Добравшись до фермы, мы обнаружили там Лизу, пребывающую в некоторой растерянности: ей не терпелось излить на меня повесть о великом бедствии, в каковой фигурировали бисквит со взбитыми сливками и черно-белый кот Томми.

– Пусть только еще подойдет к молочной, я ему шею сверну, – объявила Лиза с непривычной для нее свирепостью.

– Нельзя забывать, что он ест за восьмерых, – заметила я кротко.

– Чушь, – отрезала Лиза. – С тех пор как он окотился, прошло уже несколько дней. А, поняла. Ну даже если он и кормит семерых котят – и скажу вам, что если только отыщу их, так утоплю весь выводок, – это еще не оправдание, чтобы слизать сливки с бисквита, который я приготовила для праздничного ужина.

– Минуточку, – перебил Дональд. – Кажется, я сегодня плохо соображаю. Так кто закусил бисквитом?

– Этот мерзавец Томми.

– Черно-белый кот? Тот самый толстяк, которого я… который заглядывал давеча к чаю?

Дональд любил кошек и легко находил общий язык с любой из них, даже с тощей полудикой пестрой киской, что, словно привидение, ютилась под курятником.

– Он самый. И не такой уж и толстяк, теперь, когда окотился, хотя, слопав половину бисквита и пинту сливок…

– Да все в порядке, – беспомощно проговорила я, глядя на выражение лица Дональда. – Природа еще не отменила своих законов – пока, во всяком случае. Все мы заблуждались насчет Томми – все, кроме этой апельсиновой бестии из Уэст-лоджа; по крайней мере, полагаю, что без него не обошлось, поскольку теперь, когда с Томми маска сброшена, он – единственный кот на много миль окрест. Ох, боже ты мой, и я сбиваюсь! И фигура бедняги Томми – вовсе не следствие невоздержанности, во всяком случае не в том смысле, что мы думали, – всему виной котята. Семь штук.

– Аннабель видела их на сеновале, но рассказала мне только на следующее утро, а к тому времени злодей перетащил их в другое место и кормит их украдкой, так что проследить за ним никак не удается!

Лиза с грохотом водрузила корзинку на кухонный стол.

– Неужели вы утопите их всех? Всех?

Дональд говорил нарочито-равнодушным тоном человека, который скорее падет под градом стрел, нежели позволит уличить себя в мягкосердечии к бессловесной твари.

– Еще как утоплю, а заодно и Томми, если он еще раз влезет в молочную.

– За сутки личное местоимение не сменишь, – оправдываясь, объяснила я Дональду. – Боюсь, Томми никогда не превратится в Томасину. Так и останется Томми до конца дней своих.

– И конец этот не за горами, – заметила Лиза, – хотя даже у меня не хватит духу истребить бестию и оставить злосчастных котят умирать голодной смертью. Но если я отыщу их до того, как малыши подрастут, – в воду, и вся недолга. А мистер Ситон, кажется, говорил, что едет в Уэст-лодж? Аннабель, будьте ангелом, съездите вместе с ним в сады за клубникой! Я туда уже звонила, и Джонни Рудд сказал, что оставит нам ягод. Они, верно, уже собраны, так что, пожалуйста, возвращайтесь поскорее: нам еще перебирать.

Должно быть, что-то отразилось на моем лице, потому что впервые за много дней Лиза опомнилась. Наверное, она позабыла, что в садах я еще не была.

В глазах Лизы что-то вспыхнуло, мгновение она размышляла про себя, а затем обернулась к Дональду, но тот заговорил раньше. Он тоже наверняка что-то заметил – он куда наблюдательнее, нежели кажется со стороны, подумала я про себя. Но, разумеется, колебания мои он отнес на счет чисто физических причин.

– Аннабель устала. Послушайте, мне ничего не стоит заехать за ягодами. Это по дороге к Лоджу, верно?

– Да все в порядке, Дональд, но все равно спасибо, – отозвалась я. – Я вовсе не устала, а если вы собираетесь повидаться с мистером Форрестом в Лодже, время пролетит быстро, оглянуться не успеете, да и торопиться вам ни к чему. Я поеду с вами, если можно, и вернусь с клубникой коротким путем, и мы сразу сядем перебирать ягоды. Я не прочь повидаться с Джонни Руддом. Он ведь еще в саду?

Последний вопрос я адресовала Лизе.

– Да. – Лиза не сводила с меня глаз. – Вы по возвращении с ним еще не встречались? Он поседел, но внешне почти не изменился. Да в этот час там никого другого и не будет, Джонни сказал, что подождет по возможности. А двое мальчишек уходят в пять. Но если в саду окажется мистер Форрест…

– Кстати, я вам не рассказывала? – перебила я. – Я виделась с ним на днях.

– В самом деле? – Вопрос прозвучал едва ли не резко. – Вы говорили?

– Совсем недолго. Не помню о чем, но мне показалось, он сильно переменился. – Я подхватила корзинку. – Мигом обернусь, – пообещала я.

Старый, обнесенный стеной огород Форрест-холла находился за конюшнями, в четверти мили от Уэст-лоджа, где жил теперь Адам Форрест. Туда вела дорога – от ворот фермы, через лесопосадки выше Уайтскара, и еще около мили – через болота в центре полуострова. Дорога заканчивалась у самого Уэст-лоджа, с ней сливалась неровная тропинка, резко уводящая от Уайтскара вверх.

Даже здесь, в Уэст-лодже, сохранился отблеск былого великолепия Форрестов. Вход на конный двор – теперь его использовали под небольшую ферму – представлял собой массивную сводчатую арку, украшенную щитами с изображением тех же геральдических зверюг, что красовались в самых неправдоподобных позах на воротных столбах Форрест-холла. Над аркой возвышалась старинная башня с часами, увенчанная позолоченным флюгером. По другую сторону дороги деревья сомкнулись стеной, а позади поблескивала река. Изрытая колеями дорога поросла сорной травой, по краям густо кустились полевые цветы, но мощенный булыжником двор, что просматривался сквозь арку, сиял чистотой, точно обкатанная галька на морском побережье. Чуть дальше, за кустами ракитника и медными буками в лучах солнца поблескивали трубы Уэст-лоджа. Над одной курился дымок. Фокус жизни в Форрест-парке несомненно сместился.

За конюшнями высилась двенадцатифутовая садовая стена. В стену были вделаны кованые железные ворота.

– Здесь?

– Да.

Дональд остановил машину, и я вышла.

– Не тревожьтесь обо мне. Тут совсем близко напрямик через поля. Там и пройду.

– Если вы уверены…

– Абсолютно уверена. Спасибо, что подбросили. Увидимся за ужином.

Машина тронулась с места. Я толкнула ворота.

Последний участок дороги терялся среди деревьев. Я вошла в ворота, прошла между двумя массивными тисами и, шагнув в ослепительный солнечный свет, заморгала и сощурилась.

Но не только яркое сияние послужило причиной моего замешательства. Здесь контраст с залитыми лунным светом руинами Форреста ощущался отчетливо и пугающе. В этом саду, огражденном четырьмя стенами царства тепла, солнечного света и благоухания, на первый взгляд все сохранилось так, как в восемнадцатом веке, в пору расцвета усадьбы.

Вдоль одной стены протянулась оранжерея; под стеклом я различала груши, и абрикосы, и виноград – дань веку более процветающему, – по-прежнему тщательно подрезанные и формованные. Под ними непритязательные помидорные кусты и рассаду хризантем, и яркие пятна тут и там – это зацветали предназначенные на продажу гортензии и бегонии. Вдоль остальных трех стен росли шпалерные плодовые деревья. Ветви, прильнувшие к теплому песчанику, были густо усыпаны крохотными зелеными, блестящими плодами.

К центру сада вела широкая дерновая тропа, аккуратно подстриженная и укатанная и с обеих сторон обрамленная цветочными бордюрами, что топорщились, расплескивались, переливались всеми мыслимыми красками английского июня: люпины и дельфиниум, пионы и маки, ирисы и кентерберийские колокольчики. Впереди это буйство ограждали бледно-лиловые гирлянды котовника, а сзади поддерживала высокая, грубо сработанная решетка, где раскинули фонтаны ярких цветов плетистые розы. В конце тропы, так сказать, в фокусе перспективы я различила резервуар заброшенного каменного фонтана: две бронзовые цапли и по сей день стерегли то, что некогда было водоемом. Земля вокруг была вымощена каменными плитами, а между плитами пробились куртинки лаванды, розмарина, тмина и шалфея в тщательно спланированной неразберихе, столь же древней, как и сам сад. Итак, в неприкосновенности сохранились старинный уголок лекарственных трав и одна-единственная цветочная аллея, подумала я. Все остальное являлось воплощением порядка и полезности: горох и бобы, репа и картофель и аккуратные группы ягодных кустов. Об ушедшей славе напоминало, помимо прочего, разве что высокое сооружение в одном из углов сада – голубятня; ее обветшалые стены оплели буйно разросшиеся клематисы и жимолость. Черепичная крыша мягко просела к брусьям – так парусина принимает форму поддерживающих снастей. В солнечных лучах черепица отливала бронзой; изначальную дымчатую синеву оттенили и смягчили кольца того прелестного лишайника, что янтарными кругами, под стать листьям озерных лилий, обволакивает старинные и прекрасные творения. Двери голубятни обрушились; проемы зияли пустыми глазницами. На моих глазах оттуда выпорхнули скворчата.

Но повсюду вокруг царил порядок. Ни сорняка, ни травинки. Я подумала: если Адам Форрест и Джонни Рудд огородничают сами, с помощью лишь двоих мальчишек, так зря я осыпала его колкостями, что он не знает, что такое труд. Сущая, должно быть, каторга – вести этакое хозяйство.

Поначалу я никого поблизости не увидела и быстро прошла по дерновой тропке к оранжереям, поглядывая сквозь увитые розами решетки направо и налево. Затем я заметила, что в малиннике у стены кто-то работает, нагнувшись спиной ко мне. Одет он был в выгоревшие коричневые плисовые штаны и голубую рубашку; рядом, на столбе, висела коричневая куртка. Темные волосы тронула седина.

Незнакомец сосредоточенно закреплял на прутьях сетку от птиц и приближения моего не услышал.

Я остановилась рядом с ним.

– Джонни?

Он выпрямился, обернулся.

– Боюсь, что… – начал он и умолк на полуслове.

– Вы?

В голосе моем поневоле прозвучало недоверие. Передо мной несомненно стоял тот самый Адам Форрест, с которым я повстречалась и разговаривала несколько дней назад, но сейчас, в ярком свете послеполуденного солнца, я увидела, как сильно он отличается от образа, сохранившегося в моей памяти. То, что я разглядела во время последней, похожей на сон встречи, походило на ряд кинокадров из фильма, отснятого много лет назад, когда мой собеседник был на десять, нет, на пятнадцать лет моложе. Ощущение нереальности ночи наложилось и на него – я запомнила четкие черты лица, юношескую гладкость кожи в лунном сиянии, темные волосы и глаза, такие выразительные в полумраке. При луне он казался довольно высоким, недурно сложенным и двигался легко и непринужденно – подобная уверенность свидетельствует либо о силе, либо о врожденном здоровье. Теперь же, при свете дня, стоило Адаму распрямиться – словно кинопленка стремительно прокрутилась вперед и актер при помощи искусного грима напомнил о ходе времени. В волосах, некогда очень темных, проглянула седина – не аристократично посеребрив виски, но неопрятно осыпав всю голову, точно осевшая пыль. Точеные черты лица измениться не могли, но добавились морщины, при луне мною не замеченные, и похудел он куда больше, чем допускало сложение. В тот раз на нем был традиционный костюм, и я не обратила внимания ни на покрой, ни на качество; но сейчас солнце высветило затрапезную небрежность, которая (учитывая, что Адам словно бы не замечал ее), вероятно, стала элементом повседневной жизни. Некая часть сознания подсказывала мне, что для грязной работы рядиться неразумно, но другая часть, о существовании которой я не подозревала прежде, сопоставила потрепанную одежду с морщинами на лице и сединой и содрогнулась от жалости. А ведь никакого права на жалость я не имела, да Адам в ней и не нуждался. А еще на нем были перчатки. Я вспомнила, как насмехалась над его руками, и пожалела о сказанном.

Адам улыбнулся мне, щурясь от яркого солнца. В уголках серо-голубых глаз затаились складочки. Он заговорил – непринужденно, точно между нами не ощущалось ни малейшей скованности:

– Привет. Ищете Джонни Рудда? Боюсь, он уже ушел.

– Я приехала за клубникой. Кот поохотился на бисквит, а сегодня день рождения дедушки, так что Лиза послала вам сигнал SOS, и Джонни пообещал отложить для нее немного ягод.

– Тогда они наверняка в упаковочном сарае. Пойдемте посмотрим.

Мы вместе зашагали по тропе. Я видела, что спутник не сводит с меня глаз: разумеется, ему тоже любопытно было посмотреть, что нового явит взору дневной свет.

– Вы уже видели поклонника Жюли? Дональда Ситона?

– Нет. А что?

– Он приехал вместе со мной, хотел поговорить с вами, но решил, что на сегодня вы работу закончили, и отправился прямиком в Лодж.

– Да? Вы не в курсе, что ему нужно?

– Знаю, но пусть Дональд лучше сам расскажет. – Адам быстро вскинул глаза, и я улыбнулась краем губ. – Да не тревожьтесь, ничего личного. Вы по-прежнему в полной безопасности.

Мы уже дошли до двери в стене за оранжереями, что вела в рабочие помещения: в котельную, горшечное отделение, холодные парники. Он остановился, взявшись за ручку двери, и обернулся. А я вдруг заметила, что в глазах его затаилась усталость, словно от хронического недосыпа.

– В безопасности? Я?

– А то кто же! Если вы не укрыватель преступницы, то прямо и не знаю, как вас назвать. За паспортом вы так и не приехали. В Уайтскар не нагрянули и поймать меня на лжи и уличить перед дедушкой не пытались, а ведь вы, надо думать, уверены, что это проще простого. Вы ровным счетом ничего не предприняли. Почему?

– Сам не знаю. Честное слово, не знаю. – Он заколебался, словно собирался что-то добавить. Но вместо того отвернулся и отворил мне дверь. – Вот сюда; нет, не закрывайте, – возможно, Ситон придет меня искать. А Жюли с ним?

– Нет. Она уехала в Ньюкасл с Биллом Фенвиком.

Адам вскинул глаза:

– И вас это беспокоит. Почему?

– Потому что Кону это придется не по душе, – твердо объявила я. – А Кон… человек импульсивный.

– Что за нелепость! – проговорил он с теми же интонациями, что и прежде, но чуть менее убежденно.

– Любая ситуация, граничащая с насилием, по сути своей нелепа, до тех пор, пока вдруг не выйдет из-под контроля, и тогда – бамс! – и ты в гуще событий, которые, казалось бы, случаются только в воскресной прессе.

– А как же насчет этого… Ситона, так, кажется?

– Это совсем другое дело. Дональд увезет Жюли из Уайтскара, они поселятся в Лондоне и шесть месяцев в году будут проводить в палатке на каких-нибудь раскопках. Как сами можете себе представить, Кон только порадуется. Причем чем дальше, тем лучше: Узбекистан, например, или пустыня Лоп, если, конечно, римляне и туда забредали. Я лично понятия не имею.

– А сама Жюли хочет уехать?

– Спит и видит, – весело заверила я. – Не волнуйтесь, я, почитай что, все устроила. Я же сказала, что пригляжу за Жюли. – Я поймала взгляд собеседника и рассмеялась. – Да в чем дело?

– Это… сплошное безумие, и сам я безумен не меньше. Вот что значит поступать по велению инстинкта, а не разума. Наверное, для женщин это в порядке вещей, но я-то к такому не привык, и мне это не по душе. И ведь никаких свидетельств тому, что здравый рассудок еще при мне. Посудите сами: я не знаю, кто вы; не знаю, что вы затеяли; я готов поклясться, что затеяли вы недоброе, – но в силу неведомых причин я склонен предоставить вам свободу действий.

– Я же объяснила вам, кто я такая и что здесь делаю.

– Да, объяснили. Вы были со мной честны – в этом, по крайней мере. И поставили меня в такое положение, что я, похоже, вынужден смотреть сквозь пальцы на ваши затеи, хотя черт меня дери, если соглашусь на большее. Должно быть, дело в том, что я очень ценю старого мистера Уинслоу и, как ни странно, готов довериться вам в отношении Жюли, а только они двое и имеют значение. Признаюсь прямо, до вашего приезда я гадал, как оно там сложится в Уайтскаре после смерти мистера Уинслоу. Вы говорите, что «заботитесь» о ее интересах. Ну так что ж, до тех пор, пока с Жюли ничего плохого не случится, мне все равно, чем закончится ваша распря с Коннором. Если вы все-таки сумеете выгадать свой «скромный доход», я роптать не буду.

– Вам не о чем тревожиться, вы и впрямь можете доверить мне Жюли.

Адам вздохнул:

– Странно, но я вам верю, и уже за одно это меня следует засадить за решетку как сообщника, прямиком вслед за вами. А вот и упаковочная. Заходите, посмотрим, где ваша клубника.

Сарай оказался просторным и прохладным; к изначально присущему ему запаху герани и влажного торфа примешивался пьянящий аромат от поддона, битком набитого душистым горошком. Здесь, как и в саду, царил безупречный порядок: на полках выстроились ряды цветочных горшков и ящиков, расположенных по размерам; стопки отпечатанных этикеток (возможно, в алфавитном порядке); мотки рафии, причем, судя по виду, волокно вовеки не дерзнуло бы запутаться или порваться; и на крючке у окна – две-три пары чистых хлопчатобумажных перчаток.

Адам Форрест пересек помещение и снял одну из них. Я следила за ним почти благоговейно. На скамейке слева от окна стояли две круглые корзины с клубникой.

– Как вы думаете, хватит? – спросил он.

– Пожалуй.

– На грядке у голубятни наверняка поспело еще. Если у вас есть время, я соберу.

– Да не беспокойтесь. Нам наверняка хватит, а я обещала вернуться поскорее. Ужин в половине восьмого, а ягоды еще надо перебирать. Кстати, я и корзинку захватила. Можно ссыпать ягоды все вместе, так что тара останется вам.

– Так выйдет дешевле, – серьезно согласился Адам.

Минуту я недоуменно смотрела на него, в силу какой-то нелепой причины смутившись куда сильнее, нежели в любой другой период наших скоропалительно развивающихся отношений; Лиза ни словом не обмолвилась про деньги, а я не взяла с собой кошелька, и до сих пор мысль о деньгах мне и в голову не приходила.

– Боюсь… боюсь, что не смогу заплатить прямо сейчас, – пролепетала я.

– Я запишу на счет, – невозмутимо произнес Адам, извлекая записную книжку и делая пометку в столбце тщательно расчерченной страницы под рубрикой «Уинслоу».

Он поймал мой взгляд, усмехнулся, и внезапно, в полутьме сарая, годы отступили: передо мной снова стоял влюбленный подлунных свиданий, актер того, давнего фильма. Я затаила дыхание.

– На Уайтскар заведена отдельная графа. У тамошних обитателей, похоже, нет времени самим выращивать овощи… К саду, насколько я понимаю, вообще никто не подступался… – Адам захлопнул книгу и аккуратно вернул ее на место. – С тех пор, как вы уехали. Осторожно! Вы просыпете ягоды! Что я такого сказал, чтобы так вздрагивать?

– Сами отлично знаете. Вы нарочно. Вы… вы действуете мне на нервы.

– Взаимно, – сказал Адам; по крайней мере, так я расслышала, но пробормотал он это себе под нос, и разобрать слова не представлялось возможным, тем более что он быстро обернулся к двери и вслух добавил: – Полагаю, это и есть мистер Ситон?

– Ой… привет, Дональд. Да, мистер Форрест еще здесь. Мистер Ситон, Адам…

Мужчины обменялись приветствиями.

– Добыли клубники? – полюбопытствовал Дональд.

– Добыла. Обед спасен. Я сказала мистеру Форресту, что вы хотите с ним повидаться, но о причине ни словечком не помянула.

– Ну и не стоило скрытничать. – Дональд обернулся к Адаму. – Не знаю, сэр, рассказывала ли вам Аннабель о том, что я археолог, состою в штате Королевского комитета по охране исторических памятников. В настоящее время я возглавляю работы в Западном Вудберне.

– Я слышал, что там ведутся раскопки, – отозвался Адам. – А в чем заключается ваша задача?

– Комитет задался целью зафиксировать и описать все существующие римские постройки, с картами, фотографиями и все такое прочее – словом, сделать общий обзор, со временем – по всей стране. Работы ведутся на базе графств; я вхожу в группу Нортумберленда. С данным конкретным памятником мы пока что недалеко продвинулись; под моим началом работают студенты из Дарема и Лондона; сейчас мы разбили пробный раскоп…

Я уже ссыпала ягоды в корзинку, но задержалась немножко: мне было интересно послушать, чем Дональд закончит. Очень коротко археолог изложил Адаму суть работ, а затем, по замечательному обыкновению шотландцев экономя слова и время, перешел к делу насущному.

Когда он упомянул про «римские камни» в карьере, видно было, что Адам заинтересовался.

– И вы полагаете, что если каменоломня и впрямь изначально основана римлянами, тогда, возможно, в окрестностях найдутся римские постройки?

– Достаточно близко, я бы сказал, – подтвердил Дональд. – Сам камень ничем не примечателен, камень из здешней каменоломни, я имею в виду. Будь это, скажем, мрамор, добывать его имело бы смысл, даже если бы везти приходилось на большие расстояния, но это самый что ни на есть обыкновенный местный песчаник. Если римляне и впрямь начали разработку карьера, то только из соображений удобства. Иными словами, строили что-то поблизости.

– Понятно, – кивнул Адам. – Прав ли я, полагая, что в окрестностях никаких памятников не обнаружено? Во всяком случае, читать о них мне не доводилось, а я ведь всегда интересовался историей здешнего края.

– Вы абсолютно правы. Ближе лагеря в Четырех Законах ничего такого нет, а поскольку расположен лагерь на Дир-стрит, строительный материал наверняка добывался где-то по дороге, а не доставлялся отсюда, из глубинки. Вот мне и пришло в голову, что раз здесь, на полуострове, устроили каменоломню, когда точно такой же камень залегает вдоль всего хребта над рекой… и там он, кстати, куда доступнее… мне пришло в голову полюбопытствовать: раз строительство велось, так не на самом ли полуострове?

– Где-нибудь в Форрест-парке?

– Ну да. Я хотел спросить вашего разрешения поискать в окрестностях, если можно.

– Чувствуйте себя как дома. Боюсь, что земли лесничества вне моей юрисдикции, но луга и приусадебные угодья – в полном вашем распоряжении. Бродите где хотите. Но что именно вы намерены искать? Ведь если что и было, так теперь наверняка погребено под несколькими футами земли и леса?

– О да. Я как раз гадал, не наведете ли вы меня на мысль. Вы не припоминаете ничего такого вроде карьера, что-то похожее на заросшую яму или искусственную насыпь… ну, знаете, что-нибудь в этом роде?

– Так сразу в голову не приходит, но я подумаю. Единственный котлован на моей памяти – это старый ледник рядом с Форрест-лоджем. Это действительно глубокая яма под деревьями, но вряд ли… постойте-ка!

Адам умолк на полуслове, свел брови в напряженной попытке припомнить. Я наблюдала за ним с легким волнением, Дональд – спокойно и безмятежно. Вне всякого сомнения, он куда лучше меня знал, что «открытия» если и приходят точно гром среди ясного неба, то крайне редко.

– Ледник, – повторил Адам. – Я упомянул про ледник – и что-то сработало. Минуточку… не уверен, но где-то, когда-то, в далеком детстве, сдается мне… что-то такое я видел в Форресте. Камень… готов поклясться, что римский. – Он подумал еще минуту, затем покачал головой. – Нет, ушло. Может, именно их я и видел? Плиты в каменоломне?

– Вряд ли, разве что лето выдалось очень сухое; да вы бы их и не заметили, если только они не лежали еще ближе к поверхности, чем сейчас. Верно, Аннабель?

– Вне всякого сомнения. Да в любом случае никто, кроме эксперта, и не заподозрит, что это римские плиты. Мне они показались самыми что ни на есть обыкновенными, а ребенок вообще не обратил бы внимания.

– Справедливо. Не вспомните ли еще чего-нибудь, сэр? Почему вы решили, что камень этот римского происхождения? При чем тут ледник? Кстати, что такое ледник?

– Что-то вроде примитивного холодильника. Их обычно строили где-нибудь в угодьях больших усадеб, в восемнадцатом веке, – пояснил Адам. – Огромные прямоугольные ямы; как правило, их выкапывали в глубине леса, где прохладно. Венчала такую яму изогнутая крыша, свес ее приходился вровень с землей, а с одной стороны делалась дверь, прямо над ямой. Зимой на озере вырубали глыбы льда – за домом есть небольшая заводь – и хранили их под землей, переложив соломой, чтобы впоследствии использовать летом. Ледник Форрестов стоит в лесу рядом со старым охотничьим домиком.

– Тогда вы там и могли видеть камень, верно? Строители более позднего времени обычно с превеликой охотой использовали римские камни. Плиты качественные, правильной формы, недурно обтесанные… Если в старом карьере оставалось несколько таких плит выше уровня воды, местный строитель восемнадцатого века вполне мог извлечь их и…

– Погреба! – воскликнул Адам. – Вот оно! Не ледник, нет; туда нас не пускали: считалось, что место это опасное, и там всегда висел замок. В погреба нам тоже лазать не разрешалось, но погреба – иное дело; захочешь – так проберешься. – Он усмехнулся. – Я знал, что есть в этом воспоминании привкус тайны и отсвет свечей; кстати, вот почему мы о находке никому и словом не обмолвились. Совсем из памяти изгладилось – вот только сейчас пришло в голову. Да, я вполне уверен: дело было в погребах Форреста. Ничего больше не помню; вот только то, что на миг нас изрядно заинтриговала резьба по камню, как это у детей водится. Плита была перевернута, и разобрать, что там написано, оказалось непросто, даже если бы мы могли…

– Написано?

Из уст Дональда это слово прозвучало непривычно резко.

Адам изумленно вскинул глаза:

– Ну да. Вы же сами сказали, что на камнях видна резьба! Там были буквы, как мне помнится, и еще изображение какого-то зверя…

– Я говорил про зарубки, а не резьбу, – поправил Дональд. – Если память вас не подводит, похоже на то, что вам посчастливилось обнаружить надпись. Я-то видел всего лишь следы механической обработки, следы долота. Вот такие…

Археолог порылся во внутреннем кармане и извлек толстую пачку бумаг. Там обнаружились (помимо бумажника, дюжины-другой писем и водительских прав) военно-топографическая карта и брошюрка, подозрительно похожая (хотя с какой бы стати?) на таблицу логарифмов. Дональд рассеянно оглядел эту кипу, выбрал старый конверт, на котором я отчетливо разглядела марку двухлетней давности, а остальное засунул в карман.

Адам вручил ему карандаш.

– Спасибо. Так вот, видел я что-то в этом роде, – проговорил Дональд, рисуя на обтрепанном конверте на изумление экономно и точно.

Он вручил рисунок Адаму, тот внимательно изучил изображение.

– Понятно. Нет, эта штука ничего мне не говорит. Мне бы и в голову не пришло, что передо мной римская плита – даже сейчас, а уж тем паче десять лет назад. Что ж, вывод напрашивается сам собой: надо пойти и посмотреть, верно? Любопытно, просто дух захватывает! Если окажется, что надпись эта оставлена, скажем, Девятым легионом, означает ли это, что былое величие Форрестов возродится, точно феникс из пепла?

– Ну, – отозвался Дональд осторожно, – есть шанс, что по телевизору покажут… Дом превратился в развалины, верно? А погреба досягаемы?

– Думаю, спуститься можно. Излишне говорить, что осторожность не помешает: я не уверен, в каком они состоянии. Но вы, безусловно, вольны побывать где угодно. Дайте-ка я начерчу вам план…

Адам взял с ближайшей полки листок бумаги – что-то вроде бланка – и разложил его на скамейке. Дональд вернул карандаш. Я шагнула ближе – посмотреть. Адам провел несколько линий, затем с приглушенным возгласом досады стянул хлопчатобумажные перчатки, бросил их на скамью и снова взялся за карандаш.

– Не могу в них писать. Вы не возражаете?

– С какой стати?

И вдруг я увидела. Руки его были страшнейшим образом обезображены, должно быть вследствие ожогов. Белая, мертвая на вид кожа отливала зеркальным блеском, точно полиэтилен, и тут и там ее стягивали складками багровые шрамы; форма этих рук, равно как и фигура и черты лица, некогда отличалась безупречностью линий, но увечья обезобразили и их, превратили в нечто жуткое, кошмарное. Такое лучше прятать от посторонних глаз; так Адам и поступал до сих пор. Вот что еще, оказывается, скрыло романтическое лунное зарево!

Должно быть, задохнувшись от неожиданности, я не сдержала легкого восклицания. Карандаш в руке Адама дрогнул, владелец Форрест-парка взглянул на меня.

Наверное, большинство людей так и смотрят – потрясенно, с болезненным отвращением, а потом быстро отворачиваются, ничего не сказав, переводя разговор на другое, притворяясь, что ничего не заметили…

– Ох, Адам, твои руки, твои бедные руки… Что с ними случилось? – воскликнула я.

– Я их сжег.

Пожар в Форресте. Его жена. «К тому времени пламя охватило постель. Ему удалось стянуть с нее одеяло и отнести ее вниз».

Адам протянул обезображенную руку к перчаткам. Не сводя глаз с моего лица, он мягко проговорил:

– Лучше надену-ка я их. Прости, я забыл, что тебе ничего не известно. В первый раз всегда испытываешь что-то вроде шока.

– Я… не важно. Не надо… ради меня… Мне… мне пора идти.

Я слепо потянулась к корзинке. Горячие, неуемные слезы обжигали мне щеки. Я напрочь позабыла о Дональде, пока не услышала его: «Вот, возьмите», – и корзинку всунули мне в руки.

– Мне давно пора, – пролепетала я. – До свидания.

И, не взглянув на обоих, опустив голову к самой корзинке, развернулась и почти выбежала из упаковочного сарая.

Я отчетливо ощущала, что позади меня воцарилась тишина и Адам, резко выпрямившись, по-прежнему держа в руках карандаш, смотрит мне вслед.