ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В начале июля немецко-фашистские войска форсировали Прут восточнее Штефенешты и Ясс. Прорыв одиннадцатой армии генерала Шоберта в стыке с Юго-Западным фронтом создал тревожное положение не только на правом, но и на левом крыле Южного фронта, который по-прежнему удерживал госграницу. В середине месяца решено было снять наши войска с румынской стороны: дивизию выводили в резерв.
Комдив прибыл на плацдарм с наступлением темноты. Он побывал в передовых окопах, перекинулся словом-другим с бойцами и во втором батальоне набрел на саперов. Евгений узнал полковника Колосова по глуховатому, негромкому голосу и начал докладывать, но тот перебил:
— Задачу знаешь?
— Знаю.
Комдив двинулся дальше, а Евгений все смотрел ему вслед, хотя в темноте ничего не видел, только слышал, как звякают шпоры.
Саперы узнали, что предстоит покинуть плацдарм, и настроение у них упало. Наумов донимал Янкина:
— А ты как на тот берег поплывешь? С одной-то рукой…
— Верхом на тебе! — Янкин потрогал руку: она у него почти зажила.
— На мне — где сядешь, там и слезешь.
— Ротный прикажет — на такого борова всех раненых приторочим.
— Я в прикрытии нужо́н! — притворно горячился Наумов.
Вскоре во взводе появился Бойко. Они с Евгением присели в ходе сообщения. Над плацдармом щурились звезды, за рекой урчали моторы.
— Как Туркин? — спросил Бойко.
— В лазарете.
— Не сдрейфил?
— Танк подорвал, с Наумовым.
— Молодец, — похвалил командир роты. Евгений хмыкнул, но Бойко уже, заговорил о другом. Доверительно, сославшись на знакомого из штаба дивизии, он поведал о положении на других фронтах. Бойко знал, как настороженно ловят бойцы каждое его слово, и стал говорить громче, рассказал о сильных контрударах советских войск севернее Орши. Кто-то одобрительно поддакнул, кто-то пригрозил Гитлеру. Евгений почувствовал себя бодрее: «Отходим, но и немцу даем по шапке…» В душе он все еще надеялся на скорый перелом в ходе войны, ему хотелось верить — об этом нет-нет да и поговаривали, — что война как началась внезапно, так и кончится. Вроде дурного сна.
— Они-то под Оршей… а мы вытряхаемся, — обронил Янкин.
— Фронт ровняют, — ответил Наумов.
— Стоять бы покуда.
— Стратегия, кум… А приросли мы, не скупнул нас в Пруту, черт рогатый!
— Хрена с два!
Бойко отдал Евгению короткие указания, поднялся и ушел. Евгений тоже досиживал последние минуты: скоро на участок — прикрывать отход минами.
— В баньку бы, не то мелкий рогатый заведется… — сказал Наумов.
— Будет баня, — «утешил» его Янкин. — К утру почнется.
— Не свисти! Говорят — наш десант в Берлине!
Вывод сто пятого полка начался поздним вечером. К переправе привели захваченных во время недавней контратаки немцев. Усталые и апатичные, они понуро сидели, дожидаясь, пока сведут мост. Но вот переход сомкнули, и к нему потянулись невесть где прятавшиеся днем кухни, минометы, полковая батарея, пошли стрелки, пулеметчики. Полк тянулся через мост, словно через игольное ушко. А тут еще повели пленных — их было около сотни, — поволокли отбитые у фашистов орудия и снаряды к ним, прогнали какие-то тяжелые кованые повозки, запряженные битюгами. Замыкал этот трофейный обоз грузовик на конной тяге.
— Ку-уда?! Стой! — заметался вокруг диковинной упряжки саперный лейтенант, но было уже поздно. Четверик дружно вынес подпорченную немецкую технику на мост. Покидающие плацдарм бойцы распорядились имуществом по-хозяйски.
— Крути, Гаврило! — хохотнул вслед грузовику кто-то из мостовой команды.
Над переправой легла удручающая тишина. Мост осторожно всплескивал на воде, бойцы молча уходили с политой их кровью земли.
Ближе к рассвету на плацдарме остались лишь небольшие пехотные и саперные подразделения прикрытия. Взвод Крутова лежал в ходе сообщения, вдоль знакомой приграничной дороги. По ней отходили последние пехотинцы. Почти вся оборона уже снялась, а противник так ничего и не обнаружил.
Саперы тоже ждали команды сниматься. Наконец к ним прибежал связной, и взвод поспешил к реке. Мост был уже почти разведен, саперов посадили в лодки.
— Все? — нетерпеливо спросил у Евгения закутанный в плащ незнакомый понтонер.
— Все.
— Дешево отделались фрицики, — пробовал тот балагурить, но по тону было видно — просто прикрывал болтливостью страх перед опустевшим берегом. Евгений ничего не ответил. Он с горечью смотрел на своих приунывших бойцов.
Евгений старался не думать о покидаемом плацдарме, но под ложечкой у него сосало: отход всегда неприятен. К тому же Янкин едко добавил:
— К дому ближе… На побывку…
2
Дивизию перебрасывали северней, ближе к участку прорыва немцев. Полки шли форсированным маршем, однако недостаток автотранспорта и горючего задерживал тылы. К тому же рокадные дивизионные маршруты резали коммуникации отходящих на восток войск.
Взвод Крутова обеспечивал движение арьергардов по ближней к фронту дороге. Перед глазами саперов тянулись на восток вереницы беженцев. Шли измученные женщины, плелись дети и старики. Гнали по пыльным шляхам скот.
Полковой маршрут то пролегал по шоссейке, то выводил на грунтовку, а то вился по полю или даже по целине. Водном месте колонный путь приближался к речке. Отступающие войска на этом участке уже прокатились, однако под обрывистым берегом копошились сотни женщин. Рыли контрэскарп.
— Шевели паруса! — покрикивал на бабенок немолодой, неизвестно как прибившийся на сухопутье морской инженер. Черный, как грач, и весь потный, ковыляя с палочкой, тоскливо поглядывал он на мелкую речушку и одними губами, беззвучно, ругался. Поймав сочувственные взгляды проходящих саперов, оживился: — Командир, кинь огня!
У Евгения спичек не было, но выручил вездесущий Буряк, передал коробок морячку. Взвод остановился, и саперы тоже закурили.
У дороги стояла бочка с водой. Вода в ней была теплая и желтая, но все же из колодца. Бойцы попили.
— Давно в бабьем царстве? — спросили морячка.
— Неделю.
— Ой!.. — вырвалось у Евгения.
— Давай меняться гарнизонами? — пошутил морячок.
— Еще женят…
Укрытые до глаз платками, женщины перестали копать, зыркали на бойцов.
— Оставили б которых… для охраны…
— Мы народ кочевой, — отговаривался Евгений.
— Чего там! Журавли за́ море летают, а все одно курлы! — не сдавались женщины. — Ну, надумал?
Женщины разноголосо хохотнули и застрекотали все враз. Стоявший в первой шеренге Наумов расплылся в улыбке.
— Ла-апушки…
— Медузы колючие! — отозвался морячок.
— Ужели? — невинно удивился Наумов.
— У меня они ни девки, ни бабы, ни вдовы… Покрой землю водорослями!
Евгений не сразу понял, что морячок говорит о маскировке.
И над речкой, и над горячей, усохшей землей полыхало солнце. В прозрачном небе завыл самолет.
— «Мессер». Второй день беженцев пугает…
— А чё их пугать-то? — спросил Янкин.
— Делать нечего, — ответил моряк. — Войска прошли, да и села уж нет. Отчалили… Так, остатки плывут. Прохожие…
— А вы что ж не уходите? — спросил Евгений.
— Не приказано! Я с корабля последний…
Саперы еще попили, набрали воды в баклаги и тронулись дальше. Возле села они увидели горящие стога соломы; черный, копотный дым пластался над садами и огородами.
Откуда-то с боковой дороги, с западной стороны, вливались в село разрозненные молчаливые группки людей. Они тянулись по пустынным, дышащим гарью улицам, волокли детей и скот, разбредались у колодцев, ненадолго присаживались и вновь вымученно плелись через село. При виде этой унылой картины саперы тоже примолкли.
Во дворах не было никого. Лишь откуда-то шмыгнула в подворотню очумелая кошка. На одной завалинке сидел дряхлый и глухой старец. На вопрос Буряка — где ближе и реке — он ответил: «Ушло село… С председателем…»
От усталости и жары Евгений едва волок одеревеневшие ноги, на глаза все лезли пустые и беззвучные дворы, раскрытые ворота и расшвырянная в спешке утварь. «Зачем оставили плацдарм? Вот оно как…»
Переправы в селе не оказалось.
Немецкий истребитель вырвался откуда-то из клубов дыма, хлестнул из пулеметов, и люди кинулись по спуску к реке.
— Ложись! — крикнул Евгений.
Команду приняли одни саперы, остальные неслись по дороге. Дети, женщины, калеки… «Мессершмитт», как оса, жикнул над головами, перемахнул речку и развернулся. Толпа безудержно валила по спуску.
— Немцы!
Обезумевшие люди бросались в воду. Скатывали в реку тарные бочки. Слепой старик спустил на воду кадку и на ощупь посадил в нее годовалого малыша. Несмышленыш пищал и цеплялся за старика, наконец слепой оторвал его от себя и отпихнул бочку. Из-под берега сыпались в воду беженцы…
Когда саперы вышли к реке, у берега бродил лишь согбенный слепец. Растопыренными руками шарил он у воды. На отмели валялся детский ботинок.
Под Кишиневом полк срочно посадили в теплушки, через сутки выгрузили в Первомайске и ночным броском подняли еще северней. Это уже была Правобережная Украина.
В теплушке Евгений отсыпался за все прошлые ночи и мало что видел. Запомнился ему только темный полустанок, забитый эшелонами с войсками и оборудованием эвакуируемых на восток предприятий. Станки, моторы, ящики — все лежало на открытых платформах. На одном ящике сидела женщина в застегнутом наглухо пальтишке, платке и противогазе через плечо.
— Эгей, сторож в юбке! Айда греться! — зазывали ее служивые. Она шутливо грозила берданкой; было видно, что женщина рада человеческому голосу.
— Чайком напоим! — обещали бойцы.
— Дома напьюсь.
— Где твой дом?..
Женщина что-то ответила, но зацокали буфера, и эшелон поплыл вдоль путей. Евгений еще с минуту выглядывал в темный проем двери, перед глазами мелькали, ускоряя бег, площадки со станками, теплушки, изредка — пассажирские вагоны.
Двойственное чувство охватило Евгения с того дня, как полк вместе со всей дивизией сосредоточился в резерве. Евгений радовался возвращению в часть: среди множества людей он ощутил прилив сил и уверенность в себе; он не только отдыхал от надоедливой трескотни пулеметов и горького запаха взрывов — в минуту отдыха, а чаще во сне Евгений мысленно переносился домой; ему чудилось, что там все по-прежнему, он видел дом таким, каким оставил до войны. Эти видения порой перерастали в совершенно физические ощущения, и тогда в памяти сглаживались даже его нелады с отчимом, перед ним вставали прохладная комната и мать со стаканом молока. Думал он и о Мусе; отношения с ней казались Евгению окончательно запутанными. Кем они друг другу приходятся? В такие минуты его охватывало беспокойное волнение, граничащее с раздражительностью, и тогда, чтоб не сорваться, он старался не замечать мелких промахов подчиненных, брался за топор или лопату…
Без работы саперы никогда не сидели — хоть в наступлении, хоть в обороне, хоть в резерве, — но случались и просветы. Как-то среди дня Буряка вызвали в штаб и вручили долгожданную медаль. Вернувшись, сияющий сержант взялся было за какое-то дело, но к нему подсыпался Наумов:
— Когда говорил — дырку проткни!
— Проткнул!
— То-то… — басил Наумов, оглядываясь на товарищей. И покуда те поздравляли отделенного, старый сапер протянул ему пучок крупных мостовых гвоздей. — Приколачивай.
Евгений с удовольствием наблюдал бесхитростное веселье, тем более что он и сам уважал Буряка за душевную простоту и настоящую, не показную храбрость. Евгений радостно обнял своего бывшего курсанта, который от волнения плел что-то бессвязное и обещал друзьям чуть не пир горой, хотя все понимали, что нынче не до празднеств. Понимал это и сам Евгений, но тут подлил масла в огонь все тот же Наумов:
— Зажилишь, сержант!
— Да я хоть сейчас… За мной не пропадет.
Тут-то у Евгения и зародилась идея. Желая выручить верного товарища и зная, что в хозяйстве безгрешного Бойко не разживешься, он отправился к знакомому разведчику.
Рыжий Кузьмин одиноко скучал в щели под брезентовым покрытием и ждал обеда. Евгения он встретил радостно:
— Алаверды, господь с тобою, снимай ремень, садись со мною. Ха-ха… не было ни души, да вдруг сапер…
Кузьмин был веселым человеком, не зря его звали просто Кузьмой. Евгений вежливо выждал, пока тот отсмеется, и только после этого приступил к делу:
— Я к тебе срочно.
— Тревога? В ружье? Вперед?
— Нет. Личное.
— А… ну, садись. Обедал?
По команде разведчика повар принес два котелка с борщом. Ложка у Евгения была с собой, и оба взялись подкрепляться. Евгений, помявшись, выложил просьбу напрямик:
— Нужна водка.
— Ов-ва…
— Пол-литра.
— Алаверды, господь с тобою… Бабенка завелась?
— Да нет.
Под брезентом было душно. И все же с приходом гостя Кузьма застегнул гимнастерку. Целлулоидный подворотничок немилосердно давил шею, однако хозяин не обращал на это внимания.
— Вре-ешь! — хохотнул он.
Евгений покраснел. Он смутился оттого, что ему припомнилась встреченная им вчера в разведроте Анечка, белесая сорвиголова, отчаянная лазутчица, не раз ходившая с ребятами в поиск. Анечка эта, играя ямочками на щеках, совершенно открыто и преднамеренно толкнула плечом Евгения да еще и рассмеялась в глаза, когда тот от неожиданности едва не упал. А споткнулся он по той причине, что признал в Анечке давнишнюю киевскую знакомую, жилицу архиерейского дома; она была чуть старше Евгения, и относился он к ней в то время с полным безразличием. А вот теперь…
У Евгения на миг выскочило из головы, зачем ему водка, и Кузьма воспринял его замешательство как подтверждение своей догадки.
— Нет в запасе, — откровенно признался он. — А для такого бы дела…
Опомнившись, Евгений рассказал о Буряке, и тогда Кузьма пообещал помочь и куда-то исчез. Минут через двадцать он вернулся, передал гостю завернутую в газету скляночку граммов на сто. Предварительно он вынул притертую пробку и дал нюхнуть.
— Спирт, — определил Евгений.
Придя во взвод, он оделил из этой посудинки всех своих саперов. Бойцы присели на корточки, брали заскорузлыми пальцами кружку с микропорцией и опрокидывали в рот.
— Обожаю селедку, — заявил Янкин — после чарки он был куда как словоохотлив. Глядя, как Наумов чуть не целуется с кружкой, добавил: — С луком…
— Лекарство — закусывать? — усмехнулся Наумов и достал портсигар. К портсигару первым потянулся Янкин, однако Наумов не спешил начинать перекур. — Не примазывайся! Папироса — вторая чарка. Закрепитель…
— И обошелся бы этой второй.
— Вот видишь, хотел тебя угостить…
— Щедро больно.
— Распустился ты, Янкин! — Наумов махнул рукой. — Из этого портсигара я и сам не курил до войны.
— Что так?
— Подарок… Внимание от людей! Двадцать штук втискивал… Да, Янкин, угостил бы я тебя…
— От тебя дождешься!
— Видишь, как ты о людях… Нехорошо. Попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй. — С этими словами Наумов нажал кнопку. Янкин вновь протянул руку, но портсигар был пуст.
— Трепло!
— А ты и вправду пьяный.
— От же человек! Да я, бывало, две бутылки…
— Так ты еще и алкоголик!
— В праздники…
— Таких гостей в коридоре к стенке прислоняли: топай, мол, родимый, помахоньку домой… бай-бай…
Кругом давно ржали, и Янкин тоже не выдержал. Потом он прокашлялся и неожиданно хорошим голосом запел. Его поддержали; песня была старая и подходила к общему благодушному настрою.
Дам коня, дам кинжал,
Дам я саблю свою…
Старый гетманский шлях резал с юга на север дубовый лесок. В низине, где работали саперы, дорога была мощеная, и старый булыжник отсвечивал сизыми плешинами.
Крутов задал отделениям работу и присел на обочине, ожидая Бойко, который ушел в штаб полка за новыми картами: полку дали дополнительное направление.
Евгений сидел в полудреме, и саперы, не обращая на него внимания, готовили на проезжей части колодец под фугас.
— Тошнит от такой работы, — жаловался Янкин. — Сам когда-то строил, сам же ломаю…
— А которые хлеб жгут?
— То близь передовой, а то здесь… Резерв!
Бойцы примолкли. Оба смотрели вдоль дороги на север, туда, где каменка, взбежав на подъем, утыкалась в непроглядно темную стену леса. Оба вслушивались, будто сюда могли долететь звуки грозных сражений на подступах к дальнему Смоленску или Киеву.
— Я так мерекаю, — нарушил паузу Наумов, — скоро опять наш черед.
— Тю! Карту видел? До фронта сто верст…
— Ну, видел. А только — мы пойдем. Начальство который день на колесах — верный признан, вперед поведет.
— Зачем же тогда дорогу портим? — Сидящий на песке Янкин перекидывал с руки на руку пудовый камень.
— Препятствие. На всякий пожарный…
— Страте-ег! Предусмотрителен ты стал, Наумыч. Тебя послушать: куда ни кинь — всюду клин!
Евгений слушал разговор бойцов и сам хотел вмешаться в беседу, но какое-то подсознательное любопытство сдерживало его.
А положение на фронтах оставалось тяжелым. После нескольких дней затишья, когда хотелось верить, что враг остановлен и начался долгожданный поворот в войне, противник опять усилил давление. В военных сводках вновь замелькали оставляемые Красной Армией города и села. Правда, наши войска, упорно обороняясь, по-прежнему наносили мощные контрудары. И одни лишь слухи об этих контрударах, иногда преувеличенные и искаженные молвой, возвращали Евгению доброе настроение. Но очередная сводка Совинформбюро опять напоминала о суровой действительности.
Командир роты неожиданно появился откуда-то из лесу, и Евгений заметил его, когда тот уже присаживался рядом.
— Заждался? — спросил Бойко, вытаскивая из раздутой сумки карту-склейку.
Вместо ответа Евгений загнул лист и прочел на обрезе название города, что лежал на север от места их расположения.
— Новое направление? — проронил он.
— Да. Поедешь с Журковым по второму маршруту. — Бойко провел пальцем по жирной коричневой линии, пробитой через оба листа. Маршрут тянулся километров на тридцать.
— Еще клешня?
— Вроде бы… — нехотя ответил Бойко.
— И оттуда жмет, и отсюда… Длинные у фрица руки…
— Обрубим!
Евгений смолчал. Однако Бойко почувствовал его настроение. На какой-то миг он задержал взгляд на разрытой дороге, отметил, как ловко орудует блестящей лопатой Наумов.
— Э, друг мой… Так замуж не выходят. — Бойко осекся и прикрыл глаза, в долю секунды перед ним мелькнуло лицо Симы, заслонилось толпой бредущих по дороге беженцев… Он с горечью подумал, что ничего не знает об участи жены, не знает даже, успела ли она выбраться из приграничного города. — Раскис ты, Женя.
— Я ничего…
— Вижу, какое «ничего»! Резерв — значит, ударим! Ударим, не сомневайся!
3
Рекогносцировка маршрута заняла все светлое время, и только к вечеру Евгений и начальник разведки вернулись в полк. Картина тут за день изменилась: зеленая лесная опушка, насколько хватал глаз, темнела завалами. Кряжистые дубы лежали впереплет с ясенем и березой, и лишь изредка торчала нетронутая акация. У самой дороги стояла обкиданная завязью дикая груша. Евгений сполз с седла, сбил носком белую шляпку поганки и едва удержался на затекших ногах. Нагнул ветку груши.
— Заходи, — пригласил его Журков.
Собственно, Евгений искал случая заглянуть к разведчикам, надеясь повидать Аню, и вот, приглашение.
— А… сапер-водичка! — встретили его старые знакомые.
Шалаш разведчиков напоминал курень: стены и крыша были связаны из ветвей и не спасали ни от дождя, ни даже от мошки. Вверху светили приткнутые три или четыре карманных фонаря.
У разведчиков шел инструктаж. Евгений хотел уйти, но его остановили.
— Кончили. Зачем пришел? — раздался голос Кузьмы.
— Для взаимодействия… — нашелся Евгений, пристально разглядывая сидящих. В дальнем конце среди бойцов заметил Анечку и еще девушку-радистку. У Евгения екнуло сердце. Но он тут же перевел глаза на Кузьмина, который с недавнего времени тоже командовал взводом и получил старшинское звание. Никаких, правда, военных школ он не кончал, но природная сметка и житейский опыт с лихвой выручали его.
— Добро! С нами не пропадешь, садись. — Кузьма схватил Евгения за гимнастерку и потянул.
Рыжий Кузьма по-прежнему оставался лихим лазутчиком, без него не обходилось ни одно серьезное задание. Однако при отходе с плацдарма его зацепила пуля, и он почти неделю отлеживался. Он и нынче еще прихрамывал, пребывал на правах раненого — без ремня — и томился от скуки. Приход свежего человека был для него как нельзя кстати.
Кузьма с ходу начал что-то рассказывать, явно смешивая быль с небылицами. К ним придвинулось с десяток разведчиков. Грубовато потеснив Евгения, рядом уселась Анечка. Евгений сквозь гимнастерку ощутил ее тепло.
— Чем же вас потешить? — разошелся Кузьма, задорно глядя на смеющиеся лица товарищей, и вдруг предложил: — Сыграем?
Евгений с удивлением уставился на карты, и Кузьма небрежно проронил:
— Трофейные, понимаешь…
История с картами в кругу своих была давно известна, потому что Кузьме тут же подыграли:
— Проясни, Иваныч!
— Чего прояснять? Заскочил я в блиндаж, а там офицер… Хороший такой, чистокровный. «Хенде хох!» — кричу.
— А он?
— За пистолет! — Кузьма поглядел на свет червонного короля.
— А вы?
— Кляп ему в рот, хватаю сумку…
— А он?
— Карты, говорит.
— Как же говорит — с кляпом?
— Цыц!.. Лейтенант Журков потом пенял: карты, да не те…
Так ли было, не так ли — к Кузьме не придирались. Бойцы благосклонно слушали «треп», тем более что в деле Кузьма действительно был храбрым и находчивым.
Сдали в подкидного: Евгений с Кузьмой — против девчонок. Но игра скоро надоела, девчонки стали озоровать. Евгений видел, как Анечка припрятала карту.
— Детская игра, — заметил он. — Мне пора.
На дворе совсем стемнело. Пройдя шагов десять, Евгений услышал, что его догоняют. Это была Аня.
— Ну, здравствуй. — Аня взяла его под руку.
Они шли по лесу. «Вот ведь как бывает. Я ее в детстве и не примечал вроде, а она запомнила. Больше, говорит, никого из дворовых ребят не помню, а тебя очень даже хорошо помню…»
Потом они зашли в дом, где располагался Евгений, и долго сидели. Аня что-то говорила ему, и голос у нее был ласковый, но Евгений улавливал лишь ее теплое дыхание и уже не слышал и не понимал слов.
— Видишь, какая я?.. Я, милый, два года с геологами в экспедиции… Потом в Киев вернулась, дуреха. С искусством захотелось на «ты».
— Артисткой?
— Погорелого театра… Попался на пути баламут. Художник, в общем. Тары-бары-растабары… Красивая, мол, стройная… И стала я натурщицей.
— Так просто? — вырвалось у Евгения.
— Вроде любила, замуж хотела, да его родители воспротивились… В общем, вот какая артистка.
Евгений думал о художнике, а почему-то представлял Костика, его лицо с недоброй ухмылкой. Где-то за Костиком мелькнула Муся, но ее оттеснила близкая Аня. И в то же время он ощущал отчужденность: Аня знала жизнь, знала больше, чем Евгений… И он с огорчением, как что-то невозвратно утерянное, тронул Анину руку, но не находил что бы еще у нее спросить. Наконец выдавил:
— Значит, соображаешь в искусстве?
— Искусство — это внутри. Вот в тебе я что-то нашла… Не смешно?
В комнате зависла неловкая тишина, которую Евгений не знал, как разорвать.
В комнату ворвался приглушенный раскат, дзинькнуло стекло.
— Орудие, — сказала Аня.
Евгений промолчал, какое-то оцепенение связало его. Аня была рядом, ему хотелось обнять ее, но что-то сдерживало, он не мог шевельнуть рукой.
Опять где-то бабахнуло.
На дворе послышались шаги, потом раскатистый бас Наумова:
— Командир дома? — Наумов приник к окну: — Товарищ командир, срочно!
