Принц-солдат

В КОНЕЧНОМ СЧЕТЕ, ВИНОВАТ БЫЛ ЧАСОВЩИК. Но супругам Зельверхаус не следовало пускать его в дом. С демонами всегда одна и та же проблема, даже с более мелкими. В бархатных пальто и безупречно вычищенных туфлях они являются на порог вашего дома, вежливо приподнимают шляпу, улыбаются, демонстрируют прекрасные манеры за столом. А хвосты прячут.

Часовщик носил фамилию Дрёссен, хотя поговаривали, что он не керчиец, а равкианец – не то сын высланного аристократа, не то фабрикатор, запятнавший себя позором и изгнанный из родной страны, почему и за что – неизвестно. Он держал лавку на Вайнштрат, в той части улицы, где канал изгибался, точно палец в подзывающем жесте. Мастер славился самыми невероятными моделями часов, миниатюрными бронзовыми птичками, что каждый час высвистывали новую мелодию, и крохотными фигурками мужчин и женщин, которые в полночь и полдень разыгрывали забавные сценки.

Известность часовщику принес механический оракул: при нажатии определенного рычага он водил полированной деревянной рукой по ладони вопрошающего и предсказывал его судьбу. Один купец накануне бракосочетания своей дочери привел ее в лавку Дрёссена – погадать. Внутри заводного прорицателя что-то щелкнуло и звякнуло; он раскрыл свой деревянный рот и изрек: «Ты обретешь великую любовь и великое богатство, о каком и не мечтала». На радостях купец приобрел этот умный механизм и подарил дочке на свадьбу, и все гости сошлись во мнении, что никогда еще не видели жениха и невесту, столь горячо влюбленных друг в друга. Но корабль, на котором молодые отплыли в свадебное путешествие, был так тяжело нагружен товаром и сундуками с золотом, что затонул при первом же шторме. И пассажиры, и груз отправились на дно холодного, равнодушного моря. Когда до купца дошло страшное известие, он припомнил слова оракула. Обезумев от горя и бренди, безутешный отец голыми руками разнес автомат в щепки. На другой день слуги нашли своего хозяина лежащим среди обломков, в слезах, с разбитыми костяшками и пятнами крови на рубахе. Эта печальная история, однако, лишь привлекла в лавку часовщика новых покупателей, охочих до всего необычного и таинственного.

А в лавке и впрямь было чему подивиться: темно-золотым львам, что загоняли механических газелей в бархатной саванне; садику эмалевых цветов, опыляемых крохотными жемчужноглазыми колибри, подвешенными на таких тонких ниточках, что казалось, будто они вправду летают, жужжа крылышками; вращающимся часам с календарем – мастер держал их на самой высокой полке, подальше от любопытных детских глаз, ибо движущиеся фигурки в этих часах каждый месяц разыгрывали сцену какого-нибудь жуткого убийства. Первого января, например, это была дуэль на заснеженном поле, и из малюсеньких пистолетиков, которыми стреляли механические человечки, вырывались облачка дыма. В феврале обманутый муж набрасывался на жену и душил ее в смятой постели, пока перепуганный любовник прятался под кроватью. И так далее, и тому подобное…

Несмотря на свои достижения, Дрёссен был еще молод и считался желанным гостем в домах купцов, которые составляли основную часть его клиентуры. Он хорошо одевался, умел вести светские беседы, всегда приносил хозяевам дома прелестные подарки. Верно и то, что, когда Дрёссен входил в комнату, всех присутствующих охватывало смутное беспокойство: люди зябко ежились, растирали руки, словно на них дохнуло сквозняком, и крутили головами по сторонам – не надо ли где прикрыть дверь? Как ни странно, в глазах окружающих это лишь делало Дрёссена еще более привлекательным. Налет некой испорченности придавал ему шарма; без него Дрёссен смотрелся бы жалко – взрослый человек, помешанный на игрушках, пусть и самых затейливых. Ну, а так все только и обсуждали, что элегантный бархатный сюртук и гибкие бледные пальцы часовщика. При его приближении мамаши стискивали платочки, а их дочки заливались смущенным румянцем.

Каждую зиму Зельверхаусы – семья богатых торговцев чаем – приглашали часовщика провести Нахтшпель в их загородном поместье, где всю неделю устраивались вечеринки и празднества. Особняк Зельверхаусов являл собой образчик купеческой прижимистости: резкие, рубленые линии, простые кирпичные стены, мебель темного дерева. Однако же он крайне удачно располагался на берегу озера, которое рано замерзало и превращалось в превосходный каток. Кроме того, в доме наличествовали все удобства – в каждой комнате имелся камин, весело потрескивающий огонь создавал атмосферу тепла и уюта, а полы были натерты до золотисто-медового блеска глазированных пряников.

С самого начала визиты Дрёссена в дом на озере сопровождались тревожными слухами. В первый его приезд соседи Зельверхаусов, Де Клёты, вынуждены были отказаться от празднования Нахтшпеля и Нового года по причине постигшего семью горя: Элиза Де Клёт произвела на свет младенца, целиком состоявшего из одуванчикового пуха, и, когда беспечная нянька распахнула окно, новорожденного унесло порывом ветра. В следующем году у одной из кузин Зельверхаусов на лбу выросла россыпь мелких серых грибов, а юный гость из Лижа рассказывал, что, проснувшись, обнаружил у себя между лопатками птичье крыло, которое рассыпалось в прах, едва на него упал луч солнца.

Имелась ли связь между этими странными явлениями и часовщиком? Утверждать наверняка никто не осмеливался, но разговоры ходили.

– Молодой Дрёссен – очаровательный молодой человек, но уж такой оригинал! Вокруг него постоянно творятся всякие чудеса, – сказала как-то одна дама Алтее Зельверхаус.

– Вы правы, большой оригинал, – согласилась Алтея, хотя знала, что Дрёссен принимает далеко не всякое приглашение и что в душе эта женщина в вычурном кружевном воротнике страстно мечтает, чтобы часовых дел мастер хоть раз заглянул на один из ее приемов.

– Большой оригинал, – с улыбкой повторила Алтея и на том закончила разговор.

Тогда все выглядело вполне невинно.

Дрёссен отличался от остальных не только своими талантами и привычками, но и затаенной алчностью. Всю жизнь он еле-еле сводил концы с концами, кланялся и лебезил перед купцами, которые снисходили до посещения его лавки, и давно усвоил, что одного мастерства недостаточно. Выяснив, что у привлекательных продавцов торговля идет лучше, Дрёссен сделал модную прическу и вставил новые зубы – такие безупречно белые и ровные, что порой сам верил в их естественную природу. Заметив почтение, с каким торговцы относятся к военным, стал носить тяжелый корсет, добиваясь офицерской выправки, а плечи на кафтанах и сюртуках подбил ватой. Убедившись, что популярность зависит от спроса, он начал отклонять по два приглашения из трех.

Однако ему надоело поглощать холодный ужин, сидя в темной мастерской: часовщик нарочно тушил свет и запирал двери, чтобы все думали, будто он проводит вечера вне дома. Съемный угол, сырой и тесный, Дрёссен мечтал сменить на просторный дом. Он грезил о больших деньгах, которые сможет тратить на свои изобретения, о том времени, когда ему больше не придется произносить: «да, сэр; непременно, сэр; будет исполнено, сэр». Все эти желания часовщик мог осуществить лишь одним способом: выгодной женитьбой. Но на ком прикажете жениться? Девицы на выданье, что приходили в лавку в сопровождении отцов или флиртовали с часовщиком в гостях, побаивались его, да и не рассматривали простого ремесленника в качестве хорошей партии. Нет, Дрёссену была нужна девушка помоложе и понаивнее – такая, которая станет им восхищаться.

Кларе Зельверхаус тогда еще не исполнилось и двенадцати. Довольно симпатична, довольно богата, романтична по натуре – в общем, то, что надо. Часовщик решил, что изучит ее характер, мечты и грезы, а потом воплотит их в действительность, после чего девчонка сама в него влюбится. По крайней мере, он на это рассчитывал. Дрёссен досконально знал свойства всех видов древесины, красок и лаков, умел отрегулировать шестеренки так, что они вращались бесшумно и обеспечивали часовому механизму идеальную точность. Он умел улыбаться, очаровывать и изображать из себя благородного джентльмена, однако при всем том никогда по-настоящему не понимал людей, как не понимал механику их ровно работающих, хоть и непостоянных сердец.

Каждое появление часовщика в доме у озера вызывало радостную суматоху. Дети выбегали навстречу Дрёссену, едва он вылезал из экипажа. Ребятня хвостом ходила за слугами, переносившими багаж мастера – чемоданы и сундуки, неизменно полные восхитительных вещиц, среди которых были куклы, одетые персонажами «Зверской комедии», музыкальные шкатулки, игрушечные пушки и даже за́мок, для обороны коего они предназначались.

Юный Фредерик обожал разыгрывать долгие баталии, но, как бы искусно ни были сделаны крохотные солдатики и их ружья, в конце концов игра ему надоедала, он надевал пальто и отправлялся на поиски приключений к заснеженному озеру. Клара была другой. К превеликому огорчению Дрёссена, девочка не обращала внимания на хитроумные заводные игрушки, которые он ей приносил, а изящную копию равкианского дворца с резными деревянными арками и куполами, покрытыми настоящим золотом, удостоила лишь слабой улыбки. Зато с куклами, сделанными руками Дрёссена, Клара могла играть часами. Весь день ее не было видно и слышно, а когда колокольчик во второй раз звал к ужину, мать отправлялась разыскивать дочку по всем коридорам и, надрывая голос, требовала прекращать глупую игру и садиться за стол.

Проведя немало долгих вечеров в своей мастерской, Дрёссен изготовил для девочки великолепного щелкунчика. Это был голубоглазый человечек в ярком синем мундире и блестящих черных сапогах; в массивном кулаке он сжимал миниатюрный, но острый штык.

– Делись с ним всеми секретами, – сказал часовщик, вручая Кларе щелкунчика, – и он их надежно сохранит.

Она пообещала так и делать.

Родители полагали, что с возрастом дочь оставит эти детские забавы и, как все ее подруги, начнет больше интересоваться нарядами и женихами. Но Клара оставалась все той же замкнутой, мечтательной особой, которая могла умолкнуть на середине фразы, если ей в голову неожиданно приходила тайная мысль. На уроках иностранных языков и в танцевальных классах она держалась с рассеянно-терпеливым видом, а потом с улыбкой удалялась в какой-нибудь полутемный уголок, где без помех могла развернуть невидимый мир, созданный воображением.

На шестнадцатилетие Клары Зельверхаусы устроили большое торжество. Она угощалась сладостями, подшучивала над братом и не отказывала в танце ни одному из достойных кавалеров – купеческих сынков, приглашенных на праздник.

Алтея Зельверхаус испустила счастливый вздох облегчения и пошла спать. Впервые за много месяцев волнения, терзавшие ее, отступили. Однако ночью она проснулась в беспокойстве за детей. Семнадцатилетний Фредерик, довольный тем, что вырвался домой на каникулы, громко храпел в своей комнате. Постель Клары была пуста.

Алтея обнаружила дочь в гостиной: свернувшись клубочком, Клара спала на полу у камина с одной из своих любимых кукол. На ней были надеты пальто и туфли, еще влажные от снега.

– Клара, – Алтея осторожно потрясла дочь за плечо. – Зачем ты выходила из дому?

Девушка сонно заморгала и рассеянно улыбнулась.

– Ему нравится снег, – пробормотала она, крепче прижала к груди куклу и опять заснула.

Алтея задержала взгляд на дочери: ночная сорочка, мокрое пальто, из-под руки выглядывает уродливое лицо деревянной куклы. Из всех творений Дрёссена Алтея больше всего не любила именно это – щелкунчика с его гротескной улыбкой и аляповатым синим мундиром. Стоя посреди гостиной, она вдруг подумала, что совершила ужасную ошибку, впервые пригласив часовщика в дом много лет назад. У Алтеи так и чесались руки схватить гадкую куклу и швырнуть в огонь.

Она потянулась к щелкунчику, но тут же отдернула кисть. На мгновение – невозможно поверить, но так и было! – ей показалось, что деревянный солдат повернул свою угловатую голову и посмотрел на нее, при этом в его глазах сквозила печаль. «Вздор, – убеждала себя женщина, баюкая на груди руку, – просто разыгралась фантазия. Я становлюсь такой же, как Клара».

Тем не менее, Алтея отошла назад, уверенная в том, что, если она осмелится взять щелкунчика и кинуть в огонь, страшная игрушка закричит или, того хуже, и вовсе не загорится.

Она укрыла дочь одеялом и вернулась в свою постель, а наутро почти забыла о пустячном ночном происшествии. Близился Нахтшпель, в доме ждали гостей. Алтея встала и приказала подать чаю, чтобы подкрепить силы перед грядущим днем, полным хлопот. Спустившись вниз, она убедилась, что Клара вместе с кухаркой перебирает каштаны. Проходя через столовую, Алтея на секунду задержалась перед шкафчиком, на полках которого были выставлены подарки Дрёссена. Задержалась просто так, без особой причины. И уж конечно не для того, чтобы проверить, надежно ли заперт щелкунчик за стеклянными дверцами.

Клара знала, что у матери на душе неспокойно. Она и сама переживала. На званом обеде или в гостях у подруги, а иногда и в классе Клара думала: «Это приятно и мило. Вот и ладно». Но потом возвращалась домой и обнаруживала, что стоит перед стеклянным шкафчиком в столовой. Щелкунчик сам собой оказывался у нее в руках, она уносила его к себе в комнату или на чердак и, лежа на боку среди комков пыли, шепотом разговаривала с ним, пока он не начинал шептать в ответ.

Это происходило не сразу, и в первые минуты девушка испытывала неловкость. В детстве было проще – тогда она не стеснялась так сильно, как теперь. Она чувствовала себя глупо, шевеля руками куклы, открывая и закрывая за нее рот. Клара невольно представляла, как выглядит со стороны: молодая, почти взрослая девица лежит на пыльном полу посреди чердака и разговаривает с куклой. И все же Клара продолжала это делать – напоминать щелкунчику об их прежних забавах и приключениях, пускай со временем они отчасти и изменились.

Клара вкладывала в крепкие челюсти щелкунчика грецкий орех. Крак! В тишине чердака треск звучал особенно громко.

Ты – мой защитник? – снова и снова спрашивала девушка. – Ты – мой принц, да?

И тогда – порой проходило всего несколько мгновений, а порой – целая вечность – деревянные челюсти раскрывались, и щелкунчик начинал говорить.

– Да.

– Да.

Руки и ноги куклы вытягивались, плечи делались шире, кожа приобретала мягкость.

– Да.

– Милая Клара, – молвил щелкунчик, высокий и стройный красавец. Уродливые деревянные челюсти преображались в безупречную линию человеческого рта. – Ну, конечно, я только твой.

Он протягивал ей руку и – фьюить! – они вылетали через чердачное окно в холодное ночное небо. Сидя позади жениха на великолепном белом коне, Клара крепко держалась за талию щелкунчика и визжала от восторга, рассекая облака и уносясь вдаль.

Как называется то место, куда он ее привозил, девушка не знала. Волшебная страна? Царство грез? Когда она была ребенком, тут все выглядело иначе. Тогда они плыли на сахарной лодочке по сиропной реке. Клара шагала по марципановой мостовой мимо пряничных домиков и мармеладных дворцов. Дети танцевали для них и радостно встречали щелкунчика как своего принца. Во дворце они садились на диван из желейных подушечек, и королева-мать называла Клару спасительницей.

Теперь все это куда-то исчезло, уступив место густым зеленым лесам и сверкающим рекам. Теплый, шелковый воздух ласкал кожу, как в тех далеких странах, о которых Клара читала в книгах, – землях вечного лета, где солнце светит круглый год и благодатный бриз напитан душистым ароматом флердоранжа. Белый конь всякий раз переносил Клару и принца в новое место: то в обширную долину – на пастбище диких лошадей с гривами цвета тумана; то на берег серебристого озера размером с целое море, где хозяйничали свирепые пираты, у которых вместо зубов вставлены драгоценные камни; то во дворец со стенами из колючего шиповника и башнями из дельфиниума, возвышавшимися над рощей, где стаями порхали бабочки, чьи крылья звенели, будто колокольчики. Бледно-зеленая кожа королевы той страны была усыпана каплями росы, точно веснушками, а корона росла прямо из головы, подобно рогам оленя, и витые отростки переливались сиянием перламутра. Когда королева коснулась губами губ Клары, за спиной девушки развернулись два тонких крыла. Весь день Клара летала, словно малютка-колибри, взмывала в небо и бросалась вниз, прерывая полеты лишь для того, чтобы утолить жажду медовым вином и позволить королеве вплести ей в волосы побеги морозника.

Но и этого Кларе было мало. Любит ли ее принц? Любит? Почему в конце каждого волшебного путешествия он возвращает ее домой? Это несправедливо – показать, что такой чудесный мир существует, а потом жестоко вырвать из чуда. Если бы он любил ее так же сильно, как она – его, то обязательно позволил бы остаться. Каждый раз Клара надеялась, что мать принца встретит ее не как гостью, но как дочь, и что, открыв новую дверь, она окажется в будуаре невесты.

А вместо этого звучал обеденный гонг, с лестницы доносился топот Фредерика, либо Клару звала мать, и девушка возвращалась по звездному небу на холодный, унылый чердак. Руки и ноги затекали от долгого лежания на полу, в бок утыкалась деревянная кукла, бездушная и уродливая, с остатками ореховой скорлупы, застрявшей в челюстях.

Клара ставила щелкунчика на место в шкаф и возвращалась к родителям. Она пыталась улыбаться серой действительности, хотя щеки девушки все еще хранили тепло южного солнца, а во рту ощущалась сладость медового вина.

А щелкунчик ни в чем не был уверен, и порой это его пугало. Воспоминания сливались в одну круговерть. Он помнил, что сражался в бою – много раз – и бился доблестно. Разве не для этого он создан? Не зря ведь его вооружили штыком.

Он воевал ради нее. Но где она теперь? Где Клара? Та девушка с сияющим взором и нежными руками? Они вместе выстояли против Крысиного короля, они победили. Она обернула его своим платком, и его кровь пропитала белые кружева. Клара. Почему ее имя он помнит, а свое – нет?

Он бился храбро. По крайней мере, он сам так думал. Подробности ускользали из памяти – крики, кровь, крысиный писк, голые розовые хвосты и желтые кинжалы зубов, окровавленные пасти. Как зловеще блестели эти зубы в золотистом свете! Это было на рассвете или на закате? Ему запомнился запах сосен.

Сейчас он в казарме. Глядя сквозь толстое стекло, прищурился. Но и вид из окна сбивал с толку. Он видел длинный стол, накрытый для праздничного пира, засахаренные фрукты, сосновые ветви на каминной полке. Однако все казалось слишком большим, даже огромным, словно он смотрел через кривую линзу.

Он пересчитал медные пуговицы на щегольском синем мундире. В чьей армии носят такую форму? Где его родина? Кто стер пороховую пыль с его сапог?

А был ли бой, или это ему только приснилось? Другие воспоминания сохранились лучше. Он был принцем, ее принцем. Она так говорила. А он лишь хотел показывать ей чудеса и красоты своей страны, путешествовать к бескрайним горизонтам. И все-таки почему он не ощущал удовлетворения, возвращаясь во дворец, в котором, судя по всему, вырос? Почему видел все будто впервые, совсем как она?

Все было не так, как прежде. Узкие улочки, обрамленные заснеженными домиками, сменились широкими бульварами, вдоль которых тянулись роскошные особняки с золочеными крышами. Раньше Клара приходила в восторг, когда он дарил ей сладости – нугу или взбитые сливки, – теперь предпочитала другие подарки: платья и драгоценности. Он понятия не имел, как узнал об этом.

Он смотрел на сидящих за столом. Все они казались гигантами, но среди них была и Клара – та, которую он держал в объятьях. Порой взгляд девушки падал на него, и тогда он пытался позвать ее, но голоса не было, а руки и ноги не двигались. Наверное, его ранило.

Он наблюдал, как она ужинает и разговаривает с… – вспомнилось не сразу – Фредериком, своим братом. Генерал Фредерик отличался храбростью, а иногда и безрассудством, однако щелкунчик выполнял все боевые приказы командира. За столом было еще одно знакомое лицо – длинноволосый мужчина с бледно-голубыми глазами, рассматривавший Клару так, будто она – механизм, который нужно разобрать и собрать снова. Я знаю его имя. Дрёссен. Но сейчас щелкунчик не мог думать, не мог припомнить больше. Этот человек не походил на солдата, хотя имел офицерскую выправку.

Сквозь ватные мысли пробилось воспоминание. Он лежал на спине и глядел на полки, заставленные часами, набитые безвольно повисшими марионетками. Он чувствовал запах краски, лака и свежей стружки. Дрёссен склонился над ним – огромный человек с огромными холодными глазами. Видимо, я был ранен в бою. Значит, Дрёссен – военный хирург, заключил щелкунчик. И все же что-то было не так.

Ужин подошел к концу. Гости потягивали из маленьких рюмочек темно-красный напиток, Клара – тоже. Личико у нее раскраснелось. Они немного поиграли в игры у камина, потом кто-то крикнул: «Снег идет!»

Все сгрудились у большого окошка, но щелкунчик не мог разглядеть, что же их так заинтересовало. До него доносились оживленные разговоры, смех, а затем толпа высыпала из столовой в… Он не знал, что находится за пределами этой комнаты – дворец, тюрьма или, может, сосновая роща. Знал лишь, что все ушли.

Слуги сгребли угли в камине, потушили свечи. Щелкунчик доблестно сражался на войне и все равно в итоге каждый раз почему-то оказывался здесь, в темноте и одиночестве. Клара в тот вечер не пришла.

Его разбудил пронзительный писк. Проснувшись, он обнаружил у своей постели Крысиного короля. Щелкунчик потянулся к портупее и вдруг обнаружил, что сабли нет, а руки и ноги опять его не слушаются.

– Спокойно, капитан, – проговорил Крысиный король. – Я пришел не драться, а всего лишь поговорить. – Голос у него был высокий и резкий, усики подрагивали, но при этом монстру удавалось сохранять величественный вид.

Его грязные лапы были обагрены кровью щелкунчика, и, не будь рядом принца-солдата, Клару тоже ждала бы неминуемая смерть. Однако, если чудовище явилось обсудить условия перемирия, следовало проявить благородство и выслушать его. Щелкунчик едва заметно кивнул.

Крысиный король поддернул свою фетровую мантию и покрутил головой по сторонам.

– Выпить есть? Жаль, тебя заперли в обычном шкафу, а не в барном, да?

В шкафу. Щелкунчик нахмурился. Разве он не в казарме? Он пригляделся к смутным контурам, которые принимал за армейские койки и фигуры товарищей, и понял, что его окружают совершенно другие, весьма странные предметы. Прислоненные к стене, на полке сидели куклы со стеклянными глазами и туго завитыми локонами, чуть дальше замерла в строевом шаге колонна вооруженных солдат.

– Не знаю, – наконец с трудом отозвался щелкунчик.

Крысиный король взгромоздился на золоченый край огромной музыкальной шкатулки. Огромной ли? А может, это они маленькие?

– Когда ты в последний раз ел? – полюбопытствовал Крысиный король.

Щелкунчик замялся. Кажется, он ел вместе с Кларой… В Снежной стране? Или в Цветочном королевстве?

– Не помню, – выдавил он.

Крысиный король вздохнул.

– Тебе надо поесть.

– Я ем. – Так ли это на самом деле?

– Только не орехов, а нормальной еды. – Король поскреб за ухом полупрозрачными розовыми когтями, потом снял с серой головы корону и аккуратно положил себе на колени. – А знаешь ли ты, что я появился на свет в виде сахарного мышонка?

На лице щелкунчика отразилось замешательство. Заметив это, Крысиный король продолжил:

– Понимаю, верится с трудом, но я был всего лишь фигурной конфеткой. Даже не лакомством, а так, украшением, милой финтифлюшкой – лишним доказательством мастерства моего создателя. Я стыдился того, что непригоден даже в пищу. «Ах, если бы кто-нибудь меня съел!» – думал я. Впрочем, этого оказалось достаточно.

– Достаточно для чего?

– Чтобы я сбежал из шкафа. Потребность – вот что заставляет людей вставать по утрам, дает пищу для ночных мечтаний. Чем больше потребностей я испытывал, тем более делался похожим на них. Более настоящим.

– Но я-то – настоящий, – возразил щелкунчик.

Крысиный король поглядел на него с сожалением. Сейчас – без короны, сгорбленный, со слегка поникшими усами, в тусклом свете он скорее походил на милую мышку, нежели на кровожадного монстра.

Щелкунчик вспомнил.

– У тебя было семь голов…

Король кивнул.

– Клара представляла меня жутким чудовищем, вот они и выросли. Но что это за жизнь, когда твои головы постоянно болтают и ссорятся? На простейшее решение мы тратили по несколько часов. В общем, когда остальные головы уснули, я отрубил их одну за одной. Крови натекло ужас сколько. – Король слегка поерзал.

– Скажи-ка мне, кто ты, когда ее нет рядом?

– Я… – Щелкунчик запнулся. – Я – солдат.

– Правда? И в каком же звании? Лейтенант?

– Разумеется, лейтенант.

– Точно? Или капитан?

– Я…

– Уж собственное звание ты обязан знать!

– Кем ты себя чувствуешь, когда никто не берет тебя в руки? – не унимался Крысиный король. – Когда никто не смотрит, не ведет с тобой разговоров, кто ты тогда? Как тебя зовут, солдат?

Щелкунчик открыл рот, но не сумел вспомнить своего имени. Он – Кларин принц, солдат и защитник. У него есть имя. Конечно же, есть. Только после жестокого сражения оно вылетело из головы.

Он храбро бился. Он представил Клару своей матери. Он несся на коне по небу, озаренному россыпью звезд. Он – ничей наследник. Принц в марципановом дворце. Он спит на перине из сахарной ваты. На золоте.

– Ты ходишь, разговариваешь и смеешься, только когда Клара грезит вместе с тобой. Но все это – ее желания и фантазии, они не способны тебя подпитывать. Моя жизнь началась, когда у меня возникли собственные желания. Сначала я хотел, чтобы съели меня, потом сам захотел есть. Кусочек пирога, ломтик ветчины, глоток вина – еду с их стола. После этого у меня задвигались лапы, заморгали глаза. Я захотел узнать, что находится за дверцами шкафа, и научился прогрызать дыры в стенах. Там, между стенами, я встретил своих соплеменников. Крысы – не самая симпатичная братия, зато они живут, даже когда на них никто не смотрит. Я стал жить вместе с ними, незаметный, никому не нужный. И я без чужих подсказок знаю, кто я такой.

– А зачем ты напал на нас? – спросил щелкунчик. Он вспомнил кровь, крики и вопли. – Это было взаправду.

– Еще бы! В детстве Клара мечтала о героях, а героям нужны противники. Однако стремление убивать, которое она мне внушила, не было моим собственным. Сейчас я существую благодаря простому чувству голода. Все, что мне нужно, – хлебные крошки в буфете, сыр в кладовой, возможность прошмыгнуть во двор и забраться в поленницу, ощутить обжигающий холод снега…

Снег. В памяти всплыла очередная картина. Не тот сотканный из грез дворец, о каком мечтала Клара, а новое место за пределами этой комнаты. Однажды ночью она вынесла его из дома. Ему было холодно. По звездному небу бежали быстрые облака. Он набрал полную грудь воздуха, ощутил, как расправились легкие, выдохнул в морозную ночь облачко пара. Ему помнились деревья, кучками толпившиеся на горизонте, дорога, отчаянное желание выяснить, куда она ведет.

– Так-то, капитан. – Крысиный король неторопливо слез со шкатулки и водрузил на голову корону. – Хорошо жить под защитой стен, вдали от человеческих глаз. Хорошо быть крысой, на которую и смотреть-то противно. Надо укреплять волю, если хочешь выбраться из шкафа, стать настоящим. Она тебя любит, вот в чем штука, и от этого тебе будет труднее.

Клара его любит. А он любит ее. Так ведь?

Крысиный король носом толкнул дверцу шкафа.

– И последнее, – промолвил он, вскочив на край полки. – Берегись Дрёссена. Он создал тебя как игрушку для Клары, как способ очаровать ее, и не более.

– Значит, он тоже ее любит?

– Кто знает, кого любит часовщик? Лучше и не спрашивай, ответ тебе вряд ли понравится.

Крысиный король спрыгнул вниз и исчез, скользнув длинным розовым хвостом.

Клара пыталась не подходить к шкафу. Она выдержала целый вечер – вино и гости помогли отвлечься. Но уже назавтра она улизнула с катка на озере, метнулась к шкафу в столовой, спрятала щелкунчика под полой пальто и понеслась вверх по лестнице, в тишину чердака.

Свет студеного зимнего дня падал на пыльный пол четкими квадратами.

Клара вставила в деревянные челюсти грецкий орех.

На этот раз долго ждать не пришлось. Тело щелкунчика вытянулось, голова треснула надвое, явив прекрасный лик принца.

– Да, – ответил он. Как всегда, улыбнулся, нежно провел ладонью по щеке Клары. Но затем взгляд его помрачнел.

Он ощупал собственный рот, облизнул губы и нахмурился, как будто вкус грецкого ореха показался ему неприятным.

– Куда мы сегодня отправимся, мой принц? – спросила Клара.

Он не взял ее за руку. Сел, выпрямив спину, огладил пятно солнечного света на полу, встал на ноги и подошел к окошку.

– На улицу, – сказал он. – Хочу узнать, куда ведет эта дорога.

Это желание было таким простым и одновременно таким неожиданным, что Клара в первое мгновение растерялась.

– Но это невозможно!

– Я так хочу. – Он произнес эти слова так, будто сделал великое открытие, изобрел нечто новое или сотворил магические чары. Его лицо озарилось улыбкой. – Милая Клара, я так хочу.

– Нет, это невозможно. – Она не знала, как объяснить.

Его воодушевление померкло, во взгляде появился страх.

– В шкаф я не вернусь.

Теперь она все поняла. Наконец-то. Наконец-то!

Она взяла его за руки.

– Тебе не нужно возвращаться в шкаф. Перенесемся вместе на твою родину, и я с радостью покину этот дом. Мы можем навечно остаться в стране грез.

Он заколебался.

– Этого хочешь ты.

– Да, – Клара вздернула подбородок. – Именно этого я всегда хотела. – Она затрепетала от волнения, на шее выступил пот.

– Поцелуй меня, – велела она. В сказках принцу непременно полагалось целовать свою избранницу. – Увези меня отсюда.

Клара не могла больше ждать. Она встала на цыпочки и прижалась губами к губам щелкунчика. Ощутила вкус грецких орехов и чего-то еще – кажется, лака. Однако принц не взял ее за руку, не привлек к себе. Ветер не обдувал лицо, и конь не уносил их в небо. Открыв глаза, Клара увидела, что по-прежнему находится на пыльном, сером чердаке.

Щелкунчик провел по ее щеке тыльной стороной ладони.

– Я хочу на улицу, – сказал он.

Клара раздраженно нахмурилась и топнула ногой, словно была не семнадцатилетней барышней, а маленькой девочкой, которой Дрёссен только что подарил деревянную игрушку. Я хочу. Она и сама не знала, почему эти слова так сильно ее разозлили. Возможно, потому, что она никогда прежде не слышала их от щелкунчика.

– Я же сказала, это невозможно, – повторила она резче, нежели собиралась. – Тебе там не место.

– Я отведу тебя на улицу! – заявил Фредерик.

Услышав голос брата, Клара вздрогнула. Он стоял на верхней ступеньке лестницы и завороженно глядел на щелкунчика.

– Убирайся! – крикнула девушка. Брат не должен был сюда приходить, не должен был этого видеть. Она бросилась на него, вне себя от стыда и страха, и попыталась спихнуть вниз.

Но Фредерик просто схватил ее за запястья, не подпуская ближе. Он был на год старше сестры и гораздо сильнее. Не сводя глаз с щелкунчика, юноша медленно покачал головой:

– Клара, прекрати.

– Я тебя помню, – сказал щелкунчик, глядя на Фредерика. Он вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. – Ты – мой командир.

Фредерик бросил на Клару предостерегающий взгляд и разжал хватку, после чего с удивленной улыбкой ответил на воинское приветствие.

– Верно, – он приблизился к щелкунчику, – твой командир. Я сотню раз отправлял тебя на смерть.

Щелкунчик нахмурился.

– Так и было.

– Ты очень изменился, – пробормотал Фредерик.

На лице щелкунчика отразилось смущение.

– Правда?

Фредерик кивнул.

– Идем вниз, – мягко сказал он, словно выманивал котенка при помощи лакомства. – Я выведу тебя на улицу.

– Куда ведет эта дорога? – спросил щелкунчик.

– В Кеттердам. Волшебное место. Я расскажу тебе о нем.

– Фредерик, – сердито перебила Клара, – ты не посмеешь этого сделать.

– Мы представим его как моего школьного товарища. Скажем, что он недавно поступил на службу.

– Так нельзя, – покачала головой Клара.

– Мама будет счастлива принять в гостях молодого красавца в военной форме, – с лукавой улыбкой прибавил Фредерик. – А на вечернем приеме ты сможешь с ним потанцевать.

Клара не хотела танцевать с щелкунчиком на дурацком вечернем приеме. Она мечтала кружиться с ним в танце посреди огромной поляны, заросшей колокольчиками, – в соборе, созданном самой природой. Мечтала, что лебеди склонятся перед ней, приветствуя свою принцессу. Мечтала, что у нее за спиной развернутся крылья. Но не могла рассказать обо всем этом брату, который стоял рядом со щелкунчиком, положив руку ему на плечо, как будто они и вправду добрые приятели еще со школьных времен, как будто ее принц – молодой офицер в синем мундире с начищенными пуговицами, готовый вступить в керчийскую армию.

– Фредерик, – умоляюще произнесла Клара.

Но брат уже вел щелкунчика к лестнице.

– Да будет тебе, Клара, – лукавая улыбка Фредерика сделалась еще шире. – Он так хочет.

Поцелуй поверг его в замешательство. Когда Клара стала просить увезти ее в страну грез, щелкунчик едва устоял перед силой этого желания. В бледных лучах солнца, пробивающихся через чердачное окошко, она подставила ему свое милое лицо, коснулась губами его губ, и он ощутил вожделение плоти – своей или ее? Разобраться было невероятно сложно, и все же, должно быть, его влекло к ней, ибо он внезапно почувствовал холод, которым тянуло из окна, который звал туда, на гравийную дорожку, в лес, к снежным сугробам. А потом появился Фредерик с горящими, настойчивыми глазами. Мощная власть желаний этого юноши была яркой и опасной, точно пламя. Решимость щелкунчика слабела, воля становилась мягкой, податливой. Ему казалось, взгляни он сейчас на свое плечо, где лежала рука Фредерика, и он увидит вдавленные следы пальцев и среди них самый глубокий отпечаток – большого. Мысли щелкунчика о дороге и о том, куда она ведет, рассеялись.

Они сошли вниз. В дом на озере уже начали съезжаться гости – сегодня завершался Нахтшпель. Какие четкие контуры у всех этих людей, как наполнены светом их фигуры, какая требовательность сквозит во взглядах, которые они бросают на молодого человека в форме, выдающего себя за офицера! Каждый видел в нем своё: пропавшего сына, любовника, друга, угрозу… Он нашел в себе силы представиться родителям Клары и Фредерика, отвесить учтивый поклон.

Фредерик дал ему имя Йозеф, и вот он стал Йозефом. Если Клара говорит, что познакомилась с ним во время катания на санях, значит, так и было. Из каких он краев? Из Зирфорта. А кто его непосредственный командир?

– Отец, – притворно нахмурился Фредерик, подмигнув щелкунчику, – не докучайте Йозефу расспросами. Я обещал ему вкусную еду и веселье, а не экзамен.

Его потчевали жареным гусем и лепешками с изюмом. Он слизывал сахарную пудру со сладких слив, пил кофе, сдобренный тмином, потом – вино из крохотных рюмочек. Запахи кружили голову, сводили с ума, однако он помнил, что обязан держать себя в руках. Боковым зрением он видел темное пятно шкафа у стены, похожее на гигантскую распахнутую шкатулку, полную стеклянных глаз, растопыренных рук и ног. А еще среди гостей был Дрёссен – человек в бархатном сюртуке, тот самый часовщик, который прежде глядел на Клару так, будто хотел по винтику разобрать ее на части, а теперь сверлил холодными голубыми глазами его, щелкунчика.

И снова воспоминание: Дрёссен открывает шкаф и тянется к нему. «Говори, – шепчет часовщик, – открой мне все ее секреты». Щелкунчика обожгло стыдом. С какой легкостью он предавал Клару, рассказывал о самых сокровенных ее желаниях, перечислял места, где они бывали вместе, – в подробностях описывал каждый пейзаж, каждое волшебное существо. Его не нужно было пытать, он просто говорил. Его создали не воевать, а шпионить.

И этого уже не исправишь. Он сознавал, что необходимо сохранить собственное «я», удержать стремление выйти из дому, пройти несколько шагов, хотя бы распахнуть дверь или выглянуть в окно. Кеттердам – надо запомнить. Однако мир вокруг начал расплываться. Запах духов, пота, рука Фредерика на его плече, лихорадочный блеск в глазах Клары во время танца. Откуда он знал танцевальные па, сам не мог сказать, однако они кружились и кружились, и она шептала ему на ухо: «Забери меня отсюда».

Щелкунчик поцеловал Клару под лестницей. Фредерика он поцеловал в полутемном коридоре.

– Ты любишь ее? – спрашивал Фредерик. – Не мог бы ты любить и меня?

Он любил их обоих. Он не любил никого. Во тьме, за пределами круга света, который отбрасывал плясавший в камине огонь, щелкунчик уловил блеск черных глаз-бусинок, сверкание крошечной короны. Крысиный король, догадался он. Моя жизнь началась, когда у меня возникли собственные желания. Щелкунчик подумал о дороге, убегающей за поворот. Что там, за поворотом?

Гости постепенно расходились – одни уезжали в экипажах, другие отправлялись наверх спать.

– Ты можешь ночевать в моей комнате, – предложил Фредерик.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

– Я приду к тебе, – промурлыкала Клара.

– Хорошо, – сказал щелкунчик.

В комнату Фредерика он не пошел. Стоя на лестнице, ждал, пока слуги погасят свечи и внизу затихнут шаги. Дождавшись, спустился в столовую. Час пробил. В стене темнел дверной проем, ведущий в большой мир, но перед уходом щелкунчик должен был еще раз увидеть свой шкаф.

В лунном свете, что струился через оконные стекла, столовая напоминала камбуз корабля, затонувшего в глубокой пучине моря. В углу безмолвной тенью стоял шкаф. В опустевшем помещении он казался больше.

Щелкунчик медленно подошел к шкафу, слушая гулкий стук своих каблуков, втягивая ноздрями запах остывших углей и свежий древесный аромат сосновых веток на каминной полке и над окнами. Приближаясь, он видел в стеклянных дверцах свое отражение – темный силуэт, который все рос и рос. Когда он вгляделся внутрь, его взгляду предстала зимняя картина из сахарных мышек и миниатюрных деревьев, марширующие солдатики, марионетки на провисшей леске, безжизненно опустившие головы, равнодушные розовощекие куклы с полуприкрытыми глазами.

– Я вас знаю, – прошептал он и коснулся пальцами стекла. Его слова были обращены к подвешенным на ниточках изящным маленьким феям с ажурными крылышками, в легких, как паутинка, нарядах, к широкобедрой Матушке Жигонь и Королеве леса, обладательнице зеленой кожи и серебристых рогов.

– Их всех создал я.

Резко развернувшись, щелкунчик увидел Дрёссена, который наблюдал за ним с середины комнаты. Нежным, как сливочный крем, голосом часовщик продолжал:

– Каждый шарнир, каждый мазок краски – дело моих рук. Я сотворил мир ее грез, опираясь на твои подробные рассказы, но она все равно любит кукол, а не меня. – Он двинулся к шкафу – бесшумно, словно парящее в воздухе перышко или струйка дыма. – Ты впечатлен моим искусством?

Щелкунчик понимал, что должен кивнуть и сказать «да», потому что это был часовщик, о котором предупреждал Крысиный король, – тот самый, что хотел заполучить Клару, ее богатство, или семью, или что-то еще. Но слова застряли у щелкунчика в горле.

– Признаюсь, я тщеславен, – сказал Дрёссен. – Люблю, когда на мои шедевры смотрят, когда дети весело улыбаются. Восторг в их глазах питает меня. Однако я и сам не подозревал, на какие чудеса способен.

Теперь часовщик стоял совсем близко. От него пахло табаком и льняным маслом. Запах был знакомый.

– Мне пора, – сказал щелкунчик, радуясь, что все-таки может говорить.

Дрёссен коротко рассмеялся.

– И куда же, позволь спросить?

– В Зирфорт. Там стоит мой полк.

– Ты – не солдат.

Солдат! – мысленно возразил щелкунчик, но тут же упрекнул себя: – Нет, ты только притворяешься солдатом. Это не одно и то же.

Часовщик снова засмеялся.

– Ты ничего о себе не знаешь.

Йозеф. Так ведь его зовут? Или это имя принадлежало одному из гостей на празднике?

– Кто ты? – спросил щелкунчик. Ему хотелось спрятаться, но за спиной находился только шкаф. – Кто ты и чем занимаешься?

– Я – простой ремесленник.

– Зачем ты заставил меня предать Клару?

Дрёссен расплылся в ухмылке. Красивые дамы и элегантные господа, почитавшие за честь принимать часовщика в своих домах, сейчас не узнали бы этого хищника – волка, оскалившего зубастую пасть.

– Ты не присягал на верность Кларе. Я создал тебя у себя в мастерской, – произнес он. – Я вставил тебе в рот детский пальчик, сжал твои челюсти и – крак!

– Безумец… – ошеломленно покачал головой щелкунчик.

– Ты сделан из дерева.

Щелкунчик приложил ладонь к груди.

– У меня бьется сердце. Я дышу.

Часовщик ухмыльнулся еще шире.

– Кузнечные мехи дышат, раздувая огонь. Часы тикают. Разве они живые?

Может быть, – подумал щелкунчик. – Может быть.

– Ты не мечтаешь, – неумолимо продолжал часовщик, – не испытываешь желаний. У тебя нет души. Ты – игрушка.

Я – игрушка. Сердце щелкунчика стало биться медленнее. Нет! Он верил Кларе, когда та называла его своим возлюбленным принцем. Верил Фредерику, утверждавшему, что он – солдат армии, которой тот командует. И одно, и второе – правда. И одно, и второе – ложь. Тогда получается, что он – деревянная игрушка и одновременно – живой человек.

Крысиный король говорил: нужно хотеть сильнее.

– Я хочу… – щелкунчик запнулся. Чего именно ему хочется? Он не мог вспомнить. Как все началось? – Я был…

Часовщик наклонился к его уху.

– Ты был младенцем, которого я забрал из сиротского приюта. Я кормил тебя опилками, покуда ты не задеревенел.

– Нет, – прошептал щелкунчик и вдруг ощутил, что живот набит стружкой, а в глотке першит от мелкой древесной пыли.

– Я выкрал тебя из детской больницы. Сухожилия заменил проволокой, кости – протезами из дерева и металла. Ты скулил и визжал, пока я не вырезал тебе голосовые связки, чтобы освободить горло и, по моему желанию, заполнять его тишиной или приятными словами.

Щелкунчик рухнул на пол. Позвать на помощь он не мог. В голове – пустота. В груди – пустота. Во рту – горечь грецких орехов.

Дрёссен навис над бедной раздавленной игрушкой. Он казался слишком большим, слишком высоким и далеким. Щелкунчик понял, что уменьшается в размерах.

– Ты – не более чем мысль в моей голове, – проговорил часовщик. – Ты был ничем и снова превратишься в ничто, едва я перестану о тебе думать.

Щелкунчик посмотрел в холодные голубые глаза Дрёссена и узнал цвет. Он нарисовал мне такие же глаза, как у себя. Осознание собственного «я» начало меркнуть. Он – всего лишь Дрёссен. И всегда был только Дрёссеном.

За плечом часовщика мелькнула залитая лунным светом подъездная аллея, вдали – укрытые снегом поля. Дорога уходила за поворот и вела… куда? В город? В Кеттердам? Щелкунчик мечтал увидеть его – извилистые каналы, скрюченные домишки, жавшиеся тесной кучей. Он представлял себе наползающие друг на друга крыши, лодки на воде, торговцев рыбой, зазывающих покупателей… Нет, бесполезно. Этого было недостаточно. Я – игрушка. Мне хватит и полки в шкафу.

Он почувствовал, как его подняли с пола. Впрочем, Дрёссен не стал сажать щелкунчика в шкаф, а понес к камину. Станут ли Клара и Фредерик его оплакивать?

Неожиданно часовщик вскрикнул и глухо выругался. Мир вокруг завертелся: щелкунчик почувствовал, что падает. Удар об пол был сильным и громким.

Цок-цок-цок. Дробный стук когтей по паркету сопровождался многоголосым писком. Крысы, хлынувшие в столовую из щелей в стенах, кишащей массой карабкались вверх по ногам Дрёссена. Часовщик сбивал и стряхивал серых тварей, неуклюже пятясь.

– Помни, кто ты есть! – раздался над ухом щелкунчика высокий, пронзительный голос. Крысиный король поправил съехавшую набок корону.

Я – игрушка, – думал щелкунчик. – Я помню, как создатель склонился надо мной с кистью в руке, помню его сосредоточенный взгляд. Он трудился над подарком для девочки, которую хотел обольстить. С самого начала щелкунчик был проклят. Ах, если бы он был сотворен мастером с чистой душой! Если бы у него был настоящий отец…

– Так держать, капитан! – подбодрил Крысиный король.

– Прочь, мерзкие твари! – вопил Дрёссен, расшвыривая копошащихся крыс.

Отец. Пальцы щелкунчика дрогнули. Добрый человек, который желает сыну лишь одного: обрести собственное счастье. Щелкунчик вытянул ноги. Человек, готовый предложить ему весь белый свет, а не место на полке в шкафу. Отец. Он поднял голову. Дрёссен шел к нему, но уже не казался гигантом.

Щелкунчик снова подумал о дороге, однако теперь он понимал, что дорога – это будущее, которое он выбрал бы для себя сам, как того хотелось отцу. Он представил снежинки на волосах, землю под ногами, бескрайний горизонт, мир, полный счастливых возможностей и неудач, переменчивую погоду – свинцовые тучи, град, раскаты грома, – нежданное и неизведанное. В груди застучало новое, полновесное: Тук. Тук. Тук.

Вдоль дороги будут стоять леса, богатые зверьем, река кое-где будет покрыта льдом, а у причалов рядками будут стоять пришвартованные прогулочные яхты с убранными на зиму парусами. Шагая по дороге, он будет испытывать голод. Ему понадобится пища. Он будет есть голубцы и коврижки и запивать их холодным сидром. В желудке у щелкунчика заурчало.

– Зря я не пустил тебя на растопку в тот же день, когда вырезал из дерева, – процедил часовщик, но было поздно. Щелкунчик встал во весь рост и встретился с ним взглядом.

– Ты не смог бы, – возразил щелкунчик. – Ты слишком меня любил.

Это было неправдой, однако же Клара сделала его принцем силой своего желания, а теперь и его собственные желания обрели силу.

Дрёссен расхохотался.

– А у тебя, оказывается, талант к выдумкам.

– Ты – мой отец, – сказал щелкунчик.

– Я – твой создатель! – рявкнул часовщик.

– Ты вдохнул в меня жизнь, и сердце твое переполняла любовь ко мне.

Качая головой, Дрёссен начал отступать.

– Я вложил в тебя свое мастерство. Свою решимость.

Щелкунчик неумолимо надвигался на него.

– Ты дал мне свои глаза.

– Лжешь!

– Ты вручал меня Кларе, чтобы по ее воле я превращался в принца из волшебной сказки, отдавал Фредерику, чтобы я изучал военное дело.

– Ты был моим связным! – простонал часовщик. – Моим шпионом, и только! – Голос его казался до странности слабым. Он пошатнулся, как будто ноги ему не повиновались.

– Ты мечтал о сыне, – все настойчивее продолжал щелкунчик. – Не о неуклюжем заводном механизме, а о ребенке из плоти и крови, способном впитывать знания, о мальчугане, у которого были бы свои мечты и стремления.

Дрёссен сдавленно крикнул и с деревянным стуком повалился на пол. Руки и ноги у него застыли, словно окоченелые, губы были растянуты в зверином оскале, язык во рту дергался.

– Ты хотел одного: чтобы твой сын жил, – промолвил молодой человек, наклоняясь над съежившейся куклой. – Ради этого ты был готов пожертвовать собственной жизнью.

Он взял Дрёссена на руки, нежно прижал к груди и покачал, точно младенца.

– Вот как ты любил меня, отец. – Щелкунчик открыл дверцу шкафа и посадил очаровательную куклу со светло-голубыми глазами на полку. – Так сильно, что отдал свою жизнь за мою.

Молодой человек бесшумно покинул дом через парадную дверь и зашагал по дороге на восток, навстречу встающему в сером небе солнцу.

Поначалу тишина, воцарившаяся в мыслях, заставила его испытать чувство одиночества. Сердце, которое стучало быстро и ровно, напомнило о себе отголосками боли – тоски по Кларе и Фредерику. Потом это прошло. Свободный, никем не замеченный, он сделал первые шаги по заснеженной тропинке. Он снова стал безымянным; некому было двигать его руками и ногами, направлять в ту или иную сторону. Отныне только он сам определял, куда ему идти.

Все обитатели дома у озера – Зельверхаусы, гости, прислуга – продолжали мирно спать. Был уже почти полдень, когда они вылезли из своих постелей, еще не вполне стряхнув с себя пелену странных снов, что снились им в эту ночь. Тогда-то и обнаружилось, что входная дверь открыта и внутрь намело снега. Две цепочки шагов вели к дороге.

Глава семейства собрал верховой отряд. Клару нашли час спустя за несколько миль от дома, полураздетую, босую, с посиневшими от холода губами.

– Он не должен был уходить без меня, – плакала Клара, когда отец сажал ее на свою лошадь. – Где мой крылатый конь?

– Ну, ну, тише, – успокаивал дочь Зельверхаус. – Тише, тише.

К несчастью, когда поисковый отряд возвратился, весь дом уже не спал, и уйма народу видела, как Клара, еле переставляя ноги, поднималась по ступенькам крыльца. Из одежды на ней была лишь ночная сорочка и отцовская шуба, лицо распухло от слез, волосы превратились в спутанную темную массу.

Когда выяснилось, что ночью уехал и Дрёссен, тут же пошли слухи о тайном свидании и безумной страсти. Слабый, едва заметный гнилой душок, с самого начала сопровождавший любое появление часовщика, лишь придавал этим кривотолкам скандальности. Подогревало их и то, что по истечении многих дней, а затем и месяцев лавка Дрёссена оставалась закрытой. О молодом офицере в ярком синем мундире все благополучно забыли.

Клара слегла. Она провела в постели целый месяц, ни с кем не разговаривала и не брала в рот ничего кроме марципанов. Ей постоянно хотелось спать и грезить о том, как она кружится в вальсе со своим принцем и летает вместе с Королевой леса. Однако в конце концов она поняла, что выспалась и наелась марципанами на всю оставшуюся жизнь.

Она встала, умылась, спустилась к завтраку и узнала, что репутация ее безнадежно загублена. Ей было все равно. Клара и мысли не допускала, что выйдет замуж за какого-нибудь заурядного купеческого сынка или навсегда застрянет в одном-единственном унылом мире. Поразмыслив, она пришла к выводу, что ей не остается ничего иного, кроме как стать писательницей. Клара продала свои жемчужные сережки и переехала в Кеттердам, где сняла небольшую квартирку с окном на гавань, через которое было видно, как приходят и уходят корабли. Там она стала писать волшебные сказки, неизменно находившие отклик у детей. А под псевдонимом Клара сочиняла куда более жуткие истории для взрослых, благодаря чему регулярно баловала себя нугой и взбитыми сливками, при этом не забывая делиться угощением с мышами.

Однажды утром до нее дошла новость, что кто-то вломился в лавку часовщика и вынес оттуда все до последней мелочи. Надев плащ, Клара поспешила в восточную часть города, на Вайнштрат, где уже собралась толпа зевак. Солдаты из городской стражи, стоявшие в оцеплении, лишь растерянно чесали в затылках.

По словам женщины из дома напротив, с другой стороны канала, вчера поздно вечером в лавку входил какой-то человек.

– На нем была военная форма, – утверждала очевидица. – А вышел он не один, за ним шагала целая колонна: господа и дамы в шикарных платьях, крылатый мальчик. Я даже слыхала львиный рык.

Муж торопливо увел эту женщину домой, сославшись на то, что в последнее время она плохо спала и путала сон с явью. Клара вернулась домой, уже обдумывая сюжет новой истории, и по пути задержалась лишь для того, чтобы купить карамели и жевательных конфет с апельсиновой начинкой.

По окончании школы Фредерик продолжил семейный бизнес и на одном из отцовских судов отплыл в Новый Зем, чтобы привезти оттуда груз чая. Когда же пришло время возвращаться на родину, он пересел на другой корабль, потом на третий и так далее. Заходя в очередной порт, успевал лишь отправить домой короткое письмецо да изредка передать посылку. Он присылал чай разных сортов: один разворачивался во рту пьющего душистым цветком, другой следовало пить на ночь, чтобы увидеть во сне родной город, третий был таким крепким, что от одного глотка в течение трех часов из глаз катились слезы. Родители писали сыну, умоляя вернуться и взять дела в свои руки. Всякий раз он клялся, что так и поступит, но затем ветер менял направление, на море поднимался шторм, и Фредерик опять оказывался на борту корабля, уверенный, что за новым горизонтом его ждет следующий неизведанный мир.

Фамильная честь Зельверхаусов была опорочена, их империя лишилась наследника. Дом у озера погрузился в тишину. После той странной ночи и последовавших за ней сплетен Алтея Зельверхаус и ее супруг перестали устраивать званые обеды. Визитеры теперь бывали у них нечасто. Гости, приглашенные на редкие скромные торжества, разъезжались рано, стремясь поскорее покинуть столовую, в которой раньше предавались бурному веселью, а теперь чувствовали на себе невидимый взгляд кого-то или чего-то, желавшего им зла.

В один из таких вечеров, по завершении унылого застолья, Алтея Зельверхаус рассеянно бродила по комнатам своего огромного дома. Час был поздний. Пеньюара поверх хлопчатобумажной ночной сорочки она не надевала, и с распущенными волосами ее можно было принять за Клару. Алтея размышляла над последним письмом, которое получила от дочери, а также думала, стоит ли открывать посылку со странной надписью, присланную Фредериком из какой-то дальней страны. Когда пробило полночь, она, однако, обнаружила, что стоит перед застекленным шкафом в столовой.

После исчезновения часовщика ее муж порывался схватить топор и вдребезги разнести шкаф вместе со всем содержимым, но Алтея сказала, что это лишь придаст слухам правдоподобности, поэтому шкаф по-прежнему стоял в углу, покрываясь пылью.

На полках определенно чего-то не хватало, но чего именно, женщина сказать не могла. Она открыла стеклянные дверцы. Минуя сахарных мышек и миниатюрных фей, ее рука протянулась к небольшой уродливой кукле, которой Алтея раньше здесь не видела. Очертания подбородка, модный покрой сюртука – все это показалось ей смутно знакомым. Она провела пальцем по крохотному отвороту. При более близком взгляде сердитое лицо куклы даже приобретало своеобразный шарм.

Ты – мой защитник? – проворковала Алтея в сиянии лунного света.

Она открыла рот, чтобы посмеяться над собой, но из горла не вырвалось ни единого звука. Алтея крепче прижала куклу к груди.

Мелодично пробили часы. Сверху доносился храп ее мужа.