Глава 7
На улице было уже по-осеннему холодно, и даже под бушлатом меня тут же затрясло. Впрочем, не так уж и холодно, ну что такое пятнадцать градусов? Может, продрог потому, что из теплой постели, от горячей женщины? А может, потому, что нервы у меня натянулись как струны и тело буквально звенит от нервной перегрузки…
Нет, я не был в шоковом состоянии. Голова ясная, такая ясная, что в ней едва не звенит. Мысли четкие, но какие-то рубленые, короткие.
Олю убили. Кто?! Зачем?! Она никому не делала вреда! Ну – совсем никому! Хорошая, добрая девочка! Почему так?! Зачем так?!
Спрашивать никого и ничего не стал. Все равно не ответят. Я прекрасно знаю Систему, возможно – лучше кого бы то ни было в этом времени. Сейчас на посту министра МВД – Щелоков. У него противоборство с прокуратурой и с КГБ. Они ненавидят друг друга и всячески стараются сунуть палки в колеса. Это время – «золотое время» МВД, когда милиция уважаема в народе и практически неподсудна. Даже если милиционер убил – его не посадят. Или посадят после того, как уже уволят. Организовывались целые банды из ментов, прокурорское следствие доказывало, что они совершали преступления, – а милиционеров отпускали. Время сокрытия преступлений, поощряемое с самого верха.
Через десять лет майор КГБ, шифровальщик на ключевом посту, будет ехать в метро, перебрав на праздновании Нового года (как сказали бы в моем времени – на корпоративе). В сумке у него – палка колбасы и коньяк, выданные к празднику. Коллеги тупо забудут его на скамье, и майора (он был в штатском) высадят на станции «Ждановской». Где майора Афанасьева и найдут милиционеры, уже долгое время промышлявшие грабежами пассажиров, – обирали пьяных, избивали, глумились.
Менты приведут Афанасьева в служебное помещение и начнут там глумиться и избивать. Отнимут эту жалкую палку сервелата и коньяк. Они будут пьяны. А когда обобранный майор в дверях помещения пообещает им всевозможные кары, так как является сотрудником КГБ, они затащат его обратно.
Я не раз думал: а что было бы, если бы он спокойно ушел, утирая слезы и кровь, – погнались бы они за ним? Скорее всего – нет. Но он не был оперативником. И долгие годы находился на таком посту, что никто и никогда и помыслить не мог, чтобы нанести ему вред. Майор КГБ! Да только сказать, и любой мент тут же шарахнулся бы в сторону. Трезвый и соображающий мент.
Они молотили майора еще долго. Вытащили у него, лежащего без сознания, удостоверение, перепугались еще больше – скорее всего, раньше-то они не поверили, что этот человек из КГБ. Просто борзый пассажир, которого нужно поучить. А когда все выяснилось – пришли в ужас и начали названивать своему начальнику. И тот все понял. Приехал и приказал грузить Афанасьева в багажник служебной «Волги». Он понял, что майора нужно убивать, иначе конец карьере, теплому, сытному месту и вообще – всей его такой успешной жизни.
Афанасьева вывезли за город и там забили до смерти арматурой и монтировкой. Бросили и уехали.
Скандал был невероятный. Ключевая фигура, шифровальщик – пропал! Думали даже, что он сбежал за бугор. Но потом нашли труп. И начали поиск убийц.
Следователь Калиниченко занимался этим делом, насколько я помню. Следователь по особо важным делам. Была создана оперативная группа из сотрудников МВД, КГБ и прокуратуры. И преступников в конце концов нашли. И всех четверых расстреляли.
Суд проходил в закрытом режиме, и впервые о нем написали через много лет, очень много лет. Был дан приказ – не очернять образ советского милиционера. И его не очерняли.
После этого дела пошли гигантские чистки в структуре МВД. Уволили сотни милиционеров-преступников и тех, кто не убивал и грабил, но запятнал себя беззаконием. Впрочем, вторые – тоже преступники. Кончилась эпоха Щелокова.
Но теперь был самый ее расцвет. Беспредел в милиции, сокрытие преступлений милиционеров, беззаконие. И я не знаю, с чем это сравнить, – если только с девяностыми? В 1970-м милиционеров не сажают, что бы они ни совершили. И готовиться мне нужно к самому худшему.
Привезли меня в городское УВД – я почему-то думал, что повезут в РОВД, но нет – ГУВД. Везли в «уазике»-«буханке», позади, в отсеке для задержанных, грубо затолкав меня в машину и сопроводив вслед хорошеньким ударом в спину. Я не видел, кто меня бил, и не стал возмущаться и говорить, какие они негодяи и как я буду на них жаловаться. Глупо, бессмысленно, и ни к чему хорошему не приведет. Зина меня не сдаст, в этом я уверен, так что мне нужно продержаться всего ничего – сутки, не больше. А то и меньше – найдет адвоката, позвонит куда надо. Знакомства у нее – как у какой-нибудь кинозвезды. Или завмага крупного магазина.
Продержусь. Войны пережил, а уж тут как-нибудь… уж монтировкой точно не забьют. Я же не майор КГБ!
Меня завели в кабинет следователя – небольшую комнатку, где кроме стола и нескольких стульев ничего больше и не было. Если не считать здоровенного, еще дореволюционного изготовления сейфа. Ни тебе портрета Брежнева за спиной следака, ни календарей с красивыми девами, ни компьютера на столе. Пишущая машинка «Эрика», как у меня дома, – вот и вся техника. И авторучка в руках сорокалетнего мужика в форме, который смотрел на меня без злобы, но и без особой приязни. Так смотрит дачник на грядку, с которой нужно выполоть сорняки.
Конвоиры усадили меня на стул, при этом рубаха и бушлат сползли с плеч и свалились на пол. И я остался сидеть по пояс голый, покрытый мурашками от назойливого сквозняка. Пахло въевшимся в стены табачным дымом, старой бумагой… и по́том от пыхтящего рядом толстого сержанта, который топтался у стула непонятно зачем.
– Иди, Вась, я сам… – Следователь посмотрел на сержанта, и тот с сомнением переспросил:
– Василич, уверен? Глянь, какой бычара! Он здоровый какой! Еще кинется! Он же псих ненормальный!
– Иди, Вась! – устало махнул рукой следак. – Отдыхай. Если что, я позову. У него ведь наручники на руках, да и я вроде не мальчик маленький.
Сержант вышел следом за своим напарником, длинным, с вытянутой унылой мордой старшиной, а я остался в кабинете наедине со следователем. Оба молчали. Мне начинать разговор как-то вроде и не по чину, а следователь, видать, желал вывести меня из равновесия, чтобы потом удобнее было колоть. М-да…
Первым все-таки не выдержал я и задал банальный и даже глупый вопрос:
– За что меня задержали?
Следователь чуть прищурился, будто прицеливаясь, спросил:
– Не арестовали, а задержали? Знаком с законом? Где отбывал?
– Во-первых, с какой стати вы обращаетесь ко мне на «ты»? Я с вами вместе гусей не пас. Во-вторых, с чего вы взяли, что я сидел? Вы где-то видите хоть одну наколку? Уголовные регалии? Так чего несете-то? Вы что, первый день работаете, уголовников не видели?
– Видел. И сейчас перед собой вижу – убийцу! Зачем вы убили свою любовницу Филатову? Узнали, что она была беременна, и не хотели уходить от другой любовницы, которая вас обеспечивает всяческими благами?
– Что?! – Меня как под дых ударили. – Оля… беременна?
– Не изображай из себя невинную овечку! – Следователь сменил маску усталого, жизнью помятого человека на маску хищника, готовящегося к прыжку. Впрочем, возможно, сейчас как раз была и не маска.
– Прошу вас, расскажите – как она была убита? – выдавил я, глядя в злое, жесткое лицо следака.
– Тебе рассказать, как ты все это проделал? – усмехнулся следователь. – Ладно. Филатова сообщила тебе, что ждет ребенка, и потребовала, чтобы ты женился на ней. Но у тебя уже есть любовница – старая, но богатая. И зачем тебе молоденькая дурочка с довеском? Ты избил Филатову, изнасиловал ее, в том числе и в извращенной форме, изрезал ей лицо и в конце концов – перерезал горло. А когда на шум вышла хозяйка квартиры, ты ее сбил ударом в висок, а потом добил ножом. Затем изобразил грабеж и спокойно пошел домой. Тебя видели выходящим из квартиры, где жила Филатова, около двух часов ночи. Ну вот и все. Так ведь было, Карпов?! Ну? Колись, тебе легче будет! И на суде зачтется, может, «вышку» и не дадут! Ты же в состоянии аффекта был, так? Она угрожала тебя разоблачить, рассказать твоей богатой подруге, что спит с тобой, и требовала жениться. А ты ее и убил! Ну?! Так все было?! Говори!
Голос следователя – резкий, неприятный – ввинчивался мне в мозг. Хотелось крикнуть: «Заткнись, дурак! Замолчи! Что ты несешь, тварь?!» Но я не кричал, а голос не замолкал. Он бубнил, бубнил, бубнил…
Я закрыл глаза, мне хотелось заткнуть уши ладонями, но я не мог. Руки в наручниках окостенели, я уже не чувствовал кистей. Только боль и тоска. И больше ничего.
– Ты признаешься?! Ты признаешься, что убил Филатову?!
Лицо следователя оказалось рядом, совсем близко, и я едва сдержался от того, чтобы ударить его головой в нос. Ведь так знатно подставился!
Что он видит перед собой? Сломленного, безвольного человека, которого вытащили из постели посреди ночи, притащили сюда, и он вот-вот сознается во всех преступлениях, в каких ему прикажут сознаться. Во всех! Даже в разрушении Бастилии и покушении на Ленина!
– Ты идиот, – проговорил я серьезно и веско, разделяя слова. – Ты совершеннейший идиот! И если ты меня не отпустишь, будешь иметь неприятности. Зачем мне так тупо убивать свою подругу? Которую я недавно только отбил от посягательств преступника? Может, стоило поискать среди друзей этого самого преступника? Или легче вытащить из постели первого попавшегося? Если ты посмеешь мне что-то сделать – избить меня, или что-то подобное, – тебя уволят, а потом посадят! Макеева, у которой я живу, врач, ученый с мировым именем. И с большими связями. И если она сказала, что до вечера вытащит меня отсюда, значит, вытащит. Понял? Что неясно?!
Следователь за время моей тирады уселся на свое место и смотрел на меня долгим, непонятным взглядом. Видимо, соображал.
А я добавил:
– Мне зажали руки наручниками. Я их уже не чувствую. Это пытка. Я заявлю в прокуратуру, напишу куда угодно, хоть самому Брежневу, что ты меня пытал. И что от этого я потерял здоровье. Будь уверен, справку я получу. Тебе это надо? Мое предложение – просто сними наручники и отведи в камеру. Я хоть посплю спокойно. На вид ты не дурак, но несешь такую чушь… уши вянут! Неужели вы не сделали анализа спермы в теле девушки? Не определили группу крови? И вот на кой черт мне было… – у меня дыхание сперло, глотку перехватило спазмом, а глаза защипало, – насиловать ее в извращенной форме? Когда я мог в любой момент иметь ее в любой форме, в какой захочу, и на добровольной основе?!
И тут же понял, что придется разъяснять далее. Глаза следователя заблестели – сперма-то в Оле была!
– Да, я понимаю, о чем ты подумал. Была у нее сперма моя. Во влагалище. Вот только незадача – мы с ней анальным сексом не занимались, понимаешь? И если кто-то поступил с ней так – он и есть убийца. Эксперт легко определит, что ТАМ не моя сперма.
– Откуда у тебя следы ранений? – внезапно спросил следователь, разглядывая мой торс.
– Не знаю… сними наручники, черт подери! Я рук лишусь, и тебе тогда – хана!
Следователь посидел еще секунд десять, глядя на меня пристальным взглядом, вряд ли определяя, сбегу я или нет. Скорее всего, просто хотел придать себе значимости. Поставить меня на место. Мол, обождешь! Не сдохнешь!
Не сдох. Но, когда следователь снял треклятые наручники и кровь стала приливать в кисти рук, я едва не завопил – такое это отвратительное состояние, когда отходят затекшие конечности. Больно, черт!
– Так. Ну и кто, по-твоему, убил твою любовницу? И зачем?
– Если бы я не знал, что сынок хозяйки сидит в тюрьме, я бы решил, что это он. Или его дружки, которым он передал маляву и попросил исполнить. Вот только зачем? Не понимаю. Говоришь, ограбление было?
– Все вывернуто, все разбросано, – медленно ответил следователь, продолжая пристально следить за мной, за моим лицом.
Физиогномист хренов, что, рассчитывает по лицу определить, вру я или нет? Книжек начитался, что ли? Люди уже давно научились даже детектор лжи обманывать, а тут – по лицу хочет! Ну в самом деле – идиот!
И это плохо. Идиот убийцу не найдет, да и не собирается искать. У него есть отличный подозреваемый, осталось только как следует его потрясти – рраз! И готово! Раскололся!
Я увял. Ну что еще тут сказать? Все сказано. Как в глухую стену. По глазам вижу – он не верит ни одному моему слову, потому что так ему удобно. Так ему удобно! И не хлопотно. А вот если поверить мне – тогда хлопотно, потому что надо искать преступника. Давать поручения операм, рассылать запросы. И на кой черт ему это надо?
А затем следователь взял в руки бланк протокола и начал его заполнять. И задавать вопросы. Кем мне была Оля, как я с ней познакомился, когда и в каких конкретно отношениях я с ней был. Отвечал я механически, думая о своем, но, однако, так же механически улавливал смысл вопросов и старался не угодить в расставленные мне ловушки, отвечая просто и коротко. Допрос закончился уж под утро – за окном начало светлеть, и мир сделался молочно-серым. Следователь вызвал сержанта, и толстяк повел меня вниз по коридорам, приказав заложить руки за спину. Он хотел еще надеть и наручники, но следователь легонько повел головой (я видел это боковым зрением), и сержант этого делать не стал.
Поместили меня в пустую камеру. Когда я только перенесся в это время, я попал в точно такую же камеру – таковы все КПЗ Советского Союза.
Надев бушлат, я улегся на отполированную боками арестантов скамью-лежак, закрыл глаза и стал думать, ломать голову: кто все это мог сделать? И ничего не смог придумать.
Наконец, я забылся тяжелым, тревожным сном, из которого меня вырвал грохот открывающейся двери и голоса людей.
– Карпов, вставайте!
Я поднялся, глядя на «гостей». Двух я уже прежде видел – дежурный, который меня принимал при переводе в камеру, и толстый сержант, который меня конвоировал. Третьего я не знал – мужчина лет сорока, одетый в хороший то ли сшитый по заказу, то ли импортный костюм. На незнакомце кремовая рубашка с галстуком и блестящие лакированные штиблеты. Если этот лощеный тип не адвокат – я балерина Мариинского театра. Любит эта адвокатская братия пустить пыль в глаза, ох как любит!
Впрочем, не возбраняется. И к тому же – нищему адвокату не больно-то и поверят. Адвокат даже на вид должен быть успешным, наглым, эдаким лощеным хамом с юридическим дипломом.
Вообще-то что в советское время, что в демократической России адвокаты, собственно, нужны для двух дел: первое, и не самое главное, – юридически грамотно составить нужную бумагу. Иск, ходатайство и все такое прочее.
Второе, и главное, – уметь зайти в кабинет власть имущих и дать им хорошую взятку. К следователю, к прокурору. И к судье, если уже дошло до суда. Вот и этот крючкотвор был явно из числа умеющих находить контакты. Не умеющие находить контакты адвокаты влачат совершенно жалкое существование и пробавляются только тем, что распечатывают типовые исковые заявления для клиентов, желающих вести свое дело самостоятельно. За сущие, в общем-то, копейки.
– Здравствуйте, Михаил Семенович! Я ваш адвокат, Трушин Семен Михайлович. Я буду вас защищать, следить за тем, чтобы не были нарушены ваши права.
Он обернулся к сопровождающим и холодным тоном попросил милиционеров выйти:
– Пожалуйста, дайте мне поговорить с клиентом! Вам же ЗВОНИЛИ, чтобы вы не мешали!
Я немного опешил от слова «звонили». Кто звонил? Куда звонил? Зина, что ли, старается? Вот я не помню – в 1970 году допускали адвоката к клиентам на стадии задержания? Это же не 2018 год, тут торжество советского закона, а по нему – хрен тебе, а не адвокат, пока дело не передано в суд. По крайней мере, я так это все запомнил. Но могу и ошибаться! В моем времени скоро без адвоката и воришка-карманник разговаривать не будет.
Дверь захлопнулась, и мы остались наедине с адвокатом. Он присел рядом со мной на деревянный лежак (слегка поморщившись) и тут же, как говорится, взял быка за рога:
– Вы убили Ольгу Филатову?
Я посмотрел на него как на идиота и не сказал ни слова. Тогда он торопливо достал из кожаного портфеля лист бумаги, протянул мне, а когда я взял, вынул из кармана книжечку-удостоверение:
– Смотрите. Я адвокат. Меня наняла Зинаида Михайловна. Я представляю ваши интересы. Вот соглашение, подписанное ею. Итак, вы убивали Филатову или нет?
– Нет!
Я не стал возмущаться. Он не идиот и работает правильно. И правильно решил, что я могу подумать, будто адвокат подставной. Я не знаю точно, как должно выглядеть соглашение между адвокатом и клиентом, но подпись Зинаиды соответствует оригиналу, это точно. Я знаю ее подпись. А Зине я верю.
– Хорошо! – продолжил адвокат, шлепнув рукой по лежаку и тут же покосившись на ладонь так, как если бы после шлепка у него на руке образовался чумной бубон.
Брезглив наш юрист-то, зело брезглив!
– Рассказывайте, в чем вас подозревают. И вообще – все, что касается этого дела. И побыстрее. Мне нужно все уладить как можно скорее – если вас отправят в СИЗО, вытащить оттуда гораздо сложнее. У нас ведь так просто не сажают, вы же знаете.
Я рассказал ему все, что знал, плюс свои соображения. А потом спросил:
– Не могло ли быть так, чтобы мерзавцы сбежали, а здесь, в ГУВД, ничего об этом не знают?
– Нет! – отрезал адвокат. – Знают они. И я уже узнал – сбежали! По дороге в суд. Вырубили конвоиров и сбежали. Боксеры бывшие. А кто у нас конвойная рота? Вы их никогда не видели? И слава богу! Ощущение такое, что их не кормили в детстве! Дети худосочные! Плевком перешибешь! Попросились злодеи в туалет, им освободили руки, и… все. Ушли.
Я аж задохнулся от возмущения:
– Так какого хрена они на меня валят?! Ах мрази…
– А они не валят! – пожал плечами адвокат. – Стиль работы у них такой. Когда еще тех поймают! А может, и не поймают вообще. А вы – тут, рядом, непонятный, психически больной человек. Взбесились и убили несчастных женщин! Тихо, тихо! Я вам рассказываю, как они рассуждают! Вы же были в больнице, вас обследовали, память теряли – ну и вот. В общем, всем удобно и все хорошо. Только не учли, что Зинаида Михайловна не простой человек. Она весь город на уши поставила! Сейчас у ментов, что вас взяли, земля горит под ногами, и они только и думают, как бы выйти из этой истории с наименьшими потерями. Так что когда вам предложат все забыть – дружба, фройндшафт, – немедленно соглашайтесь. В некотором роде я посредник и с их стороны. Они мне шепнули, что, если вы не будете возмущаться и писать жалобы, перед вами извинятся, и все пойдут своей дорогой. Кстати, даже если будете писать жалобы – ничего не добьетесь. Милиция у нас неприкасаема. А вас просто задержали для выяснения. Вас ведь не били, так же? Ну вот. Так что скажете?
– Согласен! Но при одном условии.
Адвокат нахмурился, а я продолжил:
– Мне нужна информация по убийце. Кто он, где и с кем сидел – все, что возможно.
– Вы, случайно, не самосудом решили заняться, Михаил Семенович? – с крайним недовольством проговорил адвокат. – Не нужно вам это! Вы писатель, скоро станете известным писателем…
Я поднял брови – откуда он знает?!
– Да, да, знаю! Кстати, Зинаида Михайловна передала вам – вызов пришел из Москвы! Вас вызывают на подписание договора! Говорят, еще до Нового года издадут, уж очень понравилась им ваша книга! И она извиняется, что распечатала письмо, не утерпела. И я, кстати, за нее перед вами походатайствую – сами понимаете, какие обстоятельства. Она за вас там… хм… в общем, рвет и мечет ваша Зинаида Михайловна.
Мы замолчали. Сидели молча с минуту, смотрели друг на друга. Не то чтобы мне не нравился мой собеседник… просто я вообще не люблю адвокатов. Уж больно скользкие типы! Хотя и без них нельзя. Это я при желании могу исковое составить и в суде себя защитить, а что может обычный человек, не знакомый с правоохранительной системой? Не умеющий написать ни исковое заявление, ни ходатайство! И даже просто понять, что говорит закон в данном конкретном случае. Ничего не может.
– Мне жаль девочку, – грустно и, мне показалось, искренне сказал адвокат. – Видел я ее фото, красивая была девочка. Этих негодяев все равно поймают, а вам… вам еще жить! Вам не нужны проблемы с законом! Ладно. Я сделал все, что мог. Будет вам информация по этому типу, будет! Но позже. Вначале я вас вытащу отсюда. Вы переговорите с Зинаидой Михайловной, и тогда…
– Хорошо. Решайте это дело!
Адвокат кивнул, встал с лежака и, подойдя к двери, дважды врезал в нее кулаком. Дверь тут же открылась, и я подумал, что сержант все это время стоял и подслушивал у зарешеченного окошка. И я этому ничуть не удивляюсь.
Выпустили меня через полчаса. Никто не извинился, меня просто вывели из камеры в коридор, где ждал адвокат, и мы с ним зашагали из ГУВД. Машина адвоката (само собой, «Волга»!) стояла на улице Ленина, возле остановки общественного транспорта. Я сел на заднее сиденье и тут же оказался в кольце рук, сжавших меня так, что даже шея захрустела.
Зинаида не плакала, она была бледна и решительна. Наверное, так же решительна, как когда-то возле хирургического стола.
Адвокат сел за руль и, деликатно прокашлявшись, осведомился, куда нас отвезти. Само собой, мы пожелали ехать домой и через пятнадцать минут оказались уже на месте.
Настроение у меня было ниже плинтуса. Ночь, проведенная на нарах, не располагает к радости, а кроме того, и самое главное, – Оля. Ну как же так?! Ну почему?! И почему такая пакость случилась со мной? Мне что, мало всего? Почему Провидение отбирает у меня тех, кто мне дорог? Я что, крайний? Некому больше напакостить?!
От одной мысли, что сейчас Оля… моя Оля лежит на холодном столе морга и в ней копаются равнодушные эксперты, приводила меня в такое уныние, что хоть стреляйся. Она радовалась, она мечтала, и… вот так все закончилось?! Нет, ребята. Я так это не оставлю! Гори оно все огнем – и страна эта, и жизнь моя, – но я вас достану! Все равно достану!
Даже есть не хотелось. И только когда Зина водрузила на стол два здоровенных блюда с пирогами, я почувствовал, как потекли слюнки. А еще она поставила на стол бутылку вина, разлила по трем стаканам и… один стакан накрыла кусочком пирога.
– Пусть ее душа успокоится! – сказала Зина и подняла свой стакан. – Давно не пила, но это тот случай, когда НАДО. Не чокаясь, за Оленьку!
Мы выпили, и у меня защипало глаза. Чувствительный становлюсь на старости лет. Уходили друзья, всякое бывало. Отец и мать умерли – хоронил. И дед с бабушкой. Думал, теперь только меня будут хоронить – хватит это делать мне! А оно вон как вышло.
А потом я пошел в свою комнату и лег на кровать. Видеть никого не хотелось, даже Зину. Просто лежал и смотрел в потолок. Часа два лежал – вспоминал свою жизнь, вспоминал ушедших товарищей. Вино меня совсем не взяло – ну что там стакан какого-то «компота»? Чисто символически. Хотя и отвык уже от алкоголя… Нет, тут совсем другое. Олина смерть – как сломанная плотина, воспоминания хлынули потоком, и я в них просто захлебнулся…
Очнулся, когда чья-то рука вытерла мне слезы. Я даже не заметил, как эти самые слезы потекли из моих глаз. И не заметил, как Зина подошла и присела рядом. А потом и прилегла. И так мы лежали, прижавшись друг к другу, – два одиночества, два человека, для которых в этом мире больше никого нет. Только нас двое. Только мы. Щепки, отколотые от ствола жестоким лесорубом и плывущие по течению ручья. Куда нас принесет – не знаю. Просто живем, просто… такая вот судьба.
Не заметил, как уснул. Проснулся от звонка в дверь. Открыл глаза, услышал сопение Зины, пристроившейся пыхтеть в мое плечо. Она тоже услышала, подхватилась, коротко, хрипло шепнула:
– Я узнаю, кто это там ночь-заполночь. Неужели опять милиция? Ты на всякий случай будь готов – вдруг снова возьмут, так хоть оденься как следует. И не бойся ничего – вытащу! Хрен им, а не ты!
Я кивнул и, провожая взглядом Зину, быстро натянул штаны и рубаху. После того как меня по пояс голым провели по осенней улице, мне как-то больше не хотелось это повторить.
А потом в голову вдруг молотом ударила мысль: с какого хрена? Почему это милиция снова меня задержит? Не может этого быть! Расклад мне ясен, им тоже ясен – что им может быть от меня надо? И кто это может прийти глубокой ночью?!
И я бросился к выходу:
– Зина! Не открывай!
Но она уже открыла замок. Скорее всего, если бы не было этих событий и если бы она не чувствовала себя в безопасности (мужчина в доме!), никогда бы не открыла дверь в такое время суток. Какие могут быть повестки в два часа ночи?
И, черт подери, глазка в двери у нее не было! Почему – не знаю! Ну вот не было, и все тут! Непуганые люди, непуганое время. Это не девяностые с их стальными дверями, которые и «калаш» не пробьет.
Дверь резко распахнулась, Зина вскрикнула, и в прихожую влетели трое – впереди высокий парень, который держал в руках что-то похожее на обрез. Позади – двое со здоровенными ножами и арматурами. Лезвия ножей блестели в свете лампочки, горевшей на лестничной площадке, и ножи казались огромными, как мечи викингов. Непропорционально огромными!
Первый направил на меня обрез, но выстрелить не успел. А может, подумал, что я тут же испугаюсь обрезанной двустволки, направленной мне в живот, и остановлюсь? Но я не испугался. И не остановился. Не потому, что такой герой, – просто у меня отключился мозг и включились рефлексы. И первое, что я сделал, – увел ствол обреза вверх, направив его в голову хозяина, при этом с хрустом вывернув пальцы владельца и скорее всего их сломав. Выстрелить теперь он не мог – во-первых, снес бы себе голову. Во-вторых, сломанными пальцами нажать на спусковой крючок достаточно проблематично.
После того как я выдернул обрез из рук убийцы, первое, что следовало сделать нормальному бывшему омоновцу, – это разнести голову злодея выстрелом. Но я не стал этого делать. Стволом ткнул в горло, блокируя гортань, а затем с силой шарахнул обрезом по голове противника с таким расчетом, чтобы оглушить, но не проломить череп. Парень упал как подкошенный.
Все произошло быстро, настолько быстро, что его подельники успели сделать только один шаг, пытаясь проникнуть в квартиру. Когда их предводитель упал и они оказались под стволом обреза – замерли, вытаращив глаза и раскрыв рты.
Вот теперь повоюем! «Теперь у меня есть пулемет! Хо! Хо! Хо!»
Зина за спиной у меня копошилась на полу – ее крепко приложили дверью, а я смотрел на парней, которые стояли у порога, и раздумывал – куда им засадить заряд того, что вложили в патронник. С такого расстояния обрез просто убийственная штука. И если бы злодей успел по мне садануть… кончилось бы мое прогрессорство не начавшись!
Кстати, надо перестать уже называть себя прогрессором. Уж больно сильно извратили это слово проклятые либерасты! Перестал я уважать прогрессоров. Совсем перестал. Увы…
– Бросить ножи! Отстрелю яйца!
Я направил ствол на одного из стоящих, изобразив, что готов нажать на спусковой крючок. Бандит послушно бросил нож, и тогда пришла очередь второго злодея. Второй тоже немедленно разоружился.
– Лечь на пол лицом вниз! Шевельнетесь – получите заряд в сраку!
Я говорил негромко, веско, так, чтобы было ясно – я сдержу слово. Такой тон действует не хуже, чем дикий рев: «Всем на пол! Лежать! Работает ОМОН!» – но при определенных обстоятельствах. А сейчас были именно они.
Правда, свои слова я еще подкрепил тычком ствола в солнечное сплетение одного из злодеев, и тот согнулся пополам и плюхнулся на колени. Второй лег сам, испуганно косясь на оружие в моих руках. И только тогда я разомкнул замок ружья, переломил и посмотрел, есть ли патроны в патроннике.
Есть! Картечь три ноля. Ни хрена себе! Почти 5 миллиметров в диаметре! Настоящие пули! И их в патроне с десяток, не меньше. Жуткая лупара!
Отошел к двери, захлопнул ее, включил свет в прихожей. Точно. Это они! Первый, у кого отобрал обрез, – это сынок убиенной хозяйки квартиры. Двое других – его закадычные дружки. Видать, только трое ушли. А может, остальные убежали отдельно от них.
– Зина! Веревки, быстро! – приказал я, боковым зрением видя, что Зинаида поднялась на ноги. Надо отдать ей должное – не спрашивая, какие веревки, зачем веревки, Зина тут же понеслась в кухню. Вернулась минуты через две, неся в руке моток бельевой веревки. Хотела поднять с полу один из ножей, брошенных бандитами, но я прикрикнул:
– Не смей! Не трогай! Отпечатки! Неси из кухни!
Она кивнула и снова унеслась, через полминуты появившись со здоровенным кухонником, больше похожим на боевой меч. Она им обычно резала капусту, и я смеялся: мол, таким ножищем только от супостатов отмахиваться. Меч, а не нож!
Ничего не спрашивая, она нарезала куски веревок, и я поманил ее рукой:
– Сейчас буду вязать гадов, а ты упри ствол в зад вон того, и, если хоть чуть шевельнется, стреляй! Будет подыхать долго и трудно, истекая кровью и дерьмом! А я воткну нож в зад второму.
Она опять молча кивнула и действительно уперла ствол в задницу одного подлеца, я же занялся вторым. Тот, кого держала на прицеле Зинаида, даже дышать стал потише, боясь, как бы не стрельнула. И мне думается – точно стрельнула бы. Судя по ее жизни, баба она более чем решительная. Вояка!
Через пять минут все трое крепко связаны: руки назад, ноги у щиколоток перетянуты – все как положено. Подумав, я попросил у Зинаиды каких-нибудь тряпок, и она, ничуть не смущаясь, притащила старые линялые женские трусы, сообщив, что для дела не жалко. Я запихал их во рты разбойников, завязал рты веревкой и только тогда успокоился и уселся на пол, опершись спиной на стену. Меня стало колотить – начинался отходняк, как всегда после смертельной опасности. Вот потому многие и спиваются – как еще утихомирить нервы? Только если заглушить спиртным. Это только в кино герой валит толпу врагов и потом весело шагает дальше, попыхивая сигареткой. В жизни – тебя трясет и хочется блевануть. Как представишь, что сейчас бы уже умирал, нашпигованный свинцом через мягкую стенку брюшины, так сразу и голова идет кругом. И приходит мысль: идиот! Попер без оружия на вооруженных бандитов! А если бы?!
Но у меня просто крышу сорвало, когда я их увидел. Особенно после того, как упала Зина. Одну свою женщину я уже потерял, и мысль о том, что сейчас потеряю и другую, просто снесла мне крышу.
Но да ладно, все хорошо, что хорошо кончается! И что дальше?
– И что дальше? – эхом моим мыслям прозвучал голос Зины. – Милицию вызываем?
– Нет! – Я сам удивился, каким чужим и скрипучим стал мой голос. – Никакой милиции. Дай мне ключи от «Волги».
– Миша! Тебя посадят! – ахнула Зинаида. – Миша, не надо!
– Не докажут, – презрительно скривился я. – Найди какие-нибудь простыни, какие не жалко. Надо их замотать.
Парни у нас под ногами стали извиваться, что-то мычать, и я с силой пнул одного и другого – в бок и в живот.
– Молчать, суки! Иначе сейчас начну вас резать! А если расскажете, зачем сюда пришли, оставлю живыми! Поняли, твари? Не слышу!
Они замычали, закивали головами – поняли, мол! Все поняли! И я подтвердил:
– Лежите молча, ничего не говорите, не кричите, не мешайте. Расскажете – оставлю живыми, я всегда держу слово. Зина, следи за ними – если что, режь! Отрежь им уши! Носы! Сделаем из них клоунов, будут братву на зоне веселить!
Я нарочно нагнетал жути и давал понять, что они снова окажутся на зоне, где им сам черт не брат. Зона – дом родной, чего им бояться? Привыкли уже…
Зина принесла два старых покрывала и простыню. Я аккуратно замотал негодяев, перевязав веревкой, как елки, приготовленные к выбросу в мусорный контейнер. Первому, главному, которому я рассек голову, пристроил на лоб что-то типа чалмы – чтобы кровью не испачкал багажник.
Когда закончил, было около трех часов ночи. Самое что ни на есть глухое время. Затем вышел из дома, посмотрел на окна – все они были темными, ни одна занавеска не колыхнулась. В это время спят даже самые упертые шпионки-старушенции. Но скоро они начнут просыпаться, потому стоит поторопиться. Открыл гараж, хотел подъехать к подъезду – и передумал. Подъедешь, перебудишь народ – вот тогда точно и заинтересуются, всколыхнутся. И запомнят, что я куда-то выезжал ночью. Вообще-то мой ночной выезд ничего не доказывает, но… лучше уж по-тихому.
Открыл гараж, заглянул в багажник – в нем ничего нет, кроме дурацкой запаски. Кстати, полный идиотизм! Какой придурок придумал, что запаска должна лежать в багажнике, отнимая как минимум треть места?! Почему ее нельзя было пристроить сзади, под брюхом, как у нормальных машин?!
Оставив гараж открытым, пошел домой. Тащить здоровенных парнюг было довольно-таки тяжело. Каждый весил как минимум килограмм восемьдесят, а первый и все сто. Хорошо, что помогала Зина.
Выглядело это так: я ставлю «тело» к стене вертикально, Зина придерживает, чтобы оно не упало. Потом принимаю вес на плечо, а задача Зины сделать так, чтобы я не грохнулся вместе с супостатом, придержать меня, укрепить на ногах. С чем она великолепно справлялась. И хорошо, что первым я потащил самого большого, – к третьему кадру у меня уже отнимались ноги, ибо шел я по ступеням быстро и до гаража надо было пройти еще метров пятьдесят. Побегай-ка с сотней килограммов на плече! Хорошо хоть не мертвые. Мертвые почему-то сильно тяжелеют, будто наливаются свинцом. Проверено.
Но все-таки перетаскал – взмок, пот градом, однако все получилось не так и страшно, как ожидал. Силенки у меня имеются, и слава богу!
Двоих засунул в багажник – машина слегка присела на зад, но ничего, не так уж и заметно. Одного, самого большого, – в салон, между задним сиденьем и передними. Пришлось еще покрывало взять – на всякий случай его прикрыть. О тонировке в этом времени еще и не подозревали. Дикие люди, ага! Нечего им пока скрывать.
Вернулся в дом, чтобы сменить одежду и смыть пот. Быстро оделся, надев куртку и крепкие штаны для выхода на природу (обычные советские джинсы, ничего особенного), клетчатую рубашку и резиновые сапоги – ибо везде мокро, начался дождь. Кстати, это обстоятельство меня не порадовало, оно сильно осложнит задачу. Но что теперь делать – начал, значит, нужно продолжать.
Зинаида тоже оделась, начала качать права – типа тоже поедет, меня одного не оставит! Но я жестко пресек эти поползновения. Не женское дело – разбираться с бандитами! Она сразу как-то притухла, замолчала, но потом опомнилась и побежала в кухню, где буквально за считаные секунды сварганила мне бутерброды с колбасой, кои насильно засунула мне в карман. Мол, на всякий случай.
Уже готовит меня в КПЗ? Чтобы голодным там не остался? Забавно.
Воды в бутылку налила, кинула туда пару ложек вишневого варенья. Вот это правильно – у меня в глотке пересохло! Я тут же выпил эту бутылку, она ругаться не стала – налила еще раз. С бутылкой в руке и бутербродами в кармане я отправился разбираться с убийцами и грабителями.
Когда выезжал, вначале не хотел включать фары, чтобы не обращать на себя внимание. Но потом понял: вот как раз это и вызовет подозрения – зачем это я ночью еду с выключенными фарами? Любой заинтересуется, а бабки-доносчицы – точно. Потому, закрыв дверь гаража, завел машину, тут же включил фары и не быстрее чем обычно выехал на улицу Чернышевского.
Ехать через город было легко и просто. Машин не было вообще, и под легким моросящим дождем, вздымая нападавшие за ночь осенние листья, я несся по городу автоматически, не думая соблюдая скоростной режим, пробиваясь туда, куда и нацелил свой не очень долгий маршрут. Бензина мне должно было хватить – по всегдашней своей привычке бак всегда держу наполненным доверху. Мало ли что случится – апокалипсис какой-нибудь или бежать придется, прихватив узелок с документами и деньгами, не важно. Бак должен быть полон. Это закон. Так что хватит мне до Пензы и обратно, если не шибко гнать, конечно. И если не остановят менты. Но, слава богу, в такое время года, в такое время суток даже патрульные менты-гаишники спокойно себе спят, притулившись где-нибудь в глухом переулке. Нечего им делать на пустынных улицах, когда первые машины пойдут только часов в пять утра, а от хлебовозок и молоковозок, мотающихся всю ночь, проку не будет никакого. Эти водилы не бухают, а если и бухими сядут за руль, то денег за свое счастливое освобождение от наказания точно никому не дадут. Ибо злые и жадные пролетарии.
КП ГАИ на Петровском тракте я прошел спокойно, безо всяких проблем – все и тут мирно спали. «Час быка», как-никак! Машин нет! Что они, дурее всех, торчать под дождем посреди ночи?!
Дорога свободна, и я облегченно вздохнул – поехали!
Ехал я около часа, и, к моему облегчению, дождь сразу за Саратовом тут же закончился и дорога стала вовсе сухой. Нет, она не успела высохнуть – когда бы? Просто тут никакого дождя и не было. Так нередко бывает – дождь странным образом льет полосами. Тут есть – а через километр уже и нет. Самое обычное дело.
Но это дело меня радовало. И когда я свернул на асфальт, ведущий к одной из деревень, а потом от нее на дорогу, ведущую в лес, – затруднений у меня никаких не случилось. И слава богу! Не хватало еще застрять посреди леса, увязнув в липкой грязи.
В принципе, «Волга» по грязи идет неплохо – ибо тяжелая корова, прижимает колеса хорошо. Но стоит ей сесть в грязюке… вот тут уже просто трындец! Трактор еле вырывает! Все-таки полторы тонны железа, засядет, так уж засядет.
Впрочем, далеко я и не поехал. Проехал от трассы метров триста и остановился на старой вырубке, тем более что дальше дорога становилась совсем уж непролазной – кусты и деревья, цепляющие колючими ветками (жалко покраску машины, да и улика).
Ну, вот теперь и все. Развернулся (не без труда – места мало, а разворот у этой чертовой шаланды, как у комбайна), встал капотом в направлении выезда. Можно было и начинать.
Вышел, посмотрел на небо – оно в облаках, но дождя еще нет. Будет, чуть попозже – из Саратова точно натянет.
Одного за другим вытащил пленников, уложил в ряд на расстоянии метра друг от друга. Вынул нож из бардачка «Волги» (заранее положил), перерезал веревки, удерживающие кляпы. Орать будут? Тут хоть оборись, никто не услышит – ночь, лес, до деревни пять километров.
Тишина. Только охлаждающая жидкость в радиаторе автомашины булькает и журчит да потрескивает двигатель, остывая. Как там было сказано? «Если тихим майским вечером загнать «Жигули» в лес, заглушить движок, то ты услышишь, как машина гниет…» А этот пепелац еще хуже. Жуткая уродливая образина! Тоже мне, мечта торговцев цветами! «Во-о-олга! Вахх!»
Нет, правильно от нее отделывается Зина. Продать надо эту телегу и купить нормальный «жигуленок», «копейку». И дешево, и сердито! И в глаза не так бросается… наверное.
Тем временем пленники оклемались и начали оглядываться по сторонам, соображая – где оказались и что им предстоит. Чтобы не слишком затруднять их с прогнозами, я сразу взял быка за рога:
– Мрази поганые, как вы оказались у меня дома? И самое главное – зачем?
Молчание. Переглядываются, смотрят друг на друга и на предводителя, презрительно сплюнувшего сгустком крови едва мне не на сапог. Дурашка! Разве так себя ведут, когда ты связан, в лесу, ночью? Да ты молить меня должен! Умолять оставить в живых! И по фигу мне твои понты!
Вспомнив о том, что у меня есть замечательный детектор лжи, я пошел к пассажирскому месту и достал оттуда здоровенный топор, скорее всего мясницкий – ржавый, хотя и довольно-таки острый. Зачем он лежал в гараже бывшего военврача, я не знаю. И в принципе – даже знать не хочу. Там были еще два топора – плотницкий, плохо насаженный на рукоять (видимо, рассохся), и маленький туристический топорик, которым только в заднице ковырять – ибо он тупой и кривой. Я взял мясницкий, тем более что он страшнее, похож на топор палача.
– Сейчас я одному из вас отрублю ногу, – буднично сообщил я. – После этого снова начну задавать вопросы. Итак, кому рубить? Считалочку знаете? Вышел немец из тумана… вынул ножик из кармана… буду резать, буду бить! Выходи, тебе водить!
Я замахнулся, примериваясь к колену одного из этих мудаков, но он завизжал, тут же пообещав все рассказать. И рассказал. И так рассказал, что у меня застыла в жилах кровь и оледенели руки.
Как я и догадался, адрес дала Оля. Она открыла дверь этим тварям, думая, что вернулся я. Глупенькая девочка, ведь сказал же ей – вначале спрашивать и только потом открывать! Но что теперь поделаешь… в принципе, они бы и так вошли, дверь там чистое недоразумение – врезал, она и слетела с петель. Другое дело, что шум устраивать им было вроде как и ни к чему. Так что шанс у Оли выжить был. Если бы не сглупила…
Ей тут же закрыли рот, а потом… потом начали насиловать и пытать. На шум вышла мать этого выродка, попыталась Олю отбить, попыталась кричать – себе на беду. Ее ударили, придушили, а потом зарезали. Оля им грозилась, говорила, что я всех их убью, что я сильный и ловкий и что, если они ей что-нибудь сделают, им конец. Но потом только мычала и дергалась, когда ее мучили. Страшно мучили. И выпытывали про меня – кто я, где живу, с кем живу. А когда узнали, что я живу у профессора, известной и богатой докторицы, старший сказал, что это большая удача – убьют сразу двух зайцев. И бабла приподымут, и мне отомстят.
Когда Оля уже не могла говорить, они ее убили. Предварительно наизмывавшись всласть. Даже слышать было страшно, что они с ней сделали. И больше всех старался их старший, который сейчас постоянно перебивал рассказчиков и угрожал, что, когда все закончится, он вырежет подельникам сердца. Пришлось его немного попинать – так, не до смерти, а только чтобы затих и не мешал.
В общем, потом они обшарили квартиру матери этого морального урода, забрали все деньги, все ценности, что нашли, в том числе сережки Оли, вырвав их у нее из ушей, и ее колечко. Старший все время возмущался, что мамаша, тварь, припрятала деньги, а они у нее должны быть – он точно знает, что та отложила «на смерть» приличную сумму.
Затем они поехали куда-то «на хазу» в Глебучев овраг – там всегда полно хат, готовых принять такую мразь. Было всегда полно – в двухтысячных Глебучев овраг весь посносили, все эти халупы, частные дома – все под бульдозер. Вся мразь рассеялась по городу…
«На хазе» добыли обрез, затем дождались ночи и поехали меня с Зиной убивать. Простой до тупости план, но, как ни странно, он вполне мог увенчаться успехом, если бы на моем месте был неопытный человек. И менее сильный и тренированный. Твари взяли бы нас в плен, пытали бы, забрали бы деньги и драгоценности, а потом ушли, предварительно вынув из нас кишки.
Вот тебе и спокойный 1970 год. Просто зашибись! Хотя чему я удивляюсь? Разве в семидесятые не было преступлений? Разве не было маньяков-убийц и насильников? Уличных грабителей и воров? Это в детстве смотришь на все сквозь розовые очки, а когда становишься взрослее, то понимаешь – мир не так красив, как это кажется ребенку.
Впрочем, детство у всех разное. Мое было сытым и счастливым. Меня любили, меня берегли, а что для ребенка может быть важнее? Впрочем, и не для ребенка тоже.
Узнал я, как они ушли из суда. Да, все было именно так, как мне описал адвокат. Вырубили конвойников, каждый из которых едва доставал самому низкому из преступников до подбородка. Пришибить дурачков не стоило ни малейших усилий, особенно если ты мастер спорта по боксу. Пусть и бывший, пусть и пропивший свое умение. Совсем его пропить нельзя… как нельзя разучиться ездить на велосипеде.
Вообще-то только сейчас я стал понимать, как мне повезло, – если бы этот гад успел выстрелить… Хм… и тут же понял – а не мог он стрелять! Потому и не выстрелил! Если бы он пальнул – поднялся бы шум, соседи начали звонить в милицию! Это в девяностые годы все бы только попрятались за занавески и оттуда опасливо смотрели на поле битвы. Здешний народ тут же вызовет ментов, те же самые соседские бабки, с удовольствием доносящие до сведения власти о негодяях, категорически мешающих жить советскому человеку.
Возможно, что я и сам автоматически рассчитал ситуацию, потому так очертя голову и кинулся вперед, на врага. Ну… такая вот у меня «отмазка» на мою героическую глупость.
Оленька, Оленька… не потому она меня им сдала, что хотела освободиться от мук. Хотя и это тоже. Она хотела, чтобы я за нее отомстил. Поняла, что живой ее не оставят, и передала мне послание – что она верит в меня и что я самый лучший, самый сильный, самый, самый, самый… Сердце сжалось и заныло…
– Ты обещал нас отпустить, если расскажем! – хрипло каркнул рассказчик, круглыми от ужаса глазами следя за тем, как я поигрываю мясницким топором, будто прикидывая, что гадам отсечь.
– Я не обещал вас отпустить… – медленно сказал я, глядя на сереющее небо. Скоро рассвет… – Я обещал оставить вас живыми. И я выполню обещание.
Повернулся и пошел на старую вырубку. Нашел то, что мне было нужно, замахал топором. Потом достал нож.
Когда вернулся к пленникам, обнаружил, что они пытались сбежать, – один подкатился к другому и, похоже, пытался развязать путы. Зря. Я затянул их намертво.
А небо совсем уже стало серым. Пусть и осень, но ведь еще сентябрь! Снова затолкал кляпы в рот подонкам, завязал предусмотрительно захваченной веревкой. Подонки вопили, звали на помощь, но я не обращал внимания.
Затем взял их за ноги и отволок к приготовленным кольям. Хорошим кольям, крепким – с корнями в земле. Осины, выросшие на краю вырубки, толщиной сантиметров пять-шесть. Я обрубил у них верхушки, зачистил от веток, ошкурил. Получилось хорошо, профессионально, будто каждый день готовлю колья для подонков.
Самым трудным оказалось – насадить их на эти колья. Подонки дергались, извивались, мычали и категорически не желали мне помочь совершить над ними справедливую кару. Но я нашел способ – всего лишь хороший сук, один-два удара по голове, и готово. Вот только каждый раз приходилось поднимать эдакую тушу на высоту почти человеческого роста. Пришлось даже изготовить что-то вроде штабеля из бревен, оставленных нерадивыми лесорубами. Бревна уже покрылись мхом, но еще до конца не сгнили.
Первого насадил предводителя шайки – острый кол вошел прямо сквозь штаны, и подонок очнулся от дикой боли, задергался, завращал головой, выпучивая глаза.
Но лучше бы не дергался. Я читал в исторических хрониках: чем больше человек дергался на колу, тем быстрее тот проходил сквозь тело. Не дергался бы – пожил подольше. Хотя как раз, может, и правильно – зачем долго мучиться? Рраз! И готово! Кол уже у глотки.
Все это проделал еще дважды. Умаялся, аж руки-ноги дрожали. Ничего, ради хорошего дела можно и постараться! Я обещал вас оставить живыми? Вот и выполняю. А что с вами будет потом, сколько еще проживете – не мое дело. Вспоминайте Оленьку и моего нерожденного сына. Или дочку. И всех, кого вы убили, ограбили, избили!
Скажете, это жестоко? Ну-ну… подумайте об этом на досуге, посидите. На кольях!
Я прикинул – колья дошли им до грудной клетки, и скоро они должны были умереть. Но я не стал дожидаться смерти гадов. Пошел к машине и через пять минут уже ехал по дороге в сторону трассы.
Нет, на душе у меня не стало совсем уж легко. Но кое-какой груз с нее я все-таки снял. Молодец, Оленька моя… направила их ко мне! Надеюсь, ты смотришь сейчас с небес и радуешься, моя хорошая! Я отомстил за тебя!
И век буду помнить, что ушел и оставил тебя одну. На мне вина. И тут ничего уже не поделаешь. Совсем ничего… Гореть мне в аду!
Скоро выехал на трассу и поехал в сторону Саратова. На дороге началось движение – ехали грузовики, редкие легковушки. Конечно, движение не было таким, как в 2018 году. И встречные машины резко отличались от тех, кто несется по этой трассе в моем времени, через сорок с лишним лет. Нет здоровенных фур, нет иномарок-грузовиков и легковых иномарок. Все больше «ЗИЛы», «газоны», «Москвичи» и «Запорожцы». Древние такие… как со старых фотографий.
Уже подъезжая к Саратову, километрах в десяти от него свернул в сторону, на щебенистую дорогу, ведущую к какой-то военной точке. Здесь выкинул топор, нож, предварительно стерев с них отпечатки пальцев (так, на всякий случай), выбросил моток веревки и все покрывала и простыни, что со мной были. Проверил всю машину на предмет нахождения чего-то такого, что могло бы указать на присутствие в ней каких-либо улик. Убедился, что все чисто, сел за руль и поехал назад.
Ножи бандитов и обрез я бросил рядом с ними, предусмотрительно стерев с обреза отпечатки пальцев. Ножи брал через тряпку, так что отпечатков моих точно не оставил.
Когда въехал в город, над ним уже сияло осеннее солнце. Скоротечный сентябрьский дождь закончился, и поднявшийся ветер разгонял облака. Было прохладно, градусов десять-двенадцать, не больше, и я уже подумывал о том, чтобы включить автомобильную печку. Но не стал, ограничился обдувом стекла – лобовуха сильно потела от испарений пота, пропитавшего мою одежду. По приезде надо будет выкинуть одежонку в помойку – не должно остаться никаких следов того, что я был на месте казни. Кстати, насчет следов – нужно сменить покрышки на новые, а эти выкинуть. Земля в лесу мягкая, след сохраняется долго, а эксперты совсем даже не дураки – пусть это и «пещерный» 1970-й. Береженого бог бережет, а небереженого конвой стережет – гласит народно-уголовная мудрость. Я не хочу, чтобы меня стерег конвой.
Уже въехав в город, вдруг вспомнил о бутербродах, которые мне сунула Зина. Не выдержал, остановился у обочины в Елшанке, напротив родильного дома, достал пакет, вынул бутерброд и с наслаждением впился в него зубами. Живот просто-таки урчал от предвкушения завтрака.
Казнь подлецов не отбила у меня аппетита. Это ведь были не люди. И даже не животные – я бы никогда так не поступил с животными. Это… нелюди. Самые настоящие нелюди, жестокие и подлые инопланетяне, которым нет места на Земле.
Всегда говорил и еще раз скажу: есть люди, которым жить не надо!
Доел бутерброды, едва не урча от наслаждения, и, достав бутылку с «вареньевой» водой, хорошенько залил проглоченную сухомятину.
Ощущение было таким, будто я сдал какой-то большой экзамен и теперь могу быть свободен, могу расслабиться и отдохнуть.
Вот только одна мысль не давала покоя: а что изменила эта казнь? Оля так и лежит в морге – голенькая, беззащитная, изувеченная и исполосованная, и ничего больше сделать нельзя, кроме как похоронить ее по-человечески. Но ведь эти подонки могли изувечить, убить еще кого-то! А я спас этого «кого-то», уничтожив эту мразь. И значит – все не зря.
К дому подъехал около десяти утра – во сколько точно, не знаю. Часы оставил дома. Поставил машину в гараж, закрыл ворота и, уже когда подходил к дому, на скамье заметил старух-кляузниц, смотревших на меня, как на привидение. Они шептались, и вытаращенные их глаза напоминали небольшие блюдца. Я подошел к скамье, они сделали вид, что меня не замечают, и, только когда я уже проходил мимо, одна из них вслед мне прошипела:
– Отпускают убивцев! Житья совсем не стало от шпаны! Морда уголовная!
– Ты на себя посмотри, старая потаскуха! – обернулся я и быстро подошел к скамье. – Что, старые, берега потеряли? Считаете себя вселенским судом? А ведь сказано: не судите, да не судимы будете! И гореть вам в геенне огненной, потому что вы, твари, не выполняете заповедей божьих! А я послан с небес, чтобы карать грешников, ибо я есмь меч в руке господней, и опустится тот меч на головы нечестивцев! А кто из вас, поганок, вякнет еще что-то в адрес моей жены или меня – я этим мечом вам башки посрубаю! И ничего мне за то не будет – ибо у меня справка есть, старые вы мрази и доносчицы!
Упоминание об индульгенции из психбольницы (а откуда же еще справка?!) старух сразило наповал. Они сидели вытянувшись, бледные, и я даже слегка испугался – сейчас хватит этих поганок кондратий, и потом обвинят меня – мол, так напугал, что сердце у бедной бабушки разорвалось.
Да, воевать со старухами смешно и даже глупо. Но меня так все достало, что хотелось вообще взять и выкорчевать из земли их скамейку. Чтобы вообще ее не было. И этой скамейкой отлупить проклятую троицу.
Не надо было, конечно, встревать. Но доколе старые мегеры будут шипеть вслед и говорить гадости? Никогда не понимал: зачем им эта злоба, эта ненависть? Ведь жить осталось так немного, неужели надо в последние годы жизни отравлять эту самую жизнь окружающим? Вообще, я уже давно заметил: если человек в молодости был полным дерьмом, в старости он ничуть не набирается мудрости. Ровно наоборот – он становится старым дерьмом. Увы, но это проверенный временем факт.
Зина была дома и, как только я нажал на звонок, тут же… нет, не открыла дверь – все-таки учится на ошибках. Спросила:
– Кто там?!
Голос был напряженным и глухим, как из бочки. Я тут же признался, назвав свое имя, и был запущен в квартиру в считаные две секунды. Именно запущен, потому что Зинаида с такой силой рванула меня к себе, что я влетел в ее логово со скоростью спутника. И тут же повисла у меня на шее, орошая ее горячими слезами.
Я даже расчувствовался – хоть один человек в этом чертовом мире ждет меня и переживает за меня.
– Я боялась, что тебя загребли! – шепнула она мне в ухо и, отцепившись, закрыла дверь. – Ты куда их дел?!
Я подумал и после паузы спросил:
– Кого?
Зинаида хотела что-то ответить, но замолкла и кивнула головой – поняла. Больше мы об этом не говорили. Единственное, что я еще попросил ее сделать в связи с происшествием, – дать мне чистую одежду, а ту, что на мне, упаковать и выкинуть в мусорный контейнер по дороге на работу. Ну, так… на всякий случай.
Потом пообедали – я ел вяленько, только недавно натрескался бутербродов, так что есть не хотелось. Но борщ – это святое. Да и Зину обидеть не хотел. Потому выхлебал тарелку борща и принялся за чтение московского письма. Я ведь так его и не почитал…
В общем и целом, как уже и сказал адвокат, приглашали меня для подписания договора в самое что ни на есть ближайшее время. Что было довольно-таки удивительно, так как, зная советскую бюрократию, я не сомневался, что рассмотрение и принятие решения по печати книги затянется на долгие месяцы, если не на годы. В издательствах план, в издательствах очередь…
Письмо, сухое, деловое, напечатанное на обычной машинке вроде моей, ничем не выдавало эмоций, с которыми главред отнесся к моему тексту. Ни критики, ни простого отзыва, всего лишь: «Уважаемый Михаил Семенович! Ваше произведение с рабочим названием «Найденыш» рассмотрено нами, и результат рассмотрения положительный. Предлагаю Вам срочно прибыть к нам для подписания договора на издание данной книги, если Ваше предложение, конечно, еще в силе. Настоятельно рекомендую не откладывать посещение издательства, так как нам необходим договор для постановки Вашей книги в печать. Главный редактор… Алексей Махров».
Кстати, имя и фамилия главреда меня позабавили – он тезка писателя из 2018 года, альтернативки которого мне нравились, я слушал их по дороге, сидя в машине. Ну и с телефона – в спортзале. Очень захотелось увидеть этого Махрова – может, какой-нибудь двойник? Или тоже попаданец! А что, здорово было бы, если б Махров тоже оказался попаданцем! Обосновался тут, пробился в главреды крупного издательства и сидит себе, поплевывает! Приду я вот так в издательство, а там Махров. И я ему скажу:
«О-о! Здорово, Леха!»
А он мне:
«Здоров, Миха! Ты какими судьбами?!»
«Да в аварию попал, башкой долбанулся – вот и сижу теперь тут, в 1970-м! Сам охренел! Теперича вот выживаю, как могу! А ты как тут обосновался? Только не говори, что в метро башкой шарахнулся!»
Леха ухмыльнется:
«Да с приятелем пиво бухали, выхожу из паба – а тут пьяный козел на «Мазератти» летит, и прям в меня! Приятель-то тут же в сторону прыгнул, а я задумался над судьбой Советского Союза и над тем, как бы в туалет сбегать, ну и припечатало меня. Очнулся уж в шестидесятом году! Вот, пока пробился, пока главредом этой конторы стал – поседел весь! Вот так, Миха! Накаркали мы с тобой про попаданцев-то, судьба нас и прищучила».
И я так грустно вздохну:
«Да-а… такая наша боярская доля!»
И начнем ржать.
Ясное дело – лажа. Совсем другой это Махров. Но в глубине души шевелится надеждочка – ма-аленькая такая! Все-таки свой человек в этом мире… вдвоем выживать уже легче.
Зине рассказал, она вначале посмеялась, потом задумчиво сказала, что на свете все может быть. Она, после того что случилось со мной, уже ничему не удивится.
А еще сказала, что купила мне билет в Москву, на завтра. И чтобы я завтра свалил, и как можно скорее. Потому что она созванивалась со знакомым хирургом, а тот говорил со своей знакомой из Министерства культуры, а та с главредом… В общем, главред в восторге от книги, хочет срочно ее издать. Из-за меня он даже выкинул из очереди на печать одного сельского самородка-графомана с рассказами о родной деревне Харьковке. А если я в ближайшую неделю не появлюсь, он, главред, будет в громадной дупе и мне того не простит. Так что вещи мне она уже собрала, и в четырнадцать часов завтрашнего дня я качусь колбаской в стольный град и возвращаюсь с победой, иначе и быть не может.
И кстати, очень неплохо бы мне побыть там пару-тройку дней, чтобы утихло бурление пересудов вокруг моего задержания.
Просила позванивать ей – если не каждый день, то хотя бы через день. А она будет сообщать мне новости о поиске пропавших злодеев.
Наивно, конечно, но что с нее взять? Она ведь не мент, она не знает, что это бурление за два-три дня не затихнет. И даже неделей не обойдешься. Будут еще дергать на допросы, пусть даже и в качестве свидетеля.
Очень хорошо, что догадалась выписать мне отпуск за свой счет. Мол, поехал Москву посмотреть, отдохнуть; где находится – не знаю!
В гостиницу только устроиться сложнее, но, с другой стороны, издательство пригласило, пусть оно меня и пристраивает! Устроят, уверен.
Денег мне на дорогу приготовила – две сотни. Я отказывался – зачем мне так много? По ресторанам ходить не собираюсь. Но все равно навязала: мол, вдруг придется угостить редактора и все такое прочее. Опять же – сколько придется прожить в Москве, еще не ясно.
А потом я пошел в свою комнату и лежал, глядя в потолок. И уснул. Проснувшись только тогда, когда ко мне пришла Зинаида. Тогда я разделся и снова уснул. Этот день был слишком хлопотным, и я устал. Не до постельных игрищ.
Утром все компенсировали, и Зина будто прощалась со мной навсегда – как если бы я уходил на фронт. Часа два кувыркались, испробовав все возможное и невозможное – как парочка тинейджеров, дорвавшихся до сексуальной свободы и желающих проверить – так ли секс хорош, как о нем говорят.
Потом завтракали (почти обедали), собирали вещи, и когда пришло время, Зина отвезла меня на вокзал.
Уже сидя в машине на полдороге к вокзалу она вдруг наморщила лоб и спросила, не заметил ли я чего-то странного в поведении подъездных старушек. Как-то подозрительно они смотрели, а отвечали на приветствие так испуганно и подобострастно, будто сейчас тридцать седьмой год, а мы одеты в форму работников НКВД. Что с ними случилось? Я не в курсе?
На что я с чистой совестью сказал, что совершенно не в курсе, какие химические процессы происходят в головах этих крокодилиц. Возможно, их посетило божественное откровение.
Зина посмотрела подозрительно и сказала, что этому откровению надо язык держать за зубами и не привлекать внимания к своей одухотворенной особе. Ибо – чревато!
С чем я и согласился. Особо одухотворенных люди вообще не любят и при первой же возможности распинают на крестах.
Уже стоя возле вагона поезда номер девять Саратов – Москва, я сказал Зинаиде:
– Зин… я хочу тебя попросить…
– Похороны? – Она понимающе кивнула. – За счет больницы все сделаем. Я уже договорилась. И поминки, и памятник. Я тебе потом скажу, где похоронили.
Я тоже кивнул и сглотнул комок, перекрывший горло. Нет, все-таки я не любил Олю в том понимании, как это общепринято, увы. Но она была моей подругой, близким человеком, которых у меня в этом мире теперь… всего один. Одна. Зинаида. И больше никого нет. Потому… мне очень тяжело.
Да, в этом времени есть аналоги моих родителей, которых я еще так и не увидел. Есть и «я», вернее – буду «я» в ноябре этого года.
Есть дед с бабкой и тетка с дядькой.
Только они не мои. Мои – в моем времени. Эти – чужие. Пройдут мимо и даже не узнают. Да и как узнать в полуседом здоровенном мужике своего Мишу, который вообще-то еще и не родился?!
Ладно, все это лирика, а уже объявили отправление.
Я обнял Зину, поцеловал и пошел в вагон. Она все стояла на перроне – красивая и такая молодая, что казалось – годы ее не возьмут никогда! «Наш ответ Дункану Маклауду», – вспомнилось мне со смешком, когда фигура Зины стала тихо отплывать от меня вместе с газетным киоском. Я помахал ей рукой, она ответила, поезд набрал ход и… помчал меня в неизвестное будущее. А я сидел и смотрел в окно на проплывающий мимо такой знакомый и такой незнакомый – Саратов.
Проплыла мимо Третья Дачная, поезд вырвался за город, а я все сидел и смотрел, смотрел, смотрел… опустошенный, выжатый как лимон.
Все, что было до этого момента, – только подготовка. Настоящее начнется после того, как я брошу письма в почтовый ящик. Письма, которые сейчас лежат у меня в нагрудном кармане плаща.
