Глава третья
1950

– Тибо, – позвала молодая разведчица. – Мне сообщили, где тебя искать. Мне сказали, что ты теперь здесь всем заправляешь. – Девушка выглядела обессиленной и перемазанной в грязи, но не раненой, и она улыбалась от осознания того, что ей удалось преодолеть опасные районы, чтобы разыскать его.

Тибо не услышал и не увидел, как она появилась возле двери погреба, в котором он работал, пока разведчица не позвала его по имени – достаточно мягко, чтобы не потревожить товарищей этажом выше. Завидев ее, он схватился за оружие, но девушка поцокала языком и покачала головой со свойским и высокомерным видом.

– Я из «Руки с пером», – продолжила она, и Тибо поверил. Поверил, потому что это в каком-то смысле было канонично, как новое прочтение старого стиха: она сумела попасть к его двери, будучи никем не замеченной. Он опустил винтовку.

Разведчица опять заговорила, не повышая голоса:

– Я проделала долгий путь по рю де Мартир, от восемнадцатого арондисмана, с Монмартра. Между восьмым и вами слишком много всякого дерьма. Я рада, что нашла тебя.

– Я ничем тут не заправляю.

– Хм. Сдается мне, это не так. В любом случае они хотели, чтобы я поговорила с тобой.

– Они?

– Они знали, где тебя искать. Они – мы – в общем, нужно, чтобы ты присоединился к нам. К нашему плану.

Она выражалась расплывчато, с трудом скрывая волнение. Где-то у самой границы центральной части Парижа, контролируемой нацистами, собирались товарищи.

Тибо провел пальцем по карте в кармане.

– Да ладно, – сказал он, – я-то зачем им понадобился?

Когда в конце концов он сказал разведчице, что собирается защищать девятый арондисман, на ее лице отразилось потрясение.

Тибо сворачивает и разворачивает кнут, который отнял у нациста. Скручивает, плотно завертывая вокруг самого себя, чтобы получилась дубинка. Ею он хлопает по ладони.

– Такое не должно было случиться, – они не могут управлять манифами. Их вообще не должно здесь быть. Никто не заходит в глубь леса! – Он резко опускает взгляд на пижаму, которую носит поверх одежды и о которой Сэм ничего не говорит. Ему нужно собраться с мыслями. – В этих беспорядочных дебрях, – продолжает он, – обитают легендарные существа, прячутся в самой чаще.

– Деснос, – говорит Сэм. – И это не предупреждение. Это причина, по которой я туда отправилась.

– И оно того стоило? Удалось поглядеть на легендарных существ? – Своим вопросом, в котором слышны язвительные нотки, Тибо хочет поддеть новую знакомую, но она улыбается и показывает ему камеру.

В пустых классах полуразрушенного лицея Бюффон нет ничего, кроме пыли и птичьих трупов. Тибо направляет винтовку на Сэм. Она не пугается. Она опускает свои сумки на землю, как багаж на железнодорожной платформе.

– Послушай, американка. – Тибо пытается говорить грубо. – Я парижанин. Я из «Руки с пером». – «Лжец, – думает он. – Меня вообще не должно здесь быть». – Я сражался с демонами, манифами, нацистами, коллаборационистами и убивал их всех. – В его кармане – марсельская карта, секретная фишка бунтовщиков. – Почему они гнались за тобой? Я уже сказал, что думаю. Мне не случалось видеть ни таких волко-столиков, ни манифов, которые подчиняются нацистам.

– Нет? А как насчет «аэроживописи»?

Он моргает.

– Это почти не считается. – Настоящих фашистских манифов, вроде тех стремительных футуристических «самолетов», по-прежнему очень мало. – И они не подчиняются ни фашистам, ни кому-то еще, они просто… носятся туда-сюда.

– Фовисты? – спрашивает Сэм. – Ничтожная старая звезда?

На протяжении недолгого времени пастыри искусства из числа вишистов-кураторов «Молодой Франции» пытались приручить пестрых задавак, сошедших с полотен Дерена, а также рассеянный и меланхоличный сгусток серого света, соткавшийся из строк, написанных ярой поклонницей режима Виши. Однако существа не поддавались контролю и не позволяли обвести себя вокруг пальца. Тибо уже давно ничего не слышал о грубо выписанных и ярких фовистских фигурах, но звезда, как предполагалось, все еще бродила по улицам ночами, излучая недоумение.

– Волко-столики – это сюрреализм! – взрывается Тибо. – Их нельзя сравнивать со стишком, который написала какая-то дура-американка, или с фовистскими каракулями, или с Дереновским дерьмом…

– Видала я вещи похуже, чем эти столики, подчиняющиеся приказам, – парирует Сэм. – Одну огромную вещь, выдранную из самой сердцевины искусства. Не обманывай себя, твердя, будто Рейху не суждено однажды постичь, как сотворенные образы проявляются в реальном мире.

Тибо прищуривается.

– Ошибаешься.

Сэм пожимает плечами.

– Если проявим все мои пленки, я тебе покажу.

– Откуда ты столько знаешь?

– Следователь из тебя так себе. Прыгаешь к новым вопросам, не давая мне ответить на старые. Ты хотел узнать, почему они за мной гнались, – или забыл?

– Ну так почему же?

– Хм, нет, давай и впрямь это пропустим. Я знаю все то, что знаю, потому что это моя работа. Я сюда попала несколько недель назад. Я из Нью-Йорка. Я фотограф и музейный смотритель.

– Ты проникла сквозь баррикады?! – потрясенно переспрашивает Тибо. – Из внешнего мира?

– Да ладно. Есть способы. Сам знаешь. Ты не мог бы нацелить винтовку на что-то другое? Я-то думала, что у меня неплохо получается не попадаться никому на глаза. Но в восьмом арондисмане стало ясно, что те офицеры следили за мной. Вместе со своими… псами. Я отправилась на юг через Гран-Пале. Должно быть, они пошли по пятам.

Она хоть понимает, что говорит? Бульвар Осман, Елисейские поля и авеню Фридланд, Монтень и Георга V: все эти улицы, а также прилегающие к ним в шестнадцатом и семнадцатом арондисманах, расположенные вокруг Триумфальной арки, очерчивают нацистский редут.

Конечно, по всему городу есть и другие опорные пункты – например, изолированные силы в десятом, которые у него на глазах раскидала Вело, – отрезанные друг от друга или связанные охраняемыми маршрутами. Но штаб-квартира СС находится на авеню Ош, в отеле «Мажестик», – там высшее военное командование до сих пор пользуется жалкими остатками былой власти. На рю Лористон расположен центр Активной группы Гессе, «Карлинга» – вспомогательной силы, работающей на гестапо. Эти улицы патрулируют офицеры и самые надежные из их демонических союзников.

Вся зона находится в режиме строгой военной и демонической изоляции. Немногие парижские гражданские лица, оставшиеся внутри, служат ее микроэкономике. Если туда проникают манифы, их выгоняют или безжалостно убивают.

Изредка той или иной сопротивленческой группе удается пробраться внутрь, устроить рейд с целью грабежа, освобождения товарищей или зрелищной демонстрации силы. В последний раз такое случилось несколько лет назад, и повстанцы атаковали сам Париж.

Де Голль был предсказуемо ошеломлен изменившимся обликом Арки. Когда эхо взрыва улеглось, громадная конструкция преспокойно лежала на боку. Внутренняя часть ее каменного изгиба была влажной, по ней струилась невесть откуда берущаяся моча. Такой вот писсуар для великана.

Тибо и все члены «Руки с пером» пришли от него в восторг, а «Свободная Франция» сочла его гротескным. Они послали секретных агентов-подрывников, которые явились из тех же недр, где расположены камеры пыток, казармы и министерства, в которых захваченные чиновники составляют для фашистов странные планы. Когда наступил рассвет, солдаты «Свободной Франции» привели приказ в исполнение, и перевернутая Арка с грохотом, пламенем и дымом взорвалась, осыпав улицы дождем из щебня и мочи.

Камни так и лежат, где упали, но уже сухие. Де Голль заявил, что спасал честь Парижа.

Тибо знал, что это уловка, цель которой – отвлечь внимание от их предыдущей неудачи, нападения на Дранси, лагерь за пределами осажденной зоны и арондисманов старого города. Загадочное местечко, формой напоминающее подкову, дало отпор «Свободной Франции», к их вящему стыду.

А теперь какая-то туристка заявляет, будто вошла и вышла из контролируемой зоны.

– Я фотографировала.

– Что?

– Все. Последнее, что мне удалось увидеть, – это Пропагандастаффель. – Ведомство цензоров, где фашистские ставленники наблюдали за тем, что осталось от пропаганды и искусства в городе, где искусство вышло на охоту. Это серьезное достижение. Сэм открывает сумку и достает контейнер с плотно смотанной пленкой. – Я веду учет.

Она вручает ему пленку и кивает, подбадривая. Тибо чуть разматывает ее, глядит на свет – за окном горит уличный фонарь. Щурится, вглядываясь в крошечные изображения. Негативы перекрытых улиц. Танки у пирамиды в парке Монсо строем палят по огромной рыбе с серповидной головой, манифу Лама, который неистово трепыхается в воздухе. Колонна, напоминающая человека. Тибо присматривается. Это женщина из гальки великанских размеров лежит на траве, лениво погрузив ноги в воду.

Сэм открывает тетрадь и показывает страницы, исписанные аккуратным почерком по-английски.

– Книга, – говорит она. – «Последние дни Нового Парижа».

Он цепенеет и через некоторое время с усилием спрашивает:

– Что?

– Я здесь, чтобы все запечатлеть. – Она глядит на него с насмешкой. – Ты же не думаешь, что это будет длиться вечно, не так ли? Не будет. Не должно. Но когда все закончится, это все равно станет трагедией. Тебе не кажется, что этот город заслуживает того, чтобы его запомнили?

Тибо разворачивает еще несколько кадров и нервничает от того, что видит места, в которых в родном городе ни разу не бывал. Но он покидает этот город. Такой огромный. Целый мир. Неужели этому миру когда-то и впрямь придет конец?

Он внимательно рассматривает то, что она показывает, – материалы для панегирика. Это его родные места.

– Проявлять пленку здесь трудновато, – говорит Сэм. – У меня закончились химикаты. Остальное подождет, пока я отсюда не выберусь.

На негативах солдаты и демоны, пулеметные точки, ряды машин, нацистская зона. Все это – эмбрионы книги. Первый и последний рассказ о путешествии по Парижу после С-взрыва.

– Это нам понадобится, – говорит Сэм, – когда все будет кончено.

Он рассматривает крошечные кабинеты со свастиками на стенах, где столы ломятся от бумаг. Крупные планы документов. Как она попала внутрь?

А вот дворец Гарнье, чьи лестницы – кости динозавров. Он прищуривается. Ле-Шабане, чьи стены растворились, и мерцающий свет льется сквозь смолу, затвердевшую вокруг подвешенных в воздухе женщин и мужчин, роскоши развевающихся тканей и позолоченных финтифлюшек внутри. Марионетка из растительных волокон и цветов, чье лицо отдаленно напоминает человеческое, прорастает сквозь бульвар Эдгара Кинэ. Тибо хмурится при виде руки и лежащего поверх останков белой статуи разбитого человеческого лица футов шести-семи высотой, на котором еще можно разглядеть суровое выражение. Столбы каменной пыли.

Потом в кадре мелькает чей-то серый бок. Изгиб поверхности размером с дом. Тибо моргает и говорит:

– Это же Целебес.

Сэм отнимает у него пленку.

– Хватит.

– Но это он. Ты видела Целебеса!

Самый знаменитый маниф Парижа, слон Целебес. Похожий на серую кастрюлю размером со склад, несущий на спине паланкин из геометрических фигур, покачивающий украшенным бычьими рогами хоботом, похожим на небольшой поезд.

– Не знаю, – отвечает она. – Я видела… что-то. Оно было очень проворным. Я сфотографировала его и удрала. Это длилось всего мгновение.

– Так ты здесь, чтобы… фотографировать? – наконец-то произносит Тибо, и кажется, что он насмехается. Как будто сам только что не глазел на негативы. Он бросает тоскливый взгляд на пленку в ее руках. – И эти фотографии потом попадут в книгу?

Солнце над Парижем – не кольцо с пустой серединой, черное, излучающее мрачный свет. Не окруженный лучами расплывчатый оттиск огромной монеты на небе из смятой бумаги. Сегодня оно выглядит обычным.

Тибо и Сэм торят путь через пятнадцатый арондисман. Сэм говорит, что никогда не бывала на этих улицах, но идет уверенно, сверяясь с книгами. При звуках стрельбы, отсветах демонического пламени или причудливом стуке манифовых копыт они прячутся. Они проходят через сходящиеся железнодорожные пути. Тибо, сам не понимая причины, позволяет ей вести.

Где-то внизу раздаются звуки. В тени под мостом висит черный дым и обесцвечивает землю. Сэм пристально смотрит. Тибо наблюдает за тем, как дым движется. Облако смещается против ветра. Принимает разные формы.

Из облака то и дело выглядывают дымные твари, фюмажи. Они беззвучно препираются над трупом мужчины: срывают с него одежду, пачкают сажей и поднимают над землей, вырывая друг у друга.

Потом замирают. Бросают мертвеца. Медленно поднимают дымные головы, глядят на Тибо и Сэм. Он видит на безглазых лицах манифов неуверенность. Видит, как они ее преодолевают, как что-то меняется, и больше тварей ничто не удерживает.

– Бежим, – говорит он.

Сэм возится с камерой на бегу. Тибо пытается протестовать, пытается заставить ее бежать быстрее, тянется к камере, но фотограф бьет его по руке с поразительной силой. Когда они вваливаются в четырнадцатый арондисман, в воздухе что-то меняется. Сэм теперь позади, и когда Тибо оборачивается, он видит, что она упала на колени от внезапного ветра. Одной рукой она держит камеру, другой – держится за землю.

Фюмажи поднялись. Они на мосту. Тибо смотрит на них, и его пульс ускоряется. Они движутся, то сливаясь, то распадаясь, словно клубящийся сгусток грязных пятен. Они тянутся к Сэм, они ее достанут.

Прежде чем Тибо успевает сделать шаг в их сторону, чтобы попытаться их опять отпугнуть, ветер усиливается. Шквал несется прямо на фюмажей, и они, невзирая на все усилия, начинают распадаться. Сгуститься не получается. Они пытаются задержаться, но ветер дует, не ослабевая, и существа растворяются в воздухе, разделяясь на клочья, и их дымные лица, разинувшие рот в беззвучном крике, уносит прочь.

Тибо закрывает ладонью глаза, пока ветер не стихает. В конце концов он поворачивается к Сэм и видит ее ничего не выражающее лицо.

– Удалось заснять?

Она смотрит непонимающе, и он указывает на камеру. Сэм все еще держит ее перед собой.

– А-а. Наверное.

На улице Верцингеторига пахнет смолой. Сэм ведет Тибо к черной двери.

Тибо использует силу, которую дает ему пижама, чтобы разломать останки машины. Она настолько проржавела, что металл почти не издает звуков. Тибо складывает куски сзади. Сэм устанавливает штатив и камеру, наводит ее на дверь дома 54 по рю дю Шато. Грязные серые занавески закрывают окна.

– Итак, – говорит Тибо. – Что здесь?

– У меня уже есть достаточно много манифов, – говорит Сэм. – Лошадиная голова. Каменная женщина, которую ты видел. Я была в Трокадеро. – Снесенный мюзик-холл восстановился на следующий день после С-взрыва. Там есть львы. Сэм описывает дальнейшее с растущим возбуждением. – Но мне нужно столько, сколько я сумею заснять. Все нужны! Если я права, сегодня ночью здесь появится на свет кое-что весьма необычное.

– Откуда ты это знаешь?

Она указывает на свои книги.

– Я читаю между строк.

В детстве, рассказывает Сэм, она хотела быть ведьмой. Все, о чем она говорит, вынуждает Тибо чувствовать себя неоперившимся юнцом. Он уверен, что она задается вопросом, отчего они еще не расстались.

Она хочет рассказать ему, как увлеклась искусством, которое сделало Париж тем, чем он является.

– Сперва были картинки с монстрами. Демоны и страшилища. Ведьмы, алхимия, магия. А потом произошел скачок – вот к этому. Я вряд ли первая, кто прошел таким путем. Взять хотя бы Зелигмана. Или Кохун. А Эрнст и де Гиври? Фламель и Бретон? Ты читал «Второй манифест». «Я требую от сюрреализма истинного и глубокого затмения оккультизма».

– Он не это имел в виду, – запротестовал Тибо.

– Он сказал, что хочет найти философский камень!

– А еще – что хочет снова его потерять.

Они смотрят друг на друга. Сэм даже улыбается.

– От демонов до Босха и Дали, – говорит она. – От него ко всему этому. К манифестам. Именно поэтому я здесь.

Она колеблется, затем быстро продолжает:

– Когда после взрыва начала просачиваться информация – информация о самом взрыве! – мне пришлось сюда явиться. Ты просто не понимаешь, какие чувства я испытала, увидев те кадры.

– Нет. Мне как-то и в голову не пришло думать о чьих-то чувствах, пока я снимался в том кино.

– Я не пытаюсь намекнуть, что тебе пришлось легче, чем мне. – Она отворачивается и глядит на труп вороны. – Я была в галерее. – Голос звучит так, словно она пытается вспомнить сон. – Все орали при виде этих безумных, дерганых сцен из Парижа, при виде манифов. «Что это? Что это такое?» А я в точности знала что. Я знала стихи, картины – я знала, что вижу перед собой.

После взрыва музейные смотрители превратились в Вергилиев. Их монографии и каталоги стали путеводителями.

– С-взрыв, – медленно говорит Сэм, – случился по инструкции.

Она что-то находит в своем экземпляре «Сюрреализма на службе революции» и показывает Тибо открытую книгу.

– «К вопросу о некоторых возможностях иррационального усовершенствования города», – читает он.

– У них были предположения, – говорит она.

Тибо это уже читал, давным-давно. Он читает снова: провокационные, некогда причудливые, а теперь правдивые описания Парижа, сделанные за годы до взрыва.

– Повезло, что ты услышал мои выстрелы, – говорит Сэм, когда он отодвигается. – Спасибо еще раз.

– Ты нашла в лесу призраков? – спрашивает Тибо. Ее спокойствие и энергичность выше его понимания. – Химически-синие, искривленные машины из ююбы и гнилой плоти?

– Да. И сфотографировала. Они будут в книге. Хочу руины. Солдат. Сопротивление. – Она фотографирует его, сидящего в пижаме.

– Не темновато?

– Не для этой камеры.

Тибо вздыхает, задумывается. Тяжелый, твердый переплет. Фотографии, панегирик, ночи и дни Парижа после взрыва… А кто напишет текст?

– Итак, нацисты увидели, как ты фотографируешь, и погнались за тобой со своими волко-столиками. Они приняли тебя за шпионку. Что такого ты сфотографировала?

Сэм рассматривает свою камеру.

– В основном мне нужны манифы, – говорит она. Тибо кажется, что в голосе звучит не только рвение, но и неприязнь. – Я не уйду, пока не запечатлею всех.

Они прислушиваются к крикам хищников и звукам, которые издает добыча, изумленная тем, что еще жива. Из-за остова машины выкатывается пернатый шар размером с кулак, взметнув облако пыли. Открывается. В центре у него единственный голубой глаз, который смотрит пристально.

Сэм смотрит в ответ.

– Оно ест, – говорит Тибо. – Они питаются тем, что видят. – Приятно сообщать ей то, чего она не знает. – Мы их ловим и раскармливаем, показывая яркие цвета, потом жарим. – Он вспоминает: мясо от обилия впечатлений делалось жирным. За первым существом выкатывается целая стайка. Сэм фотографирует, как они на нее смотрят.

Тибо решает остаться с ней ненадолго.

Налетают комары.

– Я слышала об одной вашей ячейке. Большой – может, даже главной. У них был план. Говорят, они попали в засаду.

Тибо молчит и не поднимает глаз. Он продолжает делить пищу. У него есть хлеб и копченое мясо. У Сэм есть шоколад, который, по ее словам, она выменяла у американского секретного агента, посланного сюда с заданием кого-то убить.

– Они все здесь, – говорит она, когда видит, на что он смотрит. – Это место ими кишит. Тут они предоставлены сами себе.

– Этот секретный агент не очень-то беспокоился о секретности.

Сэм смеется.

– Поначалу беспокоился. В конечном итоге они всегда обо всем рассказывают.

Когда немцы запечатали город, правительство США, как и все, выразило свое возмущение. И, как и другие правительства, почувствовало облегчение. Теперь можно было не беспокоиться, что манифы – или демоны, или те и другие разом – вырвутся за пределы Парижа.

– Но это невозможно удержать в одном городе, – объясняет Сэм. – В лучшем случае можно замедлить процесс. Начали происходить всякие вещи.

Она рассказывает ему о кампаниях в Северной Африке, о затянувшихся мучениях в Тихом океане, о Европе после дождя. Но Тибо больше всего интересует, что она может рассказать о Париже. Потому что, возможно, он смотрит на происходящее со слишком близкого расстояния и чего-то не видит. «Миссия бессмысленна».

Ближайший уличный фонарь разгорается ярче, потом гаснет. На подоконник приземляется животное: крылатая обезьяна с глазами совы. Она наблюдает за ними.

Откуда-то доносится громкий треск, и обезьяна мгновенно улетает. Здание стонет, как корпус корабля.

Что-то скрипит внутри, что-то постукивает и приближается. Что-то спускается за дверью.

– Сложи бумагу, – шепчет Сэм. – Сложи ее – и что может из этого получиться?

Тук-тук-тук. Звуки по ту сторону приближаются к ним. Царапанье и медленный-медленный щелчок замка. Дверь распахивается. Внутри темнее, чем на улице.

Тибо не дышит. Из тени что-то выходит, сделав осторожный, быстрый шаг.

Очень высокое, покачивающееся существо. Трехметрового роста. Выше. Оно моргает с нечеловеческой серьезностью.

Оно стоит, как человек под гнетом тяжелого груза, раскачиваясь на двух аккуратных ногах. На уровне талии оно сделано из линий, промышленных обрезков. Наклоненный верстак, похожий на наковальню, куски каких-то машин – все это находится выше головы Тибо. Он смотрит на столб из предметов-фетишей. Рабочий стол поверх кусков двигателя, поверх спокойных человеческих ног. И с самого верха чересчур большое лицо бородатого старика глядит на мужчину и женщину с подобием любопытства. В бороде запутался паровоз размером с дубину, из трубы прямиком в щетину уходят клубы дыма. На голове у старика личинка. Какая-то длинная, яркая гусеница, сжимающая большой лист. Она извивается, и шляпа-лист трепещет – такой вот шик а-ля живая изгородь.

Случайная совокупность, скопище компонентов, соединенных вслепую. Оно стоит. Тибо смотрит на существо. Оно глядит в ответ, как глядел сквозь щели забрала много лет назад самый первый встреченный им маниф, родственник этого создания.

Щелкает камера Сэм.

– Изысканный… – шепчет она. Тибо впервые слышит в голосе девушки страх. – Изысканный труп.

Мерзкая череда резких звуков вырывает их из благоговения. Слышны крики и выстрелы. Из тьмы выбегают немецкие солдаты.

Тибо бросается за остов машины и стреляет.

За атакующими нацистами на них несется внедорожник, подпрыгивая на грудах щебня. Как долго эти солдаты ждали?

Тибо стреляет в них и пытается сосредоточиться, продумать, просчитать ситуацию. Врагов слишком много. Его сердце колотится. Чересчур много! Он задерживает дыхание и тянется в карман, за картой. «На этот раз, – думает он, – вовремя».

Но изысканный труп шагает в сторону дороги. Солдаты, разинув рты, стреляют. Маниф поднимает конечности, и все немецкие пули – даже те, что летели мимо цели, – разворачиваются в воздухе и мчатся прямиком к нему, врезаются в его тело с гулкими уда-рами.

Некоторые должны были угодить в Тибо.

У солдат есть сети и странные приспособления. Партизан их чувствует. Взлетает петля лассо, ловит манифа. В внедорожнике Тибо видит двоих: коренастого водителя в военной форме и священника в черном одеянии. Тибо смотрит на Сэм и видит, что она как будто молится. Он бьет своей «дубинкой», свернутым хлыстом погонщика волко-столиков, по земле.

Изысканный труп прыгает. В момент его прыжка все на этой парижской улице чувствуют себя так, словно очутились на лестничной площадке полуэтажа, где ступеньки пестрят, как змеиная шкура.

Мир резко поворачивается…

…и Тибо, Сэм и изысканный труп оказываются гораздо дальше от нацистов, чем были до этого. Наступает растерянная тишина.

Веревка все еще удерживает манифа, она тянется к механизму в безбортовом кузове внедорожника, который теперь далеко. Шкив начинает вращаться со скрипом, и трос натягивается, пытаясь подтащить изысканный труп к машине.

Маниф сопротивляется, как шаловливый жеребец. Устремляет на офицеров Рейха внимательный взгляд древних глаз. Надувает щеки и подает сигналы конечностями, хрипит себе в бороду и впивается в мостовую выступами своего машинного тела.

Прорыв, полный белизны. Грани реальности ломаются. Нацисты, оказавшиеся на неправильной стороне, теряют равновесие, и куски разломанного автомобиля падают в эту бумажную бездну.

Изысканный труп кивает, и нацисты валятся, катятся, ускользают в пропасть, словно их кто-то толкает.

Сэм бежит прочь от разрыва в ткани мира и от солдат. Тибо колеблется, внутри у него все сжимается, и все же он подходит к изысканному трупу. Осторожно касается его кончиком дубинки из кнута.

От прикосновения раздается гулкий звук, как будто он стукнул не по телу, а по полой печи. Маниф медленно поворачивается и смотрит на партизана сверху вниз глазами старика. Тибо отходит. Существо, ступая пугливо, движется следом за ним.

– Скорее! – кричит Сэм. Из-за затягивающейся дыры открывают огонь нацисты, и Тибо расправляет пижаму, превращая ее в щит, в подобие бронированного паруса, а потом бежит, и изысканный труп не отстает от него.

– Ты почувствовала, чем пахнет выхлоп этого внедорожника?

– Кровавый дым, – говорит Сэм. – Этот автомобиль больше не работает на бензине. Видимо, они его переоборудовали с помощью демонов.

– Они пытались поймать это существо, – говорит Тибо. – Как волко-столики. Они пытаются контролировать манифов! И у них почти получилось.

– Нет, с этим ничего не вышло, – возражает Сэм и с тревогой бросает взгляд назад. – Да и шансов не было.

Изысканный труп шествует позади.

Тибо размотал кнут погонщика волко-столиков и привязал к одному из металлических выступов – все-таки это не стоило называть «конечностью» – на теле манифа. Это не поводок – он не натянут, и Тибо даже не думает за него дергать, – но один конец в руке у партизана, и маниф не возражает, так что Тибо ведет за собой оживший сюрреалистический образ, как будто держа его за руку.

Наступает утро, и они оказываются посреди части города, превратившейся в пепельную равнину. На щебне тут и там стоит множество птичьих клеток. Одни пусты, в других сидят молчаливые бдительные птицы. Сломанная ширма; повсюду валяются кукольные головы, покрытые трещинами, словно раковины; похожее на маленькую девочку существо в белом платье стоит недвижно, обратив в их сторону дыру на месте лица. Они держатся от нее подальше, стараются даже не смотреть. Далеко впереди младенческое лицо размером с комнату высовывается из-под земли, словно спина кита, и глядит в небо. Оно тихонько хнычет. Сэм фотографирует.

Позади ящиков с законсервированными бабочками они видят занавески, свисающие с деревьев. Слышат призрачные орудия. Это место – стрельбище, полное нематериальных пуль.

– Это пейзаж Тойен, – говорит Сэм.

– Я знаю, что это такое, – огрызается Тибо. – Я же из «Руки с пером».

Изысканный труп пробирается сквозь пыль. Сэм смотрит на него с тем же выражением, что и прошлой ночью, когда она наконец остановилась под не до конца расплывшимся балконом, повернулась и уставилась на манифа.

Зрелище вынудило ее попятиться, и изысканный труп тоже попятился, топнул ногой. Встревоженный Тибо сосредоточился на том, чтобы его успокоить. К удивлению партизана, существо подчинилось ему.

– Я им не нравлюсь, – сказала Сэм.

– Манифам? Не думаю, что у них есть о тебе какое-то мнение.

Но когда Тибо в конце концов убедил ее взять веревку, изысканный труп оскалил зубы, и Сэм ее отпустила.

– Он как будто видит союзника именно в тебе, – сказала она.

Теперь Тибо снова напрягает интуицию. Из трубы паровоза в бороде манифа выходят облака дыма. Существо следует за ним, как будто что-то знает.

Стая птиц в небе превращается в одну огромную птицу, потом – в танцующую фигуру и, наконец, рассеивается. Сэм и это фотографирует.

– Я собирался уйти отсюда, – внезапно сообщает ей Тибо.

– И тут я тебя нашла, – говорит Сэм и замирает в ожидании.

– Некоторое время назад я встретил женщину, которая ехала верхом на манифе, – снова начинает Тибо.

– Вело, – говорит Сэм. – Я кое-что об этом слышала…

– Слышала? – Тибо ощущает карту в кармане. – Ну а я был там, когда пассажирка умерла. И когда я проверил ее вещи… Мне кажется, она была шпионкой. Как твой друг с шоколадом.

– Естественно.

– Британской. Из УСО. – Тибо приподнимает свой конец поводка. – Она тоже управляла манифом при помощи кожаных ремней. Или пыталась. Мы не удержали существо, а надо было. При ней нашлась карта. С нарисованными звездочками и пометками.

– И о чем говорилось в тех пометках?

Созвездие поверх Парижа. Они вытащили грязный листок из ее внутреннего кармана.

– Большинство из них оказались зачеркнуты, – говорит Тибо. – Это были названия утерянных предметов. Знаменитых манифов. – Тибо смотрит на Сэм и видит: до нее дошло. – Я принял ее за сороку. Ну, она точно охотилась за артефактами. Но, возможно, не для себя.

– И ей удалось что-то найти?

Ему кажется, что игральная карта в кармане шевелится.

– Кто знает… При ней ничего не было. Может быть, она зачеркнула их на карте, когда проверила и узнала, что они пропали.

– Или забрала и отдала кому-то.

Тибо облизывает пересохшие губы.

– Так или иначе, – говорит он, – в конце концов мы ею воспользовались. Ну, картой. Разумеется. Мы с товарищами. Отправились на поиски. Пошли в Булонский лес.

– Почему?

– Потому что там оставалась еще одна звезда, не зачеркнутая.

– Я имею в виду, почему «в конце концов»? Отчего вы не вышли на охоту сразу же?

– А-а. – Он не сводит глаз с горизонта. – Я убедил их подождать. – Товарищи не знали, чего именно, однако согласились. – Я кое-что слышал про другой план, который ты упомянула. Подробностей не знал. Только то, что речь о каком-то нападении. Я думал, стоит подождать – вдруг мы что-нибудь услышим. На случай, если все обернется удачным образом.

Сэм молчит, и Тибо приходится продолжать.

– Но ничего не вышло, – шепчет он. – Все обернулось крахом. Шабрюн, Лео Мале, и Тита, и еще многие другие. Они погибли.

– Я слышала. Ты знаешь, что случилось?

– Думаю, враги пронюхали об этом. Они ударили первыми. И у них, похоже, было какое-то… оружие. – Он болезненно скалится. – Я не знаю, какое именно, но наши люди… Погибли лучшие. Самые лучшие. Наверное, нацисты держали что-то наготове, чтобы применить на тех улицах. – Он вполне мог бы оказаться там вместе с теми, кого уже не было. И тогда погиб бы сам.

Если бы его присутствие не изменило расклад сил.

Тибо однажды сражался с Карлингом вместе с Лоранс Ише. То был день, полный тусклого света, они вдвоем патрулировали окрестности, она показывала новичку, что к чему. Рутинный осмотр спокойной местности. Ничего не ожидая, они очутились на месте недавнего сражения и угодили в засаду.

Он с воплем бросился в укрытие, на ходу пытаясь стрелять, пытаясь вспомнить под огнем, чему его учили. Когда он повернулся и привстал, то оказалось, что Ише стоит на прежнем месте в своем грязном платье в цветочек и курит, не обращая внимания на пролетающие мимо пули.

Потом она подняла правую руку, что-то прокричала, и появившийся невесть откуда чересчур огромный орел ринулся прямиком на врагов, собравшихся у входа в тупик. Пока Тибо выглядывал из укрытия, наблюдая за тем, как крылья бьют по противнику, который растерянно вопит и пытается бежать, Ише сказала что-то еще и сотворила гусеницу длиннее и толще лошади, с головой хищной птицы, и та заструилась следом за орлом по битому кирпичу. Тибо услышал крики и влажные звуки. Ише создала ванну, полную мерцающих осколков зеркала, и заставила свое творение поскакать на когтистых лапах прямо на командира гестапо, который растерянно таращился на происходящее. Ванна врезалась в него, осыпала острыми обломками. Он заорал и превратился в облако кровавых брызг и отражений.

– Однажды я видел, как Ише заставила собственные стихи воплотиться в жизнь, – говорит он. – Не многие так умеют.

– Может, у твоих товарищей тоже было секретное оружие. Я слышала всякое.

– Ты это уже не в первый раз повторяешь. Не знаю. Не знаю, удалось ли им найти то, что они искали. Если оно вообще существовало.

– Ну, слухи-то ходили. О сражении. О каком-то манифе с их – с вашей – стороны и о чем-то со стороны нацистов…

– Я тоже слышал эту болтовню, – перебивает Тибо, и она растерянно моргает. – Если у них и было секретное оружие, оно не сработало, верно?

– Так ты поэтому уходишь? – спрашивает Сэм через некоторое время. Он не отвечает. – Что там случилось, в лесу? Вы нашли, что искали?

– Мне надо было на хрен уйти прямо тогда, – говорит Тибо. – Как только я узнал про фиаско. Про то, что они погибли. Но я остался. Мы все остались. Решили следовать карте.

Его ячейка. Вокруг костра. Они пьют за погибших. За людей, чьи настоящие имена знали не всегда. Но о чем они точно знали – по слухам, по зашифрованным сообщениям, которые к границам арондисмана наконец-то принесли гонцы, по переменам в атмосфере, которые могли ощущать люди вроде Тибо, – так это о том, что неудачное нападение что-то изменило. Что их сторона упустила свой шанс.

Никто из них не спал той ночью, когда пришло известие, в истинности которого они не могли быть уверены, но почему-то не сомневались. Они собрались вместе и, тихонько переговариваясь, попытались восстановить ход событий и понять, который из громких взрывов, раскатившихся над городом за последнюю неделю, ознаменовал гибель товарищей под натиском неизвестных сил.

Те, кто был близко знаком с погибшими, рассказывали истории из прошлого. Но Тибо встревожил товарищей: он ничего не стал говорить о своих наставниках. Не проронил ни слова. Нащупав в кармане марсельскую карту, он вспоминал разведчицу, которая пришла за ним, – и то, как он отправил ее восвояси.

Получив отказ, эта женщина, преодолевшая столь опасный путь, чтобы разыскать Тибо, больше ничего не сказала. Кто-то другой на ее месте принялся бы умолять, настаивать. Наступила долгая пауза, и она вынудила его встретиться взглядом – а потом, когда поняла, что он не передумает, молча повернулась и, поднявшись по ступенькам, вышла из погреба.

После секундного колебания он пошел за ней. На первом этаже он застал Элизу в замешательстве у приоткрытой задней двери, за которой виднелся двор со сломанной стеной, ночь, улицы, а женщина, которую никто из его товарищей не видел, ушла тем же путем, каким явилась, назад к тому, что замышляли ее друзья, – без него.

Потом стали называть имена. Эроль. Рофаст. Риус. Ише. До чего ужасная перекличка.

– Но нет, – говорит он, обращаясь к Сэм. – Мне пришлось уйти позже. После леса. – Он смотрит на грязную пижаму, которую носит поверх одежды. – Да, мы нашли там то, что искали. Когда мы заподозрили, что оно нужно британцам, мы сразу же возжелали его намного сильней – ну, ты понимаешь?

Последний шанс. Однажды утром они проснулись и обнаружили, что Седрик ушел.

– Да ну его… – сказал Пьер, но все знали, что без священника в случае атаки демонов им придется нелегко. Тибо развернул шпионскую карту и предложил план.

В Новом Париже базилика Сакре-Кер покрыта комковатым слоем черной краски, а из всех ее великолепных, некогда застекленных сводчатых окон и дверных проемов без дверей торчат метры трамвайных рельсов. Тибо и его команда добрались до тени бывшей церкви – туда, где рельсы тряслись, словно хвосты ящериц, хлестали тротуары и крыши, издавая скрежет и металлический свист, двигались, появляясь в ткани пространства, вгрызаясь в землю, как части древних фундаментов, резко исчезая из виду, дергаясь, изменяя расположение и снова пропадая.

Каждые несколько часов изнутри появлялся трамвай без вагоновожатого и с воем уносился из похожей на пещеру внутренней части базилики прямиком в город по какому-нибудь из эфемерных путей.

Члены «Руки с пером» нашли место, чтобы подождать, поднялись по лестнице из жилистых, мускулистых рук, которая извивалась под их тяжестью, и устроили лагерь на углу улицы, наблюдая за манифами, которые наблюдали за ними в ответ, высматривая, не появятся ли нацисты или демоны. Будущее поблекло теперь, когда они начали подозревать, что кое-какие части плана уже провалились. Брусчатка перед ними сдвинулась, уступая место рельсам. Они ждали, почти не разговаривая друг с другом, – большей частью просто следили за тем, как меняется земля, как проезжают мимо неправильные трамваи.

А потом, спустя сутки, усталый Тибо увидел, как один трамвай выбрался из базилики, словно червяк, и поехал в их сторону. На его лобовом стекле красовалась табличка: «Булонский лес».

– Сейчас же! – крикнул Тибо. – Немедленно!

Партизаны выскочили из укрытия и побежали, раскручивая веревки с «кошками», которыми и подцепили трамвай, словно молодого вола, когда он проезжал мимо.

– Жан упал. – Тибо вспоминает крик и то, как трамвай скользил прочь. – Он был слишком медлительным. Но остальные смогли забраться внутрь.

Они высовывались из дребезжащих окон, ликуя, пока трамвай несся через могилы Северного кладбища, расшвыривая по сторонам землю и сбивая надгробия. Рельсы появлялись перед ним и утопали в земле позади. Он изучал Париж, а Тибо с товарищами цеплялись за перила внутри.

В семнадцатый арондисман, по рю Ганнерон, продираясь прямиком сквозь близко стоящие дома на рю Дотанкур, Лежандр, Лакруа. Фары трамвая озаряли останки внутренних стен. Потом они снова выехали наружу и пронеслись над железнодорожными путями, на которых гнил брошенный поезд.

– Мы ехали слишком быстро, чтобы нас поймали, – говорит Тибо. – Даже когда мы проезжали мимо нацистов.

К их ужасу, трамвай резко свернул вниз по лестнице в подземелье станции метро «Вилье», прыгнул на старые рельсы, которые его там дожидались, и поехал в туннель. Сквозь проблески фосфоресценции и призраков. Завывая во тьме. Партизаны были слишком напуганы, чтобы шуметь, пока трамвай снова не выехал на поверхность.

У Порт-Майо рельсы, которые трамвай прокладывал сам для себя, вошли в лес. По окнам застучали ветви и листва. Движение замедлилось. Их окружала зелень. В конце концов машина остановилась на лужайке, аккуратно коснувшись буферов, которые выросли из земли при их приближении.

Два дня городские бойцы бродили пешком в этом лесу сновидений, оставив трамвай в чаще. Они то ходили кругами, увеличивая радиус, то сокращали маршруты – проверяли карту мертвой женщины.

Они поймали два волко-столика – диких, пугливых, с лисьими частями – и воспользовались их деревянными телами, чтобы зажарить шеи из плоти и крови. Считалось, что тот, кто ест мясо манифа, меняется.

– Что случилось с твоими товарищами? – спрашивает Сэм.

О каком монстре она думает? Об огромной безликой женщине, полной выдвижных ящиков, из которых выходит всякое? О куклах Беллмера, которые ползают, как крабы, на манекеновских ногах с шарнирными суставами? Может, она представляет себе эскадрилью демонов и призвавших их нацистов, пыточных мастеров-эсэсовцев, управляющих многометровыми тварями с бородами из серных сталактитов…

Нет.

Они в конце концов нашли сокровище – пижаму, помеченную звездой.

Пижама висела на вешалке на дереве, колыхаясь на ветру, и наблюдали за ней только совы. Тибо и остальные партизаны замерли, увидев свою находку в тусклом лунном свете, ощутив ее. Они принялись осторожно приближаться к ткани с золотой вышивкой.

– Я думал, если мы где-то ее и найдем, то только в О-де-Сене, – бормочет Тибо. – «Моя пижама, бальзамный молот, лазурью вызолочена». – Он цитирует стихотворение Симоны Йойотт «Пижамная скорость», со страниц сборника «Légitime Défense». Ткань была прошита самообороной. – Я не виноват в том, что с ними случилось.

Пьер стоял впереди и тянулся к одежде на вешалке, когда его убили выстрелом из зарослей.

– Мы все бросились в укрытие, – рассказывает Тибо. – Нас обнаружили. За нами следили. Не знаю, с какого момента. Мы оставили следы, разумеется. Я был прямо за Пьером и схватил пижаму. – Он потрогал краешек. – И надел. Так что мне никто не смог навредить.

Что напало на них из леса? Что за сила шла по пятам за неумелыми следопытами и воспользовалась ими, чтобы отыскать этот приз?

Даже не нацисты в униформе. Не животные, порожденные искусством, не завывающие гости из Ада. Сборище кровожадных банальностей. Французы, мужчины и женщины, живущие за счет грабежа, убивающие из засады. Они выпрыгнули из укрытий, издавая звуки, которые, наверное, считали свирепыми.

Первый удар Тибо, усиленный стихотворением, разбил бандиту физиономию. Пули стучали по нему. Но невзирая на новообретенную мощь, он в отчаянии увидел, что товарищи погибают, потому что сам он все еще был в этой одежде неуклюжим.

Он подпрыгнул выше, чем полагалось бы человеку, и пронесся в нескольких метрах над схваткой, приземлился позади. До чего ужасная комедия. Какой-то мужчина ударил ножом Бернара, а другой – выстрелил в спину Бриджит, пока Тибо шатался и пытался прийти им на помощь.

Двое нападающих пали жертвами пуль «Руки с пером», но убийцы нахватались сюрреалистических приемов, и на глазах у Тибо Элиза вскрикнула и превратилась в облако. Он побежал к девушке, но она растаяла как дым. Патриса сожрала стая деревянных птиц, от которых он не смог отбиться, как ни старался. Тибо пытался обрести контроль над своей чрезмерной силой, а его товарищи погибали один за другим.

В конце концов уцелевшие бандиты сбежали. Тибо рухнул на колени в своих доспехах, в драгоценном облачении, за которым они и пришли. Он оцепенел посреди мертвых друзей.

– Это были не демоны, – говорит он Сэм. – Не манифы и не нацисты. Просто парижане.

«Я ухожу, – сказал он самому себе в конце концов, когда скорбь немного утихла, но мертвые друзья на поляне никуда не подевались. Вот что его добило, а не невидимая катастрофа, которая погубила предводителей организации. Вот это малозначимое смертоубийство в глуши. – Хватит с меня. Миссия бессмысленна».

И он пустился в путь.

«Хватит с меня этого наваждения».

Сэм говорит:

– Я могу помочь тебе выбраться.

Тибо спрашивает себя, почему он просто не использует оставшийся заряд этой повстанческой пижамы, чтобы прорваться через осаду и бежать, променять руины Парижа на руины Франции. Неужели и впрямь настали последние дни этого города?

– Это будет прекрасная книга, – говорит он наконец.

– Ты можешь помочь. Я могу показать тебе, как выбраться. Но сначала мне нужно больше фотографий.

Он хочет получить эту книгу. Он постепенно это осознает и сам удивляется. Он хочет помочь Сэм. Тибо научился подчиняться интуиции в таких вопросах.

А еще он хочет узнать, какова настоящая миссия Сэм.

Он хватает поводок изысканного трупа. Он не понимает, почему и каким образом маниф покоряется, идет следом, но его пульс ускоряется.

«Если бы только ты был с нами в том лесу…»

– Эта женщина из УСО, – говорит Сэм. – Ты сказал, у нее получалось управлять Вело.

– Ну, она пыталась.

– За пределами Парижа ходят слухи про всевозможные эксперименты. Не только в смысле искусства, еще и оккультные. – Она смотрит в небо. – Союзники работают с манифами. Нацисты работают с манифами. Союзники пытаются взять под контроль демонов. Я слышала, нацисты принесли в жертву какую-то манифовую версию Бодлера.

Тибо молчит. Он подозревает, что она говорит о Бодлере из Марсельской колоды, гении желаний. Собрате той карты, которую он носит в кармане.

– Когда я сюда входила, – продолжает Сэм, – все время слышала, что Teufel Unterhändleren уже в пути.

Это военные спецы, которые правдами и неправдами, подачками и заклинаниями убеждают измученных болью демонов-беженцев действовать согласно оговоренным соглашениям. Они работают в тесном сотрудничестве с фашистской церковью Парижа, изучая реликвии и книги изгнания, под гипсовыми распятиями, украшенными свастикой, с демонами, нарисованными у ног Христа, глядящими на своего поработителя с возмущением. «Во славу Божию, – провозгласил Алеш, – мы согнули Его крест, и во имя Его повелеваем не только воскресшими ангелами, но и ангелами падшими».

Его орден торгуется с демонами. Священники Алеша – не экзорцисты, а их противоположность.

– Люди только об этом говорили, – продолжает Сэм. – И были еще новости. В том числе про какой-то «Fall Rot».