Глава 12
ПЛОХУЮ МАТЬ ЛУЧШЕ НЕ ЗНАТЬ
Дэйн не мог заставить себя остановиться.
Пламя курсировало по венам, отдаваясь в груди, пульсируя в висках, покалывая кончики пальцев, которые не должны были чувствовать совершенно ничего. НИЧЕГО.
Но, вопреки всему, они чувствовали, и в этом еще предстояло разобраться. А сейчас он просто умирал и рождался заново от каждого легкого женского прикосновения, каждого вздоха, тонким ветерком ласкающего кожу. От движений горячих губ, кружащих голову, вытесняющих из разума все, кроме остро-запретных мыслей на грани полной потери самообладания.
Ощущения, эмоции зашкаливали так, будто высшему некроманту было снова двадцать. Каждая клеточка тела ныла, звала: «Прикоснись… ближе… еще…»
Звала ее. Лариану Ирис.
Дэйн сгорал в этом имени, в ее тонком, едва уловимом запахе карамели и диких яблок. Тонул в ее огромных фиалковых глазах, полных доверия, хрупкой надежды, чистого, невинного желания…
И в один миг все волшебство оборвалось. Сияюще-синие радужки наполнились мраком ужаса. Тонкие брови неверяще приподнялись, а влажные, едва приоткрытые губы вдруг сжались в обиженную линию.
Но самым страшным было не это. А ее взгляд, полный страха и осуждения. Он резал не хуже ритуального клинка. Только гораздо болезненнее.
И во всем этом он виноват сам. Потерял контроль, лишился самообладания. Снова. Настолько, что позволил темному ритуалу выйти из-под контроля.
Дэйн должен был всего лишь увидеть ее анарель. Источник силы каждого мага. Спрятанную глубоко в груди магическую спираль, с помощью которой колдуны управляют материями.
Это было крайне важно. Ведь анарель некроманта, что уже несколько лет тренирует сумеречную магию, будет чисто черным. Природное радужное сияние источника быстро подстраивается под выбор хозяина, меняя свой цвет.
Но у Ларианы потемнело лишь внешнее кольцо спирали. Это означало, что она не могла заниматься магией дольше пары недель. А значит, и не могла быть виновна в том, в чем он ее подозревал.
Стало ли ему легче? Однозначно — стало. Потому что если бы все оказалось именно так, как он и предполагал, скорее всего, девушку и вправду пришлось бы убить.
Одна мысль об этом заставляла холодное сердце высшего некроманта рассыпаться на осколки.
Что с ним произошло? Почему вдруг это стало так важно? Ее руки, улыбка, сияние глаз цвета океанских глубин…
Дэйн чувствовал себя отвратительно. Он должен был сохранять дистанцию, оставаться бесстрастным, особенно с этой магианой. Но именно с ней у него совершенно ничего не получалось.
И сейчас она смотрела на него так, что хотелось провалиться сквозь землю в сумеречный мир. Сгореть на месте или прямо сейчас превратиться в нежить, чтобы не чувствовать ничего. Не замечать боли в ее взгляде. Не видеть, как фиалковые глаза становятся опасно блестящими.
— Вы хотели меня убить? — почти беззвучно произнесла она, словно ей не хватало воздуха. Словно он ударил ее или душил собственными руками. — Почему вы хотели меня убить?
Нужно было взять себя в руки, не смотреть больше в эти глаза, не вдыхать ее запах. И хорошо, что после этого проклятого видения она больше ему не верит. Пусть не верит. Пусть боится.
Так будет лучше для них обоих.
— Магиана Ирис… — выдохнул Люциан сквозь крепко сжатые челюсти. И взгляд снова стал ледяным. — Не стоит принимать так близко к сердцу случайные картинки.
И отвернулся, медленно отойдя к окну. Только темные боги знают, чего это ему стоило.
За спиной повисла густая, звенящая тишина.
— Вы хотите сказать, то, что я видела — неправда?
Люциан закрыл глаза.
Солгать. Нужно просто солгать. Но, демоны, почему это так сложно?!
— Вас это не касается, магиана Ирис, — выдавил он бесцветно и отстрэненно. Как всегда.
Браво, Дэйн. Еще немного, и лгать станет просто даже самому себе.
Но за спиной вдруг раздалось ядовитое:
— Неужели?
Он резко развернулся, встретившись с пылающим взглядом из-под приподнятых бровей.
— Значит, меня это не касается? — переспросила она, приближаясь.
Лариана вся горела. Дэйн никак не мог понять, откуда в первокурснице такая смелость? Ее напористость и инициатива, которые она каждый раз не боялась проявлять, одновременно смешанные с неуверенностью и стыдливостью, постоянно ставили некроманта в тупик.
— Мне стоит повторить? — через силу произнес он, сохраняя жесткий тон.
Но на Лариану это будто бы не произвело ни малейшего впечатления. Она лишь закрыла глаза на мгновение, судорожно сглотнув, но снова сделала шаг вперед.
— Лучше скажите, что вы скрываете от меня, — почти прошептала она, наконец преодолев последнее расстояние, разделяющее их.
С ума сойти, она умудрилась загнать его в угол в его же собственном кабинете.
Люциан прижался спиной к окну, чувствуя, что эта близость снова выбивает его из колеи. Опять он ощутил сладковатый запах, заставивший его шумно втянуть воздух.
Ему хотелось вдыхать ее.
— Не понимаю, о чем вы, — проговорил он как можно более жестко.
И, судя по дрогнувшим на миг губам Ларианы, вполне натурально.
— Я хочу, чтобы вы рассказали мне, — не сдавалась она, но голос звучал уже не так уверенно.
— Вы забываетесь, — прохладно ответил Люциан. — Особенно если думаете, что я собираюсь отчитываться перед первокурсницей-магианой.
Лариана вздрогнула так, словно ее кто-то ударил. Фиалковые глаза подернулись влагой.
Дэйн сильно сжал губы, чтобы не сказать вслух того, что до боли жгло горло:
«Хорошо, лучше ненавидь меня… Бойся. Так будет правильно. Потому что если ты приблизишься еще хоть на миллиметр, если снова коснешься меня своими тонкими пальчиками, клянусь отцом Тьмы, мне будет уже все равно, что я — твой ректор…»
— Я знаю, — в то же время проговорила Лариана, не сводя с него пристального взгляда, — вы что-то скрываете от меня. Я помню ваши слова там, в сумеречном мире, — продолжали литься обжигающие фразы под ошеломленным мужским взглядом. — О том, что «яблочко от яблоньки» недалеко падает. Признайте, вы были знакомы с моими родителями?
Это было уже чересчур. Она подобралась слишком близко к правде. К нему самому…
И что теперь остается делать?
— Магиана Ирис, — глубоко вздохнув, протянул Люциан, — я думаю, вам пора вернуться на лекции.
Бежать. Правильно, беги, Дэйн. Как трус, как мальчишка.
— Я никуда не уйду, пока вы мне не ответите, — нахмурилась она и сложила руки на груди. — Я знаю, что права. Иначе вы не задавали бы мне все эти странные вопросы о том, кто меня учил. Можете молчать сколько вам угодно, а я не сойду с этого места, пока не услышу правду.
Ректор с несвойственным ему восхищением посмотрел в женские глаза, с затаенным удовольствием обвел взглядом напряженную линию подбородка и на секунду задержался на плотно сжатых губах.
Даже когда злилась, она казалась ему прекрасной. Он и сам не заметил, как едва различимо улыбнулся.
Впрочем, для эстетического наслаждения момент был не самый подходящий. Некромант закрыл глаза и чуть склонил голову, пытаясь привести мысли в порядок. Затем выпрямился и, обойдя застывшую магиану, вернулся к своему столу.
— Что ж, садитесь, Лариана Ирис, — внезапно сказал он, устраиваясь в кресле поудобнее и не веря, что действительно собирается рассказать ей все. — Я отвечу на ваши вопросы.
Будущая некромантка подпрыгнула на месте от удивления и тут же последовала совету. Дэйн про себя невесело усмехнулся: иногда она определенно умела быть послушной.
— Да, я знал вашу мать, — начал он, опустив руки на стол и сцепив их в замок. В безжизненном взгляде цвета серого пепла словно сверкнули раскаленные угли.
— Вы знали Гарту Ирис? Жену лекаря Киприана? — тихо переспросила магиана, недоверчиво приподняв тонкие брови.
— Нет. Я говорил не о вашей приемной матери, — спокойно ответил Люциан. — Мне известно, кто был вашей настоящей матерью. И мне известно также, что с ней стало.
Кажется, она перестала дышать.
«Проклятье, что же с ней будет, когда я расскажу ей все до конца?» — нахмурившись, подумал Люциан. Но поворачивать назад было уже поздно.
— Разве это возможно? — сдавленно произнесла Лариана.
От этого жалкого, затравленного голоса ректор скривился, как от внезапной боли.
— К сожалению, да, магиана Ирис.
— Расскажите, — с трудом выдавила она.
— Много лет назад в нашей империи процветал культ Тиамант, — полились тихие слова, и теперь даже сам ректор не был уверен, что маска бесстрастия на лице все еще скрывает его истинные мысли от Ларианы. — В то время я состоял в Императорском защитном корпусе. Наша работа заключалась в том, чтобы отлавливать и уничтожать жрецов проклятой богини. Однажды стало известно, что культисты готовят какой-то крупный ритуал. Разведка донесла место и время, но мы все равно почти опоздали. К нашему появлению темная церемония была уже в самом разгаре. И оказалось, что ее целью являлся вызов Тиамант в наш мир.
В этот момент Дэйн ожидал ужаса в глазах девушки, может быть, какого-нибудь испуганного возгласа. Ведь темная богиня, дочь отца Тьмы по праву считалась одним из самых невероятных, высших чудовищ сумеречного мира. Самым жестоким и опасным существом мрака.
Но Лариана лишь сильнее вцепилась пальчиками в сиденье стула, не сводя с Люциана широко распахнутых фиалковых глаз.
Тогда он стиснул зубы и неожиданно для самого себя отвел взгляд.
— Богиня явилась в наш мир, хотя ритуал и не завершился. К счастью, на тот момент она оказалась достаточно слабой, чтобы мы смогли победить, вновь запечатав ее в сумеречном мире. Нам стоило это… немалых усилий. А потому, чтобы лишить Тиамант даже крошечного шанса вернуться, мы обязаны были стереть с лица земли всех, кто участвовал в темном колдовстве. Так мы и сделали.
Судя по широко раскрытым и немигающим глазам Ларианы, пока она мало понимала, как все это ее касается. Но Дэйн знал, что когда он дойдет до конца, то не захочет видеть ее взгляд.
— Мы уничтожили всех культистов. Двенадцать взрослых мужчин, сильных магов. Впрочем, — с ноткой горечи усмехнулся ректор, — по сравнению с богиней, убить их было слишком просто. Однако среди адептов темной секты были две женщины с младенцами. Одной из них оказалась верховная жрица Тиамант. А в черном одеяле на ее руках лежала ты.
Лариана перестала дышать.
— Что… с ней стало? — хрипло проговорила магиана, и остатки румянца исчезли с ее и так довольно бледных щек.
Высший некромант мог лишь молчаливо отдать должное ее выдержке. А еще тихо сожалеть. Потому что в девятнадцать лет девушка должна радоваться жизни, влюбляться в однокурсников, улыбаться свету солнца, не задумываясь о том, что когда-нибудь оно может погаснуть именно для нее. Дэйн знал это как никто другой. Его детство кончилось слишком давно.
— Мы уничтожили ее, как и остальных, — как можно мягче ответил ректор, но вышло все равно отвратительно. — Как и всех. Остались в живых лишь два младенца, которых мы после некоторых раздумий сочли непричастными к ритуалу.
— После… раздумий? — нервно повторила побледневшими губами Лариана, а ее фиалковые глаза еще шире распахнулись.
Все произошло именно так, как и боялся Дэйн: на нем тут же повис тяжелый взгляд, полный тоски и непонимания.
— Лариана, — медленно протянул он, отчаянно желая прикоснуться к девушке, стереть с ее лица это отстраненное выражение бесконечной печали, — вы должны понять. Если в младенчестве вы были частью ритуала, о чем мы до сих пор не знаем, то оставлять вас в живых — фатальная ошибка.
— Так что же, может, убьете меня прямо сейчас, и дело с концом? — пожала худенькими плечами она и прикусила губу.
Сначала Дэйн не понял, что происходит. Но потом ослепительно-синие глаза вдруг влажно заблестели.
— Ну? Убьете, как мою мать? — продолжала Лариана, а потом вдруг вскочила со стула. На снежно-белом лице слишком ярко выделялись искусанные до кровоподтеков губы.
— Магиана Ирис, вы, кажется, не понимаете… — Дэйн попытался сохранить серьезный тон, несмотря на лезвия, что уже кромсали его изнутри после каждого ответного слова.
— А что тут понимать? — тихо переспросила она. — У меня была мать, которая могла воспитать меня. Любить меня…
— Лариана, она была верховной жрицей Тиамант! — воскликнул некромант, чувствуя, что девушка все больше и больше запутывается. Тонет в собственной печали.
— Ну и пусть, — бросила она, как маленький ребенок, которым, вероятно, в этот момент и стала. Снова стала крохотной сиротой, которую с детства не любила ни одна живая душа. Ни приемные родители, ни братья с сестрами…
Но разве мог он, Дэйн, об этом знать? Он сохранил ребенку жизнь. А остальное никогда не было его заботой. До сегодняшнего дня, когда боль маленькой магианы вдруг стала его собственной.
— Пусть была бы хоть самой проклятой богиней, — тихо всхлипнула Лариана, и это прозвучало гораздо громче, чем крик. — А вы? Вы же и сегодня подозревали меня в чем-то. Что я иду по стопам матери? Хотели меня убить?
Нет, проклятье, нет, Лариана!
С другой стороны, ведь она права, не так ли? Чего же ты добивался, Дэйн, когда во что бы то ни стало хотел увидеть ее анарель?
Чего ты добивался?
— Как вы могли… быть рядом со мной все это время? Неужели у вас совсем нет сердца?
— Магиана Ирис… — тихо произнес Люциан, понимая, что ему практически нечего сказать. Все слова перемешались в голове, и внезапно он почувствовал себя еще более мертвым, чем его сделало проклятие. Потому что на этот раз будто умирала душа. — Вы не понимаете, что говорите. Верховная жрица…
— Не надо больше ничего говорить! — воскликнула она на этот раз достаточно громко. И добавила холодно: — С меня уже достаточно новостей.
Затем резко выбежала из кабинета, как антрацитовый ураган, в своем маленьком черном платье академической формы. Формы, которую Дэйн ввел специально для нее.
— Верховная жрица, — тихо повторил он, оставшись в полном одиночестве, когда дверь с шумом захлопнулась, — собиралась принести вас в жертву своей богине, магиана Ирис. Так что вряд ли она стала бы хорошей матерью…
Но Лариана, конечно, уже не слышала его слов.
Дэйн замолчал, тяжело уронив голову на сцепленные пальцы, и давящая тишина накрыла кабинет ватными крыльями. Ректор закрыл глаза, пытаясь уверить себя, что так даже лучше. Что отныне Лариана не взглянет на него иначе, чем с отвращением. А значит, он сможет сохранять дистанцию. Сможет остаться тем, кто он есть.
Но правда была в том, что уже сейчас что-то болезненно острое, как старые крюки для ловли акул, рвало ему грудь, тянуло и резало, мешая дышать. А перед мысленным взором стояли только фиалковые глаза, полные печального блеска.
А это означало, что он не сможет сохранить дистанцию. Уже не смог.
Стиснув зубы, Дэйн резко шагнул к двери. Толкнул ее с какой-то неистовой яростью, почти наслаждаясь пронзительным скрином петель, и вышел прочь.
