Глава 24
Метафора что надо
Над заливом Дискавери поднимался хмурый рассвет. Шторм затих и растворился в ночи, и остров окутала туманная тишина. Ивата с усилием поднялся с дивана и выглянул из окна. Рыбак чинил сеть; пожилая женщина выгуливала собаку; мужчина счищал птичий помет с зонтиков на террасе ресторана, — подчиняясь ритму привычной жизни.
Полумрак комнаты прорезали синие отблески экрана.
Видеозапись с Акаси в лифте стояла на паузе. Он подался вперед. На его лице застыла улыбка. Из коридора струился солнечный свет. Его тень распласталась на стенке лифта.
Красота заключена не в предметах, но в игре их тени и света.
— Вот твоя тень. На тебя падает свет, — прошептал Ивата. — А тень Мины…
Ивата ринулся к телевизору и почти вжал лицо в экран.
— Где ее тень, Акаси?!
Он расхохотался и ударил в стену кулаком. Есть! Ошибки быть не может. Мины Фонг там уже не было! Акаси стоял один и только изображал диалог.
— Это что, спектакль? Или крыша у тебя поехала? Ивата вспомнил его сгоревшую халупу в Тибе.
Может, туман проникал в твой дом сквозь стены?
Может, в последние дни перед смертью он заполнил и твое жилище, и твое сознание?
Может, ты жил как во сне, лишь произнося заученные фразы?
Зазвонил телефон, разрываясь, как младенец в крике.
Ивата рассеянно ответил, все еще не отрывая взгляда от фальшивой улыбки Акаси.
— Господин Ивата? Это Ли, адвокат миссис Фонг. Ко мне только что приходила полиция.
Ивата инстинктивно выглянул в окно.
— И?
— Они спрашивали, чем вы здесь занимаетесь. Я объяснил, что причина нашей встречи совершенно легальна, но они четко дали понять, что, приехав сюда, вы нарушили закон, так как не обладаете полномочиями, чтобы проводить расследование. Они сказали, это дипломатический инцидент.
— Я здесь не с официальной миссией. Я говорил с людьми только с их согласия.
— Господин Ивата, я звоню вам, потому что верю: вы занимаетесь этим в интересах семьи Фонг. Так вот, они спросили меня, где вы остановились, и я был вынужден сказать правду. Это произошло не более десяти минут назад.
Часы показывали 5:50. До рейса Иваты оставалось менее полутора часов.
— Спасибо, что предупредили, господин Ли.
— Удачи вам, инспектор. На вашем месте я бы сюда не возвращался.
Ивата отключился, вынул кассету из магнитофона и стал лихорадочно собирать вещи — бумаги, фотографии, одежду. Он еще раз обошел всю квартиру, напоследок зайдя в комнату Дженнифер. Взглянул на пыльные предметы, которыми уже никогда не воспользуются. Тишина била по ушам, словно не могла дождаться, когда вновь вступит в свои права. Весь больной, задыхаясь, он повернулся к выходу.
Как он мог не заметить.
Одна из фотографий вокруг зеркала, где Дженнифер совсем девочка.
Он, конечно же, видел ее, но не заметил этого. Снимок датирован 1996 годом. Отец неловко обнимал дочь сзади. Где сделан снимок, неизвестно. Они стояли на фоне фантастического заката в небольшом помещении с огромным окном. Но кое-что только сейчас бросилось Ивате в глаза.
Позади Дженнифер и ее отца были видны размытые изображения других туристов. Среди прочего — чья-то рука, ухватившаяся за перила.
А на запястье — золотые часы.
Золотые часы!
Ивата схватил фотографию, выбежал из квартиры и взмахом подозвал такси. Уже мчась в аэропорт, он смотрел, как старый рыбак на берегу расставляет свои удочки.
Он закрыл глаза.
* * *
Озеро похоже на доисторический кратер, заполненный ржаво-зеленой водой. Кеи и Косуке в одних трусах, покуривая дешевые сигареты, ловили рыбу. Бледные тела мальчиков на солнце выглядели мраморно-белыми. Вокруг их убогой стоянки валялись пустые банки из-под пива.
Косуке выдохнул облачко дыма.
— Блин, ну и жара.
— Слушай, — одной стороной рта, чтобы не выронить сигарету, сказал Косуке. — А ведь нам будет этого не хватать, а, блин? Во бред.
И снова забросил удочку.
— Ты продержался до конца. Честно сказать, я даже не верил.
— Кто-то ведь должен был приглядывать за тобой, сосунком.
Леска задергалась.
Кеи бросился к воде и стал яростно тянуть.
Потом повернулся, ухмыляясь и держа в руках серебристую извивающуюся рыбину, и кивнул в ее сторону:
— Удачная метафора десяти прошедших лет.
— Похожа на тебя.
Кеи поцеловал рыбину прямо в рот и швырнул ее в ведро.
— Куда ты подашься после выпуска?
— В Токио, наверное. Не у всех же есть богатые отчимы-американцы, — пожал плечами Кеи.
— Не уверен, что он такой уж богатый.
— Что-то мне не верится, что твоя мать могла выйти за нищего.
Теперь пожал плечами Ивата. Между ними прогудела стрекоза.
— Наверное, ты прав. Ты знаешь ее не хуже меня.
— Так зачем ты ей теперь?
— Кто знает.
— Не, я хочу сказать, почему именно теперь? Ты же сам прекрасно знаешь. Родители приезжают только к малышне.
— Кеи…
— Новый муж, новый дом, новый «кадиллак». Сдается мне, ей понадобился и брошенный сынок до кучи?
— Знаешь что? Да мне наплевать.
— Да ладно, Ивата-сан. Тебе неинтересно, почему она вернулась?
— Я уезжаю отсюда. Это все, что я знаю, и все, что мне нужно знать.
— Я понял, я понял. Ты хочешь знать, почему она тебя бросила.
— Кеи…
— Да, я прав. И ты это знаешь. Ты хочешь узнать, почему она бросила тебя. Как и любой засранец здесь, в приюте. С первого дня, как тебя сюда притащили. Даже тогда, когда я положил руку тебе на плечо. И до сих пор хочешь знать.
— Ну снова-здорово. — Косуке бросил удочку в воду и пошел прочь.
— Ивата! — закричал вслед Кеи.
— Ты же все знаешь, да?
Кеи побежал за ним и схватил за плечи мокрыми руками.
— Ладно, брось! Плевать тебе — о’кей. И ты прав. Что́ такого я могу знать? У меня и гребаных родаков-то нет — что́ я себе возомнил?
— Рыбалка меня достала.
— Хорош, парень. Давай выпьем пива.
С их спин скатывались капли пота, а грязь, скопившаяся между пальцами ног, напоминала теплую жижу. Сверчки извещали о конце лета.
— Кончай, Ивата. Ты что, утопиться решил?
— Ты лицемерная задница, — бросил Косуке, щурясь на солнце. — Ужасно пить хочется.
Кеи хлопнул его по спине. Они вернулись на песчаный берег и открыли по последнему пиву. Косуке не смущало, что пена по подбородку стекает прямо на колени.
— А знаешь, — сказал Кеи, почесав пупок. — А было прикольно. Местами.
— Ты про сегодня?
— И про все остальное.
— «Местами», — повторил Косуке с горькой усмешкой. — Да уж.
Отдаленный рев плотины не мог заглушить птичьего щебета у них за спиной.
— Значит, в Штаты рванешь?
— Ага, в страну свободы. — Ивата поднял свою банку.
— Может, я подсоберу деньжат и навещу тебя через годик-другой. Попробуем все на свете! Кино прямо из машины, чизбургеры, большие сиськи — все эти гребаные штучки.
— Американская мечта.
Кеи сжал банку по центру и выдавил на язык последние капли.
— Как думаешь, в Калифорнии есть якитори? — вопросил Кеи задумчиво, и на его лице серебрились сверкающие блики, отраженные зеркальной гладью воды.
— Не знаю, — ответил Косуке, — но «Лисьей норы» там точно нет.
Кеи подсмеивался над ничтожностью их мира — вот это да, они стали королями, и даже не заметили как!
Теперь дернулась удочка Косуке, и он начал сматывать спиннинг. Рыбка совсем маленькая, такую и отпустить не грех. Но он все же бросил ее в ведро.
— Слушай, Ивата-кун, — обратился к нему Кеи с застенчивой улыбкой. — Я тебе что-то принес.
— О чем это ты?
Кеи закрепил свою удочку и стал рыться в сумке. Достав из нее портативный магнитофон, он повесил его на ближайший сук.
— Это же собственность приюта!
— Жми кнопку, придурок!
Косуке недоверчиво сощурился и нажал на пуск. Услышав звуки духовых — грустные, но решительные, затем струнных — печальные, но не тоскливые, — он ощутил восторг от любимой песни.
Городские огни, как прекрасны они.
Я счастлива с тобой.
Прошу, скажи,
Йокогама, твои голубые огни,
Мне слова любви.
Косуке повернулся к другу:
— Блин, прикольная песня. Откуда она у тебя?
— В Киото достал. Да ты не парься. Делов-то.
— Что, в тот день, когда Иесуги возил тебя к врачу?
Лицо Кеи омрачилось, но лишь на секунду; он подскочил к Косуке, приобнял его за талию и начал вальсировать. В ритме вальса он пародировал Иесуги: положил на голову Косуке руку и стал цитировать кого-то из великих — Платона, Христа, Чехова.
Постепенно Иесуги в его фантазии перевоплотился в рыжеволосую девушку. Вальс замедлил темп.
— У меня есть идея, — сказал Кеи.
Он окунул пальцы в ведро и намазал себе губы рыбьей кровью. Потом грязью подрисовал брови, и намочил ресницы водой — слипшиеся между собой, они стали похожи на черные шипы.
Косуке уже было не до смеха.
Кеи шагнул вперед. Его губы приоткрыты. Его дыхание пахнет кровью.
Косуке отвернулся к сверкающей воде. Но Кеи начинает пальцами ощупывать его тело, пробегая по ребрам, словно по клавишам.
И целует Ивату сзади в шею.
— Ты чё делаешь? — прошептал Ивата, закрывая глаза и весь дрожа.
Поцелуй в плечо.
Потоки воды потекли по его спине.
Я иду, иду,
Качаясь, словно челн в твоих в руках.
Я слышу звук твоих шагов.
Поцелуй меня еще.
Я слышу запах твоих сигарет.
Йокогама, твои голубые огни.
Это наш мир навсегда.
Рука Кеи сползла в трусы Косуке и схватила его член. Другая рука обхватила Косуке грудь, словно ремнем безопасности на американских горках, и Кеи начал мастурбировать.
— Нет, — сдавленным низким голосом проговорил Косуке. — Кеи…
А Кеи продолжал петь «Огни Йокогамы».
Еще один лишь поцелуй.
Я иду, иду,
Качаясь, словно челн в твоих в руках.
Кеи ускорился, а Косуке уже не мог выдавить из себя ни слова и только закрыл глаза, став маленьким мальчиком на краю пропасти над водоворотом. Мальчиком, шпионящим за купанием монахинь в озере. Мальчиком, подглядывающим за рыжеволосой девушкой в окно ее спальни.
— Нас никто не любит, — шептал Кеи. — Кроме нас самих. А я нас люблю. Я тебя люблю.
У Косуке перехватило дыхание; его сперма устремилась прямо в воду. Солнце играло на ней, придавая ей жемчужный блеск рыбьей чешуи.
Еще дрожа, Косуке открыл глаза и обнаружил, что испачканные пальцы Кеи все еще держатся за его член. Вода в ведре с мертвой рыбой побагровела. На Косуке накатила волна гнева и страха, и он снова стал маленьким мальчиком, которого бросили одного на скамейке на автовокзале. Он обернулся.
Кеи неуверенно улыбнулся, и удар в лицо застал его врасплох. Он опустился на одно колено, в его глазах заблестели слезы. Он зажал челюсть, меж его пальцев сочилась кровь.
— Трус! — заорал он, глядя на удирающего Косуке. Превозмогая боль, он продолжал говорить:
— И власть и слава наши парят меж небом и землей, как облака, шатры светила.
Он засмеялся, и его рот наполнился густой кровью.
— Гребаный трус, мать твою, Ивата!
Кеи сорвал с дерева магнитофон и запустил им в удаляющийся силуэт Иваты.
— Тебе от этого не уйти!
Это наш мир навсегда.
