь, что ожидание закончилось. – Я понимаю, что я… я помеха для тебя как для хана.
– Часть нашего с Азаде соглашения с моим отцом, по которому нас возвращали из изгнания и делали меня наследником, состояла в принесении клятвы, что мы останемся в Тебризе, в Иране, на два года. Поэтому, хотя ты должен уехать, она уехать не может.
– Она рассказала мне про клятвы.
– Ясно, что тебе грозит опасность, даже здесь. Я не могу защитить тебя от полиции или правительства. Ты должен покинуть дворец немедленно, улетай из страны. По прошествии двух лет, когда Азаде сможет уехать, она уедет.
– Я не могу лететь. Фазир сказал, что сможет прислать механика завтра, может быть. И топливо. Если бы мне удалось связаться с Мак-Ивером в Тегеране, он мог бы подлететь куда-нибудь сюда.
– Ты пытался?
– Да, но телефоны до сих пор не работают. Я бы воспользовался ОВЧ-радиостанцией на нашей базе, но контору разнесли вдребезги: я заглянул на базу по дороге сюда, там все разрушено, нет ни транспорта, ни бочек с топливом. Когда я доберусь до Тегерана, Мак-Ивер сможет прислать сюда механика, чтобы отремонтировать двести двенадцатый. Пока он не сможет взлететь, можно ему будет остаться там, где он сейчас?
– Да, разумеется. – Хаким налил себе еще чая, убежденный теперь, что Эрикки ничего не знает о побеге других пилотов вместе с вертолетами. Только это ничего не меняет, сказал он себе. – Нет ни одной авиакомпании, которая летала бы в Тебриз, иначе я бы договорился о билете для тебя. Тем не менее, я думаю, тебе нужно уезжать немедленно. Тебе грозит огромная опасность, грозит прямо сейчас.
Глаза Эрикки превратились в щелки.
– Ты уверен?
– Да.
– Какая?
– Я не могу тебе сказать. Но я не контролирую ее, она серьезна, близка, не касается Азаде в данный момент, но может коснуться, если мы не будем осторожны. Ради ее безопасности все это должно остаться строго между нами. Я дам тебе машину, выбери любую, какую захочешь. В гараже их штук двадцать, наверное. Что случилось с твоей?
Эрикки пожал плечами, его мозг напряженно работал.
– Это еще одна проблема: убийство этого долбаного моджахеда, который забрал мои документы и документы Азаде, а потом еще Ракоци расстрелял остальных.
– Я и забыл про Ракоци. – Хаким усилил давление. – Времени совсем мало.
Эрикки покрутил головой, чтобы расслабить напряженные мышцы и прогнать ноющую боль.
– Насколько близка опасность, Хаким?
Хаким смотрел на него не мигая.
– Достаточно близка, чтобы предложить тебе подождать до темноты, потом взять машину и уехать. И выбраться из Ирана так быстро, как только получится, – добавил он. – Достаточно близка, чтобы знать, что, если ты этого не сделаешь, Азаде испытает еще бо́льшую боль. Достаточно близка, чтобы знать, что ты не должен ничего говорить ей до отъезда.
– Ты клянешься в этом?
– Как перед Богом, я клянусь, что верю, это именно так.
Он увидел, как Эрикки нахмурился, и терпеливо ждал. Ему нравились его честность и простодушие, но это не имело никакого значения на весах его решения.
– Ты сможешь уехать, ничего ей не сказав?
– Если это будет ночью, ближе в рассвету, когда она будет спать. Если я уеду вечером, притворившись, что отправляюсь, скажем, на базу, она будет ждать меня, и, если я не вернусь, все будет очень трудно – и для нее, и для тебя. Воспоминания о деревне пожирают ее изнутри. У нее будет истерика. Тайный отъезд был бы разумнее всего, перед рассветом. В это время она обычно крепко спит: врач дал ей успокоительное. Она будет спать, и я мог бы оставить ей записку.
Хаким кивнул, удовлетворенный:
– Значит, решено. – Он не хотел боли или неприятностей ни для Азаде, ни от нее.
Эрикки уловил непреложную окончательность в его словах и знал теперь, вне всяких сомнений, что если он покинет ее, то потеряет навсегда.
БАНЯ. 19:15. Азаде погрузилась в горячую воду по шею. Бассейн был красиво выложен плиткой, большой – пятнадцать квадратных ярдов – и многоуровневый, мелкий с одного края, где под водой были устроены выступы для лежания; горячая вода подавалась в него по трубам из соседнего помещения, где стояли нагреватели. Волосы Азаде замотала полотенцем, оперлась на один из выступов и вытянула ноги; вода действовала на нее успокаивающе.
– О-о, это так хорошо, Мина, – пробормотала она.
Мина, крепкая привлекательная женщина, была одной из трех служанок Азаде. Мина, в одной набедренной повязке, стояла рядом в воде и нежно разминала Азаде шею и плечи. В бане никого не было, кроме Азаде и ее служанки. Хаким отослал остальную родню в их собственные дома в Тебризе: официальный повод – «подготовка подобающего дня поминовения Абдоллы-хана», но все знали, что сорок дней ожидания должны были дать ему время спокойно на досуге осмотреть весь дворец и перераспределить его комнаты так, как ему будет угодно. Не потревожили только старую ханшу и Айшу с ее двумя младенцами.
Не нарушая покоя Азаде, Мина аккуратно переместила ее на верхний выступ, где Азаде вытянулась во весь рост, удобно положив голову на подушку, чтобы Мина могла заняться ее грудью, животом, бедрами и ногами, подготавливая к настоящему массажу с маслами, который будет позже, когда жар от воды осядет глубоко в теле.
– О, как хорошо, – снова выдохнула Азаде.
Она думала о том, насколько это приятнее, чем их собственная сауна – крепкий, обжигающий жар, потом пугающий нырок в снег и разбегающийся после него по всему телу покалывающий животворный ток крови, да, но не настолько приятный, как чувственность насыщенной ароматами воды, и покой, и расслабление, и никаких встрясок, и… о, до чего же хорошо… но почему вдруг баня стала деревенской площадью, и здесь теперь так холодно, и мясник стоит, и лжемулла кричит: «Сначала его правую руку… камнями блудницу, камнями!» Она исторгла беззвучный вопль и отпрыгнула прочь.
– О, я сделала вам больно, ваше высочество? Прошу, простите меня!
– Нет-нет, ты тут ни при чем, Мина, это все ерунда, ерунда, пожалуйста, продолжай.
Снова мягкие прикосновения пальцев. Ее колотящееся сердце начало успокаиваться. Надеюсь, скоро я смогу спать без… без этой деревни. Вчера ночью с Эрикки мне уже было немножко лучше, в его объятиях спится спокойнее, просто находясь рядом с ним. Может быть, сегодня ночью все будет еще лучше. Интересно, как там Джонни. Он сейчас, должно быть, на пути домой, едет в Непал в отпуск. Теперь, когда Эрикки вернулся, я снова в безопасности, только бы быть с ним, с ним рядом. Одна, я не… не чувствую себя в безопасности даже с Хакимом. Я больше не чувствую себя в безопасности.
Дверь открылась, и вошла Айша. Ее лицо покрывали горестные складки, глаза были наполнены страхом, черная чадра заставляла ее выглядеть еще более худой и изможденной.
– Привет, Айша, дорогая, что случилось?
– Не знаю. Весь мир чужой, и у меня нет… Во мне нет центра.
– Прими ванну, – пригласила Азаде, жалея Айшу, которая выглядела такой худой, постаревшей, хрупкой и беззащитной; трудно поверить, что она вдова моего отца, что у нее сын и дочь и ей всего семнадцать. – Заходи, тут так хорошо.
– Нет-нет, спасибо. Я… я просто хотела поговорить с тобой. – Айша посмотрела на Мину, потом опустила глаза и стала ждать.
Два дня назад я просто послала бы за Азаде, которая явилась бы без промедления, и поклонилась бы мне, и опустилась бы на колени, и ждала бы приказаний, как я теперь стою на коленях просительницей. На все воля Аллаха, подумала она. Если бы не ужас за будущее моих детей, я бы кричала от радости: не будет больше мерзкой вони и храпа, при котором невозможно спать, не будет раздавливающей тяжести, стонов, ярости, укусов и отчаянных попыток достичь того, что удавалось ему так редко. «Это все твоя вина, твоя вина, твоя…» Как это могла быть моя вина? Сколько раз я умоляла его показать мне, что сделать, чтобы помочь, и старалась, и старалась, и старалась без конца, и все равно это случалось так редко, а потом тяжесть тут же пропадала и начинался храп, а я оставалась лежать с открытыми глазами в поту и вони. О, сколько раз мне хотелось умереть.
– Мина, оставь нас наедине, пока я тебя не позову, – сказала Азаде, и Мина подчинилась мгновенно. – Что случилось, Айша, дорогая?
Девушка дрожала.
– Мне страшно. Я боюсь за своего сына, и я пришла умолять тебя защитить его.
– Тебе нечего опасаться Хакима и меня, нечего, – мягко сказала ей Азаде. – Мы поклялись Аллахом, что будем лелеять тебя, твоего сына и дочь. Ты слышала нас. Мы дали клятву перед… твоим мужем, нашим отцом, а потом – еще раз, после его смерти. Тебе нечего бояться. Совсем нечего.
– Мне есть чего бояться, – запинаясь, пробормотала Айша. – Я больше не живу в безопасности, как и мой сын. Пожалуйста, Азаде, не мог бы… не мог бы Хаким-хан… Я подпишу любую бумагу, отказываясь от своих прав в его пользу, любую бумагу, я лишь хочу жить в мире и покое и чтобы он вырос и жил в мире и покое.
– Твоя жизнь с нами, Айша. Скоро ты увидишь, как счастливы мы будем все вместе, – сказала Азаде.
Айша права, что боится, думала она. Хаким никогда не отдаст титул хана в другую семью, если у него будут свои сыновья. Он теперь должен жениться, я должна помочь ему найти прекрасную жену.
– Не волнуйся, Айша.
– Волноваться? Тебе теперь ничего не грозит, Азаде, тебе, которая всего несколько дней назад жила в постоянном ужасе. Теперь опасность грозит мне, и я живу в ужасе.
Азаде ничего не могла для нее сделать. Жизнь Айши предрешена. Она была вдовой хана. Она останется жить во дворце под присмотром и охраной, стараясь устроить свою жизнь как можно лучше. Хаким не осмелится позволить ей второй раз выйти замуж, никак не сможет позволить ей отказаться от прав своего сына, данных ему при всех волей ее умирающего мужа.
– Не волнуйся, – повторила она.
– Вот. – Айша достала из-под чадры толстый конверт желтой почтовой бумаги. – Это твое.
– Что это? – Азаде не хотела трогать бумагу мокрыми руками.
Айша открыла конверт и показала его содержимое. Глаза Азаде широко раскрылись. Ее паспорт, удостоверение и другие документы и документы Эрикки тоже – все, что у них украл тогда этот моджахед на дорожной заставе. Это действительно был редкий пешкеш.
– Где ты это взяла?
Уверенная, что их никто не подслушивает, Айша все равно понизила голос:
– Этот мулла из левых, тот самый, который был в деревне, он принес их его высочеству хану, Абдолле-хану, две недели назад, когда вы были в Тегеране… тот же самый мулла, который был в деревне.
Азаде смотрела на нее, не веря своим глазам.
– Как они оказались у него?
– Мулла знал все про заставу на дороге и про то, что там произошло, – нервно пожала плечами Айша. – Он явился сюда, чтобы попробовать арестовать… вашего мужа. Его высочество… – Она нерешительно замолчала, потом заговорила дальше прерывистым шепотом: – Его высочество сказал ему «нет», только когда он даст на это свое разрешение, потом отослал его прочь, а бумаги оставил себе.
– У тебя есть другие бумаги, Айша? Частные бумаги?
– Твоих или твоего мужа нет. – Девушка снова задрожала. – Его высочество так ненавидел вас всех. Он хотел погубить твоего мужа, потом собирался отдать тебя этому советскому, а твоего брата должны были… оскопить. Я столько знаю всего, что могло бы помочь тебе и ему, и столько, чего я не понимаю. Ахмед… берегись его, Азаде.
– Да, – медленно проговорила Азаде. – Это отец послал муллу в деревню?
– Я не знаю. Думаю, что он. Я слышала, как он просил советского избавить его от Махмуда, ах да, так звали этого лжемуллу. Может быть, его высочество послал его туда, чтобы он подверг пытке тебя и диверсанта, а заодно и послал его навстречу своей смерти, но Аллах вмешался. Я слышала, как советский согласился послать людей убить этого Махмуда.
Азаде спросила как бы между делом:
– А как ты это услышала?
Айша нервным жестом поплотнее собрала вокруг себя чадру и опустилась на колени на краю бассейна.
– Дворец – это настоящие соты из отверстий для подслушивания и подглядывания. Он… Его высочество никому не доверял, шпионил за всеми, даже за мной. Думаю, нам нужно быть подругами, союзницами, тебе и мне, мы беззащитны, даже ты, может быть, ты еще больше, чем любая из нас, и если мы не будем помогать друг другу, то все погибнем. Я могу помочь тебе, защитить тебя. – На лбу Айши выступили капельки пота. – Я только прошу тебя защитить моего сына, пожалуйста. Я могу защитить тебя.
– Конечно, мы должны стать подругами, – сказала Азаде, не веря, что ей грозит какая-то опасность, но заинтригованная и желавшая узнать все тайны дворца. – Ты покажешь мне эти потайные места и поделишься всем, что знаешь?
– О да, да, обязательно. – Лицо Айши просветлело. – Я покажу тебе все, и два года пролетят быстро. О да, мы будем настоящими подругами.
– Какие два года?
– Два года, пока твоего мужа здесь не будет, Азаде.
Азаде резко села в воде, внезапно встревоженная:
– Он разве уезжает?
Айша недоуменно уставилась на нее:
– Конечно. Что еще ему остается делать?
ЕВРОПЕЙСКАЯ КОМНАТА. Хашеми протягивал Роберту Армстронгу нацарапанное от руки послание от Мзитрюка, которое Хаким только что передал ему. Армстронг взглянул на бумагу:
– Извини, Хашеми, я не читаю по-турецки.
– А-а, я забыл. – Хашеми перевел записку на английский; оба иранца видели, что Армстронг разочарован. – В следующий раз, Роберт, мы его возьмем. Иншаллах.
Не из-за чего расстраиваться, думал Армстронг. Шансы в любом случае были невелики. Я доберусь до Мзитрюка в другой раз. Я доберусь до него, и я доберусь до тебя, мой старый друг Хашеми, гнусное это было дело с твоей стороны убивать Талбота. Зачем ты это сделал? Из мести, потому что он знал многие из твоих секретов? Он не сделал тебе ничего дурного, наоборот, подкладывал тебе много костей на тарелку и сгладил много твоих ошибок. Гнусно с ним обошлись! Ему ты шанса не оставил, так почему у тебя он должен быть? Как только я договорюсь о том, как выбраться отсюда, тебе конец. Больше нет смысла тянуть, раз Мзитрюк знает, что я за ним охочусь, и скалится себе из своей норы. Может, начальство пошлет в Тбилиси кого-нибудь из специальной службы или команду спецназа теперь, когда мы знаем, где он засел, – кто-нибудь да доберется до этого ублюдка. Даже если у меня не получится…
Его отвлекли слова Хаким-хана, спрашивавшего: «Полковник, что там такое про Язернова и кладбище в Джалехе?» И гладкий ответ Хашеми: «Это приглашение, ваше высочество. Язернов – посредник, которым Мзитрюк пользовался время от времени, приемлемый для обеих сторон, когда нужно было обсудить что-то важное для обеих сторон». Армстронг едва не рассмеялся, потому что Хашеми не хуже его знал, что это было обещание личной вендетты и, разумеется, немедленной ликвидации секции 16/а. Мзитрюк поступил умно, использовав имя Язернов вместо Ракоци.
– Встретиться с Язерновым «сразу же, когда нам это будет удобно»! – сказал Хашеми. – Думаю, ваше высочество, нам лучше завтра же вернуться в Тегеран.
– Да, – согласился Хаким.
Возвращаясь в машине с Азаде из больницы, он решил, что единственный способ разобраться с запиской Мзитрюка и с этими двумя людьми заключался в том, чтобы идти в лоб.
– Когда вы вернетесь в Тебриз? – поинтересовался Хаким.
– Если вы не будете возражать, на следующей неделе. Тогда мы сможем поговорить о том, как заманить Мзитрюка сюда. С вашей помощью дел в Восточном Азербайджане будет много. Мы только что получили сообщение, что курды подняли открытое восстание ближе к Резайе. Теперь их обильно снабжают деньгами и оружием иракцы, да поглотит их Аллах! Хомейни приказал армии покончить с ними раз и навсегда.
– С курдами? – Хаким улыбнулся. – Даже ему, да продлит Аллах его дни, даже ему это не удастся – уж никак не раз и навсегда.
– В этот раз, возможно, и удастся, ваше высочество. Теперь против фанатиков он сможет послать фанатиков.
– «Зеленые повязки» могут подчиняться приказам и умирать, но они не живут в этих горах, не имеют выносливости курдов и их страстной жажды земной свободы на пути в рай.
– С вашего позволения, я передам наверх ваш совет, ваше высочество.
Хаким резко произнес:
– Отнесутся ли к нему с большим доверием, чем к совету моего отца или моего деда, который давал тот же самый совет?
– Я бы надеялся на это, ваше высочество. Я бы надеялся… – Его слова утонули в шуме двигателей 212-го, которые ожили, поперхнулись, продержались секунду, потом снова заглохли.
В окне они видели, как Эрикки снял одну из панелей, закрывавших двигатели, и, светя внутрь фонариком, уставился на хитросплетения внутри. Хашеми повернулся к хану, который с очень прямой спиной сидел на стуле. Молчание становилось сложным, головы троих мужчин напряженно работали, каждый был так же силен, как другие, каждый вынашивал жестокие мысли того или иного свойства.
Хаким-хан осторожно произнес:
– Он не может быть арестован в моем доме или в моих владениях. И хотя он ничего не знает про телекс, он понимает, что не может оставаться в Тебризе, да и вообще в Иране, и что моя сестра не может поехать с ним, даже покинуть Иран в течение двух лет. Он знает, что ему нужно немедленно уезжать. Его вертолет не может лететь. Надеюсь, он избежит ареста.
– Мои руки связаны, ваше высочество, – произнес Хашеми извиняющимся тоном и с глубокой искренностью. – Мой долг – подчиняться законам государства.
Ему случайно попалась на глаза пушинка на рукаве, и он рассеянно смахнул ее. Армстронг тут же понял посланный ему сигнал. Стряхнуть что-то с левого рукава означало: «Мне нужно поговорить с этим человеком наедине, он не станет разговаривать в твоем присутствии. Найди какой-нибудь повод и подожди меня снаружи». Хашеми повторил с тонко выверенным количеством скорби в голосе:
– Мы должны соблюдать закон.
– Я уверен, совершенно уверен, что он не являлся частью никакого заговора, ничего не знает о побеге остальных, и мне бы хотелось, чтобы его оставили в покое и дали мирно уехать.
– Я буду рад проинформировать САВАМА о ваших пожеланиях.
– Я буду рад, если вы поступите так, как я предлагаю.
– Ваше высочество, – сказал Армстронг, – извините меня, весь этот вопрос с капитаном не мое дело, и мне равно не хотелось бы раскачивать никакой государственный корабль.
– Да, вы можете идти, суперинтендант. Когда у меня появится ваш доклад о новых методах организации службы безопасности?
– Вы получите его, когда полковник вернется.
– Мир вам.
– И вам, ваше высочество. – Армстронг вышел, прошел по коридору к ступеням парадного входа.
Хашеми поджарит бедолагу до румяной корочки, подумал он.
Вечер был славным, холодный воздух приятно пощипывал щеки, небо на западе еще отливало багрянцем. Небо красным в ночь горит – пастуху добро сулит, небо красное с утра – пастуху не ждать добра.
– Добрый вечер, капитан. Пусть это останется между вами, мной и фонарным столбом, но, если бы ваша тарахтелка работала, я посоветовал бы вам на всех парах дунуть до границы.
– Это почему? – прищурился Эрикки.
Армстронг достал сигарету:
– Климат тут какой-то нездоровый, вы не находите? – Он прикрыл зажигалку ладонями и щелкнул ею.
– Если вы закурите, когда тут кругом столько бензина, ваш климат и мой навсегда станет совсем нездоровым. – Эрикки нажал кнопку пуска.
Двигатель завелся и идеально работал секунд двадцать, потом опять закашлялся и смолк. Эрикки выругался.
Армстронг вежливо кивнул и отошел к своей машине. Водитель открыл ему дверцу. Он опустился на сиденье, закурил и глубоко вдохнул дым сигареты, неуверенный, понял ли Эрикки его намек. Надеюсь, что да. Мне нельзя рассказывать ему про сфабрикованный телекс или «Шамал», этак я закончу у ближайшей стенки как предатель, и поставят меня туда Хашеми и хан за то, что сую свой нос туда, где его присутствие совершенно нежелательно, – меня предупредили. Что ж, справедливо. Это вопрос внутренней политики.
Господи! Я задохнусь от всего этого. Мне нужен отпуск. Длинный отпуск. Куда податься? Я мог бы вернуться в Гонконг на неделю-другую, отыскать старых друзей, тех немногих, что еще остались, или, может, податься в Пеи-д’Эно в Швейцарских Альпах, покататься на лыжах. Сколько лет уже на лыжи не вставал, и добрая швейцарская кухня мне бы не помешала: рёшти, и жареные колбаски, и отличный кофе с густыми сливками, и много вина. Много! Так и сделаю. Сначала Тегеран, потом закончить с Хашеми, а потом – в голубые дали. Может, познакомлюсь там с какой-нибудь симпатичной…
Вот только такие, как мы, с холода в тепло не возвращаются и не меняются. Чем, черт подери, я буду зарабатывать деньги теперь, когда моя иранская пенсия накрылась медным тазом, а гонконгская полицейская пенсия тает с каждым днем?!
– Привет, Хашеми, ну, как все прошло?
– Отлично, Роберт. Водитель, возвращаемся в управление. – (Машина вылетела в главные ворота и понеслась по дороге в сторону города.) – Эрикки выскользнет из дому рано утром, перед рассветом. Мы будем следить за ним, сколько нам понадобится, потом возьмем его за пределами Тебриза.
– С благословления Хакима?
– Тайного благословения, публичного возмущения. Спасибо. – Хашеми взял предложенную сигарету, явно довольный собой. – К тому времени бедолага уже, наверное, покинет этот мир.
Армстронг спросил себя, о какой же сделке они договорились.
– Это Хаким предложил?
– Разумеется.
– Интересно.
Это идея не Хакима. Что Хашеми на этот раз задумал? – спрашивал себя Армстронг.
– Да, занятно. После того как мы сожжем сегодня гнездо моджахедов и убедимся, что этот маньяк-финн попался в сеть, так или иначе, мы вернемся в Тегеран.
– Отлично!
ТЕГЕРАН. ДОМ БАКРАВАНА. 20:06. Шахразада положила гранату и пистолет в сумку с ремнем через плечо и спрятала ее под ворохом одежды в ящике комода. Она уже выбрала и приготовила то, что потом наденет под чадру: лыжную куртку, толстый свитер и лыжные штаны. Сейчас она была в бледно-зеленом парижском платье из шелка, которое идеально подчеркивало ее фигуру и длинные ноги. Ее макияж тоже был безукоризнен. Она последний раз окинула взглядом комнату, проверяя, все ли в порядке, и спустилась по лестнице, чтобы вместе с остальными встретить Дарануша Фаразана, своего будущего мужа.
– А-а, Шахразада! – Мешанг встретил ее у двери.
Он потел и скрывал то, как сильно нервничает, под напускным добродушием, не зная, чего ему ожидать от нее. Когда она вернулась от врача сегодня днем, он начал было бранить ее и грозить страшными карами, но она лишь потупила глаза и сказала покорно: «Не нужно больше ничего говорить, Мешанг. Аллах все решил. Пожалуйста, извини меня, я пойду переоденусь». И вот она была здесь, все такая же покорная. Какой ей и следует быть, подумал он.
– Его превосходительство Фаразан умирает от желания поздороваться с тобой. – Мешанг взял ее под руку и провел мимо собравшихся в гостиной, большей частью своих приспешников и их жен; здесь была Зара и несколько ее подруг, и ни одной подруги Шахразады. Она улыбнулась тем, с кем была знакома, потом обратила все свое внимание на Дарануша Фаразана.
– Здравствуйте, ваше превосходительство, – вежливо поздоровалась она и протянула руку.
Впервые она была от него так близко. Он оказался ниже ее ростом. Она смотрела сверху вниз на редкие пряди крашеных волос на его макушке, грубую кожу и еще более грубые руки, дурной запах из его рта вторгался в ее пространство, его маленькие черные глазки блестели.
– Мир вам, – сказала она.
– Здравствуйте, Шахразада, мир и вам, но, пожалуйста, пожалуйста, не называйте меня превосходительством. Как… как вы прекрасны.
– Благодарю вас, – произнесла она и словно со стороны смотрела, как убирает руку, улыбается, встает рядом с ним, спешит принести ему бокал с прохладительным напитком, юбки развеваются, она возвращается с бокалом и подает его так красиво, как только возможно, улыбаясь его скучным любезностям, здороваясь с другими гостями, притворяясь, что не замечает их долгих взглядов и смешков, которыми они обмениваются между собой, идеально выдерживая тон, никогда не переигрывая, сосредоточившись всеми мыслями на бунте в университете, который уже начался, и о марше протеста, который был запрещен Хомейни, но все равно состоится.
С другой стороны комнаты Зара наблюдала за Шахразадой, пораженная произошедшей в ней переменой, но благодарила Аллаха за то, что Шахразада смирилась со своей долей и намерена подчиниться, что облегчит жизнь им всем. А что ей еще остается делать? Ничего! И мне ничего не остается, кроме как смириться с тем, что у Мешанга четырнадцатилетняя шлюха, которая уже показывает клыки, хвастаясь, что скоро станет его второй женой.
– Зара!
– О! Да, Мешанг, дорогой.
– Вечер просто идеальный, идеальный. – Мешанг промокнул потный лоб и взял бокал безалкогольного напитка с подноса, на котором стояли также бокалы с шампанским для тех, кто его предпочитал. – Я в восторге от того, что Шахразада одумалась, ибо, что тут говорить, это для нее блестящая партия.
– Блестящая, – любезно согласилась Зара. Полагаю, мы должны быть благодарны, что он пришел один, а не привел с собой одного из этих своих дивных мальчиков. И это правда, от него действительно пахнет навозом, которым он торгует. – Ты все устроил как нельзя лучше, мой дорогой Мешанг.
– Да. Да, так и есть. Все получается как раз так, как я планировал.
НЕДАЛЕКО ОТ ДЖАЛЕХА. Чтобы добраться до маленького, заросшего травой аэродромчика, где когда-то ютился обедневший авиаклуб, теперь совсем заброшенный, Лочарт облетел город с края, прижимаясь к земле, чтобы не попасть на экраны радаров. Всю дорогу от «Д’Арси-1908» он держал свою радиостанцию настроенной на частоту международного аэропорта Тегерана, но эфир молчал, аэропорт был закрыт в священный день, все рейсы отменены. Он рассчитал время так, чтобы прибыть на закате. Заглушив двигатели, он услышал крики муэдзинов и поздравил себя. Пока все идет по плану.
Дверь ангара заржавела. С некоторым трудом он сумел открыть ее и закатил 206-й внутрь. Потом закрыл дверь и отправился пешком, идти было далеко. Лочарт был в летной форме и планировал, если его остановят, сказать, что он пилот одной из авиакомпаний, у которого сломалась машина, и он идет к своим друзьям, чтобы переночевать у них.
Когда он добрался до предместий Тегерана, людей на дорогах стало больше, они шли домой или возвращались из мечетей: ни ярких цветов в одежде, ни оживленных разговоров, ни смеха – одна только мрачная настороженность.
Машин было немного, в основном армейские грузовики, набитые «зелеными повязками». Ни войск, ни полицейских в форме. Регулировали движение молодые «зеленые повязки». Город возвращался к упорядоченной жизни. Ни одной женщины, одетой на западный манер, все в чадрах.
Вслед ему раздавались проклятия, не часто. Несколько человек поздоровались – форма летчика придавала ему вес. Углубившись в город, Том нашел хорошее место рядом с уличным рынком, где можно было поймать такси. Дожидаясь машины, он купил бутылку лимонада и ломоть теплого свежего хлеба и принялся жевать его, запивая из бутылки. Ночной ветер немного посвежел, но жаровня весело пылала, и стоять рядом было приятно.
– Здравствуйте. Ваши документы, пожалуйста.
«Зеленые повязки» были юными, вежливыми, у некоторых начала пробиваться бородка. Лочарт показал им свое удостоверение, которое было проштампованным и в полном порядке, и они вернули его ему, задав несколько вопросов.
– Куда вы направляетесь, можно вас спросить?
Нарочно коверкая слова, он ответил на фарси:
– Идти к друзья, рядом базар. Машина ломался. Иншаллах.
Он слышал, как они говорили между собой, что пилоты не опасны, что он канадец: «А это не часть великого Сатаны? Нет, не думаю».
– Мир вам, – сказали они наконец и отошли.
Том прошел до угла и стал наблюдать за машинами на дороге, вдыхая крепкие запахи города: бензина, специй, гниющих фруктов, мочи, застарелого пота – и смерти. Его глаза разглядели такси всего с двумя пассажирами на заднем сиденье и одним впереди, которое остановилось на перекрестке позади грузовика, пытающегося повернуть. Не колеблясь, он нырнул в поток машин, плечом отодвинул еще одного мужчину с дороги, рывком открыл дверцу и втиснулся внутрь, пространно извиняясь на хорошем фарси и умоляя пассажиров позволить ему сопровождать их. После недолгих проклятий, препирательств и торговли водитель обнаружил, что базар находится прямо на маршруте, по которому он развозил остальных пассажиров, каждый ехал в свое место, с боем, как и Лочарт, протолкавшись внутрь: «С благословения Аллаха, ваша будет вторая остановка, ваше превосходительство».
У меня получилось, восторженно сказал он себе, потом позволил другим мыслям подняться на поверхность: надеюсь, остальные тоже все добрались благополучно. Дюк и Скрэг, Руди, все они, Фредди и добрый старина Мак.
БАХРЕЙН. МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ. 20:50. Жан-Люк стоял у вертолетной площадки и наводил бинокль на два 212-х, которые показались у дальнего края бетонированной площадки перед аэропортом, посверкивая навигационными огнями. Они получили добро на посадку с прямой и быстро приближались. Рядом с ним стоял Матиас, тоже с биноклем. Тут же находилась машина «скорой помощи», врач и офицер иммиграционной службы Юсуф. Небо безоблачное и звездное, ночь спокойная, с теплым легким ветерком.
Шедший впереди вертолет слегка повернулся, и теперь Жан-Люку был виден его регистрационный номер. G-HUVX. Британский. Слава богу, у них было время на Джеллете, подумал он, узнав Петтикина в кабине пилота. Потом он перевел бинокль на вторую машину и увидел в ней Эйра и Кайла, механика.
Петтикин сел. Матиас и Жан-Люк бросились к вертолету, Матиас – к Петтикину, Жан-Люк – к дверце салона. Он рывком открыл ее:
– Привет, Дженни, ну как он?
– По-моему, он не может дышать. – Ее лицо было белым как мел.
Жан-Люк разглядел в полутьме Мак-Ивера, вытянувшегося на полу, под голову ему был подложен спасжилет. Двадцать минут назад Петтикин передал на диспетчерскую вышку Бахрейна, что у одного члена его экипажа, Мак-Ивера, похоже, сердечный приступ, и срочно запросил врача и «скорую» к месту посадки. Вышка сработала немедленно.
Врач торопливо вскарабкался мимо него в салон и опустился на колени рядом с Мак-Ивером. Одного взгляда было достаточно. Он воспользовался шприцем, который держал наготове.
– Это быстро его успокоит, и через несколько минут мы доставим его в больницу. – Врач по-арабски подозвал медбратьев, которые бегом бросились к вертолету с носилками, и помог Дженни выйти из вертолета на свет, Жан-Люк теперь присоединился к ним. – Я доктор Лануар, пожалуйста, расскажите, что случилось.
– Это сердечный приступ? – спросила она.
– Да-да, именно. Не слишком тяжелый, – сказал он, чтобы успокоить ее.
Лануар был наполовину французом, наполовину бахрейнцем, очень опытным врачом, и им повезло, что его удалось вызвать так скоро. Позади них Мак-Ивера уложили на носилки и аккуратно вынесли из вертолета.
– Он… Мой муж, он вдруг охнул и как-то проскрипел: «Я не могу дышать», потом согнулся пополам от боли и потерял сознание. – Дженни вытерла пот с верхней губы и продолжила рассказывать тем же ровным голосом: – Я подумала, что это, наверное, сердечный приступ, и я не знала, что делать, потом вспомнила, что старый док Натт говорил, когда однажды читал всем нам, женам, лекцию, и я расстегнула Дункану воротник, и мы положили его на пол, потом я нашла… ампулы, которые он нам дал, поднесла одну ему к носу и сломала…
– Амилнитрит?
– Да, именно так они и назывались. Док Натт дал нам тогда каждой по две штуки и сказал, чтобы мы хранили их в надежном месте, никому о них не говорили, и объяснил, как ими пользоваться. Вонь была ужасная, но Дункан застонал и наполовину очнулся, а потом опять отключился. Но он дышал, ну, вроде как дышал. В салоне было трудно что-то услышать или разглядеть, но один раз мне показалось, что он перестал дышать, и тогда я использовала последнюю ампулу, и, похоже, ему снова стало лучше.
Врач, слушая ее, наблюдал за носилками. Как только их закрепили в машине «скорой помощи», он сказал Жан-Люку:
– Капитан, пожалуйста, доставьте мадам Мак-Ивер в больницу через полчаса, вот моя визитка, там будут знать, где меня можно найти.
Дженни быстро сказала:
– А вам не кажется, что…
Врач твердо ответил:
– Вы поможете ему гораздо больше, если позволите нам следующие полчаса делать нашу работу. Вы свою сделали, вы спасли ему жизнь, я думаю. – Он заспешил к машине.
