Иэн Рэнкин
ПОПУТЧИЦА
Иэн Рэнкин родился в 1960 году в округе Файф (Шотландия). Окончив Эдинбургский университет в 1982 году, он недолгое время проучился в аспирантуре, где специализировался на шотландской литературе, после чего полностью посвятил себя писательской карьере. Первый роман про инспектора Ребуса увидел свет в 1987 году, положив начало успешной серии, впоследствии переведенной более чем на тридцать языков. С тех пор Рэнкин получил за свои произведения целый ряд международных наград, включая четыре награды Ассоциации авторов детективной и остросюжетной прозы, премию Эдгара Аллана По в номинации «Лучший роман», французскую литературную премию в области криминальной прозы («Гран-при») в номинации «Лучший роман в жанре нуар» и немецкую премию «Дойчер крими прайс» за лучший детектив. Помимо двадцати книг про инспектора Ребуса, Рэнкин выпустил романы, не относящиеся к этой серии, а также сборники рассказов, несколько произведений публицистического жанра и графический роман. Он постоянный участник передачи «Ньюснайт-ревью» на канале BBC-2, ведущий многочисленных телевизионных программ, например мини-сериала «Дурные мысли Иэна Рэнкина». В 2002 году Рэнкин стал кавалером ордена Британской империи. Он живет в Эдинбурге вместе с женой и двумя сыновьями.
– Французский у меня хромает, – признался я ему.
– Продавец – англичанин. Справитесь.
Мистер Уитмен снова сунул мне почтовую карточку. Он настаивал, чтобы я звал его Джорджем, но я не мог себя заставить. Он же был моим работодателем в некотором роде. И вдобавок, если верить рассказам, еще и потомком Уолта Уитмена, а это немало для меня значило. Тем летом я с отличием окончил Эдинбургский университет, где изучал в основном шотландскую, а не американскую литературу, но все равно – Уитмен есть Уитмен. И вот мой работодатель (вроде как) попросил меня об услуге. Как я мог отказаться?
Словно со стороны я увидел, как мои пальцы выдергивают карточку из его руки. Это была одна из открыток с рекламой нашего магазина. На одной стороне – изображения Шекспира и улицы Бюшри, на другой – написанный от руки адрес.
– Идти минут пять, – заверил меня мистер Уитмен, произнося слова с протяжным американским выговором, – высокий мужчина с серебристыми, зачесанными назад волосами, глубоко посаженными глазами и угловатыми скулами. В нашу первую встречу он потребовал угостить его сигаретой. Услышав, что я не курю, он потряс головой, будто испытал привычное уже разочарование от моего поколения. Встреча эта произошла неподалеку отсюда, у ресторанчика, где готовили кускус. Уставившись на меню в витрине, я гадал, хватит ли у меня смелости зайти внутрь. Главная загвоздка была не в деньгах. Я прокручивал в голове несколько заученных мною французских фраз и обдумывал, не ограбят ли меня здесь, увидев во мне одинокого путешественника и позарившись на набитые франками карманы, – чтобы потом продать содержимое моего увесистого рюкзака на ближайшем уличном рынке.
– Проездом здесь? – поинтересовался стоящий рядом незнакомец, перед тем как попросил поделиться дымком.
Чуть позже, когда мы сели с ним за один столик и заказали самые дешевые блюда из меню, он рассказал мне о своем книжном магазине.
– Я его знаю, – признался я, запинаясь. – Место заслуженно именитое.
В ответ мужчина устало улыбнулся и, после того как мы наполнили свои желудки, вытащил пустой термос, переправил в него все, что мы не доели, и закрутил крышку обратно.
– Оставлять глупо, – пояснил он. – Денег мой магазин, видите ли, не приносит, но кровать могу предложить. Только кровать предложить и могу.
– Я собирался поискать гостиницу.
– Надо будет несколько часов постоять за кассой, вымыть пол перед закрытием. Остаток дня – в вашем распоряжении. А еще на наших полках попадаются интересные книги…
Вот так я и начал работать в «Шекспире и компании» на улице Бюшри, 37, Пятый округ Парижа. Открытка не без хвастовства сообщала о том, что мы владеем «крупнейшим собранием антикварных английских книг на континенте», и ссылалась на Генри Миллера, который назвал нас «страной книжных чудес».
Конечно же, наш магазин был не тем самым легендарным, хотя мы и не трубили об этом на каждом углу. «Шекспир и компания» был открыт Сильвией Бич в 1919 году. Первоначально он располагался на улице Дюпюитрен, а затем переехал в более просторное помещение на улице Одеон. Там можно было повстречать Джойса, Паунда и Хемингуэя. Мистер Уитмен назвал свой магазин «Ле Мистраль», но потом переименовал его в память о Бич: ее собственный «Шекспир и компания» навсегда закрыл свои двери во время немецкой оккупации Парижа. Новый «Шекспир и компания» стал центром притяжения писателей-битников в 1950-е годы. Писатели (в каком-то роде) заглядывают к нам до сих пор. Я лежал на жесткой узкой кровати в алькове, за занавеской, и слушал, как непонятные экспаты, чьи имена мне ничего не говорили, разбирают стихи в творческой мастерской. Впрочем, современной литературой я не занимался и поэтому старательно воздерживался от суждений.
– Вы из Шотландии, верно? – спросил меня как-то мистер Уитмен.
– Точнее, из Эдинбурга.
– Вальтер Скотт и Робби Бернс, да?
– И Роберт Льюис Стивенсон.
– Не забудем и о нечестивце Трокки… – усмехнулся он.
– Стивенсон – моя страсть. Осенью начинаю писать по нему докторскую.
– Обратно в университетские стены? Так быстро?
– Мне там нравится.
– Не представляю почему. – И он, смерив меня одним из своих фирменных взглядов, открыл кассу, чтобы проверить скудную выручку, полученную за вечер.
Стоял август, и жара еще не спала. Туристы сидели за столиками в кафе, обмахивались меню и заказывали прохладительные напитки. Лишь один-два моих ровесника исследовали полки нашего душного магазина. В витрине было выставлено первое издание «Улисса», призванное, подобно сирене, завлекать посетителей. Однако зов его тем вечером оказался тщетным.
– Вы всегда планировали посетить Париж? – спросил он, задвигая кассовый ящик обратно.
– Мне хотелось путешествовать. Стивенсон посещал Францию несколько раз.
– Этому и посвящена ваша диссертация?
– Я исследую то, как состояние здоровья Стивенсона могло влиять на его творчество.
– Звучит интригующе. Но на это вряд ли можно прожить, не так ли?
Я молча смотрел, как мистер Уитмен разворачивается и направляется к лестнице. Еще три часа – и можно запирать магазин и отправляться в кровать, к многочисленным кусачим насекомым, которые, похоже, еженощно пировали на моих лодыжках и обратной стороне коленей.
Я уже разослал открытки с изображением «Шекспира и компании» друзьям и семье, не забыв доложить несколько сантимов в кассу в качестве платы. Об укусах я не упоминал, но постарался изобразить свое неоконченное приключение настолько экзотическим, насколько это было возможно. На самом деле первую открытку домой я отправил с лондонского автовокзала Виктория почти сразу после того, как сошел с ночного автобуса. Еще одну я купил на паромном причале в Дувре и отослал оттуда же. Родители явно предпочли бы переписку дорогим телефонным звонкам. Отец мой служил священником в Церкви Шотландии, мать была незаменимым членом местной общины. Я же оказался редкой птицей, прожив в родном доме все четыре года своего обучения в университете. Родители предложили денег на съемное жилье, но мои доводы против пустой траты денег убедили их. Кроме того, моя детская спальня вполне устраивала меня и во всем городе никто не готовил лучше моей матери.
Правда, перед тем как уехать, я пообещал Шарлотте звонить раз в два дня, просто чтобы она знала: со мной все в порядке. Чуть поодаль от магазина, на набережной Сены, стояла телефонная будка с видом на Нотр-Дам: это заставляло мириться с царящей внутри ее антисанитарией. Обернув трубку чистой бумажной салфеткой, позаимствованной в кафе, я тратил несколько франков на то, чтобы рассказать Шарлотте о своих новых впечатлениях, слушая в промежутках, как она меня любит, скучает и с нетерпением ждет, чтобы я к началу семестра нашел для себя жилье в Эдинбурге.
– Непременно, – соглашался я, выдавливая слова из внезапно пересохшего рта.
– Ах, Ронни, – вздыхала она, и я с трудом сдерживался, чтобы не поправить ее, так как предпочитал (и она прекрасно об этом знала), чтобы меня называли «Рональд», а не «Ронни».
Меня зовут Рональд Хейсти. Я родился в 1960 году, а значит, тогда мне было двадцать два. В возрасте двадцати двух лет и трех месяцев я стоял на набережной Сены, находясь во власти зноя, выхлопных газов и чувства, что где-то существует другой, скрытый от меня мир. Даже целая череда миров, один из которых воплощала Шарлотта с ее коротко стриженными рыжими волосами и веснушчатым лицом. Кускус, знаменитый книжный магазин и утренний эспрессо (выпиваемый прямо у стойки: так дешевле) – все это было для меня в диковинку тем летом. Конечно, по первоначальному плану я должен был забраться гораздо дальше на юг, но планы меняются, как, впрочем, и люди.
– Продавец – англичанин. – Голос хозяина выдернул меня из мечтаний. – Справитесь, обещаю. Идти минут пять.
Его звали Бенджамин Терк, и он жил в какой-то бесконечной квартире, к которой вело пять изогнутых лестничных пролетов. Когда он открыл мне, я, не успев перевести дыхание, так и застыл в дверях, уставившись на длинный коридор позади него, заполненный ломящимися под тяжестью книг полками. Голову повело, и мне показалось, будто полки тянутся далеко-далеко, уходя в бесконечность. Терк приобнял меня одной рукой за плечи и увлек за собой в темноту.
– Уитмен вас сюда отправил, а про подъем не сказал. А ведь именно поэтому, паршивец ленивый, самолично сюда не хочет тащиться, – заметил он и гулко хохотнул.
Это был коренастый, лысый мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, с темными кустистыми бровями, из-под которых выглядывали полные озорного лукавства глаза. Белая, свободного кроя рубашка и пунцовый жилет словно перенеслись из другой эпохи, как и их владелец. Моего знания Диккенса хватило, чтобы отметить: мистер Терк прекрасно вписался бы в любую комическую сцену из «Копперфильда» или «Пиквикского клуба».
– Без бокальчика тут не обойтись, – продолжал хозяин квартиры, подталкивая меня вперед по лакированному паркету длиннющего коридора, который уперся наконец в стену, украшенную большим зеркалом.
Я мельком увидел в нем свое покрытое потом лицо. Обе двери по правую и левую руку были открыты, являя моим глазам опрятную кухню и захламленную гостиную. Мы прошли в последнюю, где Терк заставил меня остановиться перед креслом, ударив по нему с такой силой, что в воздух поднялось облачко пыли.
– Садитесь! – скомандовал он и налил красного вина из стеклянного графина.
Только тогда я обратил внимание на то, что мужчина заметно прихрамывает.
– Мне, вообще-то, не… – принялся извиняться я.
– Что за глупости, молодой человек! Вы в Париже, неужто не понимаете? Уясните это себе, или я позабочусь, чтобы вас депортировали за преступление против государства!
Он наполнил свой бокал не так щедро, как мой, и, подняв его в знак тоста, пригубил.
Я понял, что и вправду хочу пить, и сделал глоток. Это был напиток богов, не имеющий ничего общего с дешевым бесцветным эрзацем, который подавали к обедам и ужинам в Эдинбурге. Нотки вишни и черной смородины вытеснили горькие воспоминания, и Терк понял, что я влюблен. Он широко улыбнулся и медленно кивнул мне.
– Восхитительно, – признал я.
– Неужели сомневались на его счет?
Он снова поднял бокал и пристроил его на кушетку напротив себя.
– Уж не шотландский ли акцент я улавливаю?
– Эдинбургский.
– Самый пресвитерианский из всех городов. Это объясняет вашу нелюбовь к удовольствиям.
– Я люблю удовольствия.
Я тут же пожалел о сказанном, надеясь, что оно не будет истолковано превратно. Желая скрыть смущение, я отпил еще вина, и Терк вскочил на ноги, чтобы наполнить мой бокал.
– Мистер Уитмен говорит, что вы один из самых старых его клиентов, – запинаясь, проговорил я.
– Мы знаем друг друга с незапамятных времен.
– То есть вы уже давно живете в Париже?
На этот раз его улыбка вышла немного грустной.
– А как насчет вас? – спросил он.
– Это мой первый визит. Взял перерыв в учебе.
– Да, Джордж так и сказал. Чересчур короткий перерыв: так, кажется, он думает. Ваш герой Стивенсон не позволил колледжу подрезать ему крылья, ведь так? – Он заметил мое удивление и пояснил: – Тоже Джордж.
– Стивенсон закончил учебу.
– И сдал экзамен по праву, – добавил Терк небрежно. – Его семья ожидала, что он пойдет по избранному пути, и если отклонится от него, то совсем ненамного. Но у дерзкого Льюиса были другие планы.
Мой хозяин крутил вино в своем бокале. Это движение казалось мне гипнотическим, и я почувствовал, что еще не полностью пришел в себя после восхождения по лестнице. Кроме того, в комнате стояла духота, к которой примешивался запах книг с кожаным переплетом, старых штор и выцветших ковров.
– Вам лучше снять пиджак, – посоветовал Терк. – Кто, черт побери, таскает на себе черный бархатный пиджак летом, в самую жару?
– Это не бархат, – промямлил я, вытаскивая руки из рукавов.
– Но самое близкое к нему из всего, что вы смогли отыскать? – Терк улыбнулся сам себе, и я понял, что он знал – знал, что в университете Стивенсона прозвали Бархатным Пиджаком.
Я положил пиджак себе на колени и откашлялся.
– Мистер Уитмен сказал, что у вас есть книги на продажу.
– Несколько коробок, по большей части купленные у самого Джорджа. Он говорит, вы назубок знаете, что есть у него, и поймете, какую вещь стоит брать, а какую – нет.
– Он преувеличивает.
– Я тоже так считаю. Мне слишком хорошо известно, сколько книг в его магазинчике.
– Вы коллекционер. – Я обвел комнату взглядом. Стены, до последнего квадратного дюйма, были заняты полками, которые ломились от томов. Книги, все как одна, выглядели очень старыми – суперобложек почти не встречалось. Названий разобрать я не мог, но, судя по всему, здесь были издания на нескольких языках. – Вы преподаете? Пишете?
– Я много чем занимался. – Он замолчал, разглядывая меня поверх бокала. – Полагаю, вам в будущем хотелось бы заняться и тем и другим.
– О писательстве я никогда не задумывался. Надеюсь, конечно, закончить свою диссертацию, а потом попытаюсь ее опубликовать.
– О Стивенсоне и его недугах?
– И о том, как, собственно, недуги превратили его в такого вот писателя. Идея «Джекила и Хайда» пришла к Стивенсону, когда тот испытывал на себе экспериментальный препарат эрготин. Это средство вызывало у него галлюцинации. А в том Эдинбурге, где вырос Стивенсон, во главу угла ставили науку, рационализм и тех, кто занимается настоящим делом, тогда как он чувствовал себя немощным, сильным было лишь его воображение…
Я оборвал свою речь, опасаясь, что начинаю читать лекцию хозяину.
– Как интересно, – протянул Терк и снова поднялся, чтобы налить в мой бокал остаток вина.
Рот мой, казалось, был набит мехом, по лбу струился пот. Я вынул носовой платок и принялся вытирать лицо.
– У него была няня, верно? – уточнил Терк, наливая вино.
– Она рассказывала ему страшные сказки. Похоже, пугала его до смерти.
– Он звал ее «Камми». Настоящее имя – Элисон Каннингем. Это она поведала ему о шкафе, стоящем в его комнате.
– О том самом, работы Уильяма Броди?
Терк снова кивнул сам себе, поскольку знал эту историю. Броди, уважаемый человек днем и преступник ночью, был не только главой гильдии краснодеревщиков, но и главарем шайки, которая промышляла кражами со взломом и запугиванием людей. Наконец его поймали, судили и повесили на виселице, которую он до этого соорудил собственными руками. Теория для ленивых гласит, что Стивенсон позаимствовал эту историю целиком для создания «Джекила и Хайда», но она – лишь один из элементов головоломки.
– Может, пора взглянуть на книги? – предложил я, надеясь, что язык у меня не заплетается.
– Разумеется.
Терк неспешно поднялся на ноги, подошел и помог мне встать. Я последовал за ним на кухню. Оттуда, по узкому лестничному проему, которого я раньше не заметил, мы поднялись под самую крышу. Здесь, наверху, было жарче, темнее и душнее. Даже двое очень тощих людей ни за что не разминулись бы в этом коридоре. Дверей было несколько. За одной из них, видимо, располагалась ванная. Я подумал, что где-то должна быть и спальня, но комната, куда меня привел Терк, оказалась кабинетом. На старинном письменном столе лежали три коробки. Вдоль стен высились стопки книг: они чуть не опрокинулись, когда голые половицы дрогнули под тяжестью нас обоих. Я повесил пиджак на единственный стул.
– Что ж, тогда я вас оставлю, – сказал Терк.
Я тщетно огляделся в поисках окна, которое можно было бы открыть. Глаза уже жгло от пота, носовой платок насквозь промок. Снаружи раздавался звон колоколов. Слышалось царапанье – то ли голуби на черепице прямо над головой, то ли крысы где-то под полом. Губы слиплись, будто смазанные клеем. Очередная порция пыли обдала мне лицо, когда я, содрав липкую ленту со шва, распахнул створки первой коробки.
– Что-то вы неважно выглядите, дружище.
Слова Терка доносились будто издалека. Мы все еще находились на чердачном этаже или каким-то образом переместились в тот бесконечный коридор с книгами и зеркалом? Перед глазами вдруг возникла картинка: что-то холодное, безалкогольное – в высоком, наполненном льдом бокале. Мне отчаянно захотелось этого напитка, но слова никак не шли с языка. В руке я держал книгу, – казалось, она весит куда больше, чем можно было предположить, исходя из ее размера, а на корешке виднелись не слова названия, а бессмысленный набор букв или каких-то странных иероглифов.
– Дружище?
Темнеющий тоннель.
– Погодите, позвольте, я…
Провалился в сон.
Очнулся я, лежа на кровати. Моя рубашка была расстегнута, Бенджамин Терк промокал мне грудь влажным полотенцем. Я резко выпрямился. Пульсирующая боль отдавалась в моей похмельной голове, где-то позади глазных яблок.
По всей видимости, мы находились в его спальне. На крючке, вбитом с внутренней стороны двери, висел мой пиджак, из-под которого выглядывал длинный атласный халат красного цвета. Еще в комнате имелись шкаф с неплотно закрывающимися створками и прикроватный столик, на котором стояла миска, до половины наполненная водой. Я спустил ноги на пол и случайно коснулся нескольких лежащих там книг в твердом переплете.
– Осторожно, не упадите опять в обморок, – предостерег меня Терк, когда я начал застегивать рубашку.
– Мне бы на воздух, – пробормотал я.
– Конечно-конечно. С лестницей нужна помощь?
– Справлюсь.
– Отрадно слышать. Вас и сюда было чертовски трудно затащить…
Я не был уверен, что понял его, пока не схватил свой пиджак и не потянул на себя дверь. Мы были у входа в квартиру. Должно быть, я не заметил спальню, когда пришел. Я уставился на Терка. Тот пожал плечами.
– Было нелегко, лестница в мансарду ведет себя коварно, – сообщил он и протянул мне что-то. Я развернул листок. – Список книг, – объяснил он. – Ваш работодатель останется в блаженном неведении, если вы захотите.
– Благодарю, – сказал я, убирая записку в карман.
Терк отпер дверь. На лестничной клетке было на несколько градусов прохладнее, но я чувствовал, что мои волосы оставались липкими от пота.
Бенджамин Терк пожелал мне безопасного спуска, помахал одной рукой и скрылся за закрывающейся дверью. Держась за перила, я медленно спустился на улицу, где на секунду остановился, чтобы сделать глубокий вдох. Мне показалось, что с противоположной стороны улицы на меня внимательно смотрит молодая женщина. На ней было длинное, до земли, платье с цветочным рисунком, почти такое же, как у Шарлотты. Я попытался приглядеться получше и нечаянно выронил свой пиджак. Когда поднял его с мостовой, женщина уже исчезла. Я зашагал обратно, в сторону магазина, понимая, что головная боль не собирается проходить. На пути попался бар, я зашел в него и заказал «Перье» с лимоном и большим количеством льда. Осушив бокал в два долгих глотка, я попросил еще порцию. Я не был уверен, можно ли здесь купить болеутоляющее, но потом вспомнил старую истину: клин клином вышибают. «Или прикончит, или вылечит», – подумал я и заказал бокал красного вина.
И это сработало: маленький глоток – и я почувствовал, как боль отступает. Причем пойло было водянистым, кислым, полной противоположностью содержимого графина Терка, но мне полегчало, и я взял еще один бокал, последний. Потягивая из него, я вынул из кармана список книг и пробежал по нему глазами. В нижней трети листа, под сплошной линией, пересекающей страницу, меня ждало послание от Терка:
«Не для продажи, но может представлять интерес: „Попутчица“».
Я моргнул несколько раз и нахмурил лоб. Название было знакомым, но я не мог сразу вспомнить, откуда оно. Книги над линией вполне могли найти покупателей. По большей части это были труды по истории и философии, хотя попадались и Бальзак, и Золя, и Манн. Терк не указал, являются ли книги первыми изданиями и в каком состоянии они находятся, а в моей памяти осталось лишь мимолетное воспоминание о том, как я открывал первую коробку. Меня не покидало ощущение, что я подвел мистера Уитмена, – но ему не стоило об этом знать, если бы только Терк не рассказал сам. Но я все равно чувствовал себя скверно. Погрузившись в свои мысли, я оказался на полпути к выходу, когда бармен напомнил мне, что я не заплатил по счету. Я пробормотал извинения и пошарил в карманах в поисках мелочи. Как ни странно, там обнаружилась пара купюр по сто франков, которые, как мне думалось, я потратил несколькими днями ранее. Вечером на ужин снова будет кускус, а не банка дешевого тунца из супермаркета. Приободрившись, я расщедрился на скромные чаевые. За магазином до моего возвращения присматривал турист-рюкзачник из Австралии по имени Майк. К моему облегчению, он сообщил мне, что мистера Уитмена не будет до вечера. Майка я не выносил за его рост, широкоплечесть, идеальные зубы и бронзовый загар. Волосы у него были светлыми и кудрявыми. И он уже успел произвести неизгладимое впечатление на парочку студенток, которые вечно ошивались у нас, читали, но ничего не покупали. Сменив Майка, я заметил рядом с кассой адресованное мне письмо. Майк, по своему обыкновению, ни о каком письме не упомянул. Оказалось, что оно от отца, и я вскрыл конверт со всем возможным почтением. Два маленьких листка тонкой синей бумаги, прибывшие авиапочтой. Отец делился новостями о моей матери, о тете с дядей, об умных двоюродных братцах – умных в том смысле, что они нашли хорошую работу в лондонском Сити, – и о наших соседях по улице. Сдержанный, выверенный тон письма напоминал отцовские проповеди: ни слова впустую. Мама добавила от себя пару строк внизу последней страницы, хотя, похоже, считала, что добавить к отцовской сводке новостей, в общем-то, нечего. На задней стороне конверта был указан обратный адрес – на тот случай, если письмо потеряется при пересылке. Перечитывая послание, я вдруг заметил краем глаза, что снаружи, на тротуаре, кто-то стоит, кто-то в точно таком же платье в цветочек, какое я заметил раньше. Я неспешно прошел к раскрытой двери и оглядел улицу, но незнакомка снова проделала свой трюк с исчезновением – если это вообще была она. Я увидел лишь австралийца Майка, который быстрым шагом шел в сторону Нотр-Дама, приобняв за плечи парочку хихикающих студенток.
Майк со своей свитой вернулся за два часа до закрытия. Он пообещал девушкам, что даст им урок розничной торговли, и теперь, подмигнув и отсалютовав, сообщил мне, что я «освобождаюсь от всех своих обязанностей». Меня это вполне устроило. Я накинул свой черный, почти бархатный пиджак и отправился на поздний ужин. Официанты в ресторане, где подавали кускус, уже хорошо знали меня и с улыбками и поклонами препроводили к одному из столиков, где было не так шумно. С собой у меня была книга, взятая в «Шекспире и компании», – американское издание «Сердца тьмы» Конрада в мягкой обложке. Еды оказалось слишком много, и я чуть не пожалел, что не захватил с собой пустой термос. Вместо этого я в третий раз наполнил свою тарелку. Такого жиденького винца, как в этом ресторане, я еще не пробовал, но официанту, поинтересовавшемуся моим мнением, кивнул в знак одобрения. По окончании ужина тот же официант, который за пару визитов до этого попросил звать его Гарри, показал знаками, что встретится со мной у дверей кухни через пять минут. Я оплатил счет и, снедаемый любопытством, свернул в переулок, проходивший позади ресторана и соседних заведений. Там стояли переполненные мусорные баки и остро пахло мочой. Я пару раз поскользнулся, побоявшись глянуть, на что я наступил. Наконец появился Гарри. Он стоял у открытой двери кухни, в то время как изнутри доносился страшный гвалт, сопровождаемый громыханием кастрюль. В руке Гарри держал тонкую сигарету, которую он зажег и, глубоко затянувшись, предложил мне.
– Травка? – уточнил я. – Отлично.
После четырех лет обучения гуманитарным наукам в Эдинбургском университете я был знаком с наркотиками не понаслышке. Я посетил несколько вечеринок, где комната – обычно скудно освещенная спальня – предоставлялась в распоряжение любителей кайфа. Мне даже довелось поприсутствовать при скручивании косяков, но, хотя церемониал мне понравился, участвовать в нем я отказался.
– Даже не знаю, – поделился я с Гарри, которого на самом деле звали Ахмедом или вроде того. – Денек и так выдался странным.
Он не отступал, я взял у него сигарету и пару раз пыхнул, не затягиваясь. Гарри это не устроило, он снова прибегнул к жестам и не успокоился, пока я не втянул дым глубоко в легкие. К нам присоединился еще один официант; настала его очередь затягиваться. Потом сигарета перешла к Гарри. Потом снова ко мне. Я думал, меня начнет подташнивать, но обошлось. Мои треволнения словно улеглись, ну или, по крайней мере, показались преодолимыми. Только мы докурили косячок, как Гарри достал откуда-то маленький целлофановый пакетик с непонятным коричневым комком внутри. Он хотел выручить за него двести франков, но я пожал плечами в знак того, что у меня с собой нет таких денег. Тогда он сунул пакетик в карман моего пиджака и похлопал по нему, жестами показывая, что заплатить можно и потом.
Затем мы умолкли – в переулке появились двое, которые либо не заметили присутствия зрителей, либо не смущались им. Женщина присела на корточки перед мужчиной и расстегнула молнию на его брюках. Во время моих ночных прогулок по городу мне встречалось немало проституток – некоторые пытались меня завлечь, – и вот передо мной еще одна, занятая тяжким трудом, тогда как ее нетрезвый клиент прикладывается к бутылке водки.
И тут меня осенило.
«Попутчица»…
Потрясенный, я прижал руку ко лбу. Мои случайные товарищи дружно сделали шаг назад, к кухне, видимо опасаясь, что меня стошнит.
– Нет, – еле-слышно прошептал я. – Быть не может. – Гарри посматривал на меня, и я одарил его ответным взглядом. – Ее не существует, – объяснил я ему. – Не существует.
Произнеся это, я начал пробираться обратно, ко входу в переулок, и чуть не споткнулся о женщину, обслуживающую клиента. Тот обругал меня, я в ответ тоже выругался и едва не остановился, чтобы врезать ему. Когда я искал хоть какого-нибудь спокойствия в полутемном «Шекспире», моя голова шла кругом не от алкоголя или травки.
А от послания Бенджамина Терка…
Когда я следующим утром отпирал двери магазина, мистер Уитмен крикнул сверху, что мне звонят.
– И кстати, как все прошло с Беном Терком?
– У меня есть список книг, которые он хочет продать, – ответил я, стараясь не встречаться с ним глазами.
– Интересный он персонаж. Ну да ладно, ступайте поговорите со своей подругой…
На проводе была Шарлотта. Она устроилась работать в театральную кассу и звонила прямо оттуда.
– Надо же мне как-то время коротать. Здесь без тебя так ску-у-учно!
Я нагнулся, чтобы почесать свежие укусы повыше лодыжки. Листок от Терка лежал, сложенный, в заднем кармане брюк. Я знал, что мне нужно оторвать от листка полоску, прежде чем показывать его своему работодателю.
– Ты меня хоть слушаешь? – спросила Шарлотта в тишину.
– Слушаю.
– Ты в порядке? У тебя такой голос…
– В полном. Просто последний бокал вина прошлым вечером оказался лишним.
Она рассмеялась:
– Париж дурно на тебя влияет.
– Наверное. Совсем чуть-чуть.
– Ну, это, быть может, и к лучшему. – Она замешкалась. – Помнишь, о чем мы говорили вечером перед твоим отъездом?
– Помню.
– Знаешь, я ведь не шутила. Я и правда готова к следующему шагу. Даже более чем готова.
Она намекала на секс. До сих пор мы только целовались, ну, еще поначалу обжимались в одежде, потом уже руки под нее запускали, но больше ни-ни.
– Ты ведь тоже этого хочешь, да? – спросила она.
– А что, есть такие, кто не хочет? – выдавил я из себя, чувствуя, как краска заливает щеки.
– Значит, когда ты вернешься… мы займемся этим, хорошо?
– Ну, если ты уверена. В смысле – я не хочу на тебя давить.
Опять смех.
– Все давление тут, похоже, исходит от меня. Знаешь, я как раз сейчас думаю о тебе. Представляю нас, как мы лежим вместе, превратившись в одно целое. И не говори, что тебя не посещают такие же мысли.
– Мне надо идти, Шарлотта. Подошли посетители… – Я обвел глазами безлюдный второй этаж.
– Уже скоро, Ронни, скоро. Помни об этом.
– Обязательно. Вечером позвоню.
Я положил трубку, посмотрел на нее долгим взглядом, затем вынул из кармана лист со списком и оторвал от него нижний край. Мой работодатель стоял внизу, за кассой.
– Выглядите вы, кстати говоря, препаршиво, – отметил он, когда я протянул ему список. – Небось, Бен напоил?
– Вы хорошо его знаете?
– Из богатой семьи. Оказался здесь, не найдя для себя места получше, – у меня похожая история. Пьет изысканные вина, покупает книги, которые хочет иметь у себя, но не обязательно читать, – сообщил он, пробегая глазами по списку. – Между прочим, он, скорее всего, отдаст их бесплатно. Наверное, ему понадобилось место для чего-нибудь в этом же роде. – Он замолчал и впился в меня глазами. – А вы сами что о нем думаете?
– В общении довольно приятен. Может, малость чудаковат… – Я подавил дрожь при воспоминании о том, как я очнулся в кровати Терка: на мне расстегнутая рубашка, рядом сидит он и промакивает мне грудь. – А он… – я запнулся, не зная как спросить, – падок до женского пола?
Мистер Уитмен оглушительно расхохотался:
– Вы бы себя со стороны послушали. Какой у нас век на дворе? – Отсмеявшись, он снова вперил в меня свой взгляд. – Женского пола, мужского, рыб, птиц да тварей полевых и лесных. А сейчас марш отсюда! Разживитесь пока завтраком, а я уж как-нибудь управлюсь с этими несметными толпами.
И он махнул рукой в сторону пустующего магазина.
На улице было тепло и шумно из-за туристов и машин. Перекинув пиджак через плечо, я направился в свое всегдашнее кафе, которое отделяли от нас всего четыре магазинные витрины. За уличным столиком сидел Бенджамин Терк. Он попивал свой café au lait и читал «Монд». К краю столика была прислонена трость с серебряным набалдашником. Он жестом пригласил меня присоединиться, я отодвинул незанятый металлический стул и присел, набросив пиджак на его спинку.
– Как вы знаете, Бархатным Пиджаком Стивенсона прозвали местные проститутки, – сообщил Терк.
Подле в ожидании заказа застыл облаченный в ливрею официант. Я попросил принести мне кофе.
– И стакан апельсинового сока, – добавил Терк.
Отвесив легкий поклон, официант удалился. Терк свернул газету и положил рядом со своей чашкой.
– Я шел проведать вас, – сказал он. – Но перед зовом кофеина устоять не смог.
– Со мной все хорошо, – заверил я.
– Полагаю, со списком вы уже ознакомились?
Я вынул из кармана клочок бумаги и положил его между нами. Терк снисходительно улыбнулся.
– Это книга Стивенсона. Так и не законченная. Издателю она в принципе понравилась, но вот содержание показалось ему слишком отвратительным.
– Речь шла о проститутке, – подтвердил Терк.
– А действие, по-моему, разворачивалось в Италии.
– Частично. – Глаза Терка блестели.
– Фанни заставила Стивенсона сжечь рукопись, – тихо проговорил я.
– Ах, эта грозная Фанни Осборн! Как вы знаете, он познакомился с ней во Франции. Во время посещения Гре. И похоже, увлекся. – Терк замолчал, поигрывая чашкой, двигая ее вокруг блюдца. – Эта книга была не единственной, которой он пожертвовал, поддавшись на ее уговоры.
– «Джекил и Хайд», – сказал я, когда принесли мой кофе и стакан сока в придачу. – Первый набросок, написанный за три дня.
– Верно.
– Хотя некоторые эксперты утверждают, что три дня – немыслимо короткий срок.
– Несмотря на все пресвитерианское трудолюбие автора. Правда, он тогда сидел на наркотиках, так ведь?
– На эрготине и, возможно, на кокаине.
– Впечатляющий коктейль для писателя с уже воспаленным воображением. Вам известно, почему он предал свою рукопись огню?
– Фанни заставила. Считала, что повесть погубит его репутацию.
– Потому что она вышла чересчур непристойной, чересчур скандальной.
Терк смотрел, как я в два долгих глотка осушаю стакан апельсинового сока, смотрел, как я наливаю горячее молоко в густой черный кофе.
– Но доподлинно этого никто не знает, – наконец сказал я. – Тот первый вариант видели лишь Стивенсон и Фанни. С «Попутчицей» та же история.
– Не совсем так.
– Ну да, еще издатель, – поправился я.
– Не совсем так, – повторил Терк почти шепотом.
– Только не говорите мне, что владеете той самой рукописью.
– Вы и в самом деле полагаете, что хоть кто-нибудь из писателей способен сжечь единственный экземпляр произведения, которое он считает стоящим?
– Разве Фанни не видела собственными глазами, как рукопись сгорела в камине?
– Она видела, как там что-то горело. Какие-то бумаги. Подозреваю, что бумаг у них было в избытке.
Поднеся чашку с кофе ко рту, я вдруг понял, что моя рука трясется. Терк подождал, пока я не сделаю первый глоток.
– В моем распоряжении находятся обе рукописи, – объявил он, отчего я поперхнулся.
Вытерев тыльной стороной ладони губы и помолчав, я признался:
– Не уверен, что поверю вам на слово.
– Почему нет?
– Потому что они стоили бы небольшое состояние. Кроме того, мир узнал бы о них. Прошел почти век, и сохранить их существование в секрете было бы невозможно.
– Нет ничего невозможного.
– Значит, вы мне их покажете?
– Это можно устроить. Вот только скажите мне, какое значение это имело бы для вашей докторской диссертации?
Я на секунду задумался:
– Надо полагать, мне, аспиранту, предложили бы место профессора. – Я даже рассмеялся, настолько это казалось невероятным. И все же почти поверил… почти.
– Насколько я понимаю, – небрежно продолжил Терк, – Стивенсон отдал обе рукописи на хранение своему хорошему другу Хенли. У нас в семье они оказались благодаря моему деду, который купил многое из того, чем владел Хенли, после его смерти, – они вроде как были друзьями. Имеются и примечания, сделанные, по-видимому, рукой Хенли. Они добавляют… впрочем, для этого вам придется прочитать их самому.
Снова эта улыбка. Мне захотелось схватить его за грудки и потрясти.
– Я не очень хороший хранитель секретов, – сообщил я.
– Может быть, пришла пора рассказать правду, – отпарировал он. – Вы – сосуд не хуже любого другого, разве нет?
Он достал из кармана мелочь и теперь пересчитывал монетки, выкладывая их на поверхность стола, чтобы расплатиться за напитки.
– Мне думается, большинство исследователей творчества Стивенсона стояли бы сейчас на коленях и слезно умоляли показать им хотя бы несколько страниц. – Он умолк и сунул руку под пиджак. – Таких, как эти.
Он протянул их мне. Листов было с полдюжины.
– Как вы понимаете, копии, не оригиналы, – добавил он.
Нелинованная бумага, исписанная от руки.
– Вступления к обеим книгам, – продолжил Терк; моя голова шла кругом, перед глазами все плыло. – Вы заметите кое-что интересное с самого…
– Эдинбург, – одними губами прошептал я.
– Место действия в обоих случаях, – подтвердил он. – Хотя несколько сцен «Попутчицы» разворачиваются во Франции, наша распутная героиня родом из вашего прекрасного города, Рональд. И поскольку считается, что в Джекиле отразились черты декана Броди и шотландского врача Джона Хантера, выбор Эдинбурга, я полагаю, объясняется легко – как выяснилось, чересчур легко для спокойствия Фанни.
Я поднял глаза на Терка, силясь понять скрытый в его словах смысл.
– В обеих работах слишком много самого Стивенсона, – снизошел он, поднимаясь на ноги.
– Вы могли стать жертвой мистификации, – выпалил я. – В том смысле, что это могут быть подделки.
Я держал страницы перед собой, сердце мое бешено билось.
– Об анализе почерка расскажу как-нибудь потом, – пообещал Терк, оправляя манжеты белесого полотняного пиджака и будто принюхиваясь к утреннему воздуху. – Полагаю, вы скоро удостоите меня посещением, хотя бы для того, чтобы забрать те коробки с книгами.
– Это просто безумие, – с трудом проговорил я, держа страницы в трясущихся руках.
– И все-таки вам захочется их прочесть. Большую часть дня меня не будет дома, но к вечеру я должен появиться.
Терк развернулся и зашагал прочь, слегка опираясь на трость. Я смотрел ему вслед. Он выглядел как человек другого времени или культуры. Было нечто особенное в его походке и одежде. Я мог представить, как он, с цилиндром на голове, идет по бульвару, постукивая каблуками, а мимо него проезжают конные экипажи. Официант, проронив «мерси», собрал мелочь и очистил стол, но я не спешил уходить – все читал и перечитывал страницы. Они мало что говорили о сюжете, но местом действия обоих произведений и впрямь был Эдинбург. Описания «обрывистого города» у Стивенсона оказались столь же хлесткими, как и всегда. Казалось, он в равной мере любил и ненавидел это место. Мне вспомнилось, что я читал о студенческих годах Стивенсона: о том, как его все время мотало между строгой упорядоченностью семейного жилища на Хериот-роу и пьяной неразберихой суматошного Старого города, иначе говоря, между мирами Генри Джекила и Эдварда Хайда.
Официант откашлялся, предупреждая меня, что мой престижный столик понадобился состоятельной американской паре. Я скатал листы в трубку и захватил их с собой в магазин. Мой работодатель уступил свое место за кассой нашему новому «приобретению», англичанке по имени Тесса: длинные каштановые волосы, круглые очки и выдающийся нос.
– Если что нужно, я наверху, – сообщил я ей.
Мой альков был полностью скрыт за занавеской. Отдернув ее, я обнаружил внутри Майка с одной из своих подруг. Обнаженные до пояса, они пили дешевое вино из одной бутылки. Извинившись на английском с французским акцентом, девушка натянула футболку.
– Ронни не против небольшой обнаженки, – сказал ей Майк, ухмыльнувшись.
Она толкнула австралийца в плечо, выхватила у него бутылку и протянула мне. Я устроился в углу кровати и сделал хороший глоток.
– Что это у тебя? – поинтересовался Майк.
– Ничего особенного, – соврал я, заталкивая бумаги в карман пиджака. Там лежало что-то еще, и я выудил его. Это оказался каннабис.
– Это то, что я думаю? – спросил Майк, осклабившись. – Ну вот, теперь вечеринка у нас будет что надо! – Он подскочил, вернулся через минуту-две со всем необходимым, сел по-турецки и принялся сворачивать косяк. – Ты темная лошадка, приятель! – сказал он мне. – Никогда бы не подумал, что ты балуешься этим.
– Значит, ты плохо знаешь меня.
Его подруга пододвинулась поближе, коснувшись своей ногой моей ноги. Теперь я мог разглядеть мягкий пушок у нее на лице. Она передала мне зажженный косячок. Мне это показалось столь же интимным, как поцелуй.
– Я пробовал и получше, – сообщил Майк, когда очередь дошла до него. – Но этот тоже неплох, n’est ce pas, cherie?
– Неплох, – эхом отозвалась подруга.
Это был не эрготин и даже не кокаин, но я почувствовал, как воображение мое разыгралось. В компании Стивенсона и его студенческих приятелей я совершал набеги на эдинбургские таверны, вращаясь там в обществе эстетов и распустившихся девиц. Я скитался по Франции, плавал на Самоа и, едва оправившись от страшной болезни, терпел лишения в Сильверадо. Я был немощен телом, но крепок духом и знал любовь женщины. Я писал «Джекила и Хайда», чтобы изгнать своих демонов, если можно так выразиться, – а менее чем через год, поборов их, позволил себе не такое опасное удовольствие в виде «Похищенного». Мной двигала прежде всего страсть к приключениям как во внешнем, так и во внутреннем мире – я не мог оставаться на месте и все дальше удалялся от того Эдинбурга, где родился и воспитывался. Даже несмотря на приближение смерти, мне нужно было полностью перекроить, обновить, исцелить себя. Мне нужно было выжить.
– Что, прости? – спросил Майк, развалившись на кровати и прислонив к стене голову.
– Я молчал.
– Ты сказал что-то про выживание.
– Нет.
Он повернулся к подруге. Та придвинулась к нему, и теперь ее босые немытые ноги покоились рядом со мной.
– Ты же слышала его, – подначил он ее.
– Выживание, – отозвалась она.
– К нему-то все и сводится, – согласился Майк, медленно кивнул и сосредоточился, чтобы не напортачить со следующим косяком.
Я обкурился, но все равно согласился подменить Тессу, пока она ходит за едой. Майк и Мариса – наконец-то она назвала свое имя – решили пойти вместе с ней. Им хватило такта спросить, не нужно ли мне чего, но я покачал головой. Я жадно попил воды из-под крана и встал за кассу. Пришли и ушли несколько посетителей. Один-два завсегдатая устроились поудобнее с книгами, которые они так и не купят. Позднее группа начинающих писателей соберется на втором этаже на еженедельную встречу. И вот она появилась снова. На этот раз – не мимолетное видение, а женщина из плоти и крови, стоящая в открытых дверях в своем неизменном платье с цветочным рисунком. Стройная фигурка, длинные светлые волосы. Она смотрела мне в глаза, но, когда я жестом пригласил ее подойти, покачала головой. Тогда я приблизился к ней сам.
– Я видел вас раньше, – начал я.
– Вы Рональд, – сказала она.
– Откуда вам известно, как меня зовут?
– Бен сказал.
– Вы знаете Бенджамина Терка?
Она медленно кивнула:
– Ему нельзя доверять. Он любит играть с людьми.
– Я встречался с ним всего дважды.
– И уже не можете выкинуть его из головы. Даже не пытайтесь это отрицать.
– Ну а вы-то кто?
– Я – Элис.
– Откуда вы знаете мистера Терка?
– Оказание услуг.
– Не уверен, что понимаю, о чем вы.
– Я иногда выполняю его поручения. Это я сняла те копии, что он отдал вам.
– Вам и о них известно?
– Вы, наверное, уже прочли их?
– Конечно.
– И хотите прочесть еще, а значит, скоро опять навестите его.
– Похоже на то.
Она подняла руку и пробежала кончиками пальцев по моей щеке, словно прикосновение к другому человеку было для нее чем-то новым и непривычным. Я слегка отстранился, но она шагнула вперед, прижалась своими губами к моим и, зажмурившись, поцеловала. Когда она снова открыла глаза, я почувствовал, что в них таится бескрайнее озеро грусти. Взор ее заволокло слезами, и она, развернувшись, выбежала на улицу. Потрясенный до глубины души, я стоял словно окаменелый и раздумывал, не броситься ли за ней вслед, но тут один из праздношатающихся решил изменить своей многолетней привычке и заплатить за книгу, которую держал в руках. Поэтому я отмахнулся от случившегося и направился обратно к кассе, где обнаружил, нисколько не удивившись, что приобретаемая книга была тем самым экземпляром «Сердца тьмы», который я взял с собой в ресторан…
Было уже почти одиннадцать, когда я оказался у дома Бенджамина Терка. На верхнем этаже горело несколько окон, но я не знал в точности, какие из них относились к его комнатам. Толкнув тяжелую дверь, я стал подниматься по лестнице. В воздухе витали ароматы, оставшиеся от съеденных ужинов, слышались разговоры – по большей части, как мне думалось, из телевизоров. За одной из дверей скреблась и поскуливала собака. Поднявшись на верхний этаж, я остановился, чтобы перевести дыхание, и в этот момент заметил записку, приколотую к двери Терка:
Еще не вернулся. Входите.
Подергал дверь. Та была не заперта. В прихожей горел верхний свет, но, как нередко бывает в Париже, освещение казалось удручающе слабым. Я крикнул, но никто не отозвался. В квартире, в нескольких ярдах от входной двери, на полу что-то лежало – следующие страницы рукописи, снова ксерокопии. Я поднял их и отнес в гостиную, где уселся в знакомое кресло. Рядом высился новый графин вина в компании двух хрустальных бокалов.
– Ну, раз такое дело… – пробормотал я про себя, наливая немного вина, и, закатав рукава рубашки, приступил к чтению.
Эти две части не были непосредственным продолжением своих предшественниц. Они были позаимствованы откуда-то из глубины книг. Однако я быстро понял, почему Терк выбрал именно их, – в обеих описывались очень похожие происшествия, злодейские нападения на женщин, торговавших своим телом. В «Попутчице» над куртизанкой, которой рассказ был обязан своим названием, надругался безымянный незнакомец, когда та спускалась по одной из крутых улочек, отходящих от эдинбургской Хай-стрит. В моем варианте «Джекила и Хайда» злоумышленника звали Эдвардом Хайдом. Но первоначально там стояло другое имя, заштрихованное чернилами так, что не поддавалось прочтению. Карандашные примечания на полях между тем указывали на то, что изначально Стивенсон назвал своего монстра Эдвином Хайтом. Поля той самой страницы были испещрены пометками и пояснениями, сделанными разными людьми – Стивенсоном, конечно же, возможно, его другом Хенли… и Фанни тоже? Не она ли вывела закругленными прописными буквами: «НЕ ХАЙТ!»?
Налив себе еще вина, я занялся расшифровкой каракулей, закорючек и исправлений. Всецело поглощенный работой, я услышал, как дверь в прихожей открывается и закрывается, как приближаются шаги, – и вот в дверном проеме нарисовался Бенджамин Терк, в накинутом на плечи пальто. Он был изысканно одет и, судя по всему, прекрасно провел вечер: на лице играл румянец, глаза горели огнем.
– Ах, мой дорогой юный друг, – сказал он, сбрасывая с плеч пальто и прислоняя трость к стопке книг.
– Надеюсь, вы не против, – отозвался я, указывая на графин.
Он грузно опустился в кресло напротив меня, рубашка на объемном торсе натянулась так, что пуговицы грозили оторваться.
– Вы все еще полагаете, что участвуете в жестоком розыгрыше? – спросил он, шумно выдыхая воздух.
– Возможно, но уже не настолько уверен.
Мои слова вызвали у него улыбку, пусть и усталую.
– Мы знаем, кто авторы пометок на полях?
– Всегдашние подозреваемые. – Он встал, чтобы налить вина. – Эдвин Хайт, – протянул он.
– Да.
– Вы, случаем, не знаете, кто он такой?
Расположившись в кресле, он изучающе разглядывал меня поверх своего бокала.
– Он – Хайд.
Но Терк медленно покачал головой:
– Друг Стивенсона, один из студентов, с которыми тот в свое время выпивал.
– Его действительно так звали? И Стивенсон собирался использовать его настоящее имя в своей книге?
Эти слова прозвучали недоверчиво, в соответствии с моим настроем.
– Знаю. – Терк пригубил бокал, смакуя вино. – Хайт снова объявился в жизни Стивенсона, посетив его в Борнсмуте, незадолго до того, как тот начал работу над повестью, которую вы сейчас держите в руках. В какой-то момент их пути разошлись, и к тому времени они уже несколько лет не общались. Сохранилась пара портретов Хайта – я их видел, но копиями поделиться не могу. Зато у меня есть вот это…
Он запустил руку в карман пиджака и вытащил оттуда лист с печатным текстом. Я забрал его и аккуратно развернул. Это оказалась первая страница газеты той эпохи, «Эдинбургских вечерних курантов», за один из февральских дней 1870 года. Заглавная статья излагала историю «молодой женщины, известной городским любителям ночной жизни», которую нашли «убитой самым чудовищным образом» в одном из переулков, примыкающих к Каугейту.
– Как и Стивенсон, – рассказывал Терк, – Эдвин Хайт был членом Университетского дискуссионного общества. Правда, любые дискуссии сопровождались там обильными возлияниями. И не забывайте: в ту пору Эдинбург был известен научными и медицинскими экспериментами, а значит, у студентов был доступ ко всевозможным препаратам, в большинстве своем непроверенным и порой смертельно опасным. Аппетитом Хайт отличался недюжинным: это касалось выпивки, наркотиков и бурных развлечений. Его несколько раз арестовывали и однажды обвинили в совершении «непристойных и распутных действий».
– Зачем вы мне это рассказываете?
– Сами знаете зачем.
– Хайд был Хайтом? А газета?..
– Думаю, и тут вы все понимаете.
– Ее убил Хайт, хотите сказать? И Стивенсон знал об этом?
– Наш дорогой Льюис, скорее всего, присутствовал при этом, Рональд. Чувство вины снедает его до тех пор, пока он не разбирается с ним, сочиняя «Попутчицу». Книгу не принимают, но слухи о ней доходят до Хайта, который спешит в Борнсмут, дабы убедиться, что его старый приятель не раскололся. Может статься, Хайт сам надавил на Стивенсона, но я подозреваю, что гораздо сподручнее было привлечь для этого Фанни. Та думает, что у нее все получилось, когда Льюис демонстрирует ей горящие страницы. Затем он переписывает историю, перенося действие из Эдинбурга в Лондон и заменяя Хайта на Хайда…
– Он был врачом?
– Что, простите?
Я поймал взгляд Терка:
– Эдвин Хайт был врачом?
Он покачал головой. Я осушил свой бокал и тут же, не задумываясь, наполнил его.
– Откуда вы все это знаете?
– Эта история передается в моей семье из поколения в поколение.
– Зачем?
– Видимо, для острастки.
– Вы – потомок Хайта, – заявил я, не сводя с него глаз.
Немного помолчав, он насмешливо фыркнул:
– Искренне надеюсь, что нет, – и поднял свой бокал.
– Я могу увидеть повесть целиком?
– Которую?
– Обе.
– В свое время.
– Почему не сейчас?
– Я не уверен, что вы готовы.
– Не понимаю.
Но он лишь покачал головой.
– Все это напоминает пытку водой, – не отступал я. – Одна страница, две страницы, три…
– Когда я сказал, что вы не готовы, я имел в виду себя: это я пока не готов их передать.
– После всех этих поколений – почему я?
Он устало пожал плечами:
– Я – последний в роду. Причина, пожалуй, довольно веская. А как насчет вас?
– Меня?
– Есть братья? Сестры?
– Единственный ребенок в семье.
– И в этом мы с вами схожи. – Он зевнул и потянулся. – Прошу прощения, но мне, кажется, пора на покой.
– Я мог бы остаться здесь и почитать.
Терк снова покачал головой:
– Может быть, завтра.
Он поднялся на ноги и жестом пригласил меня сделать то же самое. Мы прошли в коридор, хозяин подал мне пиджак, и все это время я ощущал нечто совершенно противоположное его усталости. Меня чуть не трясло от возбуждения, от потребности двигаться, потребности действовать и напрягать свои силы.
– Я повстречал вашу подругу, – сказал я ему. – Она заглядывала в магазин.
– Да?
– Элис, светлые волосы.
– Элис, – повторил он.
– Просто подумал, что надо вам сказать.
– Спасибо.
Он потянул на себя дверь, и я устремился наружу, чуть не вприпрыжку сбегая по каменным ступеням. Элис, конечно, уже ждала на том же месте на противоположной стороне улицы, в своем платье в цветочек, озябшая с виду. Я скинул пиджак и укрыл им девушку, а потом взял ее за руку и повел за собой.
– Куда мы идем? – поинтересовалась она.
– К реке. Хочется пройтись.
В этот поздний час катера с туристами уже не ходили, и нам повстречались лишь несколько молчаливых влюбленных и шумных выпивох.
– Ты живешь у него? – спросил я.
– Нет.
– А где тогда?
– Здесь недалеко.
– Может, пойдем туда?
– Нет. – Казалось, мое предложение привело ее чуть ли не в ужас.
– Значит, пойдем ко мне, у меня комнатка при магазине.
– С чего я должна куда-то с тобой идти?
– Ты меня поцеловала.
– Не стоило мне этого делать.
– А я, наоборот, рад. – Я резко остановился и повернулся к ней. – Мне бы хотелось, чтобы это случилось снова.
Элис понадобилось несколько мгновений, чтобы решиться, и тогда она снова погладила меня по лицу, на этот раз обеими руками, словно хотела удостовериться, что я и вправду создан из плоти и крови. Я наклонился, губы наши встретились, рты приоткрылись. Однако она прервала поцелуй и со смехом отстранилась от меня. Я постарался придать лицу разочарованное выражение, и ей хватило такта, чтобы изобразить легкое смущение.
– Прости, – сказала она. – Это всего лишь…
– Что?
– Ничего. – Она помотала головой, но потом оживилась и, схватив меня за руку, потянула вдоль набережной к ближайшему ярко освещенному мосту. – Можем перейти на другую сторону.
– Зачем нам это делать?
– Там поспокойнее. У тебя дурь есть?
– Только вот это. – Я показал ей остатки каннабиса. – Но у меня нет ни сигарет, ни бумаги.
– Не страшно. – Она развернула целлофан и надкусила содержимое с уголка. – Можно есть просто так. Почти съедобно.
– Почти? – Я улыбнулся и вгрызся в кубик из зернистой массы. – Подействует так же?
– Скоро узнаем. У Гарри купил?
– Ты его знаешь?
– Если ты еще не заплатил, предложи ему половину того, что он попросит.
– А если это ему не понравится?
Она оглядела меня с головы до ног:
– Ты крупнее его.
– Зато у него есть друзья.
– А ты его ножиком. – Она изобразила, как вынимает лезвие из ножен и наносит удар. – Пырни прямо в брюхо, его дружки смотают удочки. – Увидев мое лицо, она прыснула от смеха и прикрыла рот ладонью.
Я схватил ее за плечи, притянул к себе и замер, ожидая, когда она будет готова к следующему поцелую.
– Глаза на этот раз не закрывай, – прошептал я. – Хочу видеть, что там в них…
Всю следующую неделю, когда я выходил из «Шекспира и компании», Элис уже ждала меня. Своему платью она не изменила ни разу, и я в знак уважения тоже бросил переодеваться, хотя Майк и выказывал недовольство, демонстративно нюхая мое плечо и морща нос.
– Приятель, ты когда в последний раз заглядывал в душ?
Но Элис, похоже, было все равно. Мы покупали самое дешевое вино в пластмассовой бутылке и шли к реке, Лувру или Триумфальной арке, посмеиваясь над туристами, позирующими для своих глупых фоток. Однажды мы позволили себе взять пятилитровую канистру красного и распивали ее с бездомными, собиравшимися у одного из мостов, пока не началась драка и нас не спугнули жандармы. Бриться я перестал, и Элис, проводя руками по моим щекам и подбородку, называла меня своим «дикарем». В кармане лежало сложенное письмо от отца. Я его не распечатал и Шарлотте позвонить так и не удосужился. Они жили в совершенно другом мире. Я чувствовал, как меняюсь, взрослею. Как-то ночью Гарри перехватил меня у ресторана, чтобы напомнить про одолженные у него деньги, и я уложил его одним ударом, после чего мне пришлось держаться подальше от ресторана. Не то чтобы это создавало большие неудобства – Элис никогда ничего не ела, и нас вроде как все устраивало. На деньги, позаимствованные из кассы книжного магазина, я купил нам у дилера-африканца несколько граммов кокаина, который окончательно отбил остатки аппетита. И когда Майк прицепился ко мне за то, что я пропустил свою смену и ему пришлось работать за меня, я в долгу не остался – он попятился, вытянув перед собой руки, а в его глазах застыл страх перед моими сжатыми кулаками и стиснутыми зубами.
О да, я менялся.
Я еще раз зашел к Терку, но дверь квартиры оставалась запертой, на стук никто не отвечал. Элис посоветовала выбить дверь плечом, что лишь подарило мне здоровенный синяк и нанесло легкий удар по самолюбию.
– Я бы мог вскарабкаться по фасадной стене, от окна к окну, – проворчал я за очередной порцией третьесортного вина, получив в ответ мягкую улыбку и объятие.
– Его часто не бывает по несколько дней, – посочувствовала она. – Скоро вернется.
А потом она меня поцеловала.
Секса у нас еще не было, что устраивало обоих. Мы охотно ждали подходящего момента, самого волнующего. Объятия и поцелуи, держание за руки, поглаживание пальцами плеча, щеки, основания шеи. У нее, похоже, не было друзей – или же не было никого, чью компанию она бы предпочла моей, и я мог сказать про себя то же самое. Делиться тем, что было между нами, с Майком или кем-нибудь еще я не собирался. Каждую свободную минуту я старался проводить с ней.
До того дня, когда я, еще не вполне отойдя ото сна, спустился в магазин и увидел стоящую там Шарлотту. У нее с собой был рюкзак и соломенная шляпа с широкими полями, и она выглядела разгоряченной после прогулки. На лице – робкая улыбка.
– Привет, – поздоровалась она. – Мы уже начали беспокоиться.
– Да ну?
– Я звоню, но тебя никогда здесь нет. И твоя мама с папой… – Шарлотта осеклась. – Ну, так обнимешь?
Я сделал шаг вперед и взял ее за плечи, мои губы скользнули по влажным рыжим волосам.
– Черт возьми, Ронни, только погляди на себя. Когда ты в последний раз ел?
– Я в порядке.
– Вообще-то, нет. Твой друг Майк…
– Майк?
– Он вчера снял трубку.
– И велел тебе бежать сюда со всех ног? Верно, просто прикидывал, сгодишься ли ты, чтобы сделать очередную зарубку.
– Зато он не обманул: ты выглядишь больным. К доктору ходил?
– Не нужен мне доктор. Мне нужно, чтобы все оставили меня в покое.
Шарлотта на мгновение умолкла, сверкая на меня глазами. Потом отвела взгляд в сторону.
– Прекрасный теплый прием ты устроил своей девушке, – пробормотала она, делая вид, что рассматривает одну из полок.
Я провел рукой по своим спутанным волосам:
– Послушай, вчера вечером я немного выпил. И это так неожиданно – видеть тебя здесь… – Тут я оборвал себя. Я чуть было не сказал, что мне жаль, но что-то во мне этому воспротивилось. – Сколько сейчас времени?
– Почти час.
– Давай я куплю тебе что-нибудь в кафе.
Я открыл кассу и вынул несколько банкнот.
– А так можно? – спросила Шарлотта, пока я засовывал деньги себе в карман.
– Потом верну, – соврал я.
Когда мы вышли на улицу, Элис – в виде исключения – нигде не было видно, но Мариса как раз выставляла на тротуар коробки с дешевыми книжками в мягкой обложке.
– Передай Майку, что я поговорю с ним позже, – сказал я с каменным лицом.
Затем мы с Шарлоттой, пройдя несколько метров по улице, зашли в кафе и заняли место у стойки. Шарлотта сняла рюкзак.
– Думаешь задержаться здесь? – поинтересовался я.
– Я не собиралась наведаться в Париж всего на один день. С каких пор ты куришь?
Я опустил глаза на сигарету, которую скручивал в тот момент.
– Даже не знаю, – признался я.
Что было правдой: я совершенно не помнил, как покупал порцию табака «Драм» или пачку папиросной бумаги. Я знал лишь то, что Элис определенно не имела ничего против.
Выражение лица Шарлотты отлично демонстрировало ее ограниченность и верность пресвитерианским идеалам. Я мог представить, как она с чинным видом сидит в гостиной моих родителей, держит в руках чашку с блюдцем и позволяет себе «всего один малюсенький кусочек пирожного». Домашняя выпечка? Разумеется. Разговор натянутый, мещанский, безопасный. Все такое, блин, безопасное.
– О чем ты думаешь? – спросила она, пока я зажигал тонкую самокрутку.
– О том, что ты зря приехала.
Она и вправду была готова расплакаться или просто разыгрывала спектакль в надежде на сочувствие? Мне принесли эспрессо, ей – «Перье». Бармен помахал в моем направлении бутылкой красного, но я покачал головой, и он вроде бы догадался.
Pas devant les enfants…
– Я хотела повидаться с тобой, – упорствовала Шарлотта. – Это же все-таки Париж. Все говорят, какой это романтический город, а я скучала по тебе, Ронни. Подумала, вдруг здесь мы сможем…
– Что?
Она опустила глаза и понизила голос:
– Не заставляй меня произносить это вслух.
– Натрахаться до одури?
Глаза и рот ее широко раскрылись. Она бросила взгляд на бармена.
– Он не знает английского, – успокоил я Шарлотту, зная, что Франсуа, вообще-то, понимал каждое ее слово.
Он протирал бокалы у дальнего конца барной стойки. Мне вдруг ужасно захотелось чего-то алкогольного, и я заказал порцию pression. Когда заказ принесли, я осушил бокал в два глотка и кивком попросил повторить. Все это время Шарлотта не сводила с меня глаз.
– Тебе нужна помощь, – наконец произнесла она. – С тобой что-то случилось.
– Надо же, хоть в чем-то ты не ошибаешься – да, со мной кое-что случилось. Впервые за мою жизнь, и мне это только на пользу.
– Вообще-то, нет. Посмотрись в зеркало.
Так уж совпало, что вдоль всей барной стойки, под чередой дозаторов и полок с напитками, тянулось длинное узкое зеркало. Я ссутулился, чтобы поймать в нем свое отражение, и не сдержал ухмылки.
– Ну и кто этот красивый чертяка?
– Ронни…
– Меня зовут Рональд! – взревел я.
Франсуа хмыкнул и жестом попросил меня вести себя потише. Я махнул рукой в знак то ли извинения, то ли пренебрежения к его просьбе.
Шарлотта трясущейся рукой подняла свой бокал с минералкой. И я понял: ею-то она и была – шипучкой, в то время как моя жизнь стала куда более хмельной и наполненной ощущениями.
– Ты поможешь мне найти гостиницу? – спросила она, избегая моего взгляда.
– Конечно, – ответил я тихо.
– Перенесу вылет на завтра, если получится. Я собиралась остаться на несколько дней, но…
– Тебя потеряют на работе.
– Так я же уволилась. Думала, попутешествуем вместе. – Наконец она посмотрела мне в глаза. – Раньше думала, когда ты еще был самим собой.
– А сейчас я кто?
– Честно говоря, понятия не имею.
– Ну что ж, мне жаль, что тебе пришлось тащиться так далеко, чтобы это выяснить.
Я положил на стойку пятидесятифранковую купюру и потянулся за лежащим на полу рюкзаком Шарлотты.
– Не надо, – раздраженно бросила она, закидывая его на плечо. – Сама прекрасно справлюсь.
Когда мы выходили из кафе, перед моими глазами промелькнуло знакомое платье. Только подол: его владелица как раз сворачивала за угол здания. Мы пошли в противоположном направлении, углубившись в узкий лабиринт улиц позади книжного магазина. Я оглянулся, но, похоже, Элис не следовала за мной. Здесь было множество мелких гостиниц, у большинства из них дела в разгар лета шли хорошо. У нас ушло двадцать минут на то, чтобы найти свободный номер. Хозяин проводил Шарлотту наверх – показать комнату, я же сказал, что подожду на улице. Скручивая свежую сигарету, я услышал, как у меня за спиной затормозил мотороллер, и начал было оборачиваться, как кто-то соскочил с пассажирского места и ударил меня чем-то вроде отломанной ножки стула. Удар пришелся в висок, и я упал на колени. Чья-то рука пошарила у меня в карманах, вытащила банкноты, взятые из кассы, и ткнула ими мне в лицо. Отвесив мне еще и подзатыльник, Гарри забрался обратно на сиденье, взревел движок, и мотороллер скрылся с места происшествия. Прохожие останавливались поглазеть, но всего на секунду. Пока я шарил вокруг в поисках своего табака, помощи мне никто не предложил. Я поднялся на ноги и почувствовал, как мир вокруг плывет. Я понимал, что ухмыляюсь, но не знал почему. Закурив свою самокрутку, я облокотился о стену и задрал голову, чтобы посмотреть на самое синее небо, какое только можно себе представить.
Шарлотта появилась на тротуаре без рюкзака, значит комната признана приемлемой. Увидев меня, она взвизгнула и прикрыла рот рукой. Только тогда я заметил, что из раны на моем виске сочится кровь. Она расплывалась пятнами на рубашке и брюках, уже и так сомнительной чистоты, оставляла алые кляксы внизу, на мостовой.
– Что стряслось? – спросила Шарлотта.
Я вынул носовой платок и прижал его к ране, вдруг почувствовав жжение.
– На меня напали, – ответил я, продолжая ухмыляться. – Не волнуйся, я с ним еще поквитаюсь.
– Надо вызвать полицию.
– Зачем?
– Ты знаешь, кто это был?
– Я с ним за наркоту не расплатился.
Ее глаза приобрели жесткое выражение.
– Повтори. – Когда я промолчал, Шарлотта лишь медленно кивнула, будто упоминание об одной маленькой порции дури все объясняло, и крепко ухватила меня за запястье. – Давай поднимемся. Рану надо промыть.
Поупрямившись достаточно долго, чтобы успеть докурить сигарету, я наконец разрешил отвести себя по слабо освещенной винтовой лестнице к ней в комнату. Та оказалась крошечной и душной, окна были открыты, а ставни – закрыты, в тщетной попытке спасти постояльца от полуденного зноя. Рюкзак Шарлотты лежал на кровати. Она сдвинула его и усадила меня на освободившееся место – стульев в комнате не было. Затем опустилась передо мной на колени, чтобы оценить повреждения.
– Глубокая, – сказала она.
На краю постели лежало тонкое полотенце, и Шарлотта захватила его, выходя из комнаты. Из общей ванной дальше по коридору донесся шум льющейся в раковину воды. Вернувшись, Шарлотта начала промокать и вытирать рану.
– Мутит?
– Не сильнее, чем обычно.
Она улыбнулась, словно я пошутил, и проворковала:
– Ты так мужественно держишься.
– Я выносливее, чем ты думаешь.
– Уверена, так оно и есть. – Шарлотта еще раз сходила в ванную, чтобы сполоснуть полотенце, и на этот раз вытерла мне лицо не спеша, всматриваясь в мои черты. – Рональд, ты зарос грязью. Ванна тебе не помешает, честное слово.
– Спинку потрешь?
– Могла бы. – Шарлотта неотрывно смотрела мне в глаза. Я наклонился и поцеловал ее в губы. – Колючий, – сказала она после этого. – Но мне даже нравится.
И я поцеловал ее снова. Мы стояли, обнявшись. Мои руки, проникнув под влажную от пота блузку, поглаживали Шарлотту по спине. Рты наши приоткрылись, языки встретились, и она издала слабый стон. Ее пальцы коснулись моей ширинки и начали расстегивать молнию. Мои глаза оставались открытыми, хотя она закрыла свои, полностью сосредоточившись на главной цели своего приезда. Такая жадная, поглощенная собой. Я положил свои ладони поверх ее рук, сжал их. Шарлотта открыла глаза.
– Приму-ка я ванну, – сообщил я.
– Хорошая мысль, – не очень уверенно отозвалась она. – Правда, полотенце всего одно и уже мокрое.
– Справлюсь.
Я улыбнулся, подмигнул и смог наконец сбежать из душной комнаты. Ванна была старой, покрытой пятнами, но из ее крана хлынула горячая вода. Перед тем как раздеться, я запер дверь. На моем теле были синяки, происхождение которых не поддавалось объяснению. Сваленная на полу, моя одежда выглядела лохмотьями. Я опустился в наполненную ванну, с головой ушел под воду и принялся отмокать. Через пару минут Шарлотта попыталась открыть дверь.
– Я скоро, – крикнул я.
– Думала, ты хочешь, чтобы тебе потерли спинку.
– В другой раз.
Я почувствовал, что Шарлотта медлит. Но потом она все-таки отошла, дверь в ее спальню закрылась. Я раздумывал, как поступить дальше. Одеться и тихонько улизнуть? Не будет ли это трусостью? Нет, поговорю с ней лично и все объясню. Расскажу ей о Бенджамине Терке, и об Элис, и о своей вновь наладившейся жизни. Мы расстанемся друзьями, а потом я навещу Гарри и Майка, и оба узнают, что бывает с теми, кто переходит мне дорогу.
– Да, – сказал я стенам ванной, медленно кивая самому себе.
А потом закрыл глаза и снова опустился под воду.
К тому времени как я вылез из ванны, вода почти совсем остыла. Я вытерся как мог и опять натянул липнущую к телу одежду. Рана все еще кровоточила. Я прижал к ней компресс из полотенца, отпер дверь и неслышно прошел по коридору. Дверь в комнату Шарлотты была распахнута настежь. Сама Шарлотта лежала на кровати, полураздетая; шею обвивал шарф, туго врезавшийся в кожу. Глаза ее вылезли из орбит, язык вывалился, лицо сделалось почти багровым. Я знал, что она мертва, и знал, кто этому виной. Шарлотта успела выложить из своего рюкзака одно платье, почти такое же, как у Элис. Толкнув наружу ставни, я глянул вниз, во двор, и увидел знакомый всполох цвета. Элис ускользала в сторону улицы.
Я бросил на Шарлотту последний долгий взгляд, зная, что тут уже ничего не сделаешь, и побежал к лестнице, где еле протиснулся мимо поднимавшегося хозяина гостиницы. Пересек двор, бросая взгляды направо и налево. Затем, на ходу принимая решение, снова перешел на бег. Я не знал ни адреса Элис, ни даже ее фамилии. Направится ли она к Сене и бродягам, с которыми мы распивали наше вино? Или в книжный магазин, где будет дожидаться меня в моем алькове, на кишащей насекомыми кровати? А были еще и бары, и кафе, и обычные достопримечательности… Мы исходили город вдоль и поперек, делая его своим.
Но я мог думать лишь об одном месте – квартире Терка.
Снаружи Элис не было, на ступенях тоже. Я поднялся на верхний этаж и подергал дверь – заперта, как и раньше. Но на этот раз стоило ударить по ней кулаком, как изнутри послышались звуки. Бенджамин Терк отворил дверь и окинул меня взглядом с головы до ног.
– Похоже, вы наконец готовы, – произнес он со скупой улыбкой, впуская меня в квартиру.
– Вы видели Элис? – потребовал я ответа.
– Забудьте о ней. – Теперь я видел лишь его спину: он уже заковылял в гостиную. – Я все для вас разложил. – Терк указал на письменный стол. На нем лежали документы. – Я потратил силы и время, но вы ничего не поймете, не изучив их.
– Что это?
– История Эдвина Хайта. Посидите. Почитайте. А я принесу выпить.
– Я не хочу пить. – Но вдруг понял, что хочу темного-претемного вина в самом большом бокале, какой только бывает.
Терк, судя по всему, понял это и вернулся с бокалом, наполненным почти до краев. Я залпом осушил его и только потом позволил себе выдохнуть.
– Рана болит? – поинтересовался он.
Я легонько похлопал себя по голове:
– Нет.
– Тогда приступайте к чтению.
Он пододвинул стул, сел рядом и, пока я был поглощен изучением разномастных бумаг, объяснил их важность:
– Стивенсон и Хайт в бытность свою студентами тесно дружили, принадлежали к одним и тем же клубам, допоздна пили в одних и тех же сомнительных кабаках. Потом в газете появляется информация об убийстве проститутки, и их пути расходятся. Хайт исчезает из жизни Стивенсона. Убийцу так и не находят. Стивенсон сочиняет повесть о такой женщине, и жена убеждает писателя, что эта книга дурно скажется на его репутации. Но когда о повести становится известно Хайту, тот отправляется в Борнсмут. Он из богатой семьи и поэтому останавливается в лучшей гостинице города, где тщательно ведутся все записи. – Терк постучал по ксерокопии страницы из гостевой книги с подписью Хайта и указанием времени его пребывания. – Вполне очевидно, что убийство совершил Хайт, Стивенсон же либо являлся свидетелем, либо был посвящен в тайну своего друга. Золотой юноша, которого Стивенсон знал в Эдинбурге, превратился в беспутника, преследуемого кредиторами, отвергнутого своими родными и живущего за счет темных дел. – Он постучал по пачке судебных отчетов и газетных материалов. – Сводничество, незаконная торговля, скупка краденого… Да к тому же с буйным нравом. В описании одного из арестов говорится, что он впал в нечеловеческую ярость, перебрав с выпивкой. – Терк сделал паузу. – И когда Хайт покинул Борнсмут, Стивенсон сел и за три дня написал «Джекила и Хайда». Не ту версию, что известна всем нам, а ту, где действие происходит в Эдинбурге и Хайт, он же Хайд, во время нападения на проститутку убивает ее, а не затаптывает ребенка. Опять же – писателя разубеждают издавать повесть. Фанни знала, к чему это приведет: среди горожан пойдут разговоры. Они вспомнят об убитой проститутке, узнают имя Хайта, покажут пальцем сначала на него, а потом на его близкого друга, Роберта Льюиса Стивенсона. Такого никак не могло случиться – все закончилось бы тюрьмой или чем похуже. Книгу надо было уничтожить, сюжет переработать, Хайта заменить Хайдом.
– Понятно, – тихо произнес я.
Слезы текли у меня из глаз и капали на стол. Я видел Шарлотту на кровати в той самой ужасающей позе; жизнь в ней угасла навсегда. Об этом я и собрался было сказать, но Терк в этот момент выдвинул ящик и принялся доставать новые бумаги. Среди них было родословное древо и несколько рисунков – портретов одного и того же человека. На более ранних был изображен юноша не моложе двадцати, а на более поздних – неважно сохранившийся мужчина среднего возраста. Он выглядел так знакомо…
– Эдвин Хайт, – пояснил Терк. – Я был поражен сходством, когда впервые увидел вас, – некоторое время назад, сквозь витрину магазина. Спросил у Джорджа, кто вы такой, и решил, что это не случайное совпадение. Поэтому я и попросил его послать вас ко мне.
– Не понимаю.
– Ваша родословная со стороны матери, – сказал он, проводя пальцем вверх по семейному древу, начиная с моего имени. – Вы – потомок Эдвина Хайта. В ваших венах есть его кровь, а значит, на вас, к сожалению, лежит его проклятие.
– Его что?
Я тер глаза, пытаясь хоть немного проморгаться.
– Ваш демон слишком долго просидел взаперти, Рональд. Он вырвался наружу с жутким ревом!
Он говорил, а в глазах его мелькало безумие. Я вскочил на ноги:
– Вы – сумасшедший! Единственный демон здесь – это вы! Вы и ваша чертова Элис!
– Нет никакой Элис.
– Она вас знает, выполняет ваши поручения…
Но он только покачал головой:
– Есть только вы, Рональд. Вы и демон, что спал внутри вас, ожидая подходящего толчка. Париж стал таким толчком.
– Где рукописи? – спросил я, осматриваясь вокруг. – Две неизданные повести?
Он пожал плечами:
– Вы уже все увидели. Остались только отрывки.
– Вы лжете!
– Верьте во что хотите.
– Элис существует!
Терк посмеивался, снова покачивая головой. Его трость с серебряным набалдашником призывно блестела, стоя на своем месте, возле стола. Я схватил ее и поднял над головой. Вместо того чтобы померкнуть от страха, его улыбка как будто сделалась шире. Я оскалился и ударил его сбоку по голове. Терк пошатнулся, но устоял на ногах, поэтому я ударил его еще раз. Покачиваясь, он попытался скрыться от меня в длинном коридоре. Я следовал за ним на расстоянии нескольких шагов и осыпа́л его голову и спину ударами до тех пор, пока он не упал, прямо у входной двери. Он все еще был в сознании, но дышал прерывисто, а изо рта выступила кровавая пена. Еще несколько ударов – и Терк затих. Я оттащил его за ноги от двери, чтобы открыть ее и сбежать.
С улицы доносились сирены – надо полагать, полицейских машин, направляющихся в гостиницу неподалеку от этого места, где прохожие смогут описать окровавленного человека, убегающего с места преступления. Элис стояла на противоположном тротуаре, глаза ее были полны понимания. Мы обменялись улыбками. Я посмотрел по сторонам. Машин было в избытке, но я все равно начал переходить улицу, зная, что они остановятся и пропустят меня. Когда я взглянул еще раз, Элис уже исчезла. Пешеходы и водители стали бросать на меня пристальные взгляды. Я заметил свежие брызги ярко-красной крови на своей рубашке и начал срывать ее, отшвыривая клочья, пока не остался стоять, полуголый, посреди дороги. Звук сирен приближался. Я раскинул руки, поднял голову к небесам и взревел.
