Глава 27
Катон поднял взгляд на Семпрония, тихо вошедшего в укромный гостевой таблинум. Больше в гостевом крыле сенаторского дома никто не обитал; оно было закрыто для ремонта крыши, а домашним рабам вход сюда был настрого запрещен, чтобы ненароком не пришибло черепицей. Исключение делалось лишь для Петронеллы, тайком носившей господину еду и питье, когда рабы усердствовали на работах. Снаружи уже стемнело. Со времени того сбора заговорщиков минуло шесть дней, на протяжении которых Катон виделся с одним Макроном, и то лишь ночами, когда тот наведывался из казарм. Вынужденная изоляция сказывалась на префекте не лучшим образом. Страсти в нем повыгорели, а сердце точила неизбывная тревога за сына; об остальном думалось как-то через силу.
– Есть новости? – коротко спросил он сенатора.
Семпроний опустился на табурет и кивнул.
– Шестой легион в одном дне пути от Рима. Завтра к ночи встанет у города. А там, наутро, приступим и мы. Все на боевых местах. – Он поглядел на Катона и устало улыбнулся. – Так что наши замыслы обретают силу действия. Еще два дня, и у нас будет новый император. А ход событий вернет Рим во времена республики.
– Надо еще пережить тот день, – тусклым голосом ответил Катон. – Ты же сам бывший военный, а потому знаешь: план – это всегда первая потеря.
– Поэтому мы и учли все возможные непредвиденности.
– Убивают как раз неучтенные непредвиденности. Надежных планов не существует. План – это всегда риск.
– Может, оно и так. Но если расклада перед тобой всего два – жить под пятой деспота или рискнуть жизнью за республику, то я – за риск, потому что он того стоит.
Катон медленно повел на него глазами, после чего спросил:
– Так считала Юлия?
– Юлия? – Семпроний встретился взглядом с Катоном, но глаз не отвел: – Да, она так считала. Верила в это и заразила своей верой меня. А если б здесь был ты, то и ты, наверное, разделил бы ее убеждения.
– Может быть. Но меня здесь не было. Я сражался за Рим в Британии. Сражался и верил, что дома меня ждет моя верная, любимая жена. А что я узнал, вернувшись? Мне раскрыли глаза, что она – погрязшая в неверности прелюбодейка, растранжирившая то немногое, что я успел скопить, и оставившая нас с сыном на бобах. А ты за все это время не дал мне ни намека на правду.
– Я не мог. Дал клятву молчать. Так же, как и моя дочь.
– Ты мог бы дать мне хоть какую-то нить; соломинку, за которую можно ухватиться. Намек, что она не та, за кого себя выдает. Чтобы я хоть как-то мог терпеть ту муку.
– Я очень того хотел, но не мог. И теперь всем сердцем раскаиваюсь. Ты же мне как сын, Катон.
– Сын? – Префект с горечью рассмеялся. – Что ж это за родитель такой, который лжет своему чаду? Родитель, отвергающий правду, отчего на теле ребенка прорастают невыносимые язвы отчаяния…
– Я делал то, что считал правильным, – Семпроний сокрушенно покачал головой.
– Какой ходульный довод… Придуманный теми, кто давно поступился своей честностью. Вот что я тебе скажу, Семпроний: ты не лучше Нарцисса. И уж тем более не отец мне.
– Катон, ты ко мне жесток. Умоляю тебя, войди в мое положение, взгляни на вещи моими глазами… Ради Юлии.
– Не смей более произносить передо мной ее имя! – выкрикнул Катон. – Никогда, если тебе дорога жизнь!
– Как пожелаешь, – сенатор смиренно потупился.
Нависло молчание, после которого он произнес:
– Мне остается единственно сообщить: завтра здесь, в моем доме, будет общая встреча. Обсудим последние приготовления. Будь готов к этому.
В коридоре послышался стук шагов, и в комнату с подносом, груженным едой, вошел Макрон. Завидев сенатора, он мельком кивнул ему, а тот, пробормотав что-то невнятное, поспешил уйти.
Центурион поставил поднос возле кушетки.
– Вишь, моя молодка поесть тебе приготовила. – Он занял место на табурете, с которого снялся Семпроний, и утомленно вздохнул.
– Что, день выдался хлопотный? – спросил друга Катон, беря тарелку и вдыхая теплый аромат сырного пирога с луком.
– Последние два дня Бурр гоняет гвардию до седьмого пота. Исключение только для тех, кто в карауле. И не шагистика, а боевые упражнения, в том числе для уличного боя.
Катон, разинувший было рот на пирог, приостановился.
– Ты думаешь, Паллас почуял, что пахнет жареным?
– Сложно сказать. Поговаривают, что это попытка штаба как-то занять ребят, чтобы перестали брюзжать о задержке с выплатой. Ощущение такое, будто у нас там сейчас две гвардии и обе готовы вцепиться друг дружке в глотку.
– Хм… Такое разделение может сыграть нам на руку. Во всяком случае, услышав обещание Нарцисса позолотить им руки, они вмиг перекинутся на нашу сторону.
– Надеюсь на это.
Катон откусил кусок и торопливо его проглотил.
– Есть у меня насчет всего этого сомнения. Но если это шанс, чтобы спасти Луция…
– А как же. Я завсегда на твоей стороне. И мы найдем, Катон. Отыщем обязательно.
* * *
Назавтра вечером заговорщики известили друг друга о своих приготовлениях. Семпроний прочел свою заготовленную для сената речь, которая должна будет совпасть с воззванием Катона к преторианской гвардии. Нарцисс с отрядом вооруженных слуг Домиции готовился доставить в лагерь груженные серебром повозки, чтобы благополучно осуществить подкуп тех преторианцев, которые по призыву Катона перейдут в стан заговорщиков (числом если не подавляющим, то хотя бы достаточным, чтобы пересилить остальных). Пока Сульпиций с группой сенаторов будут ратовать за поддержку Семпрония, Домиция отправится навстречу легиону Пастина и поведет его в Рим, прямиком на императорский дворец.
Закончив чтение, Семпроний с выжидательным видом свернул свиток.
– А не слишком велеречиво? Да и длинновато, – высказал сомнение Сульпиций.
– Без этого, мой друг, не обойтись. Нам понадобится время отследить, кто из сенаторов будет выступать против, и чтобы голосование состоялось сразу по получении известия о падении Нерона. Когда дворец окружат военные, сенаторы, чтобы спасти свои шеи, сделаются на редкость сговорчивы и проголосуют за правление именем римского народа. Это придаст нашим действиям видимость законности для провозглашения новой власти.
– Справедливо, – Сульпиций кивнул.
– Ну что ж, – поднимаясь с кушетки, сказал Нарцисс, – будем считать, что все согласовано. Мы все знаем, какие нам с наступлением утра уготованы роли. Наши лазутчики безотлучно следят за императором и его советниками; если они в последний момент сменят свое местонахождение, меня известят, и наши ответные действия будут сообразными. А пока будем молиться богам, чтобы те ниспослали нам удачу и свое благословение. В самом деле, а почему бы и нет? Ведь мы присягнули вернуть Риму благодатные дни республики и вырвать кровавый бич у императоров, коим они нас столько лет истязали и бесчестили. – Он оглядел собрание и вскинул свой костистый кулак: – За свободу!
– За свободу! – грянуло в ответ.
– Ага, можно подумать, – припав губами к уху Катона, буркнул Макрон.
– Тогда за Луция, – оглянувшись, сказал ему тот.
– За Луция – другое дело, – центурион кивнул.
Собравшиеся начали разбредаться, торжественно прощаясь меж собою; невольно напрашивалось сравнение с солдатами в канун решающей битвы. А разве и в самом деле не так? Если их дело провалится, то враги будут благосклонны к ним не более, чем племена варваров, с которыми Катону доводилось сражаться.
Последними, с небольшим интервалом меж собой, удалились Нарцисс и Домиция. После этого к префекту с центурионом подошел Семпроний и по очереди пожал им руки.
– Я распорядился, чтобы нас подняли за час до рассвета. Хотя думаю, заснуть нам сегодня вряд ли удастся, – сказал он с усталой улыбкой. – Я буду у себя в таблинуме – надо написать кое-кому из друзей и дальних родственников, на всякий случай. Поэтому откланиваюсь и желаю доброй ночи.
Он помолчал, после чего обратился к Катону:
– Как бы оно ни сложилось и о чем бы ты ни думал, Катон, я относился к тебе как к сыну, которого у меня никогда не было. Надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.
Префект отреагировал молчанием, а затем вздохнул:
– Может быть, со временем…
– Тогда я буду жить надеждой.
На этом сенатор вышел из комнаты.
– Друг мой, – хрустнув суставами, обратился Макрон, – ты уж как-то очень строг со стариком. Особенно с учетом этих наших дел.
– Правда? А я так не считаю. Мне важна правда, брат. Обманув меня с Юлией, он пересек мост, обратно по которому ему уже не перейти. Ложь есть ложь, и доверия нам теперь не восстановить.
– Не хочу говорить тебе, Катон, но нынче мы все обитаем в мире лжи. В Риме быть честным и остаться при этом невредимым шансов не больше, чем пройти голышом по Субуре с кошелем возле мудей – обрежут под корень и то, и другое. Нам хотя бы увернуться от уставленных в спину ножей, сыскать Луция и убраться из, язви его, Рима на веки вечные.
– Мудрый, однако, совет, – хмыкнул друг.
– А ты думал, – Макрон постукал себе пальцем по лбу. – Тут тебе не каша, однако. Ну ладно. Сейчас бы отдохнуть, пока еще есть возможность. Пойду, наверно. До света увидимся.
Удивленный такой готовностью друга уйти, Катон поднял брови, но быстро сообразил, что тому причиной:
– Как там Петронелла? Ты с ней уже определился?
– Всех троих пристроил на Авентине. Пара комнат над лавкой мясника, на опрятной тихой улочке. Будут жить там, пока я за ними не пошлю. А если нет, то дождутся, когда все поуляжется, и вернутся к себе на хозяйство. Марий послал соседу весточку, прислеживать за подворьем до их возврата.
– Они уже ушли?
– Пока нет. Завтра пойдут, в одно время с нами.
– Иди, конечно, к ним, друг мой. Побудь там, пока есть время.
– Охотно последую твоему совету!
Макрон хлопнул друга по плечу и повернулся уходить. У двери он еще раз обернулся и напоследок кивнул. Катон еще постоял, подождал, наслаждаясь покоем, затем неспешно допил свою чару, подхватил масляный светильник и возвратился к себе в комнату, что в пустующем гостевом крыле.
Лежа там в постели со сложенными за головой руками, префект ощутил, что тишина действует на него гнетуще. Завтрашний день, вполне возможно, мог стать для Рима восходом новой, прекрасной эры, да еще и ознаменоваться вызволением Луция. Но пока сумрак стен давил словно склеп, вселяя тягостные мысли. Вообще такие перепады настроения были Катону знакомы; оставалось внушать себе, что удача, как обычно, ему не изменит. В жизни она улыбалась ему уже столько, что впору обеспокоиться, не истощил ли он ее благосклонность.
* * *
– Обещай мне, что будешь себя беречь, – сказала Петронелла, поглаживая Макрону щеку.
Они лежали на его кровати под толстым одеялом, мешающим проникновению ночного холода. Незадолго до этого они занимались любовью, и липковатое тепло между ними вызывало до странности уютное ощущение. Такой приятной интимности Макрон прежде не испытывал. Само собой, женщин у него за годы перебывало множество, в основном шлюхи. Но это… Это было нечто иное. Пожалуй, даже лучше той свалки, что у них однажды имела место с огневой иценкой Боудиккой. Та, можно сказать, напоминала собой бойцовский поединок; пожалуй, стоило б даже пожалеть того, кто угодил бы в объятия той огненно-рыжей бестии…
Петронелла, обхватив ладонями, подвела его лицо вплотную к своему.
– Чему ты улыбаешься? – спросила она. – Моей любви? Или чему?
– Да так просто. Просто думаю, на что же это похоже. Я имею в виду, быть с тобой.
– И на что?
Макрон поцеловал ее в плечо и, проведя рукой по спине, нежно сжал ягодицу.
– Такой ответ годится?
Та легонько его отпихнула.
– Я серьезно, а он… Может, нам уже больше и не увидеться. Прежде чем мы расстанемся, я хочу знать, что ты чувствуешь. Знать, что это для тебя значит.
Макрон почувствовал себя неловко. Он не был привычен к таким вот совсем не солдатским сентиментам, что сейчас сладостно сжимали ему сердце. Было даже непросто подыскать нужные ласкательные слова. И трудно их вымолвить:
– Ты… для меня всё. Моя курочка. Моя девочка. Я не хочу без тебя быть. – Он возвел бровь: – Что-нибудь такое надо?
Петронелла издала глубокий вздох.
– Ну что ты за человек? А хотя на что я еще могу рассчитывать… Но только я и вправду серьезно. Береги себя, Макрон. Если что-то пойдет не так, бросай все и беги. Прорывайся из Рима – и прямо туда, где мы с тобой были. Там жди меня.
– Это не так-то легко. Со мной же еще Катон и мальчонка…
– Если все пойдет не так, как задумано, Луцию ни один из вас уже не поможет. Ненавижу себя за эти слова, но это так. Знал бы ты, как я его люблю… Но если будете геройствовать вы оба, то просто погибнете, а без вас и он не жилец. А пока вы с Катоном живы, то, глядишь, и Луция получится вызволить…
– Справедливо. Буду по возможности беречься. Довольна?
– Нет. Пока ты меня не поцелуешь.
Макрон потянулся и прижал ее к себе, приникая губами. Затем опять потянулся рукою вниз, и Петронелла на это послушно развела бедра. Низом живота он ощутил волоски на ее лоне…
В недрах дома что-то с треском грохнуло.
Они застыли в своем объятии.
Звук повторился. На этот раз Макрон высвободился и скинул ноги с кровати.
– Что-то стряслось.
– Что это?
– Не знаю. Одевайся. Ищи свою сестру, Мария, и уходите из дома через задние ворота. Живо.
– Макрон…
– Делай что велено! – властно бросил центурион, влезая в тунику, хватая мечевой пояс и направляясь к двери. Вновь послышался звук – щепящегося дерева, – теперь уже в сопровождении тревожных голосов обитателей дома. Петронелла, спешно натягивая столу, поспешила за ним следом. Возле комнатной двери они взялись за руки. Макрон подтолкнул ее в сторону помещения для рабов, где ночевала ее сестра.
– Туда, быстро!
Времени хватило лишь на короткое пожатие, после чего центурион уже бегом направился в переднюю часть дома. Из соседних комнат начинали появляться фигуры, а на подходе к атриуму стал виден Семпроний, торопливо что-то вещающий человеку в плаще. Трое домашних рабов ставили к двери перевернутую кушетку, а саму дверь снаружи раскалывали тяжелые удары топора. С другого конца коридора, сквозь зыбкую желтизну светильников атриума, спешил Катон. Он был полностью одет, в сапогах и с перевязью меча через плечо.
При виде их двоих сенатор указал на своего собеседника.
– Аттал, прямиком из дворца. Едва успел опередить преторианцев.
– Что происходит? – осведомился Катон.
Человек Домиции повернулся к ним с тревожно расширенными глазами; грудь его тяжело вздымалась после долгого и стремительного бега.
– Измена! – выдохнул он. – Они прознали о заговоре. Вот они, пришли нас схватить!
