Глава 8
Любимая, в саду твоем,
Где прежде я с тобой гулял,
Теперь, под ветром и дождем,
Цветок прекраснейший увял.
Баллада «Беспокойная могила»
Ужин с Лизой и дедушкой оказался не таким страшным испытанием, как я боялась. Старик пребывал в превосходном настроении, и, несмотря на то что он проявлял излишнюю склонность пускаться в воспоминания, а Лиза то и дело бросала на нас с ним озабоченные взгляды из-под опущенных век, все прошло гладко – насколько я могла судить, без единой задоринки. Кон так и не появился. Темнело поздно, и он, чтобы не упустить хорошую погоду, подолгу задерживался на сенокосе.
Почти сразу после ужина дедушка удалился в кабинет писать письма, а я помогла Лизе помыть посуду. Миссис Бейтс ушла в пять, девушку, помогавшую в кухне и молочной, отпустили после вечерней дойки. Мы с Лизой работали молча. Я устала и вымоталась, а она, должно быть, поняла, что мне не хочется разговаривать, и больше не предпринимала никаких попыток навязать мне tête-à-tête или задержать меня, когда в начале десятого я распрощалась с ней на ночь.
Поднявшись в спальню, я села у открытого окна. Аромат роз стал к вечеру невыносимо сладок, а мысли мои, как белки в колесе, все крутились и крутились вокруг сегодняшних событий.
Свет быстро слабел. Розоватые закатные облака потемнели, повеяло холодом. Под полосой облаков небо еще оставалось ясным и тихим, на несколько секунд приняв бледно-зеленоватый оттенок, хрупкий, как выдутое стекло. Сумерки опускались на землю мягко, точно птица на гнездо. Позже должна была появиться луна.
Стояла полная тишь. С покатой крыши донеслось царапанье и шелест маленьких лапок, а потом бархатистое воркование – это голуби устраивались на ночлег. Из сада долетал запах сирени. Мимо моей щеки пропорхнул мотылек, летучая мышь ножом прорезала сонное небо. В густой траве заброшенного сада притаился, поводя хвостом, черно-белый кот. Вот он прыгнул, и раздался чей-то писк.
Я нетерпеливо махнула по щеке тыльной стороной руки и потянулась за сигаретами. Снизу отчетливо донесся в вечерней тишине скрип открывающейся двери. Быстрые шаги пересекли двор и затихли на мягком дерне тропинки. Кон заехал на поздний ужин и снова уходил.
Быстро поднявшись, я сдернула с крючка возле двери легкий плащ, засунула сигареты в карман и спустилась вниз.
На кухне Лиза убирала за Коном посуду.
– Пойду прогуляюсь, – торопливо сказала я. – Мне… мне захотелось самой тут оглядеться.
Она без малейшего любопытства кивнула, и я вышла в сгущающиеся сумерки.
Кона я догнала на тропке, что вела на прибрежные луга. В руках он нес моток проволоки, молоток и плоскогубцы. Услышав за спиной поспешные шаги, он остановился и повернулся подождать. Однако при виде моего лица приветственная улыбка вмиг исчезла с его губ.
– Кон, – запыхавшись, выдохнула я, – мне надо с тобой поговорить.
– Да. – Голос его звучал настороженно. – Что такое? Какие-то осложнения?
– Нет… по крайней мере, не такие, как ты думаешь. Но мне нужно тебе кое-что сказать. Нам… нам необходимо поговорить прямо сейчас, сегодня же.
Я находилась уже в двух шагах от него. Лицо Кона, еще различимое сквозь сумерки, застыло в холодной, чуть ли не враждебной гримасе, заранее ополчившись на все, что бы ни последовало. Вот так-то, думала я, вот она, цена его сотрудничества: все чудесно, пока ты с ним заодно, но стоит ему лишь заподозрить, что ты отклонился от цели…
– Ну? – спросил он.
Я собиралась начать по порядку, тихо и рассудительно изложить хорошо продуманные доводы, но почему-то этот отрывистый, даже угрожающий вопрос вдребезги разбил все мои замыслы. Типично по-женски забыв и причины, и следствия, я начала прямиком с конца.
– Так не пойдет. Пойми, ну как ты не понимаешь. Так не пойдет.
Кон замер.
– Что ты имеешь в виду?
– Что слышал! Я должна остановиться. Мы просто с ума сошли, что вообще все это затеяли!
Стоило мне начать, как меня будто прорвало и я больше не могла сдерживаться. Похоже, сегодняшний день дался мне тяжелее, чем я готова была признаться даже сама себе. Кон упорно отмалчивался, и от этого я говорила все сбивчивее и бессвязнее.
– Мы… нам… придется придумать какой-нибудь другой способ… как-нибудь объясним дедушке… мы ведь сумеем что-нибудь выдумать! Ты и сам наверняка понимаешь, мне теперь нет никакого смысла оставаться. Ну пойми же! Даже если бы я могла продолжать…
Кон сдавленно ахнул.
– Даже если бы ты могла продолжать? Хочешь сказать, он тебя раскусил?
– Нет! Нет-нет!
Заметив, что перешла почти на крик, я со всхлипом затихла. Мы стояли у тех же ворот, что и днем. Шагнув к ним, я положила руки на перекладину и крепко вцепилась в нее, словно так было легче успокоиться. Голос у меня дрожал.
– Кон… Послушай, мне очень жаль…
– У тебя истерика.
Он не скрывал своего раздражения.
Поскольку это, без сомнения, была чистая правда, я промолчала. Кон швырнул инструменты и проволоку под изгородь и подошел ко мне. Такого неприятного тона я от него еще не слышала.
– Угрызения совести, моя радость? Не поздно ли? Тебе не кажется?
Лучшего лекарства от моих расходившихся нервов и придумать было нельзя – и дело заключалось не столько в самих словах, сколько в этом тоне.
Я резко вскинула голову:
– Не кажется!
– В самом деле? Тогда подумай получше, моя прелесть.
Я во все глаза уставилась на него.
– Уж не пытаешься ли ты угрожать мне, Коннор Уинслоу? А если да, то чем?
Уже почти совсем стемнело, а Кон тем более еще и стоял спиной к последним лучам света, повернувшись ко мне и привалившись плечом к воротам. Поза его казалась абсолютно непринужденной. Я скорее почувствовала, чем заметила на себе его взгляд – внимательный, бдительный и неприязненный. Однако заговорил Кон легко и дружески:
– Угрожаю тебе? Да ни за что на свете, любовь моя. Но мы, знаешь ли, партнеры и работаем вместе. Я не позволю тебе забыть нашу… сделку… так быстро. До сих пор у тебя все получалось просто великолепно, гораздо лучше, чем я смел хотя бы надеяться… и дальше все пойдет точно так же, лапочка, до тех пор, пока я… и ты, разумеется… не получим того, что хотим. Ну что, честно?
– Еще как.
За чащей быстро всходила луна. Первое слабое мерцание посеребрило реку. Небо в просветах темного занавеса листвы и ветвей приняло оттенок вороненой стали. Кобылка, щипавшая траву в тридцати футах отсюда, подняла голову и уставилась на нас, прядая ушами. В тени живой изгороди и деревьев она слабо поблескивала, точно статуэтка из бледно-серебристого металла, гладкого и холодного. Жеребенок стоял рядом и тоже глядел на нас.
Напрягая зрение, я с любопытством посмотрела на Кона.
– Интересно…
– Да?
– Интересно, как далеко ты зайдешь, чтобы получить то, что хочешь?
– Порой мне и самому интересно. – Судя по голосу, Кона это развлекало. – Возможно, ты удивишься, кузиночка, на что вдруг оказываешься способен, когда у тебя в жизни нет ни черта, кроме того, что ты можешь сделать – или взять – своими собственными руками. Да и потом, что тут плохого? Когда знаешь, что можешь… – Он умолк, и мне показалось, будто по лицу его скользнула улыбка. – Что ж, вот оно как, дорогая моя девочка. Я не собираюсь снова срываться с насиженного места… я остаюсь – честными средствами, если удастся, но, Богом клянусь, если придется, то и грязными!
– Понятно. Что ж, теперь мы знаем, чего друг от друга ждать, правда? – Я вытащила пачку сигарет. – Закуришь?
– Спасибо. А не слишком ли ты много куришь, а?
– Пожалуй.
– Я знал, что тебе хватит ума не ударяться в панику первый же раз, как тебе что-то не понравится. Так в чем, собственно, проблема? У меня есть спички. Вот.
В мгновенной вспышке я отчетливо разглядела своего ненадежного союзника. Вопреки беззаботному тону и щедро расточаемым ободрениям, лицо его не выражало ни единого следа приязни или хотя бы просто человеческого участия. Это было лицо человека, всецело сосредоточенного на одной-единственной задаче, щекотливой и даже опасной, требующей абсолютного внимания. Это я. Меня надо было вернуть обратно в строй.
Спичка погасла. Кон заговорил, и я решила, что все это мне лишь померещилось – так мягко звучал его голос.
– Давай ты расскажешь мне в точности, что тебя так выбило из колеи. Ведь что-то произошло, правда? Что именно? Лошади? Когда я пришел, вид у тебя был – краше в гроб кладут.
– Правда?
– Знаешь, если не хочешь, можешь к этому форрестовскому жеребенку и близко не подходить.
– Знаю. Тут все в порядке, дело совсем в другом. – Я снова оперлась о ворота рядом с Коном и глубоко затянулась. – Прости, что начала задом наперед и напугала тебя. Надеюсь, могу не объяснять, что вовсе не собиралась подводить тебя на полдороге… У меня выдался жуткий день, и я позволила себе распуститься – вот и все. Лучше начну с начала и постараюсь все объяснить еще раз, как разумное человеческое существо, а не бестолковая женщина.
– Это ты сказала, радость моя, а не я. Выкладывай. Я весь внимание.
– Впрочем, я и вправду хотела поговорить с тобой о том, чтобы пересмотреть наши планы. Нет, Кон, погоди, дело в том, что положение существенно изменилось.
– Изменилось? Как это? С каких пор?
– С тех пор, как я вечером поговорила с дедушкой.
– Я… так и думал, что там что-то произошло. – Кон со свистом выпустил воздух. – Говорю же, ты выглядела – краше в гроб кладут. Я-то решил, всему виной глупая кобыла.
– Нет.
– Ну и?
– Дело в том, Кон, что все это, очень может быть, затеяно зря. Вот что меня больше всего потрясло. Я думаю… мне кажется, он собирается в любом случае оставить Уайтскар тебе.
– Что?
– То, что он сказал.
– Он так сказал?
– Почти. Готова поклясться, что он имел в виду именно это. Ты не знал, что его адвокат, кажется, Исаак – верно? – приезжает сюда в пятницу.
– Нет, не знал, – ошеломленно выдавил Кон, чуть не утратив дар речи.
– Так вот, он приезжает. Жюли будет здесь в среду, а мистер Исаак в пятницу. Дедушка не сказал ничего определенного, но намекал изо всех сил. У меня сложилось впечатление, будто он хочет устроить в свой день рождения этакий семейный сбор, а поскольку он просил перед этим приехать адвоката, то самая логичная догадка – что это по поводу завещания. Он сказал: «Я хочу все уладить».
Кон резко пошевелился, ворота заскрипели.
– Да, но это всего-навсего догадка! А как насчет Уайтскара? Что дядя Мэтью сказал на самом деле?
– Не так уж и много, но, Кон, все правильно. Я не стала бы тебе об этом рассказывать, не будь так уверена. Готова ручаться, именно это он и задумал. О нет, он не то чтобы открыто сознался, во всяком случае – не прямым текстом, даже со мной. Но для себя он выразился довольно определенно.
– И как же?
– Для начала он напомнил мне, что Уайтскар всегда предназначался Аннабель. «Он должен был перейти твоему отцу, а потом тебе».
– Должен был? – резко переспросил Кон.
– Да. А потом принялся на все лады превозносить тебя. Ты был для него сыном, без тебя ему не обойтись – и так далее. Потом он спросил, правильно ли было бы позволить мне как ни в чем не бывало вернуться домой и получить Уайтскар через твою голову. Да, через твою голову. «По-твоему, это честно? Чтоб меня повесили, если мне это кажется честным!» Этими самыми словами он и сказал.
– Боже мой, только бы ты оказалась права! – выдохнул Кон. – А Жюли? О ней он что-нибудь говорил?
– Да толком – ничего. Даже не сказал точно, что намерен двадцать второго нам все сообщить, а когда я попыталась поймать его на слове – спросила напрямик, не собирается ли он переписать завещание в твою пользу, – просто уклонился от ответа. Ну я и не стала на него давить, ты же сам знаешь, какой он. Похоже, ему нравится томить всех вокруг неизвестностью, правда?
– Еще как нравится, черт бы его побрал!
В этих словах пылала такая неожиданная и концентрированная злоба, что я остановилась, не донеся сигарету до рта. Мне вдруг с потрясающей остротой вспомнилось, как мил был Кон со стариком сегодня днем. А что самое странное – и то и другое было равно искренним.
– Кон, – тихо произнесла я, – разве ты не понимаешь, он просто стар. Мне кажется, все оттого, что он очень переживает, чувствует, что уже не тот, что прежде. Он ведь всегда… то есть, насколько я понимаю, он всегда был человеком властным, а теперь у него только и власти что деньги да имущество. Вот почему он скрытничает и, наверное, даже не понимает, как это нечестно по отношению к молодежи… к тебе. Он просто думает – и вполне справедливо, – что это его собственность и он, если захочет, может ее хоть по ветру пустить. Но теперь он принял решение. Наверняка принял, а иначе зачем бы ему посылать за мистером Исааком?
Сигарета Кона тлела, забытая у него между пальцами. Он не шевелился, и у меня складывалось такое впечатление, будто до него доходит только самая суть того, что я говорю.
Он сказал с болью в голосе, как будто переосмысление ситуации требовало огромного физического усилия:
– Если он принял решение, то это случилось за то время, что ты здесь… или, скорее, за время после того, как он узнал о твоем возвращении. После того как Лиза рассказала ему, он куда-то звонил. Я помню, Лиза мне говорила. Должно быть, назначал встречу Исааку. – Он поднял голову. – Боже мой, но ты, наверное, поняла все ровно наоборот! Зачем бы ему было посылать за ним теперь, кроме как для того, чтобы вычеркнуть меня и вписать тебя?
– Этого он не сделает. Не сомневайся. Говорю же, он меня все время спрашивал, да еще как сердито, честно ли с моей стороны вернуться домой через восемь лет и уповать, что все останется по-прежнему. Так и сказал, почти этими самыми словами. Да-да, прямо спросил, неужели я считаю, будто он позволит мне заявиться домой и увести Уайтскар прямо у тебя из-под носа после всей работы, что ты в него вложил.
– Правда? – Долгий выдох, а потом Кон рассмеялся резким торжествующим смехом. – А ты что ответила?
– Я решила, лучше всего согласиться. Признаться, то-то у него был удивленный вид!
– Еще бы ему не удивиться! Аннабель ни за что в жизни не рассталась бы хоть с единым пенни в мою пользу и, что важнее, и дедушке не позволила бы.
– Ну, – пожала плечами я, – могла же она набраться ума-разума за восемь-то лет? Понять, что в жизни на самом деле важно, а что нет.
– Ты называешь это умом-разумом? Отказаться от своих прав даже без боя?
– Прав? У Аннабель? А как насчет мистера Уинслоу? У него разве не столько же права оставить свою собственность, кому захочет?
– Нет.
– Ты так думаешь? Ладно, не стану скрещивать с тобой копья из-за Аннабель. Ты ведь и сам выдвигаешь свои притязания, и из-за них я с тобой спорить тоже не стану. Как бы то ни было, очень похоже, ты своего добьешься.
– Ты что-то знаешь? – медленно произнес Кон. – Ты гораздо умнее, чем когда-либо была Аннабель.
– Боже праведный, почему? Потому что уговаривала дедушку отдать тебе собственность этой бедной девушки?
– Нет. Потому что и в самом деле хочешь, чтобы я получил наследство. И стараешься не только ради твоей «доли». Я ведь вижу.
– Не верь глазам своим. Я чертовски корыстна, – весело заявила я.
Он пропустил это мимо ушей.
– Ты сказала, «за восемь лет она могла набраться ума-разума и понять, что на самом деле важно в жизни». А что, собственно, ты имела в виду?
Я знала, что Кон не видит моего лица, но все равно отвернулась.
– Я женщина, – коротко произнесла я. – Вот тебе и весь ответ.
Воцарилась тишина. Слышно было, как лошадь мерно пощипывает траву совсем близко от нас. За краем пастбища поблескивала река. Что-то, чуть серебрясь и лучась, проплыло через луг, бесформенное и бесшумное, точно призрак. Жеребенок, решивший присоединиться к матери.
Едва я успела осознать, как именно должен был Кон интерпретировать последнюю мою фразу, как он снова заговорил, милосердно проигнорировав ее и резко возвращаясь к более насущной теме:
– А про Жюли действительно больше ничего?
– Ничего. – Я бросила сигарету на землю и затоптала. – Что ж, вот и все. Думаю, это правда. Помимо всего прочего, он велел мне ни за что не рассказывать тебе об этом.
Снова этот проблеск усмешки.
– Вот как?
– И не относись к этому так, – ядовито отозвалась я, – будто ждешь, что я автоматически буду выдавать его тебе. Я рассказала об этом только потому, что хотела просить тебя пересмотреть наши… наши планы.
Кон пропустил и эти мои слова мимо ушей. Похоже, он и впрямь обладал сильнейшей способностью обращать внимание лишь на то, что ему хочется слышать.
– Все равно не пойму, – размышлял он вслух, – правда это или нет. Вот уж действительно ирония судьбы, чем обернулся наш маленький заговор, тебе не кажется? Я нахожу тебя, с огромным трудом и немалым риском водворяю в Уайтскар, отдаю свое будущее во власть твоей беспокойной женской совести… и все напрасно. Старик уже и так оставил все мне. – Сигарета его, мерцая, полетела в мокрую траву. – Смешно, сработало ровно наоборот. Я имею в виду, глупо было оставлять тебя в завещании все эти годы лишь для того, чтобы вычеркнуть, когда ты и в самом деле появишься. Я… я просто не врубаюсь. Хотелось бы мне понять.
– А по-моему, я понимаю. Мне кажется – как бы получше сказать? – все эти годы он в глубине души лелеял тайную мечту, вопреки даже внутреннему голосу, твердившему ему горькую правду. Вы все уверяли, что Аннабель мертва, и мистер Уинслоу, при его-то характере да еще зная, как пылко ты мечтаешь получить Уайтскар, просто не мог не заупрямиться. Из чистого духа противоречия цеплялся за свои мечты и надежды, хотя сердцем-то, наверное, сознавал, что не прав… И пожалуй, еще отчасти для того, чтобы сохранить власть над тобой. Да, думаю, именно так все и было… – Я помолчала. – Ну вот, а теперь я возвращаюсь, и он вдруг понимает, что все время был прав. Но также, заметь, вынужден задуматься, чем же оборачивается его мечта на самом деле. Он всю дорогу заявлял, что если Аннабель вернется, ферма достанется ей. И вот Аннабель вернулась, наглядно продемонстрировав, что и в грош не ставит Уайтскар, раз уж бросила его на целых восемь лет. Ты же, с другой стороны, доказал, что как нельзя лучше годишься в наследники. Теперь ему приходится принимать окончательное решение, и причем быстро, вот он и надумал все-таки сделать то, что по-хорошему ему следовало сделать давным-давно.
– Возможно, ты и права. Это достаточно нелогично, чтобы оказаться правдой.
– Более того, – добавила я. – Я уверена и еще кое в чем.
– В чем же?
– Мне кажется, ты с самого начала числился запасным наследником. Возможно, на пару с Жюли, возможно, один. Думаю, в глубине души мистер Уинслоу верил, что Аннабель мертва. Он достаточно упрям, чтобы по-прежнему писать ее главной наследницей, но – я в том не сомневаюсь – считал, что унаследуешь все именно ты. А мое появление выбило его из колеи. Он понял, что должен решать быстро, и решил.
– Возможно, ты и права. Боже мой, возможно, ты и права.
– Не понимаю, почему бы нет.
– Если бы мы только знали наверняка, как обстоит дело с Жюли.
– Да, Жюли – темная лошадка. Я тебе говорила, что он послал за ней, ты слышал? Сам позвал ее сюда, как Лиза и думала. Послал ей письмо. Ты в курсе?
– Нет. – В голосе Кона появилась новая нотка. – Вот видишь? Ты вернулась двенадцать часов назад, верно? И законны твои притязания или нет, а старик уже рассказал тебе больше, чем мне за двенадцать месяцев.
– Кон, пожалуйста, не терзайся ты так, – невольно выпалила я, не подумав, что говорю.
Неожиданно Кон рассмеялся:
– Ну ладно, радость моя. – Голос у него стал веселее. – Будем ждать, наблюдать и молиться, чтобы ты оказалась права. И есть в этом ирония судьбы или нет, а я все равно заявляю, что ты – моя счастливая звезда!
– Не уверена. Если бы я не приезжала, твое счастье никуда не делось бы. Ты бы и сам забрал все, что хотел, так же как брал все остальное – по собственному же твоему выражению, своими руками. – Я полуобернулась к нему. Горло у меня невольно сжалось. – Кон… но ты ведь так и не выслушал, зачем я пришла.
– Что еще? О господи, ты так волновалась, а теперь понимаешь, что напрасно. Дело в этом? Или начинаешь беспокоиться, что если я все и сам получу, то не выполню своей части сделки? Не тревожься, лапочка. Можешь не бояться, выполню. Ты все равно получишь свою долю. – Я различила в его голосе улыбку. – Я тебе не доверяю, радость моя, ты можешь здорово навредить мне.
– Да нет, ни о чем подобном я не беспокоюсь. И вредить тебе не собираюсь. Я просто хочу уехать. Я ведь тебе уже говорила, правда?
– Уехать?
– Да. Выйти из дела. Уехать и все, как можно скорей.
– Ты… ты сошла с ума! – еле выговорил он.
– Ничуть. Очевидно же, я больше ни за чем не нужна, так что…
– Но…
– Нет, Кон, выслушай меня, пожалуйста! Возможно, ты и вправду мог бы добиться цели и без моего приезда, а возможно, с другой стороны, именно мой приезд заставил дедушку принять решение. Теперь нам уже никогда не узнать. Словом, игра все-таки стоила свеч. Но теперь она ни к чему. Мы оба это понимаем. И поскольку я здесь больше не нужна, то действительно хотела бы уехать. Нет, пожалуйста, не сердись. Ты же знаешь, я бы ни за что не подвела тебя, если бы еще требовалась здесь, но это не так. Я… я хочу уехать. Не проси меня ничего объяснять, я не могу, ты только поднимешь меня на смех за… щепетильность или угрызения совести, а я этого не вынесу, во всяком случае сейчас. Ты не мог бы просто принять это как факт?..
– Не собираюсь я ничего принимать! – Мы вновь вернулись на исходную позицию, к неприкрытой враждебности. – Если тебя мучит совесть, так ради бога, и думать забудь! Ты ведь сама секунду назад признавала, что вовсе никого и не ограбила, тебе не придется даже передавать мне ту часть Уайтскара, что унаследует Аннабель. Ты приехала сюда с открытыми глазами, и если в первый вечер устраиваешь такую истерику, то могу только сказать, что все прошло куда лучше, чем ты заслужила! – Он помолчал и добавил более ласково: – Ну успокойся же, ради всего святого. Ты не причиняешь никому никакого вреда, а старик просто вне себя от радости, что ты здесь.
– Знаю, но…
– И как теперь ты возьмешь и уедешь? Скажи на милость. Как ты думаешь, что скажут люди – не говоря уж о мистере Уинслоу? Какой, собственно говоря, тут можно выдумать убедительный предлог?
– Проще простого. Приду вечером к дедушке и скажу, что приезжала лишь затем, чтобы с ним повидаться, но, по зрелом размышлении, поняла, как глупо с моей стороны было приезжать… в смысле, из-за тебя. В конце-то концов, не может же он думать, будто мне оказалось легко общаться с тобой, правда? Это он поймет – возможно, даже подумает, я обиделась из-за его решения завещать Уайтскар тебе.
Я подождала несколько секунд, но Кон молчал. Я снова отвернулась к воротам и обеими руками вцепилась в перекладину.
– Кон, так будет лучше, правда-правда. Все получится. Удача на нашей стороне, и сегодня это стало совершенно очевидно. Мы придумаем, что сказать дедушке, а завтра я уеду. Могу до среды остановиться в Ньюкасле – будет подозрительно выглядеть, если я не останусь встретиться с Жюли, – и могу еще приехать на дедушкин день рождения. А потом отправлюсь в Лондон. Я ведь всегда успею вернуться, если… если он заболеет или еще что-нибудь. – Снова не совладав с дрожью в голосе, я замолчала и перевела дух, но горло у меня сжалось, и вздох прозвучал больше похожим на всхлип. – Ты… я ведь тебе больше не нужна, Кон. Разве не понимаешь, что, если я уеду, из этого не выйдет ничего, кроме хорошего? Если я уеду прямо сейчас, то для дедушки это будет добивающий удар, правда? Он никогда мне ничего не оставит, даже денег. Ты получишь все, ты и Жюли.
Кон стремительно шагнул ко мне во тьме. Ладонь его тяжело накрыла мою руку и прижала к перекладине.
– Прекрати! – прикрикнул он. – У тебя истерика! Ты что, думать разучилась? Какая муха тебя сегодня укусила? Ты прекрасно знаешь, что все это вздор. Как по-твоему, что он спросит, если ты сейчас возьмешь и уедешь. Тогда, Боже, помоги нам обоим, и Лизе тоже.
– Не понимаю, как ему удастся выяснить…
– И еще одно. Ты не можешь привести никакого убедительного предлога для отъезда. Ты бы сама это поняла, если бы вела себя как разумное человеческое существо, а не истерическая девчонка.
– Я же сказала…
– Ох, не дури. – Он не скрывал злости и раздражения. – Когда ты вернулась сюда – я имею в виду Аннабель, – ты должна была понимать, что придется общаться со мной. И если ты за двадцать четыре часа вдруг приходишь к выводу, что не в силах больше меня выносить, то что остается думать мистеру Уинслоу? Он не дурак. Логичнее всего будет предположить, что я навязывался тебе, предпринял очередной заход, вздумал ворошить прошлое и расстроил тебя – да что угодно. И на этот раз, вполне возможно, ему не захочется меня прощать. Ну уж нет.
– Ой. Да, да, понимаю. Ну ладно, придумаем что-нибудь еще…
– Говорю же тебе, нет, никаких выдумок! Во-первых, мы еще так точно и не знаем насчет условий его завещания, не знаем даже, будет ли новое завещание вообще. И коли на то пошло, пусть ты права и завтра он вычеркнет тебя, но, думаешь, я этого хочу?
Я недоуменно уставилась в темноту рядом с собой.
– Что ты имеешь в виду?
– Моя милая, раздавленная угрызениями совести дурочка, неужели ты полагаешь, будто мне хочется, чтобы он разделил капитал на две доли, а не на три? Если ты останешься, я получу не только свою долю, но и твою. Если уйдешь – в лучшем случае половину, как и Жюли… Я говорю о деньгах. Чтобы вести ферму, нужны деньги. Все очень просто. – Рука его шевельнулась, крепче прижимая мою руку к перекладине. – Так что, дорогая, ты остаешься. Продолжишь играть роль раскаявшейся блудной дщери. И будешь играть ее по крайней мере до тех пор, пока не получишь законной доли денежек Аннабель. Ясно?
– Нет.
– Милая моя девочка, мне нарисовать это в виде детских комиксов? Я объяснил все как можно доходчивей. Да и в любом случае совершенно не важно, понимаешь ты или нет. Ты сделаешь, как я сказал.
– Нет.
Тишина.
– Я не имела в виду, что не понимаю, – дрожащим голосом выговорила я. – Я просто не хочу.
На миг мне показалось, будто молчание Кона прорвется вспышкой бешенства. Я физически чувствовала, как из руки его в мою руку переливается злость. Затем напряжение изменилось. Он устремил на меня пристальный взор, точно пытаясь сквозь мрак прочесть мои мысли.
– Ты пока еще не сообщила мне причину всего этого переполоха, – медленно промолвил он. – Давай сделаем это теперь… Итак? Что-то напугало тебя, и здорово напугало, верно? Нет, не лошади… что-то важное… И я дорого бы дал, чтобы знать, что именно…
Голос его полностью переменился. Гнев пропал, и на смену ему пришло что-то вроде любопытства, даже больше – расчет.
Глупо было испытывать внезапный приступ ужаса теперь, если уж и гнев его меня не устрашил, – но мне стало страшно.
– Да ничего меня не напугало, – торопливо возразила я. – Просто… Говорю же, у меня был ужасный день… прости, я… ох, не задавай мне больше вопросов, ну пожалуйста! Я так много сделала для тебя сегодня. Пойди же и ты мне навстречу. Я знаю, вдвоем мы что-нибудь придумаем, если только ты поможешь мне…
В первый раз я по собственной воле коснулась Кона – накрыла свободной рукой его ладонь, прижимавшую мою к перекладине.
Внезапно из-за верхушек деревьев на гладь молочного неба неторопливо выплыла луна, и тени деревьев протянулись к нам, твердые и синие, точно сталь, по омытой серебром траве.
Я ясно видела склоненное надо мной лицо Кона. Выражение его глаз оставалось сокрыто – лунный свет, искрясь, отражался от их круглой сверкающей поверхности, оставляя позади себя лишь тьму. Я снова резко осознала это его пугающее умение сосредоточиться на одной цели. Блестящие непроницаемые глаза пристально наблюдали за мной.
– Ты действительно этого хочешь? – наконец спросил Кон почти ласково. – Действительно хочешь все бросить и уехать?
– Да.
– Хорошо, радость моя. Будь по-твоему.
Наверное, я подпрыгнула. Кон улыбнулся.
– Ты хочешь сказать, что поможешь мне? – недоверчиво переспросила я. – Позволишь уйти – все бросить, а сам останешься только ждать и наблюдать… по-честному?
– Если ты этого хочешь. – Он помолчал и мягко добавил: – Вот прямо сейчас пойдем и расскажем твоему дедушке, что ты вовсе не Аннабель. Скажем ему, что ты Мэри Грей из Монреаля, предприимчивая самозванка, которой захотелось обрести в Старом Свете теплое местечко и обеспеченный годовой доход. Скажем ему, что мы втроем – Лиза, я и ты, – все, кому он верит, устроили против него заговор и весь день напролет потешались над ним. Не знаю, что там произошло между вами сегодня у него в комнате, но, сдается, он может принять случившееся довольно близко к сердцу, как по-твоему? Да, я почти уверен. И когда в конце этого долгого счастливого дня мы уверим его, что Аннабель, насколько мы знаем, мертвее мертвого уже пять лет… Понимаешь?
Лошади придвинулись ближе, пощипывая высокую траву. Сквозь свисающие ветви искрилась в набирающем силу лунном свете река. С другого берега тяжеловесно поднялась на крыло и полетела над водой цапля.
– Да. Понимаю, – наконец ответила я.
– Так я и думал.
– Не следовало мне вообще приезжать сюда.
– Но ты уже здесь. Заметь, с открытыми глазами, милая.
– Это убьет его, непременно убьет, да? Любая сцена… Я имею в виду, если мы теперь все ему скажем?
– Почти наверняка. Любой шок, любое внезапное эмоциональное потрясение, гнев или страх… Да, думаю, можно не сомневаться, это его убьет. А мы ведь не хотим, чтобы он умер… пока, правда?
– Кон!
Он засмеялся:
– Не волнуйся, милая, это не план действия. Я предложил это лишь для того, чтобы заставить тебя взглянуть на реальность.
– Ты хочешь сказать, чтобы запугать меня?
– Если угодно. Когда я чего-нибудь очень сильно хочу, знаешь ли, я это получаю. И не размениваюсь по мелочам.
– Знаю! – не думая, выпалила я. – Или считаешь, я не догадалась, что ты пытался убить Аннабель?
Длинная, бездыханная пауза. Наконец Кон выпрямился.
– Ну-ну. Сложила два и два – и получила пять? Что ж, продолжай пребывать в этой уверенности – легче будет держать тебя в узде… Итак, решено. Продолжаем действовать по плану, и ты, любовь моя, будешь вести себя, как тебе сказано. Так?
– Полагаю, что да.
Рука его все еще накрывала мою руку. Вторая приподняла мой подбородок навстречу лунному свету. Кон по-прежнему улыбался. Он походил на внезапно ставшее явью воплощение заветных грез любой школьницы.
Я отвернулась.
– Не надо таить на меня зла, солнышко. Я наговорил тебе кучу неприятных вещей, но… ты не хуже меня знаешь, что поставлено на карту, а иного выхода я не вижу. Не то чтобы я боялся, что ты вдруг подведешь меня в трудную минуту… Что-нибудь подобное должно было случиться, я ждал этого. Нервный срыв, ничего серьезного. Все это очень утомительно, и тебе более чем досталось для одного дня, верно? Так что просто забудем все, что только что произошло, хорошо? Утром ты будешь чувствовать себя чудесно. – Он погладил меня по щеке и негромко рассмеялся. – Видишь, как я был прав, выбрав порядочную девушку? Твоя совестливость дает мне небольшое преимущество в этом нашем взаимном шантаже, правда?
– Хорошо. У тебя нет совести, а у меня есть. Твое преимущество. А теперь пусти меня. Я устала.
– Одну минуту. Как ты думаешь, этот шантаж не приведет к еще одному поцелую?
– Нет. Я же сказала тебе сегодня…
– Пожалуйста.
– Кон, хватит с меня мелодрамы на один день. Не собираюсь доставлять тебе удовольствие, беспомощно вырываясь из твоих объятий или прочей ерундой. А теперь пусти меня и будем считать эту сцену законченной.
Он не пустил. Притянул меня ближе к себе и произнес голосом, тщательно рассчитанным на то, чтобы любая женщина в его руках превратилась в воск:
– Ну зачем нам тратить время на ссоры? Разве ты еще не поняла, что я схожу по тебе с ума? Схожу с ума.
– Насколько могу судить, – сухо откликнулась я, – у тебя весьма своеобразный способ доказывать это.
Рука его сжалась. Ага, подумала я с удовольствием, это подпортит тебе праздник. Но моя колкость не сумела окончательно выбить Кона из колеи. Он ухитрился выдавить смешок, мигом превративший эти слова в маленькую шутку, понятную только нам двоим, и притянул меня еще ближе. Голос его сладко забормотал у меня над левым ухом:
– В лунном свете твои волосы похожи на расплавленное серебро. Ей-богу, я просто…
– Кон, не надо! – Ну чем, кроме жестокости, могло объясняться это поведение? Я добавила с легким отчаянием: – Кон, я устала…
А потом пришло спасение – точно так же, как сам Кон спас меня днем. Серая кобылка, незаметно подбиравшаяся все ближе и ближе к воротам, вдруг подняла точеную голову и просунулась между нами, шумно вздыхая и продолжая жевать. Зеленая пена, пузырясь, поползла по груди белой рубашки Кона.
Он выругался и отпустил меня.
Кобылка прижалась ко мне головой. Пытаясь не смеяться, я погладила ее по лбу, другой рукой ласково обхватив дружескую морду и отворачивая ее от Кона.
– Не сердись, – слабо выговорила я. – Она… наверное, она приревновала.
Не отвечая, он шагнул прочь и нагнулся за инструментами и мотком проволоки.
– Пожалуйста, не сердись, Кон, – быстро произнесла я. – Прости, сегодня вечером я вела себя как дура – нервы, только и всего.
Он выпрямился и повернулся. Вид у него был вовсе не сердитый. С бесстрастным лицом он оглядел меня и кобылу.
– Похоже на то. Но явно виной тому не лошади.
– Ну конечно, – согласилась я, отталкивая лошадиную морду и отходя от ворот. – Я же тебе говорила, помнишь? А она и вправду ужасно славная, да?
Кон стоял, не спуская с меня глаз. Через несколько секунд он процедил сквозь зубы:
– Ну, пока ты не забываешься.
– О да, – устало сказала я. – Я не забываюсь.
С этими словами я повернулась прочь и оставила его стоять на дорожке с проволокой в руках.
Казалось, по тропе в Форрест-холл уже сто лет никто не ходил.
Не то чтобы я сознательно решила отправиться туда, просто очень уж хотелось уйти от Кона и оттянуть встречу с Лизой. Вскоре я обнаружила, что, сама толком не зная зачем, быстро шагаю над берегом реки по тропинке, которая вела от дома к Холлу.
Ноги тонули в густом мху, заглушавшем шаги. Слева освещали дорогу блики воды. Вдоль берега выстроились в ряд высокие деревья, косые тени стволов, яркие в лунном свете, исполосовали тропинку. Под ногами захрустели прошлогодние буковые орешки, и мне померещился запах цветущего лайма. Через некоторое время тропинка вывела меня к ограждавшей Форрест-парк высокой стене, где теснились пришедшие в небрежение побеги и остро пахло плющом, трухлявым деревом, диким чесноком и бузиной.
Тонущие в этом зеленом буйстве воротца впустили меня на земли Холла. Заросли бузины и облепившего стену плюща почти скрывали проход. Когда я толкнула створку, она заскрипела и качнулась внутрь, повиснув на одной петле.
В лесу оказалось темнее, но местами в случайном клочке неба средь просвета ветвей мерцала бело-голубым, точно иней, светом какая-нибудь звезда. Воздух был тих, и необъятные деревья молча вздымали ввысь сплетенные кроны. Слышалось лишь журчание реки.
Если не знать точно, где расположена беседка, было очень легко пропустить ее. Она стояла под деревьями чуть сбоку от тропинки, а одичавшие рододендроны столь буйно разрослись, застилая вход, что теперь он проглядывал лишь зияющим квадратом черноты на фоне других теней. Я и сама заметила ее лишь случайно, когда мимо моего плеча бесшумно, как призрак, пролетела сова и я от испуга свернула в сторону. А потом, вглядевшись, увидела холодное мерцание лунного света на черепицах крыши. К беседке вел пролет плоских замшелых ступенек, теряющихся среди кустов.
Я несколько секунд постояла, разглядывая беседку, а потом свернула с тропинки и, раздвигая острые листья рододендронов, пошла вверх по ступенькам. На ощупь листья были жесткие, как кожа, а пахли горько и дурманяще, осенью и черной водой.
Беседка была одной из некогда очаровательных «прихотей», построенных каким-нибудь романтически настроенным Форрестом восемнадцатого века. Она представляла собой маленький квадратный павильон, спереди открытый и подпираемый тонкими ионическими колоннами, обмазанными штукатуркой. Мраморный пол, вдоль трех стен – широкая скамья. Посередине еще стоял тяжелый стол из грубо обтесанного камня. Я провела по нему пальцем. Он оказался сухим, но весь в пыли и, подозреваю, птичьем помете. В солнечном сиянии жаркого лета, с обступившими вокруг кустами, видом на реку и подушками на скамье, беседка была бы прелестна. Теперь же она не служила пристанищем даже для призраков. Наверное, здесь гнездились голуби, пара дроздов, а под крышей, возможно, и сова. Я вышла оттуда и вернулась на тропинку.
Там я замешкалась, уже почти решив повернуть обратно. Однако события дня все еще довлели надо мной, а лес был так тих и свеж – и предлагал если не утешение, то хотя бы уединение и бескрайнее безразличие.
Пройду еще немного вперед, подумала я, до дома. Луна светила ярко, и даже когда тропинка (как оно вскоре случилось) свернула в сторону от реки, я все еще без труда различала дорогу.
Вскоре заросли опять поредели и тропинка вырвалась из хватки рододендронов, огибая пригорок, где, протягивая к небу многослойные ярусы могучих ветвей, возвышался огромный кедр. Внезапно из густой тени я очутилась на огромном открытом пространстве лунного света, а с другой стороны, на фоне стены деревьев, стоял дом.
Прогалинка, на которую я попала, прежде была садом, огражденным искусственными насыпями, где ныне в диком сплетении росли азалии и барбарис. Тут и там виднелись остатки культурных посадок, россыпи кустов и маленьких декоративных деревьев, чьи корни терялись в сорняках, заполонивших лужайки и цветочные клумбы. Овцы объели траву почти до основания, превратив всю землю кругом в сплошной упругий матрас, но под ним, высвеченный лунным сиянием, еще проглядывал прежний узор дорожек и клумб. В центре этого узора, среди невысоких, примерно до колена, кустиков, стояли солнечные часы. Вереница ступенек вела меж урн и развалин каменной балюстрады к террасе дома.
Перед солнечными часами я остановилась. Густой сладкий запах маленьких пышных роз смешивался с ароматом жимолости. На лепестках выступила влага, а траву посеребрила обильная роса.
Раковина дома зияла пустотой. Позади нее высокие деревья образовывали полотно, на котором луна набросала очертания разрушенных стен и окон. Один угол дома, где сохранилась крыша и труба на ней, казался нетронутым, покуда вы не замечали, что в окна проглядывает лес.
Я прошла по мокрой упругой траве к ведущим на террасу ступенькам. Невдалеке прокричала сова, а через миг я увидела, как она пролетает на фоне слепых окон, чтобы затеряться в лесах за домом. Чуть поколебавшись, я медленно поднялась. Возможно, там, внутри, я сыщу призраков…
Но их там не было. Ничего, ни единого обрывка прошлого не задержалось в пустых комнатах. Вглядываясь сквозь высокие окна, я восстанавливала тени вчерашнего… Гостиная – кусок обгоревшей обивки, обломок двери и жалкие остатки от некогда прекрасного очага. Библиотека, где на двух стеллажах еще висели полки, а поврежденный камин венчался чем-то похожим на гербовый щит. Длинная столовая, где молодой росток ясеня пробился сквозь разбитые половицы, а папоротник затянул щели в стенах… На верхней площадке в одном окне еще сохранились резные рамы, отчетливо вырисовывавшиеся в лунном свете. На миг могло показаться, будто в нем еще целы узорные решетки, но потом вы замечали, что в пустых гнездах проросли побеги папоротника и какого-то другого растения, которое при дневном свете вполне могло оказаться колокольчиком, а листья и тугие бутоны строгостью форм могли поспорить с чеканкой.
Нет, тут не было ничего. Я повернула обратно. На заросшем травой гравии шаги звучали почти неслышно. На миг я остановилась на верхней ступеньке террасы и глянула через плечо на мертвый дом. Падение дома Форрестов. В ушах моих с жестокой силой зазвенели насмешливые слова Кона, а вслед за ними – другие слова, давно прочитанные и позабытые.
«У времени свои перевороты, все временные вещи имеют свой срок и свое окончание, finis rerum, конец имен и отличий, все сущее бренно, и почему бы не де Вер? Ибо где ныне Богун? Где Маубрей? Где Мортимер? Нет, более того – где ныне Плантагенет? Все погребены в урнах и гробницах смерти…»
Величественные слова – слишком величественные для этого. Это был разрушенный дом отнюдь не благородного рода – не Богун, Чандос или Мортимер, – дом всего лишь удачливых и предприимчивых купцов-авантюристов, купивших герб, который никогда никого не вел на битву, – но то, что построили здесь эти авантюристы, обладало красотой и достоинством и было возлюблено ими, а теперь пропало – и красота, и достоинство пропали вместе с ним из мира, который равнодушно взирал, как все это вытекает у него между пальцами, точно вода.
В кустах на краю прогалинки произошло какое-то движение, раздался шелест сухой листвы под ногами, шум тяжелого тела, продирающегося сквозь гущу ветвей. Мне не было никаких причин пугаться, но я, вздрогнув, обернулась, сердце бешено колотилось в груди, а рука на каменной балюстраде внезапно застыла…
Всего лишь овца с толстым ягненком, почти с нее саму ростом, пробиралась сквозь азалии. Увидев меня, она резко остановилась, вскинув голову. В ее глазах и каплях росы на стриженой шерсти отражалась луна. Ягненок издал испуганный крик, который эхом отразился от леса и, казалось, завис здесь навсегда, играя на клавишах пустоты. Затем оба, овца и ягненок, исчезли, точно два неуклюжих призрака.
Я вдруг заметила, что вся дрожу, и, торопливо спустившись со ступенек, поспешила обратно через прогалинку. Под многоярусной тьмой кедра нога моя задела и отшвырнула в азалии что-то увесистое, как противовес от часов. Вспугнутый дрозд с тревожным, невыразимо действующим на нервы стрекотанием вылетел из кустов и умчался прочь сквозь лес – ни дать ни взять колокольчик, который дернули и оставили раскачиваться.
Я снова резко остановилась – как раз у входа на тропинку над рекой, где она пряталась от лунного света в лесной тени.
Постояв там, я сделала было шаг в ту сторону, но передумала. Свой час одиночества я получила – хорошенького помаленьку. Теперь у меня есть что-то вроде дома и пора туда возвращаться.
Чуть сбоку выходила на прогалину подъездная аллея. Свернув туда, я поспешила по ней мимо рододендронов, мимо разрушенной сторожки и дерева, увитого плющом, пока не достигла окрашенных ворот с надписью «УАЙТСКАР» и ухоженной дороги за ними.
