Глава четвертая
1941
– Я не могу в это поверить. – Голос Мэри Джейн Голд дрожал. – После всех неприятностей, которые устроил мне? Взял и притащил сюда человека, с которым мы даже не встречались? Он совсем с ума сошел?
– Я не знаю, – сказала Мириам Дэвенпорт. – Ты его видела – он ведет себя как-то странно.
Мэри Джейн приложила палец к губам: Фрай вернулся. Он сердито взглянул на двух женщин. Дэвенпорт была низенькой и темной, Голд – высокой и сияющей. Стоя по обе стороны от стола из темного дерева, заваленного пучками трав и заставленного полупустыми бутылками вина, они являли собой до нелепости идеальное сопоставление.
– Прошу прощения, но это не то же самое, – проговорил он наконец. – Я вас услышал. Мэри Джейн, прости, но Раймон – преступник. Он вломился в этот дом. – Мэри Джейн выпрямилась и уперла руки в бока. – А этот Джек, Джек Парсонс… он просто заблудший юноша…
– Да ты понятия не имеешь, кто он такой, – возразила Мириам.
– Он был так взволнован из-за этой Кохун.
– И с ней ты тоже не знаком, – не уступила Мириам.
– Нет. Но Андре мне про нее рассказал. И Парсонс проявляет интерес к движению… Я всего лишь предложил ему с нами поужинать. – Теперь он перешел к мольбам. – Мне кажется, он развеселит Андре и Жаклин.
– Разве не ты говорил мне, что мы не можем приглашать сюда каждую заблудшую душу? – язвительно поинтересовалась Дэвенпорт.
– Что-то подходит к концу, – сказал Фрай. – Разве тебе так не кажется? – Он изумился собственным словам.
Фрай был тем человеком, который предпочел не жить на вилле, рискуя ее скомпрометировать, поскольку находился в центре внимания. Человеком, который ценой немалых мук запретил своему хорошему другу Виктору Сержу поселиться здесь, считая диссидента-коммуниста слишком опасным. А теперь именно Фрай привел в дом найденыша.
– Парсонс назвался конструктором ракет, – с недоверием проговорила Мириам.
– Значит, он фантазер, – беспомощно ответил Фрай. – Он безобиден. – Он уже с трудом понимал, что несет. – Мне кажется, все будет хорошо. Это же всего лишь ужин.
Комната в старом доме была красивой и блеклой. Джек Парсонс выглянул из окна на обширную прилегающую территорию и увидел, как возле пруда болтают мужчина и женщина. Еще один мужчина залез на дерево и снимал с его ветвей картины, которые кто-то развесил там, как будто устроив причудливую выставку.
Чтобы попасть во Францию, Парсонсу пришлось менять поезда на самолеты, самолеты на корабли, просить об услугах и давать взятки. И время от времени, когда все обращалось против него, когда момент выдавался совершенно неподходящий, а бюрократические препятствия становились неумолимы, когда его настойчивые блуждания во тьме казались обреченными на провал, он отстаивал свою волю.
Как уже приходилось делать много раз в США, он пускал в ход мышцы разума. Делал то, чему его научил Алистер Кроули. Как в те моменты, когда шептал заклинания во время запуска своих ракет. Он привык тщательно, вдумчиво изучать после каждого такого действия, ответил ли мир, и если да – каким загадочным образом.
Здесь, в Европе, не было нужды в усердном разборе последствий. Здесь результаты его поступков были поразительны.
Он будет отдавать приказы вселенной. Он скажет охраннику в поезде: «Вы уже видели мой билет», чуть напряжется, и станет почти невидимкой для полицейских, и замедлит время в достаточной степени, чтобы успеть наладить необходимые связи. Он насладится неопределенностью момента, стуком колес по рельсам. Чиновники проводят его к лучшему месту в вагоне. Полиция его отпустит и повернется спиной – беги же! А поезд рывком вернется прямо туда, где находился три-четыре секунды назад.
«Твори свою волю». Магия здесь била ключом. От этого он был в приподнятом настроении, хоть и испытывал легкую тошноту. Она усиливалась, стоило ему воспользоваться силой. «Может, здесь я даже смогу читать чужие мысли», – подумал он.
Когда Джек пересек границу в нескольких милях от берега, войдя во французские воды вместе со своим кое-как смастеренным кустарным оборудованием, он почувствовал, как присутствие усиливается. Что-то во Франции шло совершенно неправильно – или наоборот.
Он, конечно, чуть подтолкнул Вариана Фрая к принятию решения о том, чтобы позволить «этому Парсонсу» посетить виллу.
– Давайте попробуем еще раз, – проговорил Джек, пока рядом никого не было, обращаясь к фон Карману, своему боссу и другу, как если бы тот был рядом.
Теодор фон Карман взял Джека на работу в Авиационную лабораторию. Фон Карман баловал и любил его, прощал то, что считал чудачествами и над чем иной раз беззлобно подтрунивал. Поначалу они говорили в основном о ракетах и математике. Потом настал черед политики. Будучи адептом О.Т.О., Ордена Восточных Тамплиеров, Джек не привык восхищаться массой человеческой, но фон Кармана подвести не мог.
Фон Карман от новостей из Европы сильно расстроился.
– Это проблема, – сказал он.
Именно фон Карман рассказал Джеку, сам не понимая, что делает, о таящихся в Праге словах, способных внести перемены в шторм, охвативший Европу. О силе, которую он мог бы призвать. Фон Карман считал, что это всего лишь фольклор. Джек, однако, знал правду благодаря своему другому учителю. Фон Карман пестовал в нем математику, строгость ракет; Кроули пестовал его дух, обучал другим законам. Один рассказал Джеку о сокрытой мощи в Праге; другой наделил интуицией, позволяющей понять, что эта мощь и впрямь существует.
А теперь Джек не мог добраться до Праги. Но в то же самое время он совершенно не случайно угодил в этот приют сюрреалистов. Они тоже хранили верность бунтарству и объективной случайности. Возможно, в их присутствии он сможет отыскать и произнести слова, чья сила трансмутации окажется близка к силе тех слов, которые он изначально стремился и планировал озвучить.
– Они хотят освободить бессознательное, – сказал ему Фрай. – Желания и все такое прочее. – Он пожал плечами и прибавил: – Лучше сами спросите.
Но Парсонс сомневался, что поступит именно так. Пояснение Фрая помогло ему понять, отчего Кохун состоит и в этой группе, и в ордене Кроули. «У них одна и та же цель».
«Я глава Ложи Агапе. – Молодой ученый, помазанный самим великим волшебником, был избран Кроули. – Я апостол свободы. Как и эти люди. Я здесь, чтобы помочь другу».
Джек Парсонс был неравнодушен к нечестивому. Он чувствовал во французской почве магию из Ада, которую кто-то призывал. Он не сомневался, что это может ему пригодиться.
И потому, проверив свои инструменты, он переоделся к ужину. Когда он вошел в столовую, все обернулись в его сторону, и он поколебался.
А потом сказал себе: «Да ладно. Ты явился сюда не просто так».
Художники, поэты, анархисты, коммунисты. Невозмутимая блондинка протянула Парсонсу руку и представилась как Жаклин Ламба. Джек кивнул со всей возможной вежливостью и последовал за ней навстречу ее мужу.
Андре Бретон. Мужчина с одутловатым лицом и волной густых кудрей. Он взглянул на молодого американца, прикрыв веки, с какой-то почти томной напряженностью. Парсонс не отвел взгляда.
– Я хотел вас спросить кое о чем, – начал он. – Про Итель Кохун.
– Je ne parle pas anglais. – Бретон пожал плечами и ушел.
Джек нахмурился и взял бокал вина. Худощавый темнокожий мужчина представился:
– Вифредо. Вифредо Лам.
Ремедиос Варо, художница, брюнетка с напряженным взглядом, кивнула Джеку без особого интереса. Хладнокровная высокая Кей Сейдж едва склонила голову. Джек поздоровался со всеми и продолжил следить за Бретоном, который с ним не разговаривал. Мужчина с блестящими глазами – его фамилия была Танги – слишком громко смеялся. Сюрреалисты были одеты в потрепанные вечерние наряды.
– Джек Парсонс, – сказал Фрай, представляя его маленькому улыбающемуся джентльмену, Бенжамену Пере, который поприветствовал американца кривой ухмылкой, в то время как Мэри Джейн и Мириам наблюдали за ними. – Он застрял среди нацистов.
– Нацисты? Вы слышали про Троцкого? – спросил Пере.
– Наверное.
– Он говорит, что фашисты – человеческая пыль. – Пере энергично закивал. – Он совершенно прав.
– А что бы они подумали про вас, Парсонс? – спросил кто-то.
Они сели за стол, к которому подали тяжелое овощное рагу, приправленное одной лишь солью. Парсонс глубоко вздохнул, черпая силу из окружающих земель, испятнанных колдовством.
«А они хоть понимают, что что-то случилось?»
Он сидел на вилле Эйр-Бел с художниками и радикалами, писателями, так называемыми философами, которых американцы, чье сердце обливалось кровью, хотели вывезти из Франции. «Что я здесь вообще делаю?» Он в отчаянии посмотрел на свою еду.
– Иностранцам нужно постоянно носить при себе семь листов бумаги, – тем временем говорила Мэри Джейн Голд.
Почему она так на него смотрит? Он что, дал ей повод это сказать? Джек потерял счет времени.
– Да что вы говорите, – проговорил он. – Какое безумие.
– Вариан говорит, вы ученый.
– Да. Я работаю с… – Он взмахнул рукой, что-то рисуя в воздухе. – С ракетами.
«Я делаю бомбы, которые летают на греческом, мать его, огне. И вы меня за это поблагодарите».
– А вы знаете, что наши гости создали колоду карт? – спросила Мириам.
– Об этом я не знал.
– Да, – сказала Ламба и рассмеялась. – Мы с вами поиграем.
Оказавшись в ловушке в своей марсельской глубинке, этом преддверии ссылки, сюрреалисты устроили картографический бунт – нарисовали колоду с совершенно новыми мастями. Черные звезды символизировали сновидения; черные замки и замочные скважины – знание; красное пламя – желание и колеса – революцию. На лицевой стороне каждой карты они запечатлели тех, кого любили: де Сада, Алису, Бодлера, Гегеля, Лотреамона.
– Идут разговоры о том, чтобы в конце концов их напечатать, – с усилием произнес Фрай.
– Игра – это сопротивление, – сказала Ламба с сильным акцентом.
«Так вот как вы бунтуете? – Парсонс понял, что отвращение читается по его лицу. В городе, полном гестапо, доносчиков, фашистов, бойцов… – И это все?»
Бретон наконец-то взглянул на него, с вызовом.
– Я видела в городе двух мальчиков, – говорила кому-то Мириам. – Каждый нес на спине по две скрещенные удочки. Понимаете? Deux Gaulles – это каламбур, де Голль. Они заявляют о своем несогласии.
«Заберите меня отсюда», – подумал Парсонс.
– Что именно привело вас к нам, мистер Парсонс? – сварливо спросила Мэри Джейн. – Вы выбрали очень странное время для путешествий.
Парсонс не мог уследить за всеми гостями вечеринки, хотя их имена, опыт и философские позиции объявляли ему в манере, которая казалась издевательской.
Когда чуть позже появился худощавый молодой человек с жестким лицом, Мэри Джейн вскрикнула от радости и поспешила к нему. Мириам собралась было встать, устремив в спину подруге сердитый взгляд, но Вариан Фрай, хоть он и нахмурился при виде вновь прибывшего, положил ладонь поверх ее руки, удерживая женщину на месте.
Раймон Куро, рука об руку с Мэри Джейн, окинул комнату медленным взглядом. Бретон поджал губы и отвернулся.
– Я сказал Андре, что вы спрашивали про Итель Кохун, – раздался голос Фрая. Имя привлекло его внимание. Бретон, на миг сосредоточившись на американце, кивал ему. Он заговорил, и Фрай перевел: – Она приходила навестить его некоторое время назад. Вот почему он поместил ее работу в этот маленький том.
«Вот и все. Эти люди – ничто, – подумал Парсонс. – Ничто».
– Это плохо для нас, – сказал ему фон Карман, имея в виду свою семью и всех европейских евреев. – Мой прапра-сколько-то-там-раз-прадедушка был рабби Лев. Знаешь, кто такой рабби Лев, Джек? Из Праги. Он создал гигантского глиняного человека и придумал, как оживить его, чтобы обезопасить евреев. Знаешь, кем он после этого стал? Первым математиком.
Фон Карману нравилась эта шутка. Он часто ее повторял. Джеку она тоже нравилась, но по другой причине. Фон Карман был прав: сотворить жизнь – значит произнести «алеф» в тишине, прибавить единицу к нулю. Джек прочитал все, что смог найти о Леве, об усилиях и победах этого набожного человека.
Пока ракеты рисовали в небесах радуги, падая во власти гравитации, пока воображение рисовало ослепительные вспышки пламени, которые он пошлет нацистам, Парсонс с изнурительным усердием и тщательностью разрабатывал арифметику вызова, алгебру ритуала. Ведьмовской план.
«Я поеду в Прагу, – решил он наконец. Он проверил свои доказательства. – Я инженер: я сделаю двигатель. Я произведу расчеты на территории гетто. Я верну этого голема».
У него получится. Он жаждал увидеть фигуру, которая будет широко шагать и своими глиняными руками рубить штурмовиков, очищая город. Это бы изменило ход войны. «К черту все, – подумал он. – Я сделаю это ради Тео».
И теперь он оказался во Франции, в ловушке войны и демонической науки. В комнате, где Фрай поселил его, прежде чем уйти, Джек Парсонс распаковал свой кустарный двигатель, задуманный с целью воплотить расчеты в реальность, раздвинуть грани мира. Батареи; датчики; счеты; провода и цепи; транзисторы.
Кохун – та, о ком так пылко рассказывал Кроули, та, кто работала с Бретоном, – она должна быть ключом ко всему этому, верно?
Впрочем, если оглядеться по сторонам, если взглянуть на эту нелепую комнату в жестоком городе на перепутье, то станет ясно: Джека окружают всего лишь хлыщи и художники. И он впустую потратил на них свое время.
