ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Предутренний туман укутал Прут белым одеялом, растянулся на затонам и промоинам и распался гусиными стаями по лугам, застлало бочажины и сухие, малотравные впадины. От горбатой прибрежной гряды спускались к реке порезанные свежими окопами поля, над полями плавали в ранней синеве кусты. К обмелевшему, едва пробивавшемуся к большой воде ручью сбегали по склонам сады.
Назначенный для захвата плацдарма сто пятый полк с ночи занял исходные позиции. Красноармейцы тесно заселили окопы и ходы сообщения. Прислонившись к прохладным глинистым стенкам спинами и не выпуская из рук винтовок, бойцы дремали. Изнурительный сон этот не освежал и не приносил отдыха, тяжелые головы в касках клонились на стороны. Вот вздрогнул боец, открыл глаза, пошарил в кармане курево. Вспомнив запрет, сглотнул липкую слюну и вновь прикрыл веки. Другой вовсе не спал, третий всхрапывал, обнимая соседа. Ругались, ревновали, смеялись и чмокали во сне бойцы…
Из приречных зарослей прорвалась в окопы утренняя песня соловья. Утомленные бойцы потягивались и зевали.
— Дает птаха…
Разбуженные люди были вялы. Наступая на чужие ноги, по окопу протиснулся связной. За ним, сбивая за спину брезентовую сумку, волочил носилки санитар. Обгоняя санитара, прошелестела команда. Бойцы притихли.
Еще команда.
И — выплеснулись на бруствер цепи. Заплетаясь в белых, молочных полах тумана, пошли к реке. Из впадин и ложбин, из кустов, из огородной путаницы через сады и прореженные артиллерией кукурузные грядки волокли стрелки к воде лодки и плотики. За взгорками из туманной гущины ненадолго показывались то на левом, то на правом фланге взводы, роты и батальоны.
Над передовой стлалась тишина. Туман, расплываясь, заслонял румынскую сторону. В прохладных зарослях дощелкивал соловей.
На участке первого батальона, в ложе ручья, ночевал притрушенный камышом штурмовой мост. Вдоль моста, разобравшись у поплавков, таились полковые саперы.
— Приготовиться! — негромко скомандовал Бойко.
Саперы смели с поплавков и настила траву.
— На руки!
Бойцы, натужась, выдрали из липкого месива мост. Бойко тоже ухватился за передний поплавок и подсоблял идущему впереди Буряку. До реки саперы добрались без отдыха. В эти минуты они не думали о противнике, шли молча, только Буряк по привычке бубнил что-то себе под нос. Его лицо от натуги стало багровым.
— Лопнешь… — не утерпел Наумов. Он еще прихрамывал, но нес, как все. Буряк поменял руку и открыл было рот, но ответить не успел — в разговор вмешался ротный:
— Кончай!..
Бойко знал из доклада Крутова, что ночью разведчики сняли немецкого пулеметчика на том берегу. И все-таки тишина была неправдоподобной, казалось, вот-вот прорвутся с той стороны свинцовые струи.
Мост заводили по течению, он утопал в молоке тумана…
По мосту ринулась пехота. Стрелки ныряли в белую пелену, и где-то там глохнул их топот. Ни выстрела, ни разрыва.
Бойко ежился у штормового моста. По сторонам, слева и справа, отваливали от берега и уходили на ту сторону плоты и лодки, из-за камышового мыска выскользнул набитый десантом, осевший бронекатер речной флотилии с расчехленными орудиями. На касках бойцов блестели капли воды.
Но вот на румынской стороне цокнула очередь. Хлопнул глухой разрыв, громыхнула батарея…
Бой.
На том берегу выросла из тумана и пошла в рост пехота. На дорожную насыпь выбрался стрелковый взвод, за ним — другой… По луговине, через полоски огородов понеслись цепи. Нагруженные двухпудовыми ранцами бойцы не ложились под редким, неорганизованным огнем. На свежей насыпи появился комбат, он глядел в бинокль. На луг выбегала по штурмовому мосту вторая рота. Вначале она пошла вдоль реки, потом круто свернула к домам, обтекая постройки с северо-запада. Неожиданно эта правофланговая рота попала под огонь артиллерии. Зато первая рота безудержно катилась вдоль дороги. Были видны пустые, словно вымершие подворья, из листвы проглядывали выхваченные ранним солнцем крыши. От комбата побежал связной в правофланговую вторую роту, и ее взводы рванулись из-под огня.
— Ура-а-а-а!.. — неслось оттуда.
Успех наметился и на левом фланге полка; его подразделения зацепились за окраину небольшого приречного местечка, скоротечный бой пыхнул по кривым улочкам; застигнутые врасплох немцы пятились на западную окраину.
А на реке продолжалась переправа. Взошедшее солнце приподняло туман; с паромов скатывались на румынский берег орудия и снарядные ящики; расчеты волокли минометы, боеприпасы, заносили на возвратные паромы раненых. В гущу боя ныряли привязанные к черным нитям связисты.
Дивизионные саперы смыкали у берега мост и кидали с лодок верховые якоря. По ним из-за излучины ударил немецкий пулемет. Свинец стегнул по воде, через мост брызнули рикошеты. К переправе, разогнав остатки тумана, подступили орудия, повозки, кухни.
Крутов проверил взвод. Бойцы поправляли на себе шанцевый инструмент.
— Как держишь миноискатель? — Сердился на своего сапера Буряк. — Ну, как?..
— Чужими руками! Ловчей держи!
— Ваня, Ваня, до Маруси! — отозвался из строя Наумов. Марусей саперы величали миноискатель.
В отделениях хихикнули. Евгений тоже улыбнулся и повел взвод. Он направлял саперов по знакомому маршруту: теперь-то, днем, все здесь казалось ясным и простым, не собьешься. А ночью, в разведке, было по-другому. В прошлую ночь Евгений не верил, что выберется к своим: когда Наумов запрыгал на одной, стало ясно, что от погони не уйти. Евгений с Буряком поддерживали Наумова, и втроем они заметно отставали. В первую минуту Евгений просто растерялся — не побежал вперед, за помощью, а потом было поздно. В кукурузе едва угадывался проторенный разведчиками коридор. Саперы пробирались, торопливо раздвигая стебли. Спереди и сзади слышались шаги. Евгений поставил наган на взвод.
— Командир… — шепнул Буряк. — В сторону… пропустим…
Свернув, саперы затаились. И тут же перед ними возникли немцы.
До домов отсюда было рукой подать, и эти двое кинулись в погоню, видимо, сгоряча. Они вели себя безбоязненно, как в глубоком тылу.
Евгений с секунду в упор разглядывал врагов. Те тоже видели его.
В небе притухали звезды, было тихо. Ближайший к Евгению немец икнул, когда Буряк наотмашь достал его прикладом. Второго схватил за горло Наумов, и они покатились, ломая хрустящую кукурузу. Евгений затоптался с наганом, но не мог помочь саперу. Немец боднул головой, пустил Наумову кровь из носа. Наконец подскочил Буряк и снова сработал прикладом…
К десяти часам на левом фланге полка еще шел бой: фашисты пришли в себя и цеплялись за каждый дом. Но правофланговый батальон уже овладел румынской деревней и закреплялся. Планы советского командования оправдались: находившийся в наступательной группировке и не ожидавший активных действий со стороны русских враг не смог оказать нашему передовому полку серьезного сопротивления. Наступающим красноармейцам досаждала лишь артиллерия противника, ливень снарядов рушился на атакующие цепи и переправу. Пехота, оставляя на огородах убитых и раненых, выходила из-под огня бросками, разорванный мост саперы завели на день в прибрежный камыш.
Плацдарм занимал уже более километра в глубину и по фронту. Разведка докладывала об интенсивном движении в тылах противника. Назревала контратака. Полк закреплял рубежи. К переднему краю потянулись санитары с носилками. По цепям забегали подносчики патронов. На окраину занятой деревни двинулись артиллерийские наблюдатели.
— Шире шаг! — подгонял своих Крутов.
Саперы шли, нагруженные пакетами МЗП. Эти проволочные противопехотные сетки несли они на шестах. По переднему краю пучились сизые клубы дыма, но стрельба почти прекратилась. Над боевыми порядками стояла нехорошая тишина. Саперы бегом пересекли окраину только что занятой деревеньки. Возле, каменного погребка Евгений наткнулся на знакомого стрелкового комбата.
— Вон лощинка… — повел тот рукой, тоже сразу узнав Евгения.
Ставить МЗП начали с ходу. Через минуту отделение Буряка развернуло первый пакет, и Наумов скептически пробасил:
— Тянут сети рыбаки…
— Тю! Танк удержит! — возразил Буряк. — На гусеницу как намотается… — Но сам не очень-то верил в свои слова.
Слева и справа от саперов желтели свежие брустверы. Пехота закреплялась, меж ячеек бегали командиры.
— Соединяй напрямую! — резал рукой воздух пропыленный лейтенант. — Комбат приказал…
По дну лощинки вился проселок. После полудня по нему прошли полковые разведчики. Группу возглавлял рыжий Кузьмин, он дружески подмигнул Евгению:
— Пошли с нами!
— Рад бы в рай…
Кузьмин показал фляжку на поясе и, наступая на свою тень, ушел.
За разведчиками сомкнулись придорожные кусты, и шустрые дивизионные саперы перекрыли участок минами. Евгений успел заприметить там своих однокашников, хотел даже сбегать к ним, но минеры уже куда-то пропали. Прошло всего несколько дней, как Евгений распрощался с друзьями, с Гогой, но на войне день — год. Опустевшая дорога темной закорюкой гнулась в кустах. Евгений настороженно глядел туда, не зная, есть ли там свой дозор или же оттуда поглядывает притаившийся враг.
Над боевыми порядками медленно проплыла «рама». Где-то ухнула пушка, снаряд прошуршал над головами и упал у реки. Саперы, путаясь в ботве, раскидывали последние пакеты.
Закончив установку заграждений, взвод отошел за линию окопов. Не успели саперы закурить, как им приказали замаскировать передовой НП. Евгений назначил туда отделение Буряка.
— Руби кукурузу! — с ходу распорядился тот.
Бойцы секли сочные стебли топорами. Наумов сказал:
— Хлебушек…
— Скотине.
— Сами едят! Мамалыга у них — первая вещь! — вставил Буряк.
— Зачем же велел рубить? — спросил Янкин, чернявый и невысокий боец. На перевязи у него висела простреленная рука. Рука подживала, и он, забывшись, то и дело выдергивал ее из марлевой петли. Янкин вздохнул, поправляя бинт и опасливо поглядывая на Евгения. Крутов грозился отправить его в госпиталь еще в день своего прибытия в полк. Возможно, Евгений и настоял бы на своем, но его вскоре вызвали в штаб, и он ушел с разведгруппой. Потом полк начал наступать, и вот Янкин долечивался во взводе. На него махнули рукой: положение в роте аховое, полковые саперы потеряли за последние дни более двадцати человек.
Янкин управлялся одной рукой. На него смотрели как на инвалида и не обращали внимания на воркотню и раздражительность. Янкин перебирал стебли, выламывая неспелые, молочные початки.
— На продажу? — заводил его Наумов.
— Вяжи-ка маты, дядя…
Никто не заметил, как подошел командир роты. Бойко понаблюдал работу, присел на краю свежей воронки и по старой политруковской привычке полез в сумку за газетой.
— Пусть теперь немец мира просит, — произнес Буряк.
— Кобыла с волком мирилась… — буркнул Янкин.
— Мы на его территории?
Большинство бойцов, да и Евгений, считали в это время, что наступление полка только началось. Хотелось верить — опрокинем врага на его же территории! Того самого врага, что трубил о блицкриге и скором вступлении в Москву.
Как ни тяжело было в первые дни войны, но Евгений ухитрялся заглядывать в газету, знал о том, что в стране перестраивалась хозяйственная жизнь и развертывались вооруженные силы, фронт пополнялся политбойцами-коммунистами, на предприятиях возникали боевые группы и истребительные батальоны, формировалось народное ополчение. На оккупированных территориях уже действовали партизаны. Советские люди не просто уходили со своей земли — они угоняли подвижной состав, увозили хлеб и горючее, эвакуировали предприятия.
Красная Армия на всех направлениях вела тяжелые сдерживающие бои. Самоотверженная оборона и контрудары по танковым клиньям врага дали свои результаты: к исходу третьей недели войны фронт на ленинградском, смоленском и киевском направлениях несколько стабилизировался. На северо-западе он перехлестнул южную границу Эстонии, далее спустился на Западную Двину и тянулся по Днепру, где передовые части немецкой группы армий «Центр» натолкнулись на организованное сопротивление войск второго стратегического эшелона Красной Армии.
Евгений слыхал, что на днях фашистские войска, овладев Житомиром, начали наступать в сторону Киева, а наши войска нанесли контрудар по немецкой клешне — наступление противника в этом районе было приостановлено. И с тем большим нетерпением он ждал новостей.
Бойко развернул газету, но она была не свежая, и он не стал читать. Видя, с каким сожалением проводили глазами саперы сложенный лист, он поведал, что знал, на словах. Он не смягчал обстановки, рассказал даже о своей встрече с диверсантами. «Над правдой не мудруй…» — это было его правилом.
— Нельзя долго на чужой стороне, — произнес Наумов, подмигивая Янкину.
— Фрицу можно, а нам…
— Ты вот подлечишься да и станешь за румынкой ухлестывать!
— У меня законная есть.
— Хо-хо… Здравствуй, женившись, да не с кем спать! А бабы тут черноглазы, огонь!
— Мастак, вижу, по этой части.
— По всякой. За вкус не берусь, а горячего сварю. Я солдат!
Бойко украдкой, по-мальчишечьи приник носом к рукаву гимнастерки. Он вспомнил Симу, и не пороховой дым, а едва приметный домашний дух почудился ему. Он отвел руку и размашисто хлопнул ладонью по земле, приглашая Евгения сесть. Тот спустил ноги в воронку, и несколько минут они говорили по делу.
Отсюда, со ската, открывался весь плацдарм, хотя в разномастных клочках зелени ни пехота, ни окопы не были видны. Лишь по дороге мчалась на рысях батарея да встречь ей плелась к переправе группа раненых. Прикрывая ладонью глаза, Бойко следил за батареей. Но мысли о Симе тревожили ротного.
— Ты ж не семейный… — обронил он.
— Нет… — ответил Евгений, но в душе воспротивился: что значит — не семейный? А мать с отчимом? Или дед, у которого он столько прожил?..
2
Контратака противника началась неожиданно. Гукнул залп, снаряды ударили по переправе. Еще залп — и стрельба перешла в сплошную канонаду, загорелась деревня. На жарком горизонте закурило, по дороге к плацдарму выдвигалась колонна немецких танков. По ним из-за реки открыла огонь дальнобойная артиллерия.
На угрожаемый участок бросили саперов с минами. Бойцы несли в руках по две зеленые коробки.
К Евгению прилип овод. Евгений неловко сучил занятыми руками, вертел головой и чертыхался.
— Дозволь, взводный, шарахну миной!
Это Буряк, он один из всех балаболил. Евгений дернул плечом, согнал со щеки овода, А Буряк уже приставал к Наумову:
— Запевай, слышь!
На плацдарме перестрелка учащалась. Каждому разрыву вторило эхо. Отзвук плыл со стороны опаленного холма, рыжая макушка которого сливалась с горячим горизонтом; в застоявшемся воздухе пахло гарью, и казалось, будто небо занялось и пожар перекинулся через горку, приближался…
— Шире шаг! — повторял Евгений.
На взгорке саперов встретил Бойко. Он окинул взглядом усталые лица и на ходу выслушал доклад Крутова. Позади, в клубах дыма, просвечивала река, по ней сновали десантные лодки, к берегу подваливали паромы с орудиями.
А впереди вражеская цепь уже охватывала горящую деревню. В обход пожара, по винограднику, прорвались пять танков. На их башнях блестели черные с желтым кресты. Танки шли уступом и явно пробивались к высотке, о которой могли достать прямым выстрелом переправу.
— Мины! — скомандовал Бойко.
Крутов со взводом перекрывал дорогу на склоне, по границе виноградника. Саперы торопливо копали щели, а сам Евгений вязал трасшнуры к минам — подтягивать их под гусеницы. Грунтовку пересекли в нескольких местах.
— Пожалуйста, кушать подано! — хорохорился Буряк.
Прорвавшиеся через передний край танки выбрались на дорогу. По ним из-за реки била артиллерия, но они ходко шли к перевалу. Вслед за ними ползли тягач с пушкой и два грузовика с пехотой. В передний угодил снаряд, но второй шпарил дальше.
К Евгению подбежал Бойко.
— Гранаты есть?
— Есть.
— Давай!
— Товарищ комроты…
— Товарищ Крутов! Прекрати!
Бойко лежал плечо к плечу с Евгением, от него все еще попахивало одеколоном.
Из лощинки вынырнул со своими саперами Гога. Бойко с Крутовым оживились. Гога тоже загорелся улыбкой, но тут же сник, отвел глаза. Он молча полез в карман, протянул Евгению свой знаменитый наборный мундштук — дружеский подарок — и кинулся догонять отделение.
По дороге лязгал гусеницами танк. «Как трактор…» — подумал Евгений. В руке он держал протянутый через дорогу шнур с миной на привязи.
Громадина приближалась мирно, без выстрела, и Евгений забыл о страхе. Танк уже надвинулся почти вплотную, от него веяло теплом и краской. Из-под катков по гусеничной ленте ссыпался тертый песок. Евгений потянул шнур…
Но мина уткнулась ребром в грунт. Евгений дергал шнур, силился сорвать ее и не мог.
— Давай! — Бойко поднялся на колено.
Поздно… Танк передавил шнур.
Евгений был ошеломлен, он лежал и не слышал ни выстрелов, ни взрывов. Перед глазами что-то мельтешило. Он видел, как ротный швырнул связку гранат, видел вспышку, видел, как дернулся танк и забили его пулеметы. Подраненная махина рванулась вперед…
К позиции саперов подползал еще один танк, на борту его виднелась вмятина. Евгений и Бойко уткнулись головами в траву. Меченый танк придержал гусеницы и пальнул, казалось, по ним. Но ячейка была в мертвом пространстве.
Танки пропороли минный заслон и развернулись в линию. Видно было, как перед левофланговой машиной выросли людские фигуры и на жалюзи моторного отсека полетели гранаты. Но танк продолжал двигаться, заходил на высотку, и под него бросился сапер с минами. Взрывом сапера откинуло, с катков сползла железная лента. Однако другие машины зачастили из пушек, и саперы дрогнули…
Тогда вскочил Бойко.
— Сто-ой, комсомо-ольцы!
Это был миг, когда живая, зримая связь с бойцами еще не была нарушена. Бойко бежал через виноградник с поднятыми кулаками. Всклокоченный, без каски, он выглядел обезумевшим. На какую-то минуту высотка застыла в тишине.
— Сто-ой!
Уцелевшие танки по инерции перебирали гусеницами, но ни выстрелов, ни разрывов не было. Ротный едва дышал.
— Мины!.. Перекрыть!.. — отрывисто командовал он.
Солнце слепило глаза, но Евгений видел подбитый танк, в открытый его люк влетела граната; внутри грохнуло, кто-то вскочил в башню, и из люка вывалился труп немца. Захваченный танк двинул башней и открыл огонь, его снаряды в упор разили соседа-крестоносца. С четвертого снаряда немец вспыхнул… Но и фашисты зажгли захваченную красноармейцем машину. Неповрежденными остались у них два танка, однако они не отходили, зло огрызались.
К железным чудищам со всех сторон ползли саперы. Осажденные танкисты еще не понимали своей обреченности и садили из пушек. Но саперы с минами ползли и ползли. Когда застывал один темным бугорком, его мины подхватывал другой…
Евгений перебежал дорогу, схватил оторванную от шнура мину и отступил к Буряку с Наумовым. Наумова контузило, он не двигал рукой. Подняв отделение Буряка, Евгений повел его за собой и замкнул высоту, отрезав отход противнику.
Саперы окружили танки. В одном из них горел кто-то из друзей… Герой был еще жив. «Кто?» — снова и снова спрашивал себя Евгений. Охваченный пламенем танк продолжал стрелять и повредил еще одного фашиста.
Но и по горящему беспрерывно били — по гусеницам и каткам, по боковой броне и башне. Вот вспыхнул бензобак, огнем охватило всю машину, даже тень от нее полыхала языками.
Тогда из башни поднялись две черные, обгорелые руки. Человек цеплялся за края люка. На миг показалась его голова. Это был Гога. К нему кинулись двое саперов, но в танке рванули боеприпасы…
— Во-оздух! — закричал Буряк.
Евгений заслонился ладонями и уткнулся в землю. В его глазах стоял охваченный пламенем друг.
— Воздух!!
На высотку зашли наши самолеты. Они развернулись и ссыпали бомбы. Дымная заволочь покрыла ползущих с минами саперов и подбитые, догорающие танки…
С наступлением темноты отведенный в камыши понтонный мост сомкнули. В ночь по нему перебросили на плацдарм второй полк, и на рассвете наступление возобновилось. Свежие батальоны овладели еще двумя румынскими селами. Выполнив задачу, полки перешли к обороне. Плацдарм опоясался окопами и заграждениями.
— Ходить разучился! Все ползком… — жаловался Янкин.
Наумов не отвечал. Он обтирал замасленные взрыватели: взвод готовился к ночному минированию. Лишь закончив работу, разогнул широкую спину. В его глазах отравилось сочувствие: действительно, раненному в руку Янкину ползать с минами было несподручно. Однако вслух Наумов сказал насмешливо:
— Ползком в люди выходят…
Саперы располагались в ходе сообщения. Всюду было много обвалов: за день противник предпринял три контратаки. Однако сбросить русских в Прут не смог, сто пятый полк не сдал ни одного метра, и сейчас пехота по всей обороне копала землю.
Саперы ждали комсомольского собрания, вот-вот должны были подойти с задания остальные взводы и сам Бойко. Тем временем Наумов с Янкиным разошлись и мололи языками совсем уже попусту. Кто-то умудрился даже снять сапоги и сушил портянки. Буряк натачивал ножик, чиркая им о камень. В разговоры подчиненных он не вмешивался, тем более что вблизи находился взводный.
У Евгения на защитной петлице виднелся наляпанный химическим карандашом квадрат: не прошло часа, как он узнал о присвоении ему «младшего лейтенанта». Квадрат был нанесен грубоватой рукой Буряка, и петлица смахивала на бубнового туза. Буряк поглядел на свою работу, не выдержал:
— Дозвольте, вырежу из консервов.
— Где возьмешь?
— НЗ!
Евгений колебался. Приняв нерешительность взводного за молчаливое согласие, Буряк достал банку и пырнул ножом.
Солнце клонилось к западу, жара спала. Евгений прислонился спиной к прохладной суглинистой крутости и думал о предстоящем собрании. Он знал, что оно нужно, но и досадовал: дотемна хотелось всем взводом сделать лишние две-три ходки на полевой склад за минами, и вот на тебе… Евгений решил было послать туда одних «не союзных», но их оказалось кот наплакал, да и подсказали ему: по традиции на таких собраниях присутствовал весь личный состав. К тому же вопрос стоял необычный. Молоденький боец Туркин сегодня при отражении контратаки спрятался с испугу в щель и пролежал до конца боя. Обнаружил его Наумов.
— Ты что тут делаешь? — спросил старый сапер, подойдя к укрытию.
Туркин лежал, выставив из неглубокой щели зад. Он чуть ворохнулся, но головы не поднял.
— Вставай… золото в тряпочке! Конец.
— Конец? Я вообще…
Туркин лежал прямо на минах. Он потерянно молчал и слизывал с губ песок.
— Нажрался, дуралей? — спросил Наумов.
— Угу…
— Паспорт смерти есть? Ну — кто ты, что ты…
— А… что? — на юном лице Туркина вновь отразился испуг.
— Документ на свежие кальсоны.
Может, все бы и кончилось на этом. Но опомнившийся Туркин, видя, что вокруг него смеются, недооценил серьезность ситуации. Приподнявшись, он ломким голоском обругал Наумова.
— Э, сынок… — возмутился тот. — Паршивая овца все стадо портит!
Видя, что к нему подступаются посуровевшие дяди, и поняв, что дело зашло далеко, Туркин растерялся окончательно и сидел как в воду опущенный. Его потное, обсыпанное светлым пушком лицо выказывало раскаяние. Бойцы поглядывали на него как на шкодливого мальчишку, видели его мокрые глаза и старались говорить о всяких пустяках.
Тем временем Буряк опростал консервную банку, вырезал квадратики и приладил их Евгению на петлицы. Жестяные самоделки были совсем как настоящие, только с облупленной эмалью. Довольный выдумкой, сержант потирал руки и приговаривал:
— Теперь закусим… За ваше здоровье, товарищ младший лейтенант! Можно бы и замочить, чтоб не ржавели.
Подошли отделения второго и третьего взводов. Саперы устало опускались на дно хода сообщения, закуривали. Многие были с повязками. Наумов переговаривался с Янкиным.
— Говоришь — скатерть кумачовая… Графин… Не в этом главное!
— В чем же? — Янкин отодвинул ногой ящик со взрывателями, потянулся.
— Если дело не по тебе — душа пузыри пускает!
— Да я не о том! Все ж, когда президиум, то да се…
Наумов покачал головой, подумал о раненой руке Янкина и сказал:
— Я, когда отправлял сестренку по комсомольскому призыву на Дальний Восток, одно знал — нужно. И сам палатку вентилировал, на Днепрогэсе комаров питал… И без кумача. А тебе — скатерть…
Янкин настороженно ворохнул рукой на перевязи, руку кольнуло, и ему в сердцах захотелось сказать что-нибудь хлесткое, но он лишь сморщился, промолчал. Недалеко сидел провинившийся юнец, и Наумов сказал:
— Мне есть что вспомнить! Я сам строил, обновлял, я ее зубами держать буду, нашу землю…
Бойко протискивался по ходу сообщения пригнувшись. При этом особенно бросались в глаза его по-кавалерийски клешнястые ноги. Бойко водил длинным носом, всматриваясь в лица саперов. Добравшись до Евгения, оперся рукой на его плечо и приземлился. Говорок в ходе сообщения стих, можно было начинать собрание. Бойко вполголоса заговорил с Евгением:
— Где твой Туркин?
— Вон.
Бойко поглядел туда, куда кивнул Евгений, и сказал:
— Начальство — ни в какую, судить Туркина — и баста! Еле уломал…
— Откуда же они знают? — удивился Евгений.
Бойко сосредоточенно обдувал севшую к нему на палец муху. Разомлевшая муха от удовольствия шевелила крылышками и терла лапку о лапку.
— Там всё знают! А вообще, нужно тряхнуть этого труса! Начнем, товарищ Крутов.
— Он и без того пережил… Молодой он, Туркин…
— Защитник… Сегодня спустил одному — завтра другие побегут!
Евгений задумчиво ковырял каблуком землю. Позиция командира роты казалась ему странной: то спасал молодого бойца от суда, а то вроде подставляет под удар.
— Пора! Почему не начинают? — спросил Бойко. — Пора!
Но начать собрание уже не удалось. По переднему краю опять ударили снаряды противника.
Расхватав мины, рота покинула окоп. Евгений повел свой взвод на стык между батальонами первого эшелона полка. Рассеченный кустистым рвом, разграничительный ложок едва выделялся на полусотке. Евгений еще вчера пометил его красным кирпичом, хотел перекрыть, но кончились боеприпасы. А когда мины поднесли, пошли сплошные контратаки…
Лог был неглубокий, но длинный, спадал раструбом до самой реки. Саперы устремились по ложбине. Впереди спешили Евгений с Буряком, затем Наумов со своим крестником — эти тащили громоздкий, на пять мин, шлагбаум; дальше ковылял, поддерживая руку, Янкин, за ним еще человек десять.
Наумов преднамеренно взял в напарники Туркина. Он рассудил, что трусоватый парень, держась руками за доску-шлагбаум, никуда не денется. Так оно и было. Довольный исходом дела, Туркин семенил, как на привязи, за опытным товарищем, лишь изредка запинаясь и толкая старшо́го доской в спину.
— Тихо! — сдерживал его Наумов.
Но бежать саперам довелось недолго. В низинке уже накопилось более двадцати вражеских танков. Это были легкие машины, за ними следовали броневики и пехота. Фашисты просочились в стыке между батальонами, и было ясно: если оврагом пройдут к реке, под угрозу встанет вся переправа.
Саперы притаились в кустах. Евгений лежа выглядывал из-за густой маски. Танки шли как на марше. Подминая кусты, оставляя за собой чистую прогалину. Евгений прикипел глазами к немым курсовым пулеметам. Их черные стволы кланялись на ухабах.
— Товарищ командир!
Евгений увидел возле себя Буряка. Сержант и Янкин торопливо снаряжали взрывателями смертоносные коробки.
— Товарищ командир! Мины в траву?
— Давай!
Танки обогнули небольшую излучину и теперь двигались по прямой. Евгений метнулся вправо, на склон, но там Наумов с Туркиным уже готовились подвинуть под гусеницы минный шлагбаум. Тогда он перемахнул на левую сторону ложбины. Здесь двое саперов тоже ладили доску с минами. Перебегающего Крутова засек передний танк, из пулеметов зацокала сдвоенная очередь, и Евгений ткнулся головой в траву… Подминая подгоревшую на косогоре траву — против солнца она казалась ржавой, замолкший танк надвигался… Танк снизу был прикрыт кустами, на минеров плыла одна башня, и трудно было понять — далеко или рядом этот танк, башня будто повисла в воздухе. Евгений зажмурился и поднялся на четвереньки…
Артиллерия противника обрабатывала оборону. Взрывы накрыли огневые позиции, слепили НП, рушили окопы и укрытия, рвали связь. И видимо, врагу показалось, что безмолвные русские позиции парализованы. Прорвавшиеся в стыке танки и пехота фашистов безостановочно катились по лощине. Вражеская пехота, не слезая с грузовиков, веером разливала огонь, заглушая голоса одного или двух русских фланкирующих пулеметов.
Наумов с Туркиным волокли шлагбаум под куст. Танк полз на них, сейчас он подомнет зеленый заслон, и тогда…
— Ну! — дернул доску Наумов, чувствуя уже не помощь, а сопротивление товарища.
До куста осталось пять шагов, когда Туркин уронил свой конец.
— Ты что? — обернулся Наумов.
Туркин упал и недвижными, как у слепца, зрачками следил за наползающим на них громыхающим чудищем.
— Окружают…
— Ты что?! — повторил Наумов.
Однако Туркин его не слышал, он попятился и, поднявшись, повернул было бежать.
В два прыжка Наумов настиг его и обхватил руками. Споткнувшись, оба упали. Обезумевший Туркин вырывался, бил Наумова головой. «Связался я с тобой…» — мелькнуло у Наумова. Пальцы у него стали мокрыми и холодными, в левой руке он вдруг ощутил вынутую из взрывателя предохранительную чеку.
— Ну! — рявкнул Наумов. — Герой!
Он отпустил Туркина, тот пополз к брошенному шлагбауму на карачках. Рассерженный Наумов кинулся за ним в рост. Схватив доску, они протащили ее через хвощи и протолкнули под танк…
После взрыва Евгений с удивлением посмотрел на проткнувшиеся сквозь куст пулеметы и встал на ноги. Танк опять затрясся в стрельбе, из-за его корпуса выдвигалась новая машина.
— Мины! — крикнул Евгений. — Ми-ины!!
Позади, из-за увала, выметнулись две противотанковые пушки. Упряжки на ходу развернулись, номера отцепили орудия и повтыкали в землю сошники.
Раздался выстрел.
Подраненный танк замер.
Батарейцы били прямой наводкой. Загорелись еще два танка, и тогда остановилась вся вражеская колонна — танки и грузовики с пехотой. Танки, цепляясь друг за друга, крутились на месте. У немцев поднялась паника, с грузовиков посыпалась пехота.
У Евгения цокали зубы, он зажал подбородок рукой.
— Мины все… — доложил Буряк.
Евгений смотрел на сержанта непонимающими глазами. Слева и справа, стреляя на ходу, выбегали из кустов саперы. Евгений выхватил пистолет и, перескакивая через мины, тоже бросился вперед, в дымную гущу. Не задерживаясь, саперы проскочили темную завесу. Прямо перед ними стоял заглохший грузовик, кучка фашистов толкала его.
А слева, по косогору, уже заходила частым шагом развернувшаяся для контратаки резервная стрелковая рота.
