Когда вода запела огнем

ТЫ НАМЕРЕН ЗАКЛЮЧИТЬ ВЫГОДНУЮ СДЕЛКУ и для этого отправляешься на север. Добираешься до самого края земли – все, дальше идти некуда. Ты стоишь на каменистом берегу, смотришь на воду и видишь, как волны разбиваются о черные изрезанные берега двух больших островов. Возможно, платишь кому-то из местных, чтобы тебе помогли найти лодку и показали безопасный выход в море. Заворачиваешься в тюленьи шкуры, спасаясь от холода и сырости, жуешь китовое сало, чтобы жестокое зимнее солнце не иссушило губы. Кое-как преодолеваешь невозможно длинный участок свинцово-серого моря, из последних сил карабкаешься по уступам враждебно нахмуренного утеса. В груди спирает дыхание, пальцы в перчатках закоченели.

Усталый, на дрожащих от напряжения ногах бредешь через весь остров и находишь узкую полоску серого песчаного пляжа. Направляешься к камням, что окружают маленький водоем, оставленный приливом. Желание обжигает твою грудь так сильно, что вот-вот прожжет дыру в сердце простого смертного. Ты пришел сюда так же, как многие другие до тебя – одинокие, несчастные, обуреваемые корыстью. Тысячи отчаянных желаний были высказаны на этих берегах, и в итоге все они сводятся к одному: Сделай меня другим человеком.

Но прежде чем ты заговоришь, прежде чем отдашь часть души за утоление алчности, столь ясно написанной на твоем лице, тебе стоит послушать одну историю.

Стоя на коленях, ты слышишь, как стонет лед. Ветер чиркает по коже, словно бритва – по ремню для правки. Неважно. Молчи и слушай. Считай это частью сделки.

Некогда вода в северных морях еще не была такой холодной и темной, на этих островах зеленели сосны, в лугах паслись дикие олени, а землю можно было возделывать до самого Эллинга и дальше.

В те времена сильдройрам не было нужды скрываться в волнах, прячась от моряков, которые могли заметить их гибкие руки и серебристые хвосты. На морском дне они возводили огромные дворцы, пением вызывали бурю и защищали свои воды. Каждый год несколько счастливчиков обретали вместо хвоста ноги и отправлялись наверх, к людям: ходили по земле, изучали человеческие повадки, вызнавали тайны. Для сильдройр это было почти игрой. Три месяца они давились человеческой едой и позволяли солнцу золотить кожу веснушками и загаром. Их новенькие ноги ступали по траве, прохладной каменной брусчатке и гладким, отполированным доскам. Их поцелуи были теплыми, совсем как у людей.

А теперь? Теперь они ничем не лучше селки с их влажными, зовущими глазами. Выныривают из воды и устраиваются на камнях, точно ждут, чтобы их избили. Теперь они живут по другим законам. Знают, что суша – опасное место. И все же тоскуют по ней, мечтают снова побыть людьми. Так всегда бывает, когда что-то оказывается под запретом. В результате этого начинают страстно хотеть, вот и все.

Старый город сильдройр представлял собой грубое нагромождение камней, столь плотно скрытых за колыхающейся темно-зеленой завесой морских водорослей, что ни один ныряльщик или моряк, оказавшийся под водой, не догадался бы, какие чудеса находятся совсем рядом. Русалочий город тянулся на многие мили, опускаясь и поднимаясь вместе с рельефом океанского дна, и тысячи его жителей свободно перемещались по коралловым пещерам и гротам, усеянным ракушками. Обиталище королей и королев имело один-единственный отличительный знак: шесть шпилей, что поднимались над неровным дном, точно цепкие пальцы. Костлявые эти пальцы состояли из многовековых наростов чешуи глубоководных созданий и в дневные часы светились голубым, будто пойманная в сеть луна, а в густом ночном мраке наполняли расселины и катакомбы фосфоресцирующим сиянием.

Под толщей камней и раковин моллюсков, в самом сердце города, скрытый от глаз, располагался чертог-наутилус. Он имел форму закрученного в спираль рога и был таким огромным, что через его своды могла пройти целая флотилия. С давних пор он находился под защитой волшебных чар – такой подарок сделал старому королю принц, его наследник, перед восхождением на трон, и в стенах чертога заключалось средоточие силы сильдройр. Впадину в центре зала наполняла морская вода, уровень которой можно было менять, остальная же часть чертога оставалась сухой, так что морской народ мог оттачивать свое магическое мастерство в обеих стихиях – воздушной и водной, в зависимости от того, какие чары плелись.

Песнь тогда еще не превратилась в легкомысленное развлечение, способ потешить моряков или увлечь их за собой на дно. При помощи пения сильдройры вызывали бури и укрепляли свои дома, не подпуская к ним рыбацкие лодки и боевые корабли, строили убежища; в песнях рассказывали истории. Слова колдовство в языке сильдройр не существовало. Магия струилась сквозь каждого из них песнью, которая была недоступна для слуха смертных и повторить которую могли только они сами. В сердце одних эта волшебная песнь накатывала и отступала, как прилив и отлив, не оставляя после себя почти ничего; в сердцах других – таких, как Улла, поток улавливал темную сторону души и задерживался, образуя глубокие омуты магической силы.

Возможно, все беды начались еще с рождения Уллы, окруженного массой слухов. А может, в годы ее одинокого детства, когда сверстники шарахались от маленькой русалки с землистой кожей и странными глазами. Или же причина была не в одной сильдройре, а в двух, и началом был тот день, когда Улла и Сигне впервые запели под гулкими сводами концертного зала.

Обе были еще совсем юными – девочкам не исполнилось и тринадцати, и, хотя многое они делали вместе – учились, смотрели на ритуалы прилива и охотились на осетров, – дружбы между ними не завязалось. Улла обратила внимание на Сигне благодаря волосам – ярко-рыжим, точно языки пламени, издалека предупреждавшим о ее приближении. Разумеется, Сигне тоже знала Уллу, черноволосую русалку с сизоватым оттенком кожи – ту Уллу, что с младенчества умела песней очистить стены детской от наросших ракушек; ту, что без чьей-либо помощи выучилась песне, которая заставляла пускаться в пляс свитых из водорослей кукол в юбочках из листьев камыша; ту самую Уллу, что одной простой мелодией сплетала столь мощные чары, на какие были способны не все певцы, вдвое старшие по возрасту.

Однако товарищей по учебе не восхищал ни безупречный слух, ни новизна песен Уллы. Все это лишь вызывало зависть и порождало новые сплетни о ее темном происхождении – о том, что отец ей вовсе не отец и что, проведя лето на суше, ее мать вернулась в море с человеческим ребенком под сердцем. Впрочем, это не могло быть правдой. Как известно, люди – низшие существа, и рождать потомство от сильдройр они не способны. И все равно дети, слышавшие родительские пересуды, занимались тем же самым: разносили дурную молву. Говорили, будто бы Улла родилась с ногами и, чтобы превратить их в хвост, ее мать прибегла к магии крови, а потом собственноручно надрезала ножом горло дочери, чтобы сделать жабры.

Улла твердила себе, что это ложь и подобное просто невозможно, что в узоре ее серебристой чешуи ясно прослеживается сходство с отцовской семейной линией. Однако она не могла отрицать, что ни капли не похожа на родителей. Замечала Улла и другое: порой, когда мать заплетала ей косы и вкалывала в прическу жемчужные гребни, на ее лице появлялось странное выражение – не то страха, не то, еще хуже, отвращения.

Иногда Улла грезила о жизни в дальних морях среди других русалок, которые примут ее к себе, для которых будет неважно, как она выглядит и кто ее зачал. Но больше всего она мечтала стать придворной певицей, любимой и почитаемой. Вся в драгоценных камнях, в ожерелье из бивней, она будет стоять во главе хора, как генерал – во главе армии, повелевать бурями и созидать новые города для короля с королевой. Придворных певцов король назначал лично, и почти всегда в их жилах текла благородная кровь. Однако Улла продолжала надеяться и упорно цеплялась за свою мечту, даже когда все студенты в чертоге-наутилусе разбивались на дуэты или собирались в ансамбль, а она оставалась одна и была вынуждена репетировать в паре с хормейстером, на лице которого явно читалась жалость.

Все изменилось, когда она впервые спела вместе с Сигне. В тот день концертный зал был почти пуст. Снаружи колыхалось море, а воду внутри спустили, обнажив дно. Студенты лежали на гладких камнях – серебристая вереница скрученных хвостов, скучающие лица, прелестные подбородки уложены на согнутые влажные руки. Сигне устроилась с краю, облокотившись на скользкую массу тел. Все утро она бросала на Уллу хмурые взгляды, уголки ее пухлого розового ротика-ракушки капризно смотрели вниз, и только когда хормейстер стал разбивать группу на дуэты, Улла поняла, в чем причина: Лисс, всегдашняя напарница Сигне, не пришла на урок. Количество студентов четное, а значит, Сигне заставят петь с Уллой.

На этом занятии они проходили простую магию бурь, однако несложная на первый взгляд тема оказалась с подвохом. Каждая пара делала попытку, и некоторым удалось вызвать легкие облачка или туманную морось, которую с большой натяжкой можно было назвать дождиком. Один раз вроде бы даже послышались раскаты грома, но это всего-навсего урчало от голода в животе юной Кеттиль.

Когда наконец пришла очередь Уллы и Сигне и девушки грациозно скользнули на каменный выступ, выполнявший роль сцены, Сигне демонстративно отодвинулась от партнерши, а остальные захихикали над ее невезением.

На краткий миг Улла подумала, не изобразить ли что-нибудь совсем простое, чтобы поскорее покончить с унижением, но тут же отогнала эту мысль. Она злилась на Сигне за то, что та стеснялась хоть раз встать с ней в дуэт, ненавидела весь класс за сдавленные смешки и ехидные взгляды, но сильнее всего хотела задушить ту жалкую тварь внутри себя, которая по-прежнему жаждала признания. Улла холодно посмотрела на Сигне и сказала: «Подпевай, если сумеешь».

Она начала плести чары, которые уже отрабатывала в одиночку – мотив на отрывистом стаккато с частыми неожиданными синкопами. Улла проворно перепрыгивала от ноты к ноте, выпевая мелодию, которую четко и ясно слышала в голове, довольная тем, что Сигне с ее милым дрожащим голоском барахтается где-то позади. И все же, куда бы она ни вела, напарница с мрачной решимостью следовала за ней. Высоко под сводами чертога начали собираться серобрюхие тучи. Улла посмотрела на Сигне; сверху упали первые капли дождя.

Колдовство бывает разным. Для некоторых его видов нужны редкие травы или сложные заклинания, для некоторых – кровь. А есть еще более загадочная магия, когда один голос подгоняется под другой, встраивается в него и сливается с ним, хотя всего несколько мгновений назад они были совершенно разными.

Песнь зазвучала громче. Стены наутилуса сотрясли раскаты грома. Резкий порыв ветра растрепал волосы лежащих на камнях русалок. Хормейстер замахал руками и постучал массивным оранжевым хвостом по полу.

– Только без молнии! – перекрикивая шум, предостерег он.

Песнь замедлилась. Со всех сторон слышались восторженные возгласы и шлепанье хвостовых плавников, но Улла и Сигне этого словно не замечали. Когда прозвучала последняя нота, вместо того, чтобы встать лицом к публике в надежде на заслуженное одобрение, девушки повернулись друг к другу. Песнь создала прочный щит, который их объединял, оставляя всех прочих за его пределами.

На следующий день возвратилась Лисс, и Улла мысленно приготовилась снова заниматься в паре с хормейстером. Но когда тот дал команду разбиться на дуэты, Сигне стиснула пальцами ладонь Уллы.

В душе последней на миг вспыхнуло презрение, какое мы испытываем к тем, кто избавляет нас от одиночества. Для Уллы было невыносимо сознавать, что эта девушка наделена сильным характером, а ей самой не хватает мужества отказаться от проявленной доброты. Однако стоило Сигне улыбнуться – улыбка вышла робкая, застенчивая, точно первая звездочка в ранних сумерках, – как все ожесточение Уллы рассеялось, будто слова, утонувшие в океанской пучине, и ее захлестнула любовь.

С той поры так и повелось: Сигне и Улла пели вместе, а бедная Лисс – в дуэте с хормейстером. Из-за того, что рот ее досадливо кривился, ноты иногда звучали слегка фальшиво.

В тот день, когда дружба сплела девушек, словно морские водоросли на скалах, беда подняла голову, но потом смежила веки и притворилась спящей, на время оставив Уллу и Сигне в покое, позволив им предаваться девичьим забавам, обмениваться секретами и лелеять мечты. Беда подкарауливала их несколько лет и наконец дождалась зимы и торжеств по поводу дня рождения принца.

Роффе был самым младшим из шестерых сыновей, шансы на трон имел призрачные и угрозы ни для кого не представлял. Возможно, поэтому родители и старшие братья постоянно его баловали. Королевским отпрыскам нанимали отдельных учителей, однако неприязнь Роффе к наукам, а также стремление избегать всякой ответственности всем были хорошо известны и воспринимались в аристократических кругах с мягкой снисходительностью.

На его семнадцатилетие с подарками прибыли сильдройры из соседних морей, и всех, кто обладал песенным даром, пригласили выступить на каменистой сцене между дворцовыми шпилями. Члены королевской семьи, изогнув хвосты, расположились в ложе из белесоватого морского стекла, вытесанной в скале самого высокого шпиля. Головы короля и королевы венчали короны из акульих зубов, шестеро прекрасных златовласых принцев были облачены в доспехи из китового уса.

На сцену по очереди выходили исполнители – солисты и ансамбли, молодые и старые, все как один прославившиеся своим искусством выпевать магию. Хьяльмар, великий магистр и придворный певец при двух королях, для разогрева публики призвал с поверхности поток солнечных лучей. Сигрид из Восточного течения насыпала целую гору изумрудов, верхушка которой достигала королевской ложи. Близнецы Агда и Линнея приказали стае полярных китов заслонить собой дневной свет, а потом наполнили пространство вокруг зрителей причудливо мерцающими медузами-аурелиями.

И вот наступил черед Уллы и Сигне. Взявшись за руки, девушки грациозно выплыли на сцену. Обе были из небогатых семей, но к празднику оделись в самое лучшее. Прически они украсили венками из соляных лилий и перламутровыми гребнями, одолженными у матерей; тела обсыпали крошкой из толченых раковин галиотисов, так что их плечи и бока сверкали, точно золотые монеты. И если черноволосая, серокожая, хмурая Улла смотрелась неплохо, то Сигне со своей короной пламенеющих рыжих волос напоминала восходящее солнце. Улла не знала названия этого цвета, ведь она еще никогда не видела огня.

Она посмотрела вверх и по сторонам, обводя взором зрителей, чье нетерпеливое любопытство тянулось к ней невидимыми щупальцами. Услышала свое имя – для нее оно прозвучало ненавистной переливчатой мелодией.

«Это она, та самая? Вся серая…»

«Ничуть не похожа на мать и отца!»

«Нет, она явно не из наших, бедняжка».

Сигне тоже дрожала. В тот день в чертоге-наутилусе она выбрала Уллу, опьяненная силой, которую они создали сообща. Девушки выстроили собственный тайный мир, где не имело значения, что Сигне бедна и ее красоты недостаточно для того, чтобы подняться над своим положением. Сейчас, когда она стояла перед всеми сильдройрами и королевской семьей, этот уютный и защищенный мир казался страшно далеким.

Однако и Улла, и Сигне больше не были испуганными девочками, которые когда-то на уроке обменивались сердитыми взглядами. Крепко держась за руки, они вскинули подбородки.

Начало песни было нежным. Хвост Уллы подрагивал, отбивая ритм. Наверху, в ложе, король с королевой покачивали головами в такт. Монаршая чета уже думала о предстоящем пире, и только воспитанность не позволяла им скучать в открытую, чего нельзя было сказать о красавцах-принцах.

Хотя чары сотворила Улла, замысел принадлежал Сигне. Бурно жестикулируя, захлебываясь от волнения, она поделилась с напарницей своей фантазией, и в свободные часы, нежась на мелководье, вместе они развили и дополнили задумку.

Улла возвысила голос, и на неровном каменистом дне возникли тонкие переливающиеся дуги. Зрители одобрительно загудели, решив, что девушки – две юные, подающие надежды певицы, которым почему-то разрешили выступить вместе с лучшими мастерами, – выдали все, на что способны. Простая, без изысков, мелодия то поднималась, то опускалась, формируя симметричные искрящиеся дорожки, и вскоре из этих полос и сводчатых аркад соткался гигантский цветок с шестью безупречными лепестками, выраставший из центра поверхности. Раздались жидкие аплодисменты.

Песня изменилась, перестала быть благозвучной. Диссонанс заставил принцев поморщиться. Зрители смущенно опускали глаза, кое-кто прятал усмешку. Сигне стиснула пальцы Уллы так сильно, что костяшки соприкоснулись, но Улла заранее предупреждала, что аудитория не поймет перехода, и потому девушки не остановились, а запели громче. Лицо короля исказилось недовольством. Королева обратила взор узких голубых глаз на хормейстера. Тот сохранял безмятежное выражение – знал, что последует дальше.

Улла написала эту песню в новом музыкальном ладу с непривычным количеством интервалов, и, хотя неподготовленному уху композиция могла показаться нагромождением звуков, девушка продолжала выводить мелодию, уже слыша, как рождается гармония. И Улла, и Сигне пели строго по нотам, не позволяя себе изменить мотив на более близкий к шаблону, и их голоса вибрировали в воде над сценой и вокруг нее. Между проложенными по дну дорожками разноцветным фонтаном взметнулись бледно-розовые актинии, ярко-красные морские веера, мясистые бурые стебли ламинарии и пестрые ветки кораллов.

Зрители изумленно ахали: подводный сад разрастался. Пульс Уллы участился, кровь в жилах потрескивала, как будто в них текла жидкая молния, как будто сотворенная ею песнь существовала всегда и лишь ожидала, пока певица к ней придет. Штормовая магия – это легко, даже возводить замки или создавать драгоценные камни несложно, если придерживаться нужных нот. Но творить живую материю? Песнь Уллы не просто вылепливала существ, а учила их понимать собственные потребности, добывать пропитание, выживать.

Вот так и появились королевские сады. Улла и Сигне стали их архитекторами. Две неизвестные девушки, которые до сих пор были почти что невидимками.

После того как выступление завершилось, громче всех аплодировал юный принц Роффе. Он пренебрег формальностями, из-за которых ему пришлось бы несколько часов кружить вокруг певиц, несмотря на их низкое происхождение. Принц просто пробился через толпу, и Улла заметила, как Сигне развернулась к нему лицом, словно по воле течения.

Сперва Роффе обратился к Сигне в ее сверкающем костюме.

– Расскажи, как вы это делаете, – просил он. – Все эти животные и растения – они настоящие или после выступления исчезнут?

Теперь, когда песнь завершилась, Сигне будто онемела.

– Растения… – повторил попытку Роффе.

– Они будут жить, – сообщила Улла.

– Звуки были такими неприятными…

– Правда? – Из-под драгоценностей, которыми был усыпан костюм Уллы, показался жесткий костяной панцирь. – А может быть, всего лишь непривычными?

Сигне пришла в ужас. В прежние времена, как и в нынешние, простолюдин не смел прекословить члену королевской семьи, даже если тот сам затевал спор.

На лице принца Роффе, однако, отразилась лишь задумчивость.

– Совсем уж неприятными я бы их не назвал, – медленно промолвил он.

– Звуки не были неприятными, – твердо заявила Улла, сама не понимавшая, отчего ее язык сделался таким дерзким. Этот юноша – королевич, его внимание может проложить ей путь в придворные певицы. Она должна держаться со всей любезностью, льстить и угождать. Вместо этого Улла брякнула: – Ваши уши просто не знали, как их воспринимать.

После этих слов принц посмотрел на нее – впервые посмотрел как следует. В его роду у всех были необычные глаза, темно-синие, темнее, чем морская вода. Взгляд синих глаз принца Роффе натолкнулся на непроницаемый взор девушки, скользнул по черным волосам, венку из белых лилий, неуклюже съехавшему на затылок. Не этот ли прямой взгляд придал Улле смелости? Она привыкла, что от нее отворачиваются – все, кроме Сигне, порой даже родная мать.

– В магии красота необязательна, – сказала Улла. – Красиво лишь простое волшебство, а великая магия требует взбаламутить воду, посеять хаос. Нужно разрушить, прежде чем создать что-то новое.

– Что-то необыкновенное, – с рассеянной улыбкой прибавил Роффе.

– Да, – неохотно согласилась Улла.

– А какой хаос вы способны посеять на поверхности? – задал вопрос принц.

Улла и Сигне застыли, точно околдованные этими простыми словами. Шанс блеснул приманкой – настолько же соблазнительной, насколько и опасной. Каждое лето королевичи отправлялись на берег, в большой город под названием Зёндермейн. Сопровождать принцев дозволялось лишь фаворитам – отпрыскам благородных семейств.

Теперь уже Улла на время лишилась дара речи, и за них ответила Сигне. Живость в ее голосе свидетельствовала о том, что девушка обрела не только былую уверенность в себе, но и что-то еще.

– На берегу мы могли бы наделать немало шума, – заявила она. Блестки на ее теле мерцали, словно жемчуга и янтарь. – Ну, а там кто знает?

Принц сверкнул улыбкой.

– Значит, мы должны это выяснить, – заключил он.

В небе словно засияла новая тройная звезда: Улла – бушующий темный огонь, Сигне – ярко-рыжий, пламенеющий факел, и золотоволосый Роффе – теплое солнце. В некотором смысле принц не слишком отличался от своих подруг: будучи шестым по счету сыном короля, он едва ли считался наследником, и главное, что от него требовалось, – не путаться под ногами. Особых надежд на Роффе не возлагали; он мог не утруждать себя науками, не вникать в тонкости управления государством или искусства войны. Все это сделало его ленивым. Когда Роффе хотел есть, слуги приносили ему еду. Утомившись, он ложился спать, и его покой охраняли безмолвные стражники, чьи мощные шеи и широкие плечи делали их похожими на морских скатов. И все же трудно было не поддаться его обаянию. «Сплаваем к горячим источникам? – предлагал Роффе. – Поохотимся на морских ежей? Давайте отправимся в верховья реки и там напугаем какую-нибудь прачку?» Улла и Сигне следовали за ним, потому что он – принц, а принцам не отказывают. Они соглашались, потому что устоять перед его улыбкой было невозможно.

Роффе утверждал, что хотел бы петь, однако Улла довольно скоро пришла к тому же выводу, что ранее сделали наставники принца: несмотря на сильный голос и неплохой музыкальный слух, сосредоточенности у него было не больше, чем у чайки, он моментально отвлекался на любую мелочь. Роффе был рассеян, он быстро начинал скучать и все свои неудачи, даже самые мелкие, воспринимал как страшную трагедию. Когда Улла его укоряла, он лишь отмахивался:

– От меня не ждут успехов. Выдающиеся достижения – удел моих братьев.

– И тебя это устраивает?

– Неугомонная Улла, – поддразнивал Роффе. – А ты зачем так надрываешься? Я чую твое честолюбие не хуже, чем запах крови в воде.

Эти слова отчего-то вызывали у нее чувство стыда. Песнь – вот все, что она имела и за что цеплялась, что отрабатывала и доводила до совершенства, как будто верила, что определенный уровень мастерства поможет ей занять достойное место в жизни.

– Да что ты знаешь о честолюбии! – фыркала она.

В ответ принц лишь лукаво подмигивал:

– Понимаю, об этом нужно помалкивать, а не кричать на каждом углу, не то сглазишь удачу.

И хотя подобные разговоры неприятно задевали Уллу, больше всего Роффе нравился ей именно тогда, когда он на краткое мгновение опускал маску очаровательного принца, и из-под нее проглядывала природная хитрость.

Те сильдройры, которые раньше насмехались над Уллой и Сигне, не прекратили своих насмешек, гадая, какую игру затеял Роффе, и едко обзывая девушек его кратковременным увлечением. Однако теперь недоброжелателям пришлось скрывать презрение. Покровительство принца преобразило Уллу и Сигне, обеспечив им такую защиту, которой не могла дать ни одна магическая песнь. Зависть одноклассников собиралась над их головами в ядовитые тучи, но Улла видела, что Сигне пьет влагу из этих туч, словно вино. Движения ее сделались плавными, кожа – гладкой, волосы – шелковыми. От чужой злобы Сигне лишь расцвела. И вот наконец Роффе пригласил обеих девушек сопроводить его в путешествие на берег.

– Ты только представь! – восторженно вскричала Сигне и, схватив подругу за руки, закружила. По мере того, как вращение ускорялось, вода вокруг них начала бурлить пузырьками.

«О, да, – думала Улла. Она получит возможность хоть на время стать кем-то другим. Воображение уже рисовало ей картины пребывания на суше, подбрасывало глупую надежду на то, что, если она будет держаться, как знатная дама, то король позабудет о низком происхождении Уллы и осуществит самую заветную ее мечту. – О, да, я все это представляю».

Родителей Сигне новость привела в радостное волнение. Наверх отправлялись лучшие из молодых аристократов, и, хотя на суше они в основном будут развлекаться в компании людей, возможно, кто-то из них обратит внимание и на красавицу Сигне. Мать продала свои немногочисленные драгоценности и на вырученные деньги заказала для дочери человеческие платья, а главное – бархатные туфельки для ножек, которые у нее скоро появятся.

Родители Уллы дочь попросту не отпустили. Они-то знали, сколько искушений поджидает сильдройр на берегу. Ее мать затянула такую скорбную песню, что возле дома сгнили все водоросли, а отец в бешенстве ревел и хлестал по воде хвостом, как плеткой.

Улла знала, что все это неспроста и есть какая-то тайна, из-за которой мать плачет, заплетая ей косы, и прогоняет дочь, не закончив прическу; некий вопрос, который мучит отца, делает его нрав жестоким, а голос – грубым. Улла не верила, что рождена от человека, но тогда кто же ее зачал и почему она непохожа на остальных сильдройр? Обо всем этом она хотела бы спросить, вытащить прошлое из темной мглы и в конце концов узнать, какие из слухов верны.

Вместо этого она молча выслушала родительские вопли и причитания, а потом сказала:

– Вы все равно меня не остановите.

Остановить ее мать с отцом не могли, это верно, зато могли отказать в земных деньгах и платьях.

– Ходи голой среди их мужчин. Посмотрим, как тебе это понравится, – заявил отец.

– Так я и сделаю, – храбро ответила Улла, вовсе не ощущавшая в себе такой храбрости. Возможно, на берегу она найдет ответы на свои вопросы или любовника, а может, не найдет ничего, но, как бы то ни было, она туда отправится.

Вечером Улла поплыла к «Дьеналлеру» – кораблю, затонувшему всего несколько месяцев назад и остерегавшему людей заплывать в эти воды. Она забиралась в каюты, стаскивала со скелетов обрывки ткани, выковыривала жемчуг и пела куче лохмотьев песнь созидания. Как должны выглядеть человеческие наряды, Улла не знала, но из кусочков шелка и мелкого жемчуга смастерила три платья, которые показались ей вполне приличными. Их она убрала в сундук, наложив на него чары от промокания.

– Нельзя тебе носить такие платья, – сказала ей Сигне. – Они привлекут слишком много внимания.

Улла лишь пожала плечами – дескать, неважно. Не могла же она признаться подруге, что родители запретили ей подниматься к людям, и уж тем более не хотела объяснять, почему.

– Кроме того, три платья на три месяца – слишком мало.

Что могла ответить Улла? У нее есть голос, есть магия. Этого должно хватить.

– Сигне, – осторожно начала она, – ты знаешь, зачем мы понадобились ему на берегу? – Вопрос-предупреждение.

Разговоры о платьях и балах – это, конечно, хорошо, но глаза Сигне постоянно искали Роффе, как корабль в море ищет свет маяка. Улле было невыносимо думать о разбитом сердце подруги. Правда заключалась в том, что Роффе притянуло к ним той магической силой, которую они сотворили в день выступления. Да, принц – их приятель, но по-прежнему всего лишь младший сын короля. Дать ему больше способна только магия.

Каждый год в конце лета, проведенного на суше, сильдройры возвращались в море, и все принцы были обязаны привезти королю, их отцу, по подарку. Подарки считались не более чем жестом уважения, пустяком, однако в этом году король объявил, что завершает свое правление, и сыновья понимали, что к ритуалу дарения следует отнестись иначе. Подарок покажет степень оригинальности и изобретательности каждого принца, степень его любви к отцу и своей стране. Таким подарком была первая песнь созидания, воздвигшая на морском дне королевский дворец. С тех пор минуло почти пять сотен лет, однако тогда песнь сделала королем третьего сына. Чтобы получить трон, шестому отпрыску понадобится нечто более грандиозное.

Сигне на мгновение прислонилась лбом ко лбу Уллы.

– Знаю, – тихо сказала она. – Но кто знает, может быть, Роффе ищет одно, а найдет совсем другое. Если на то пошло, я всего лишь хотела вытерпеть неприятный дуэт, а обрела тебя.

Улла тепло прижала подругу к груди, и, заканчивая сборы, они пели вместе. Следовало предостеречь Сигне еще кое о чем: Роффе ни за что не сделает ее своей избранницей; хоть и самый младший в семье и последний по счету, но он все-таки принц.

«Ты заслуживаешь большего, – хотела сказать Улла. – Ты не должна его добиваться». Однако ничего такого она не произнесла и лишь постаралась отогнать закравшуюся в сердце тревогу. В конце концов, пускай надеется, большой беды от этого не будет, решила Улла.

Однако надежда в душе похожа на воду, которую сдерживает плотина. Мало-помалу она поднимается, и это не заметно до тех пор, пока плотину не прорвет.

На поверхность они поднялись перед рассветом, когда небо еще было темным. Улла бывала над водой и раньше, когда только начинала изучать магию бурь. Она качалась на волнах, а звезды над головой мерцали во тьме, словно отражение моря. Бугристая линия берега лежала на горизонте, как хвост гигантского монстра. Улла тогда задержалась до восхода, чтобы увидеть, как солнечные лучи превратят воду в розовое золото и обнимут замок на высоком утесе. Насладившись этим зрелищем, она уплыла обратно на глубину. А сейчас Улла и остальные позволили приливу вынести их в маленькую бухточку, на узкую полоску серого песка и черных камней.

На берегу их встретили хедьюты – северное племя рыбаков, с которыми у сильдройр был заключен договор. Морской народ защищал лодки хедьютов от бурь, щедро наполнял их сети мидиями и крабом, приманивал китов. Взамен рыбаки хранили тайны сильдройр, снабжали их лошадьми и доставляли к морю сундуки с одеждой, заказанной богатыми русалочьими семействами. У северян сильдройры научились человеческому языку и обычаям. Именно к этим молчаливым людям они теперь вышли из волн.

Боль, которую испытываешь во время превращения, не сравнится ни с чем. Русалка не просто сбрасывает кожу и обретает новое, человеческое тело. Ходить по земле означает расщепить себя надвое, стать другим существом. На берегу Роффе, Улла, Сигне и остальные члены свиты вскинули секирны – священные ножи, вытесанные из бивня кита-нарвала, запели песнь трансформации и вонзили лезвия в собственную плоть.

Многим из принцев и отпрысков знатных семей в изготовлении секирн помогали придворные певцы – многим, но только не Улле. Она сама с величайшей тщательностью пропела ноты, призванные наделить силой священный клинок.

И все же, сколь бы искусным ни вышел нож, волшебная песнь требовала гораздо большего мастерства. Это была самая мощная магия – музыка разрыва и соединения, единственная песнь, которой с самого рождения обучались все особы королевской крови. Не слишком сложная в исполнении, она, тем не менее, требовала огромной силы воли, и Улла опасалась, что у Сигне не хватит на это мужества. Однако стоило Сигне вскинуть глаза на Роффе, как голос ее окреп, и она сделала надрез. Только после этого Улла присоединилась к песне и вонзила клинок в свой хвост.

Ужас терзал сильнее, чем боль. Это был не просто страх, а уверенность, что все пошло не так и она окажется разрезанной сверху донизу. Вокруг нее вихрились потоки крови, и морская пена делалась розовой, пока следующая соленая волна не омывала раны. Однако Улла продолжала петь, уверенно выводя мелодию, зная, что, если не завершит песнь, то до конца не исцелится и останется лежать на берегу окровавленной массой чешуи и полусформированных конечностей.

Боль уменьшилась. Прозвучали финальные ноты. Улла изумилась непривычному изгибу собственных бедер, холмику черных волос между ног, неуклюжим выпуклостям коленей. А ступни! Жалкие маленькие ласты с выгнутыми пальцами. Трудно поверить, что эти подпорки ее удержат, не говоря уже о том, чтобы куда-то перемещать.

Стыдливо отводя глаза, хедьюты оттащили сильдройр на сушу за камни. Нижние конечности новых двуногих безвольно волоклись по песку. Рыбаки действовали достаточно аккуратно, и все же Улла держалась за сердце, испытывая настоящую панику. Как странно – вокруг светло от лучей рассветного солнца, земля суха и неподвижна, жесткий воздух царапает легкие. Она попыталась взять себя в руки, чтобы как-нибудь случайно не опозориться.

В рыбацких хижинах Улла и другие сильдройры облачились в человеческие наряды и надели на свои нежные, не привыкшие к ходьбе ноги обувь, специально изготовленную для этого путешествия, удобную и мягкую благодаря овечьей шерсти и магическим чарам. Большую часть дня русалки учились ходить: шатались, спотыкались, хватались друг за друга, привыкали чувствовать землю под ногами. У некоторых сохранился опыт предыдущих лет, но даже тем, кто поднялся на поверхность впервые, обучение давалось легче, нежели человеческим детям. Сильдройры были грациозным племенем, сильным и закаленным в противостоянии натиску волн.

Те, кто вышел сегодня на берег, берегли священные ножи как зеницу ока. Через три месяца им предстояло вновь нанести себе раны, воззвав к магии крови, чтобы соединить ноги в хвост и отправиться домой, на морское дно. До этого момента лезвие не должно было коснуться ни одного предмета из мира смертных, иначе секирн терял волшебную силу и не мог вернуть хозяину истинный облик, поэтому сильдройры заворачивали свои ножи в сброшенную кожу и прятали в сундуки.

Улла заметила странные взгляды, которые бросали на нее Сигне и Роффе, но задуматься об этом не успела – подали кареты. Экипажи были отделаны серебром и золотом, на блестящих лакированных дверцах красовался герб королевского рода сильдройр. Правда, обитателям суши эта символика ни о чем не говорила. Увидев лошадей – огромных, серых в яблоках, с черными тюленьими глазами, – Улла и Сигне изумленно ахнули, а Роффе согнулся пополам от смеха. Для него все эти чудеса были не в новинку.

Вскоре уже кареты с грохотом мчались по широкой дороге, что тянулась вдоль берега и вела в Зёндермейн. Город, примостившийся на белых утесах, которые сильдройры называли Осколками Луны, был хорошо виден им с моря. Звон массивных колоколов на церковных башнях, зачарованных магией сильдройр, по слухам, призывал к покаянию даже самых отъявленных грешников. Однако Улла не смотрела по сторонам и почти ничего не соображала, так сильно захлестнули ее собственные ощущения – мягкость сиденья под ягодицами, легкое трение юбок о ноги, дорожная тряска. При каждом толчке сильдройры вскрикивали и хватались за бока, опьяненные всей этой странной новизной.

Подпрыгивая на булыжной мостовой, экипажи пронеслись через торговую часть города, шумную и суетливую, и, миновав высокие ворота, подъехали к великолепному дворцу. Окруженный могучими соснами, белый с серебром, словно жемчужный, излучающий собственную магию, о, как он блестел на солнце! Его шпили были такими тонкими, что, казалось, сломаются от первого дуновения ветра. Оконные переплеты, балконы, перила были вырезаны столь искусно, что едва ли казались каменными, а скорее напоминали тонкую морозную вязь. Над всем ансамблем горделиво возвышалась легендарная Башня прорицателей. Ученые мужи со всех стран собирались в ней, чтобы вместе с лучшими королевскими мудрецами и советниками обсуждать важные открытия и явления. Улле с трудом верилось, что перед ней – творение человеческих рук.

– Многие аристократы проводят здесь лето, – заметил Роффе, кивнув в сторону вереницы других экипажей. – Они думают, мы прибыли из дальних южных земель.

Когда лакей распахнул дверцу кареты, снаружи их ожидал Калле, самый старший из принцев. Он дал девушкам последнее напутствие:

– Веселитесь сколько угодно, – сказал Калле, пока они медленно поднимались по широким ступеням крыльца. Их тела еще не вполне обрели уверенность, ступни сквозь подошвы туфель ощущали холод мрамора. – Но помните, что существа эти очень хрупкие. Не проливайте человеческую кровь. Не привлекайте к себе внимания. – Его взгляд отчего-то задержался на Улле.

Они прошли через две пары высоких узких дверей и оказались в просторном холле, обрамленном плавно изогнутыми лестницами, которые сходились вверху на широкой площадке. И снова ступени, снова от непривычной нагрузки мелко подрагивают мускулы, и опять сильдройры хватаются за перила, удивленные тяжестью собственного веса, грузом одежд. Наконец, они преодолели подъем, и их взорам открылся вытянутый зал для аудиенций, полный людей.

Там были мужчины и женщины из самых разных королевств, одетые в изысканные шелка и кружева. Их запястья сверкали драгоценностями, туфли – золочеными каблуками. Уллу поразило, как сильно эта публика отличалась от мощных хедьютов с их покатыми плечами, увесистыми кулаками и обветренными лицами. Сейчас она видела изнеженные, надушенные тела людей, не знавших работы.

С появлением сильдройр в зале воцарилась тишина. Вспомнив предостережение Калле, Улла едва не рассмеялась. Ну разве могли они не привлекать внимания? Несмотря на опасливую сдержанность, морской народ передвигался с изяществом, которому смертные могли только позавидовать. При ходьбе их стройные фигуры плавно покачивались, подобно воде, а руки и ноги напоминали гибкие водоросли.

Как полагалось, они поприветствовали человеческого короля учтивыми поклонами и реверансами. В свою очередь, он принял братьев с большим теплом. Ну, еще бы! Несмотря на причудливые одеяния и странный акцент, каждый год сильдройры привозили королю такие сокровища, каких он прежде не видывал. Калле сделал знак слугам, и те вынесли три сундука с жемчугом. В первом сундуке жемчужины сияли белизной, точно снег; во втором были серыми, как грозовые тучи, а жемчуг в третьем сундуке был темнее безлунной ночи. Далее последовали сундуки с монетами, оружие в ножнах, усыпанных драгоценными камнями, тяжелые золотые подносы. Человеческий король, сияя от радости, налил в серебряную чашу вина. Он даже не догадывался, что все эти сокровища добыты с затонувших кораблей и что это – дары мертвецов, чьи кости гниют на морском дне. Впрочем, какая разница смертным? Богатство есть богатство.

Среди всей королевской свиты, восхищенно разглядывавшей очередной дорогой подарок, восторга не проявлял лишь один юноша. Он стоял позади трона рядом с бородатым стариком, у которого через плечо была надета шелковая лента с дымчато-синим сапфиром, знаком прорицателя. Юноша был одет в черное, но волосы его были еще чернее, и он смотрел прямо на Уллу, напряженно и пристально. Улла выдержала этот взгляд, рассчитывая, что он отведет глаза, однако юноша этого не сделал, и ей вдруг показалось – хотя она и сознавала, что это невозможно, – будто они уже где-то встречались.

Король хлопнул в ладоши. Двери в пиршественную залу распахнулись, и знать в порядке старшинства направилась к столам. Минуя двери, из-за которых доносились странные запахи человеческой еды, Улла обернулась и увидела, что юноша в черном все еще наблюдает за ней.

Сильдройры угощались и танцевали, впервые подносили к губам кубки с вином. Смеялись и так же, как обитатели суши, притопывали ногами в такт барабанам и скрипкам. Смертных тянуло к ним, как магнитом; кровь приливала к разгоряченным щекам людей, дыхание сбивалось, глаза блестели от вожделения, и к концу вечера одна молодая человеческая девица сидела у Роффе на коленях, а другая крепко прижималась к его плечу.

Улла заметила, что Сигне страдает, однако от нее не укрылось и то, что подруга старается скрыть свою боль.

– Ты знала, зачем он позвал нас с собой, – мягко напомнила она.

Не ради любви, а из-за магии. Для того, чтобы певицы помогли ему преуспеть в задуманном.

Сигне дернула сверкающим плечом. Она убрала волосы в высокую прическу при помощи двух сапфировых гребней и была одета в синее платье с тугим корсетом. Материя струилась по линии груди, словно волна, плечи оставались обнаженными. Сколько раз Улла видела плечи Сигне? Почему же теперь, в обрамлении шелка, они выглядели совершенно иначе?

– Он явно собирается поразвлечься, – с напускной непринужденностью бросила Сигне.

– Тебе тоже не мешало бы, – отозвалась Улла, взяла Сигне за руку и потянула в круг танцующих – ощутить жар человеческих тел, окунуться в безумную кутерьму их короткой жизни.

Позже, когда свечи уже догорали и Улла сбросила тесные туфли, когда заплела влажные волосы в косу, изумляясь капелькам пота, выступившим на шее, когда кровь в жилах забурлила от вина, а из каждого темного уголка слышался приглушенный смех и страстные вздохи, она прислонилась к стене, оттолкнув кого-то в сторону, и задалась вопросом: почему она не ощущает упоения, как все остальные?

Сильдройры выходили на сушу, чтобы познакомиться с человеческим языком, с вольными нравами, царящими в мире смертных, но еще и для того, чтобы дать волю себе. Путешествие наверх было способом избавиться от томления, взять под контроль свои желания. Русалок издавна влекло к людям, к их крепким телам и кратковременному существованию. Человеческое упорство, стремление к цели, любопытство и дрожь нетерпения всегда притягивали сильдройр, так отчего же в душе Уллы была пустота? Почему она не покачивалась в танце, наслаждаясь крепкими мужскими объятьями, как Сигне? Почему не хотела быть, как Роффе, который срывал поцелуи со всех подставленных губ? Возможно ли, что и в земном мире она обречена в одиночестве стоять на отшибе, как это было под водой?

Только тогда Улла заметила, что к ней приближается юноша в черном. Когда он шел, тени словно бы стягивались к нему и скользили следом, будто шлейф. Улла взглянула на знакомые очертания лица, разлет темных бровей, и ее сердце сжалось от страха. Она коснулась языком нёба, уже представляя песнь, в которой сплетет защитные чары. Понимала: эта музыка ее погубит – магия сильдройр не предназначалась для человеческих глаз. И все же Уллу эта мысль приободрила.

– Я тебя помню, – сказал незнакомец, подойдя к ней. Глаза у него были цвета серого агата.

«Этого не может быть», – хотела сказать она, но вслух спросила:

– Кто ты?

– Ученик прорицателя.

– Он и вправду умеет предсказывать будущее? – Любопытство взяло в ней верх.

– Он умеет сообщать королю то, что тот хочет слышать, а это важнее, чем предвидеть будущее.

Улла знала, что не следует подпускать этого странного человека слишком близко, что нужно попрощаться и уйти, однако выпитое вино заставило позабыть об осторожности.

– Откуда ты меня помнишь? И почему твой взгляд преследует меня, точно чайка – будущую добычу?

Он слегка подался вперед, и Улла невольно отпрянула.

– Приходи завтра в Башню прорицателей, – гладким, как стекло, голосом проговорил юноша. – Приходи, и я поведаю тебе все, о чем ты хочешь знать.

– В библиотеку? – Улла не умела читать. Этому были обучены только члены королевской семьи, которым полагалось разбираться в дипломатии, договорах и соглашениях.

– Читать не придется. Этого я от тебя и не ожидал, – заверил незнакомец, беззвучно обойдя вокруг нее. – Ты ведь не ждешь, что я смогу дышать под водой?

Ночью Улла спала плохо. После заката холод пробрал ее до костей, и под простынями она вся тряслась в ознобе. Улла никак не могла согреться, так же как не могла избавиться от преследующих ее запахов пота, свечного жира и жареного мяса. Лежать на кровати было непривычно; казалось, что тяжелое тело вот-вот куда-то провалится. Вдобавок неприятно распирало низ живота, и Улла долго мучилась, пока не вспомнила о ночном горшке и о том, для чего он нужен. Когда же она наконец заснула, ей снились холодные глаза отца и скорбные руки матери, которые тянули ее за волосы – словно стараясь изменить их цвет.

Улла проснулась рано, наполнила умывальный таз водой почти до краев и погрузила лицо в холодную воду. Залила в уши тишину, попыталась опомниться. Ее скудные пожитки уже отнесли в гардеробную, и она торопливо проверила содержимое запертого сундука – убедиться, что священный нож-секирн надежно спрятан в складках русалочьей чешуи.

Ей было не по себе. Кожа обтягивала скелет слишком жестко и воняла кислым. В животе урчало. Улла провела рукой по вышитому покрывалу, сбросила туфли и ощутила босыми подошвами прохладу пола, затем зарылась пальцами ног в мягкие шкуры, разложенные перед огромным камином. Летний воздух был теплым, но во дворце из-за каменных стен и высоких потолков царил вечный холод, поэтому в камине догорали вчерашние угли. С вечера Улла слишком устала, чтобы обратить на это внимание, но сейчас опустилась на колени перед очагом, ощутила ладонями тепло и едва удержалась, чтобы не взять в руки красные тлеющие угольки. Она изучала магию и магические артефакты, так что стихия огня была ей отчасти знакома. На уроках им рассказывали о нем, пропевали его. Но увидеть огонь своими глазами, такой живой, такой близкий, – это было все равно что получить в распоряжение свое собственное маленькое солнышко.

В комнате Уллы были высокие стрельчатые окна, выходившие на королевские сады и дальний лес; в кувшине серого стекла на столе стояли цветы… Улла решила, что это, наверное, розы: тяжелые головки, странный сладкий запах, бледно-розовые лепестки оттенка забрезжившей зари, чуть более темные в середине. Она коснулась того места на шее, где прежде – до того, как прозвучала песнь превращения, – находились жабры, и сделала глубокий вдох. Аромат цветов наполнил ноздри и легкие, закружилась голова. Улла сорвала лепесток, задумчиво положила на язык, прожевала. К ее разочарованию, на вкус он оказался горьким.

Она благодарно вздохнула, когда горничная поставила перед ней на подносе чай и соленую рыбу. Вслед за этим слуги принесли ведра с горячей водой. Она слышала о процедуре мытья, но еще никогда не пачкалась, и теперь была удивлена количеству грязи, со скрипом сходившей с ее тела, мягкости душистых масел, которые ей втирали в кожу. Более всего, однако, Уллу поразили забавные пальчики ног, завернутые за край лохани, тонкие щиколотки, гладкие, округлые наросты когтей – ногти. Вода казалась слишком скользкой, неживой и лишенной соли, прямо как в реках, которые она с интересом исследовала в компании Сигне и Роффе пасмурными вечерами.

После того, как чистую Уллу вытерли полотенцами и присыпали пудрой, горничная помогла ей облачиться в платье и туго затянула корсет, а затем, бросив через плечо нервный взгляд, исчезла за дверью. Только тогда, в одиноком безмолвии, Улла наконец увидела себя в зеркале над туалетным столиком, только тогда поняла, почему на нее так косились и сильдройры, и люди. Вне морских вод землистый серо-зеленый цвет ее кожи превратился в теплую, золотую бронзу, будто бы подсвеченную изнутри солнечными лучами. Волосы остались черными, как и раньше, однако теперь, в ярком свете человеческого мира, они блестели, точно полированное стекло. Глаза по-прежнему были темными и странными, но уже по-иному: темными, как полуночная тропинка, что ведет в удивительное место; странными, как звучание незнакомого языка.

Улла вышла из комнаты. Дворец был погружен в тишину; слуги бесшумно выполняли свои обязанности, стараясь не потревожить покой гуляк, которые добрались до постелей всего несколько часов назад. Повсюду висели зеркала, словно люди боялись забыть, как выглядят. В отражениях Улла видела новую себя – высокую и гибкую, плавно скользящую в серебристом кружеве, точно в морской пене. Жемчужины на лифе платья матово поблескивали, как звезды в тумане.

Ученик прорицателя ждал ее у подножия лестницы, ведущей в башню. Не перемолвившись и словом, они начали подниматься по ступеням, и чем выше взбирались, тем крепче держалась за перила Улла. Было душно, в лучах раннего утреннего солнца, мерцая, медленно парили пылинки.

У книг есть свой, особый запах, осознала Улла, минуя этажи, занятые библиотеками и лабораториями. Бесконечные полки, тянувшиеся вдоль круглых стен, сверху донизу были заполнены плотными рядами томов в ярких переплетах. Для Уллы книги ничего не значили. У сильдройр не было бумаги и перьев; никакой пергамент не сохранился бы под водой, да морской народ в этом и не нуждался. Его история и знания были заключены в магических песнях.

Спутник Уллы перечислял науки, на каждом этаже называя новый предмет: история, предсказания, география, математика, алхимия… Улла надеялась, что они направляются на самый верх башни, где расположена знаменитая обсерватория, однако, хотя впереди оставалось еще много лестничных пролетов, ученик прорицателя привел ее в тускло освещенную комнату, заставленную длинными столами и высокими стеклянными шкафчиками. Взору Уллы предстали самые необычайные предметы: золотой обруч, без остановки вращающийся вокруг своей оси, чучела птиц с алым оперением и блестящими клювами, гарпун, сделанный из материала, похожего на вулканическое стекло. Одну из полок целиком занимали песочные часы, большие и малые, с песком всевозможных расцветок; на другой стояли застекленные доски, к которым булавками были прикреплены высушенные насекомые; на третьей громоздились запечатанные банки с янтарной жидкостью, где плавали разные многоножки.

Когда на глаза Улле попался священный секирн, у нее перехватило дыхание. Кому мог принадлежать этот нож, и по какой причине владелец с ним расстался? Однако, чувствуя на себе неотступный взгляд спутника, она заставила себя двигаться дальше.

Они прошли мимо высокого зеркала, в полумраке отразившего их силуэты. Девушка в зеркале ей помахала. Улла испуганно отскочила, а юноша рассмеялся. Засмеялось и его отражение, только более тонким голосом.

– Я его слышу, – изумленно проговорила Улла, схватившись за край стола. Казалось, что зеркальная рама – это дверной проем, а отражение в зеркале – всего лишь другая половина комнаты, где стоит такой же молодой человек.

– Всего лишь иллюзия, – бросил ученик прорицателя. Его отражение небрежно махнуло рукой.

– Если и так, то очень сильная.

– Бесполезная вещь. Пустая забава. Предшественник моего учителя создал ее, когда искал способ заточить человеческую душу в зеркале, чтобы старый король мог жить вечно после телесной кончины. Это все, что получилось.

Улла посмотрела на свое отражение. Зеркальная девушка улыбнулась. Неудивительно, что окружающие ее избегали. В лице Уллы из зеркала было нечто коварное, как будто за сомкнутыми губами скрывался лишний ряд зубов.

– И все-таки впечатляет, – наконец выдавила она.

– Неудачный опыт. У отражения нет души, нет искры сознания. Оно способно лишь повторять. Новый король выставляет зеркало на потеху гостям. Его выносят в главный зал, на балу сама увидишь. Кстати, можешь поболтать сама с собой, если есть желание.

Против такого соблазна Улла не устояла.

– Здравствуй, – робко промолвила она.

– Здравствуй, – отозвалась девушка в зеркале.

– Кто ты?

– Кто ты?

Опять та же коварная усмешка. Улле показалось, или эти слова прозвучали с другой интонацией?

Она взяла негромкую ноту – просто ноту, без всякой магии. Отражение открыло рот и спело в унисон. Улла звонко рассмеялась от восторга, а девушка смущенно покраснела.

– Видимо, меня так же легко развлечь, как и гостей короля, – заметила Улла.

Губы отражения дрогнули.

– Все любят новизну.

Юноша устремил взгляд в зеркало, расправил плечи. Теперь они с Уллой стояли бок о бок – почти одного роста, с черными волосами, блестящими, словно жемчуг, поднятый с морских глубин.

– Посмотри-ка, – сказал он, и его отражение изогнуло бровь. – Кто-то может подумать, что мы – близкие родственники.

Он прав, поняла Улла. Дело было не только в цвете волос и стройности обеих фигур. Явное сходство прослеживалось и в форме лица, и в четкости контуров. Улла коснулась пальцами затылка, точно до сих пор ощущала, как мать туго-претуго затягивает косы, поет свою тоскливую песнь, от которой вянут водоросли в саду, и заставляет дочь сожалеть о сделанном. Юноша в черном предлагал Улле разгадку, жемчужину в открытой раковине. Стоило лишь протянуть руку.

Она промолчала.

– Зачем ты здесь, в Зёндермейне? – спросил он, и его отражение в зеркале выжидающе замерло, словно тоже хотело услышать ответ.

Улла провела большим пальцем по столу. Девушка в зеркале быстро-быстро заморгала и показалась ей какой-то уж слишком растерянной.

– Решила насладиться прохладой, – небрежно промолвила она. – А ты приехал учиться?

– Нет, – сказал ученик прорицателя. Серые глаза его отражения сузились. От голоса повеяло ледяным холодом. – Я приехал охотиться.

В морских глубинах мелкие создания выживают, если при приближении хищника успевают скрыться. Каждой клеточкой своего тела Улле хотелось спрятаться, забиться в темную щель, лишь бы избежать этого взгляда. Но здесь, на суше, прятаться было некуда, да и не пристало сильдройрам отступать перед людьми. У Уллы есть песня, а он – всего лишь смертный.

Она подняла глаза и заставила себя выдержать взгляд чужака.

– Тогда желаю удачной охоты, – спокойно промолвила Улла. – И легкого улова.

Он улыбнулся – той же коварной, опасной улыбкой, которую она видела у собственного отражения в зеркале. Улла пришла за ответами, но с чего она решила, будто этому мальчишке что-то известно о ней? Она уже убедилась, что его расплывчатые слова – всего лишь пустая приманка, поэтому лучше всего сейчас же уйти. Кроме того, Улла с давних пор умела распознать невыгодную сделку. Даже если этот странный человек владеет некими секретами, они не стоят той цены, которую он за них потребует. С этими мыслями Улла развернулась и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, начала спуск по длинной спиральной лестнице.

Несмотря на туманные угрозы ученика прорицателя, пока что Улла чувствовала себя счастливой. Как и другие сильдройры. Каждый развлекался по-своему: Роффе предавался всем возможным порокам, Сигне страдала, но глушила боль, утешаясь с вереницей человеческих любовников. Улла тоже получала наслаждение, но иначе: удалялась в лесную глушь, подальше от нетерпеливого стука ретивых сердец, туда, где зеленые сосны поднимались, точно стены величественного собора, а воздух был напоен запахом теплой смолы. Она наблюдала за оленями и бобрами, пачкала губы ягодным соком, провожала солнце на закате и смотрела, как утром оно вновь встает, чтобы расцветить мир.

По вечерам она вместе с остальными веселилась на пиршествах; видела, как терзается Сигне, как очаровывает всех подряд Роффе и каким вниманием пользуются пятеро его златовласых братьев. Красота, открывшаяся в Улле на земле, приносила ей драгоценности и любовные поэмы. Под дверями своей комнаты она находила букеты цветов, а один раз даже получила предложение руки и сердца. Прекрасную русалку ничто не трогало, беспрестанное восхищение смертных утомляло, но в их глазах эта холодность лишь делала ее еще более привлекательной.

Улла часами сидела в опустевшем бальном зале и слушала музыку, исполняемую людьми; смотрела, как их пальцы перебирают струны лютни и водят смычком; отдавалась на волю ритмичного боя барабанов, пока не прозвучит последняя нота. В легендах рассказывалось об инструментах, зачарованных сильдройрами, – подарках тем смертным, которые удостоились их благосклонности. О кастаньетах, что придавали танцору грации, и арфах, что играли сами по себе, стоило смазать струны кровью… Для Уллы же не существовало ничего, кроме музыки.

Иногда по ночам, когда Сигне не утешалась в объятьях любовника, она приходила в комнату Уллы, и девушки шутливо возились под простынями, сплетая ноги и руки, смеясь и согревая друг друга. В такие ночи Улле не снились отец с матерью, хищная улыбка ученика прорицателя или холодное безмолвие синей морской глубины.

Однако со временем пылкость Роффе остыла, а его братья сделались недоверчивыми и скрытными. Принцы реже развлекались в компании земных девиц и проводили много времени в Башне прорицателей. Улла знала: они роются в книгах, пытаясь изучить магию смертных, ищут подарок для отца, который навсегда изменит их судьбы.

Чем сильнее мрачнел Роффе, тем более капризной и непредсказуемой становилась Сигне. Она постоянно накручивала свои рыжие локоны на беспокойные пальцы и нервно кусала губы, пока на них не выступали крохотные рубиновые капельки крови.

– Прекрати, – в постели шептала ей Улла, промокая кровь рукавом своей ночной сорочки. – Твои терзания ему не помогут. Он что-нибудь придумает, время еще есть.

– И как только придумает, сразу призовет тебя.

– Нас обеих.

– Но песнь сочиняешь ты, – Сигне прижалась жарким лбом ко лбу Уллы. – Ты ему нужна.

– Сильную песнь мы сможем спеть лишь вместе.

Из глаз Сигне полились слезы, голос дрогнул.

– Когда он поймет, каким великим даром ты наделена, то захочет на тебе жениться, а я останусь ни с чем.

Улла прижала подругу к груди, жалея, что не может вытрясти из ее головы эти глупые мысли. Ни одна из них не годится в принцессы, сколь бы ни сильна была магия их песен.

– Я никогда не предам тебя. И я не желаю выходить за него замуж.

Сигне горько рассмеялась в темноте.

– Он принц, Улла, и всегда получает то, чего хочет.

Тонкие пальчики Сигне словно запустили стрелки невидимых часов: на следующий же день Роффе подошел к Улле. Их разговор произошел вечером, на террасе с видом на сады, после неспешного раннего ужина, на который подали рулет из птицы с каштанами под апельсиновым соусом. Кувшины с охлажденным мараскином уже опустели, слуги убирали со стола, а люди и сильдройры дремали в беседках, густо увитых зеленью, либо резвились в лабиринте из живой изгороди.

Улла стояла на краю террасы, смотрела вдаль и слушала жужжание пчел. В ее сознании уже выстраивалась мелодия песни, которая превратит часть подводного сада, возведенного ею и Сигне для королевской семьи, в похожий лабиринт с бассейном в центре. Разумеется, это будет лишь обман зрения, копия земных фонтанов, но все же, если встроить в мелодию сильный образ, то в бассейне заплещется рыбка.

– Я хочу преподнести отцу что-нибудь наподобие тигра, которого подарил Рундстром, – заявил Роффе, облокотившись на перила рядом с Уллой. – Например, коня. Или огромную ящерицу, если такая найдется.

Подаренный королю тигр вошел в историю, однако повторить чудо было непросто. Сухопутного зверя требовалось заколдовать так, чтобы он дышал под водой, выдерживал холод и подчинялся хозяину. Тигр Рундстрома прожил в море чуть меньше года – достаточный срок для того, чтобы на трон взошел средний сын короля.

– Тебе нужно что-то более впечатляющее, – промурлыкала Улла, нежа под солнцем обнаженные плечи, – иначе твой подарок будет выглядеть жалким подражанием.

– Калле и Эдвин уже сделали свой выбор – во всяком случае, так они говорят. А я все еще сомневаюсь. Подарить эликсир силы? Птицу, поющую под водой?

Улла насмешливо фыркнула – эту манеру она переняла у людей.

– Да какая разница? Зачем тебе вообще быть королем?

– Уж кто-кто, а ты должна бы меня понимать.

Неугомонная Улла. Возможно, она его и понимала. Песнь соединила двух одиноких девушек узами дружбы. Внимание принца позволило выделиться. Что даст этому принцу корона?

– Ты хочешь все оставшиеся дни проводить на заседаниях совета? А ночи – в нескончаемых ритуалах? – Улла слегка толкнула Роффе плечом. – Да ты раньше полудня не просыпаешься.

– Для государственных дел есть советники.

– Король не может во всем полагаться на советников.

– Король ни перед кем не склоняет головы, – промолвил Роффе, устремив взгляд на что-то, чего Улла не видела. – Король сам выбирает свой путь. Свою жену.

Улла неловко переступила с ноги на ногу. На мгновение ей захотелось стать невесомой, нырнуть в соленые объятья моря. Неужели принц собирается сделать ей то самое предложение, которого страшилась Сигне?

– Роффе… – начала она.

Словно уловив ее смущение, он продолжил:

– Король сам подбирает свиту. Назначает придворных певцов.

Как все просто у принцев! С какой легкостью они говорят о том, чего не вправе решать. И все же, когда Роффе склонил к ней голову, точно собираясь прошептать на ухо нежные слова, в душе Уллы невольно всколыхнулось заветное желание.

– О, я мог бы возвысить тебя, Улла. Больше никто не посмел бы говорить дурное о твоем происхождении или непутевой матери.

Улла вздрогнула, как от пощечины. Знать, о чем думают окружающие, – это одно, а услышать – совсем другое.

– Сплетни никогда не прекратятся.

Роффе слабо улыбнулся.

– Зато станут гораздо тише.

Что даст принцу корона? Что даст король девушке вроде нее?

Снизу, из садового лабиринта, донесся смех Сигне. Обнаружить ее не составляло труда: рыжие волосы пылали, словно огонь в печи, боевым флагом развевались за ее спиной. Юноша, один из смертных, гнался за ней по дорожкам лабиринта. Сигне позволила ему поймать себя и развернуть лицом.

– Ты хочешь поразить воображение отца и взойти на трон?

– Сама знаешь, что да.

Сигне запрокинула голову и широко развела руки. Кудри обрамляли ее лицо, словно живое пламя.

Улла кивнула.

– Тогда принеси ему огонь.

Улла пожалела о своих словах, едва они сорвались с губ, однако с той самой минуты принц не мог думать ни о чем другом. Роффе перестал волочиться за земными красавицами и все свое время проводил в Башне прорицателей, забывая про еду и питье.

– Он доведет себя до безумия, – сказала Сигне однажды ночью, когда девушки ежились от холода в постели.

– Вряд ли у него хватит на это целеустремленности, – возразила Улла.

– Не будь злюкой, – пожурила Сигне.

– Я вовсе не злюка, – сказала Улла и решила, что не солгала.

– Может быть, в подарок королю подойдет зеркало?

Улла рассказывала подруге о необыкновенном зеркале и комнате, полной странных предметов.

– Это его развлечет. – «Ненадолго», – добавила она про себя.

– Роффе день и ночь думает об огне. И зачем только ты навела его на эту мысль!

«Потому что он заставил меня мечтать о недостижимом», – подумала Улла, а вслух произнесла:

– Он спросил – я ответила. Сам должен понимать, что это невозможно. – Да, чтобы на время сделать сухопутное существо пригодным к жизни под водой, нужна сильная магия, однако она по сути не отличается от чар, позволяющих сильдройрам ходить по земле. А вот взяться за стихию, заставить огонь гореть там, где для него нет топлива… Для этого требуется магия гораздо мощнее, нежели песнь, которая сотворила чертог-наутилус. На такое никто не способен. – Роффе должен изменить решение.

– Я так ему и сказала, – волновалась Сигне. – Но он и слушать не хочет. – Она осторожно потянула Уллу за рукав. – Может, королевский прорицатель его отговорит? Или ученик прорицателя. Ты ему понравилась, я сама видела.

Улла поежилась. С той встречи в башне ученик прорицателя оставил ее в покое. Казалось, он был занят своими делами и, тем не менее, постоянно попадался Улле на глаза – сидел ли молча подле своего учителя, перемещался ли по замку, черная клякса его одеяний неизменно скользила из тени в тень.

– Поговори с ним, – настаивала Сигне. – Прошу. – Она стиснула пальцы Уллы. – Ради меня. Неужели трудно просто поговорить? Что в этом плохого?

Улла подозревала, что плохого очень даже много.

– Посмотрим.

– Улла…

– Посмотрим, – повторила Улла и отвернулась. Она больше не хотела глядеть на Сигне.

Тем не менее, когда подруга запела колыбельную, тихую и нежную, Улла не могла не присоединить к ней свой голос. Песня мягко лилась, окутывая их теплым мерцанием, поднимаясь и опускаясь плавными волнами.

Кто первым заснул, Улла не помнила, помнила только свой сон. Она стояла в центре садового лабиринта, в огненной мантии, парализованная страхом, не в силах пошевелиться. Открыла рот, чтобы закричать, но не произнесла ни звука. На краю террасы, с раскинутыми, словно для полета, руками стояла Сигне, и рыжее пламя ее волос было скрыто под белой свадебной фатой.

Дни неумолимо шли. Одержимость Роффе росла. Во взгляде Сигне все сильнее сквозил упрек. Улла понимала, что от разговора с учеником прорицателя ее удерживает лишь страх. Она правильно истолковала намек принца: если огонь вспыхнет под водой и сделает Роффе королем, то он, в свою очередь, назначит Уллу придворной певицей. Ей следует хотя бы попытаться переговорить с учеником прорицателя. Возможно, этот человек и опасен, однако упускать даже малейший шанс на осуществление своей мечты – еще опаснее.

Юношу Улла нашла в читальном зале на нижнем этаже Башни прорицателей – застала его в тот момент, когда он укладывал книги в простую сумку. Одна из книг, в кожаном переплете, была совсем ветхой; вываливающиеся страницы были испещрены причудливыми каракулями, отличавшимися от аккуратных строчек, которые Улла видела в других фолиантах. Впрочем, для нее любые записи выглядели бессмысленной вязью. В углу обложки она рассмотрела что-то похожее на оленьи рога. Ученик прорицателя резко захлопнул сумку.

– Уезжаешь? – замерев в дверях, Улла не сумела скрыть удивленного облегчения. Все, что от нее теперь требовалось, – немного мужества.

– Никогда не задерживаюсь долго на одном месте.

Интересно, почему? Совершил какое-то злодеяние?

– Ты пропустишь бал…

Губы юноши тронула слабая улыбка.

– Я равнодушен к танцам.

Однако Улла отважилась на эту встречу не ради пустой болтовни. Она нервно поджала пальцы в туфлях. Ей не оставалось ничего другого, кроме как спросить напрямик.

– Я ищу… Мне нужен огонь, который может гореть под водой.

Взгляд серых глаз ученика пронзил ее, как булавка – туловище бабочки.

– И какая же тебе в нем польза?

– Пользы никакой. Просто пустяк, безделица вроде зеркала. Скромный подарок королю.

– А-а, – задумчиво протянул юноша. – Которому из них?

Улла промолчала.

Ученик прорицателя застегнул пряжки на сумке.

– Идем, – сказал он, – я дам тебе два ответа.

– Два? – переспросила она, следуя за ним вверх по винтовой лестнице.

– Первый ответ – на вопрос, что ты задала, второй – на тот, что следовало задать.

– И о чем же я должна была спросить? – Улла сообразила, что юноша ведет ее в комнату, полную странных предметов.

– О том, почему ты отличаешься от своих соплеменников.

Улла похолодела. Внутри у нее растеклась тьма – черная, чернее океанских глубин, – однако она продолжала идти за своим провожатым.

Когда ученик прорицателя открыл дверцу стеклянного шкафа рядом с зеркалом иллюзий, она решила, что тот потянется за священным ножом, однако юноша достал колокольчик, которого Улла в первый раз даже не заметила. Он был размером с яблоко, блестящая поверхность потускнела от времени.

Ученик прорицателя поднял руку с колокольчиком, раздался высокий серебристый звон, и Улла, вскрикнув, схватилась за грудь. Мышцы свело судорогой, а на сердце как будто сомкнулись чьи-то пальцы.

– Я тебя помню, – глядя на Уллу, повторил юноша слова, произнесенные им на балу в самый первый вечер.

– Этого не может быть, – прошептала она. Боль почти лишила ее дара речи и утихла лишь после того, как смолк звон колокольчика.

– Знаешь, почему так силен твой голос? – спросил ученик прорицателя. – Потому, что ты родилась на земле, на земле сделала свой первый вдох и испустила первый младенческий крик. А потом моя мать – наша мать – взяла колокольчик, подаренный твоим отцом, тот, который он вложил ей в руку, узнав о ребенке под сердцем. Она пошла на берег моря, встала на колени у воды и опустила колокольчик в морские волны. Позвонила в него – раз, два, три! Через несколько мгновений из пучины на поверхность выплыл твой отец, чей серебристый хвост был изогнут, точно лунный серп. Он протянул руки и унес тебя с собой на глубину.

Улла изумленно качала головой. Нет, это невозможно.

– Посмотри в зеркало, – приказал юноша. – Станешь отрицать очевидное?

Улла вспомнила длинные пальцы матери, заплетающие ей косы, – сперва аккуратно, затем с раздраженными рывками, словно в приступе омерзения. Вспомнила отца, его ярость и предупреждения о соблазнах, что поджидают сильдройр на суше. Так не должно быть.

– Я помню тебя, – снова повторил ученик прорицателя. – Ты родилась с русалочьим хвостом. Каждое лето я приезжал сюда, чтобы понаблюдать за морским народом, и все ждал, не появишься ли ты.

– Нет, – твердо сказала Улла. – Нет. Люди не могут рождать потомство от сильдройр. Моя мать не может быть смертной.

Юноша едва заметно пожал плечами.

– Она не совсем смертная. В этой стране ее назвали бы «дрюсье» – ведьмой. Как и меня. Мы имеем дело с самой простой магией – предсказываем будущее по звездам, гадаем на костях, но истинную силу стараемся людям не показывать. Твой народ это хорошо знает.

Нет, упрямо верещал тоненький испуганный голосок в голове, не может быть! Но другой голос, коварный и знающий, нашептывал: Ты всегда отличалась от остальных, и похожей на них тебе не стать. Черные волосы. Черные глаза. Сила голоса.

Это неправда. А если… Если все-таки правда, то у нее и этого юноши одна мать. Знал ли отец Уллы, что девушка, с которой он предавался утехам, – ведьма? Что ему придется заплатить за свое легкомыслие и каждый день взирать на его плоды? А что же приемная мать Уллы, сильдройра? Не могла родить мужу собственного ребенка? Поэтому она качала маленькую уродку в колыбели, кормила, пыталась полюбить? Она меня любит. Снова этот голос, теперь уже гладкий, вкрадчивый. Любит, любит.

Боль внутри Уллы, прежде рассеянная, сплелась в тугой комок.

– И что же, твоя мать-ведьма ни разу не вспомнила о младенце, которого отдала морю?

Ученика прорицателя ее злые слова не тронули.

– Она не из тех, кто разводит сантименты, – невозмутимо отозвался он.

– Где она? – жестко спросила Улла. Сейчас мать должна была бы явиться сюда, объяснить, как все произошло, раскаяться.

– Далеко на юге. Кочует с сулийцами. Я увижусь с ней еще до того, как переменится ветер. Едем со мной. Сама обо всем ее спросишь, если считаешь, что ответы тебя утешат.

Улла вновь замотала головой, как будто хотела вытряхнуть из нее новую тайну. Колени вдруг стали ватными. Она схватилась за край стола, пытаясь устоять, но, словно от звона колокольчика, ее ноги внезапно забыли, зачем нужны. Улла повалилась на пол, и отражение в зеркале сделало то же самое.

– Ты же говорил, что приехал охотиться, – слабо возразила она.

– Я слыхал, в здешних водах водятся мягкие кораллы. И хочу своими глазами увидеть ледяного дракона. Знание. Магия. Шанс выковать мир заново. Я приехал за всем этим. И за тобой. – Ученик прорицателя опустился на колени рядом с Уллой. – Оставайся со мной. Тебе не нужно возвращаться в океан. Не нужно жить среди них.

Улла ощутила на губах соленую влагу слез, похожую на морскую воду. Выходит, она плачет? Совсем как человек. Ей казалось, она рассыпается на части, растворяется. Слова юноши подействовали на нее, как магические чары, как удар секирна, разрубающий надвое. Ей уже не быть единым, цельным существом, сильдройрой или смертной. Море никогда не примет ее полностью, ведь земное происхождение лежит на ней позорным пятном. И этого никак не изменить, не исправить. Узнав, что темные слухи о ней вовсе не слухи, а правда, сильдройры изгонят ее, а то и убьют. Однако… если она наберет достаточную силу, ей не придется бежать. Если Улла даст шестому сыну короля то, чего он жаждет, и Роффе займет трон, он сумеет ее защитить. Она станет недосягаемой. Незаменимой. Время еще есть.

– Огонь, – промолвила Улла. – Скажи мне, что нужно делать.

Ученик прорицателя вздохнул и покачал головой, затем поднялся на ноги.

– Ты прекрасно знаешь, что для этого потребуется. Ты создаешь противоположную стихию. Чтобы огонь горел под водой, через определенные промежутки времени его необходимо воссоздавать.

Трансформация. Сотворение. Больше, чем иллюзия.

– Магия крови, – прошептала Улла.

Юноша кивнул.

– И крови одного лишь морского народа мало.

Сердце Уллы сжалось от страха. На суше у сильдройр было несколько строгих запретов. Они могли веселиться в обществе смертных, разбивать их сердца, похищать секреты или сокровища, но не имели права отнимать жизнь. Помните, что существа эти очень хрупкие. Не проливайте человеческую кровь. На земле морской народ и без того имел над людьми большую власть.

– Нужна кровь смертных? – Даже произнести эти слова вслух уже казалось Улле преступлением.

– Не только кровь. – Брат склонился над ее ухом и шепотом перечислил ингредиенты, необходимые для сотворения чар.

Улла оттолкнула его, кое-как поднялась с пола. Внутри все переворачивалось. Лучше бы она не слышала слов, что он произнес!

– Значит, этому не бывать, – сказала Улла. Она проиграла. Роффе проиграл. Все просто и ясно. Она вытерла слезы и разгладила юбки, мечтая, чтобы вместо них была чешуя. – Принц не обретет счастья.

Ее брат засмеялся и дотронулся до серебряного колокольчика, стоявшего на столе.

– Мы рождены не для того, чтобы угождать принцам.

Ты родилась на земле… На земле сделала свой первый вдох и испустила первый младенческий крик.

Да, и с тех пор продолжает мысленно кричать. Ей не нужны ответы – ни о тайне ее рождения, ни о составляющих магии крови. Не нужна эта башня с кучей рассыпающихся от ветхости книг и награбленных сокровищ. Улла выбежала из комнаты и устремилась вниз по лестнице.

А потом раздался звон колокольчика, серебристый и громкий, крючком вонзившийся в ее сердце. Мышцы Уллы напряглись, она против воли повернула назад. Колокольчик звал к себе – так же, как звал когда-то ее отца.

Улла схватилась за дверной косяк, не позволяя ногам-предателям вести ее обратно. Оглянулась. Ученик прорицателя с едва заметной усмешкой поставил колокольчик в шкаф, прервав его жуткое звучание. Улла почувствовала, как мускулы расслабляются, боль уходит. Юноша закрыл стеклянную дверцу шкафа.

– Мне пора, – сказал он. – Меня ждет своя война, долгая война. Я, как и ты, не совсем человек, и жизней у меня впереди много. Подумай над моим предложением, – тихо прибавил ученик прорицателя. – Нет такой магии, которая бы заставила их полюбить тебя.

Такая магия есть, хотелось возразить Улле, только ей она не под силу.

Она развернулась и побежала прочь. На крутых ступеньках споткнулась, но успела схватиться за перила и удержалась на ногах. Едва вздохнув, понеслась дальше – к морю, так нужному ей сейчас, к Сигне. Однако Сигне не оказалось ни в комнате, ни в саду.

Наконец Улла отыскала подругу в музыкальной галерее. Положив голову на плечо смертной девушки, Сигне слушала игру молодого музыканта на серебряной арфе. При виде Уллы она вскочила со своего места.

– Что стряслось? – обеспокоенно спросила Сигне. Взяв Уллу за руки, она вывела ее на каменный балкон. – Что, что такое?

Далеко внизу волны разбивались о берег. Соленый бриз разметал волосы Уллы. Она стояла молча и лишь тяжело дышала.

– Улла, прошу тебя! – взмолилась Сигне. Она потянула Уллу за рукав и усадила на мраморную скамейку, ножки которой были вырезаны в форме резвящихся дельфинов. – Отчего ты плачешь?

Но теперь, когда рука Сигне тепло обнимала ее плечи, что могла сказать Улла? Если Сигне отшатнется от нее, выкажет хоть малейшее отвращение, она этого не вынесет. Ее сердце будет разбито.

– Сигне, – начала она, вперив взгляд в синюю гладь океана. – Что, если… слухи обо мне оказались бы правдой? Что, если я сильдройра лишь наполовину, а на другую половину – смертная? Дрюсье. Ведьма.

Сигне недоверчиво рассмеялась.

– Не глупи, Улла! Никто и никогда в это не верил. Те, кто так говорил, были обычными злыми детьми.

– Так ты не хочешь отвечать?

– Ох, Улла, Улла, – мягко пожурила Сигне, укладывая ее голову себе на колени. – Что за блажь взбрела тебе в голову? Откуда эти горькие слезы?

– Сон, – пробормотала Улла. – Мне приснился дурной сон.

– Всего-то? – Сигне принялась тихонько напевать умиротворяющую мелодию, вплетая ее меж фальшивых нот арфиста.

– Ответь мне, – настойчиво прошептала Улла.

Сигне ласково провела рукой по шелковым волосам подруги.

– Да будь ты хоть наполовину человеком, наполовину жабой, мне неважно. Ты – моя неудержимая Улла. Всегда была и будешь.

Так они сидели еще долго; музыкант перебирал струны арфы, Улла плакала, а над вечной, неизменной равниной моря носился холодный ветер.

Вечером Улла не пошла на ужин вместе с Сигне и вместо этого отправилась к утесам, а затем углубилась в лес, где ветерок качал ветви сосен, и они как будто бы шептали: «Ш-ш-ш, тише, тише». Платье Уллы измялось, туфли были испачканы травяной зеленью, в душе царило смятение. Она могла бы уехать с учеником прорицателя – своим братом, увидеть родную мать. Но ведь это означает навсегда расстаться с морем? На берегу сильдройрам дозволено находиться три месяца и не более. Чем дольше они задерживаются на суше, тем сильнее рискуют обнаружить перед смертными свою магическую силу или связать себя узами, разорвать которые будет непросто. Именно поэтому три месяца длится действие чар, наложенных на хвосты и жабры. Возможно, на Уллу эти правила не распространяются, поскольку она сильдройра только наполовину, но кто знает?

И будет ли ее жизнь на суше безопасной? Пускай сильдройры считали Уллу не такой, как все, и даже сторонились, однако, по крайней мере, ее магический дар был им понятен. Ученик прорицателя, напротив, говорил, что люди относятся к магии с опаской. При этом он даже не догадывался, на какие чудеса способна ее песнь. Внутреннее чутье подсказывало Улле, что, пожалуй, лучше ему этого и не знать.

Улла вспомнила о составляющих элементах заклинания и поежилась. Она не сможет дать Роффе и Сигне то, чего они хотят. Никто на свете не сможет.

Однако же, когда она встретила принца в саду и передала ему слова ученика прорицателя, он не повесил головы и не признал поражения. Роффе принялся напряженно ходить туда-сюда, топча сапогами сочную зелень.

– Это вполне осуществимо.

Улла села на траву в тени ольхи.

– Нет, не осуществимо.

– В дворцовых тюрьмах полно преступников – убийц, которых так и так ждет виселица. Мы не причиним никому вреда.

На эту ложь Улла покупаться не собиралась.

– Нет.

– Тебе не придется марать руки. – Роффе опустился перед ней на колени, словно в мольбе. – Только сплети чары, и все.

И все? Можно подумать, это так просто!

– Роффе, я не могу.

Он положил руки ей на плечи.

– Я всегда был твоим другом, Улла, правда? Неужели я тебе совсем безразличен?

– Нет, не безразличен. Настолько, что я хочу удержать тебя от злодейства.

– Представь, как изменится наша жизнь. Только подумай, чего ты могла бы добиться! Вместе мы выстроим новый дворец, новый концертный зал. Я сделаю тебя придворной певицей, ты соберешь свой собственный хор!

Мечта, которую Улла лелеяла так долго… Для нее нет места ни на земле, ни в море, но Роффе открывает перед ней дверь. Предоставляет возможность выковать мир заново. Иметь в распоряжении хор – все равно что иметь собственную армию. И тогда никто уже не осмелится бросить ей вызов.

Стремление к цели настойчиво скреблось и царапалось в душе Уллы, точно зверек с когтистыми лапками. Почему нет? Почему нет? – твердил тоненький голосок. Безопасность, почет, шанс вознестись к величию. Каких высот мастерства она достигнет, какую музыку будет создавать! Ее ждет блестящее будущее… если только она пойдет на риск и заплатит кровавую цену.

– Нет, – сказала Улла, нащупав внутри прочную якорную цепь. Главное теперь – удержаться. – Я не пойду на эту сделку.

Роффе нахмурился. Несколько недель, проведенных на солнце, позолотили его кожу, высветлили волосы. Внешне он напоминал капризного кудрявого мальчугана, готового броситься на пол в приступе истерики.

– Чего ты хочешь, Улла? Назови свое желание, и я его исполню.

Она почувствовала страшную усталость, закрыла глаза.

– Я хочу домой, Роффе. Хочу ощутить покой воды, ее вес. Хочу, чтобы ты отказался от этой затеи и перестал до смерти пугать Сигне.

Последовала долгая тишина. Когда Улла наконец взглянула на принца, тот покачивался на каблуках и наблюдал за ней, слегка наклонив голову набок.

– Я мог бы сделать Сигне моей королевой, – изрек он.

В это мгновение Улла пожалела, что в то первое свое выступление перед Роффе они не выбрали другую, более скромную песнь, что возвели королевские сады и вообще явились во дворец. Хитрец Роффе. Ей следовало догадаться – он не примет отказ так просто. Стало быть, сердечная тайна Сигне ему давно известна и он наслаждался ровным, теплым светом ее любви? Умело его поддерживал?

– Ты хоть любишь ее? – спросила она.

Роффе пожал плечами и встал, отряхнув со штанин травинки. Солнечные лучи, падающие сзади, озарили кудри принца сиянием.

– Я люблю вас обеих, – промолвил он. – Но ради того, чтобы отнять корону у братьев, я готов разбить и твое, и ее сердце.

«Я не пойду на это, – поклялась Улла, глядя вслед Роффе. – Он меня не заставит».

Но Роффе был принцем, и Улла ошиблась.

В ту ночь во сне к Улле пришли начальные ноты заклинания. Она ничего не могла с собой поделать. Роффе не получил ее согласия, но в голове уже складывался мотив, и как она его ни прогоняла, он все равно пробивался в сознание. Улла проснулась, рассеянно мурлыча; в груди разлилось саднящее тепло. Она взрастит огонь у себя внутри и выпустит наружу с дыханием. А что потом? Можно ли перенести его на какой-то предмет?

Нет.

Полностью пробудившись, Улла села в кровати и попыталась отогнать эхо песни и восхитительную притягательность вопросов, рожденных подсознанием. Она не может выполнить просьбу Роффе. Риск чересчур велик, цена слишком высока.

Но за завтраком Роффе сам наполнил бокал Сигне водой, не позволив сделать это слуге. За обедом он угостил ее долькой апельсина, который собственноручно очистил от кожуры. А когда они спустились к ужину, принц отвернулся от своей спутницы, девушки из смертных, и провел весь вечер, развлекая Сигне, да так, что она рыдала от смеха.

Игра, которую он затеял, была тщательно продуманной. Роффе позаботился о том, чтобы за столом его сажали рядом с Сигне. На охоте он тоже ехал бок о бок с ней. Осыпал дождем сияющих улыбок – поначалу робко, как будто не надеялся на взаимность, хотя Улла знала, что застенчивость эта – хитрая уловка. Теперь Роффе смотрел на Сигне так, как раньше смотрела на него она. Позволял ей заметить его взгляды. Всякий раз при этом щеки Сигне вспыхивали румянцем, и все сильнее крепла затаенная вера. Мало-помалу, шаг за шагом, при помощи тысячи мелких жестов Роффе заставил Сигне поверить, что влюблен в нее, а Улле оставалось только наблюдать со стороны.

Ночью накануне большого бала, последнего перед возвращением сильдройр в море, Сигне скользнула под одеяло к Улле, светясь надеждой, которую принц в ней заронил.

– Когда мы прощались, он коснулся губами моего запястья, – поделилась радостью она и сама поцеловала то место, где под кожей выступали синие вены и бился пульс. – А потом взял мою ладонь и приложил к своему сердцу.

– Ты уверена, что ему можно доверять? – спросила Улла так аккуратно и осторожно, будто пыталась удержать на месте треснувшее стекло.

Сигне в гневе отстранилась, прижимая поцелованную руку к груди, словно талисман.

– Как ты можешь такое говорить!

– Ты не из знатного рода…

– В этом-то и есть магия! Для него это не важно. Он устал от благородных девиц. Ах, Улла, я ведь и надеяться не смела, что он выберет меня из всех прочих.

– Ну, конечно, – пробормотала Улла. – Конечно.

Сигне со счастливым вздохом хлопнулась на подушки, обхватив тонкими руками лоб, точно в приступе головной боли.

– Прямо не верится… Неужели он в самом деле решил взять меня в жены? – Она поболтала изящными ступнями, как делают люди, барахтающиеся в воде. В этот момент Сигне была красива как никогда.

Улла ощутила горечь во рту.

– Думаешь, из меня получится сносная принцесса? – полюбопытствовала Сигне.

Роффе, Роффе. Такой обаятельный. Принц оказался гораздо умнее, чем предполагала Улла. Если она выполнит его просьбу, Сигне получит все, о чем мечтала, или, по крайней мере, иллюзию этого. Если же Улла откажется, Роффе разобьет сердце ее подруги, и та не вынесет удара. Покуда Сигне любила принца на расстоянии, это был один расклад, но как далеко она зашла теперь, когда он позволил ей проявить чувства? Плотина рухнула, натиск воды уже не сдержать. А значит, все решено.

– Принцесса-то из тебя выйдет сносная, а вот королева – просто превосходная.

Сигне стиснула руки Уллы.

– Ты говорила с учеником прорицателя? Нашла заклинание огня?

– Песнь. Но она будет сложной и очень опасной.

Сигне чмокнула подругу в щеку.

– Для тебя нет ничего невозможного!

«И я сделаю все, чтобы тебя защитить», – мысленно поклялась Улла. Сделка заключена.

На следующий день радостная Сигне попросила Уллу наколдовать для нее бальное платье, со смехом прибавив, что наряды смертных ей больше не нужны.

Улла молилась, чтобы Роффе сделал подругу счастливой. Пускай великим королем ему не стать, по крайней мере, он хитер. Кроме того, Улла всегда будет находиться рядом и следить, чтобы он не нарушил уговор. Теперь-то ей известно, что она не просто сильдройра, что в ее жилах течет еще и кровь ведьмы. Роффе подарит Сигне титул королевы и станет обращаться с ней подобающим образом, не то Улла обрушит своды дворца прямо на его монаршую голову.

Сигне принесла Улле одно из своих человеческих платьев. Перерыв сундуки, они выбрали лучший жемчуг и блестки, а потом вместе соткали песнь, прикрепившую украшения к платью цвета огненной меди, в котором Сигне выглядела, словно живой пожар – удачный намек для Роффе. Сделав все, что было в ее силах, Улла отправилась в сад и нарвала там ирисов. Из них, да еще из небольшого лоскутка шелка она пропела себе лиловое платье, по подолу расшитое золотом.

Поднимаясь по широкой лестнице, Улла и Сигне миновали площадку с чудесным зеркалом, перед которым уже гримасничали гости. Отражения девушек приветственно помахали им, затем принялись охорашиваться.

Войдя в огромную бальную залу, подруги присоединились к общему торжеству. В этот вечер Улла не отказывала ни одному кавалеру и танцевала со всеми подряд. Туфель она не надела, и ее легкие ножки то и дело показывались из-под платья, когда она лихо отплясывала на мраморном полу. Однако визг скрипок и испарина на теле не вызывали у нее удовольствия. Несмотря на все дива этого мира, Улла невероятно устала как от жизни на суше, так и от постоянного бремени человеческих страстей. Она тосковала по морю, по своей матери – той, которую знала, по тишине и незыблемому покою.

Она была бы рада вернуться прямо сейчас, до полуночи, но на земле еще осталось дело – то самое, что решит их судьбы.

Никто, кроме Уллы, не заметил, как исчез Роффе. Его братья продолжали пить вино и танцевать, наслаждаясь последней ночью на берегу. И вот часы пробили одиннадцать. Улла отыскала в толпе Сигне и коснулась ее разгоряченной спины.

– Пора, – шепнула она.

Рука об руку они покинули бальную залу и направились в комнату Уллы, у дверей которой их должен был ожидать принц.

Переменившуюся атмосферу Улла почувствовала еще с порога. Несмотря на тоску по дому, она успела обжиться в этой комнате и по-своему ее полюбить, привыкла к запахам камня и воска, душистому аромату сосен далеко внизу. А сейчас на ее постели что-то лежало. Или кто-то.

При свете луны Улла разглядела распростертое на простынях тело.

– Не хочу, чтобы это произошло здесь, – сказала она.

– У нас мало времени, – бросил Роффе.

Улла приблизилась к кровати, и внутри у нее все сжалось.

– Он совсем юн, – промолвила она.

Руки и ноги лежащего связывали веревки, грудь ритмично вздымалась и опадала, рот был слегка приоткрыт.

– Он – убийца, приговоренный к повешению. Можно сказать, мы оказываем ему милость.

Он умрет безболезненно и тихо, без зрителей. Избежит мучительного ожидания в тюремной камере, подъема на эшафот под свист и улюлюканье толпы. Разве это не милость?

– Ты опоил его сонным зельем? – спросила Сигне.

– Да, но он придет в себя. Час возвращения близок. Надо спешить.

Улла заранее предупредила, что для огня понадобится сосуд из чистого серебра. Из шкафа у окна Роффе достал прямоугольный серебряный фонарь, на одной из сторон которого был вырезан трезубец – герб королевского рода. Почти все было готово.

Улла многократно проговаривала заклинание про себя, пропевала отдельные отрывки, прежде чем сплести все части воедино. Честно признаться, этот мотив звучал в голове Уллы с того самого мгновения на террасе, когда она упомянула об огне в разговоре с принцем. Роффе принудил ее согласиться, но прямо сейчас, в эту самую минуту, какая-то часть Уллы постыдно замирала от восторга, предвкушая невероятное действо.

Она опустилась на колени перед камином и поставила в него серебряный фонарь. Сигне устроилась подле нее. Улла разожгла белые березовые щепки. Ночь была жаркой, однако для ритуала требовалось пламя.

– Когда мне… – начал Роффе.

Улла, не оборачиваясь, вскинула ладонь, жестом призывая его умолкнуть.

– Смотри на меня, – сказала она. – Жди моего сигнала.

Пусть Роффе и принц, но сегодня он будет подчиняться ее приказам.

Не опуская руки и не сводя глаз с камина, Улла медленно запела.

Одну за другой она выплетала простые фразы, словно подкармливала огонь в камине разнообразным топливом. Мелодия звучала по-новому, отличаясь и от песни созидания, и от песни исцеления. Улла знаком велела Сигне вступать. Их объединенные голоса звучали низко, напряженно, как чирканье огнива, как вспышка и сухой треск искр.

А потом песнь взвилась, словно занявшийся костер. Улла уже ощущала его – теплый свет внутри, пламя, которое она с выдохом перенесет в фонарь и в один яркий миг сотворит несколько судеб. Платой за это станет жизнь человека, лежащего на кровати. Незнакомца. Совсем юного, почти ребенка. Но, по большому счету, разве они все не дети? Улла держала мелодию, отгоняя ненужные мысли. «Этот мальчишка – убийца», – напомнила она себе.

Убийца. Она цеплялась за это слово, а песнь поднималась все выше, пламя в груди разгоралось все ярче, диссонанс усиливался, внутренний жар нестерпимо нарастал. «Убийца», – про себя повторила Улла, уже сомневаясь, кого имеет в виду – молодого преступника или себя. На лбу выступил пот. Песнь полностью заполнила комнату. Теперь она звучала так громко, что ее могли бы услышать за дверью, но все обитатели замка были внизу – веселились и танцевали на балу.

Резкое крещендо. Решающий момент настал. Ладонь Уллы упала, точно знамя поверженного противника. Даже сквозь мощь голосов она расслышала омерзительный чавкающий удар. Юноша вскрикнул – ото сна его пробудил клинок, вонзившийся в грудь. Послышался сдавленный стон – видимо, Роффе зажал ему рот рукой.

Испуганный взгляд Сигне скользнул в сторону кровати. Улла приказала себе не смотреть, и все же не удержалась. Обернувшись, она увидела спину Роффе, который вершил свое черное дело, нависнув над жертвой. Плечи принца казались чересчур широкими, серый плащ походил на звериную шкуру.

Улла вновь перевела взор на огонь и продолжила петь. По щекам ее струились слезы; она знала, что все вместе они пересекли грань и вторглись на земли, откуда могут не вернуться. Однако ей пришлось увидеть, как Роффе опустился на колени у камина и скормил огню пару свежих, розовых человеческих легких.

Вот что требовалось для заклинания. Дыхание. Огню требовался воздух так же, как людям. Ему нужно чем-то дышать под водой.

Рыжие языки сомкнулись над влажной плотью, сердито шипя и плюясь. Магический жар в груди Уллы ослаб. На миг она подумала, что оба костра сейчас потухнут, но тут раздался громкий треск, и пламя в камине взревело, словно обрело собственный голос.

Улла отлетела назад, подавляя крик: огонь, пожиравший ее внутренности, рвался наружу – через легкие, через глотку. Что-то пошло не так? Или же эта дикая боль – часть магии сотворения? Глаза Уллы закатились. Сигне потянулась к ней, но в страхе отпрянула: огонь играл под кожей певицы, гулял по рукам, делая ее похожей на светящийся бумажный фонарик. Запахло паленым; Улла поняла, что загорелись волосы.

Хриплый вой, который она испустила, влился в песнь. Пламя извергалось из ее рта в серебряный сосуд. Сигне плакала. Роффе стоял, стиснув окровавленные кулаки.

Улла не могла замолчать, не могла оборвать песню. Она умоляюще схватила Сигне за руку, и та захлопнула дверцу серебряного фонаря. Повисла мертвая тишина. Улла рухнула на пол.

Она слышала, как подруга зовет ее, и пыталась ответить, но боль была невыносима. Губы Уллы покрылись волдырями, в горле продолжало жечь, все тело сотрясалось в конвульсиях.

Принц взял фонарь в руки. Контуры фамильного герба, трезубца, озаряло золотистое сияние.

– Роффе, – обратилась к нему Сигне, – ступай в бальную залу, приведи остальных. Мы должны спеть песнь исцеления. В одиночку я не справлюсь.

Однако принц ее не слушал. Взяв с туалетного столика таз для умывания, он облил фонарь водой. Ровное пламя даже не дрогнуло.

Улла застонала.

– Роффе! – рявкнула Сигне, и от гнева, прозвучавшего в ее голосе, частичка сердца Уллы ожила. – Нам нужна помощь!

Часы пробили середину часа. Роффе как будто очнулся.

– Пора возвращаться домой, – сказал он.

– Она слишком слаба, – возразила Сигне. – У нее не хватит сил, чтобы исполнить песнь превращения.

– Ты права, – медленно проговорил Роффе, и сожаление в его голосе стало для Уллы встряской. Ее пронзил страх.

– Роффе, – проскрежетала она. «Что я наделала? – пронеслось у нее в голове. – Что я наделала?»

– Прости, – выдохнул он. Есть ли на свете слова страшнее этих? – Фонарь будет только моим подарком.

Несмотря на раздирающую боль, Улле стало смешно.

– Никто… не поверит… что ты сам… сотворил… чары.

– Сигне будет моим свидетелем.

– Ни за что! – яростно бросила Сигне.

– Мы скажем, что пропели эту песнь вместе, ты и я, что фонарь – символ нашей любви. Что я – достойный король, а ты – достойная королева.

– Ты забрал человеческую жизнь… – прохрипела Улла. – Пролил кровь смертного…

– В самом деле? – Из складок плаща он извлек секирн Уллы. Большую часть крови Роффе стер, однако на лезвии кое-где остались алые полоски. – Это ты лишила жизни невинного пажа, бедного мальчика, который застал тебя за черной волшбой.

Невинного. Улла покачала головой, и в горле вновь вспыхнула саднящая боль.

– Нет, – простонала она. – Нет.

– Ты же говорил, что он преступник! – негодующе воскликнула Сигне.

– Ты все знала, – посмотрел на нее Роффе. – Вы обе знали. Вы такие же ненасытные, как я, просто боялись посмотреть в глаза собственному тщеславию.

Сигне яростно замотала головой, а Улла задумалась. Почему ни одна из них не присмотрелась к нежным ладоням юноши, к его чистому лицу? Обе так стремились к цели, что положились на Роффе, охотно предоставив ему выполнить самую грязную работу?

Роффе швырнул секирн к ногам Уллы.

– Она не сможет вернуться. Священный клинок теряет силу от соприкосновения с человеком. Теперь он бесполезен.

– Ты не можешь так поступить, Роффе, – всхлипывала Сигне, – не посмеешь.

Принц опустился на колени, и свет фонаря позолотил его волосы, оттенил океанскую синеву глаз.

– Сигне, что сделано, то сделано.

Только теперь Улла поняла. Это ведь Сигне попросила ее открыть сундук, чтобы подобрать жемчуг для платья.

– Почему? – с трудом выдавила она. – Сигне, почему?

– Он сказал, секирн нужен, чтобы ты не передумала. На всякий случай. Чтобы сохранить твою верность.

«О, Сигне, – глаза Уллы наполнились слезами, – Я всегда была верна, только не ему».

– Итак, что сделано, то сделано, – повторил Роффе. – Можешь оставаться здесь и жить в изгнании, а когда люди узнают о вашем злодействе, разделить наказание с Уллой. Или… – принц пожал плечами, – возвращайся в море и будь моей невестой. Знаю, это жестоко. Но короли порой должны проявлять жестокость. И моя королева тоже должна быть жестокой.

– Сигне, – прошептала Улла. – Звук этого имени жег сильнее любого огня. – Прошу тебя…

Сигне зарыдала еще сильнее, орошая слезами секирн. Ее пальцы коснулись оскверненного лезвия.

– Улла, – пробормотала она сквозь всхлипы, – я не могу все потерять.

– Не все. Не все.

Сигне покачала головой.

– Я слишком слаба для этой борьбы.

– Ты сильная. – Улла с трудом проталкивала слова через обожженную глотку. – Вдвоем мы сильны. Вместе. Как прежде… как всегда.

Сигне провела прохладными костяшками пальцев по щеке подруги.

– Улла… Моя неудержимая Улла. Я никогда не была сильной, и ты это знаешь.

Моя неудержимая Улла. Она наконец осознала, чем была для Сигне все это время. Опорой, защитой. Единственным утесом, за которым Сигне могла укрыться от шторма. Пока свирепствовала буря, Сигне льнула к ней, а теперь, когда море разгладилось, уплывала прочь, к другой гавани. Бросала ее.

Улла ощутила чудовищную усталость. Боль полностью ее вымотала. Отдохни, прозвучал в ушах чей-то голос. Материнский? Матери-сильдройры или матери-ведьмы, которой Улла никогда не знала? Той, что отдала новорожденную дочь на милость волн. Если Сигне так легко предала ее, тогда, наверное, не стоит и цепляться за эту жизнь.

Улла поклялась защищать Сигне и выполнила клятву. Это что-то да значит. Она отпустила руку подруги – последний жест привязанности. В конце концов, из них двоих сильнее Улла.

– Оставь мне нож, – тяжело дыша, прокаркала она в надежде на то, что смерть поглотит ее подобно морской пучине.

Однако вместо того, чтобы протянуть ей секирн, Сигне вопросительно посмотрела на Роффе, и в конечном итоге именно этот взгляд обрек на гибель весь Зёндермейн. Улла могла простить предательство, еще один разрыв, даже собственную смерть. Но не эту минуту, когда она, принеся такие жертвы, умоляла о милосердии, а Сигне спрашивала на то разрешения принца.

Роффе кивнул.

– Пускай это станет нашим ей подарком.

Только после этого Сигне вложила секирн в руку Уллы.

Роффе забрал серебряный фонарь, и, не говоря более ни слова, они с Сигне ушли.

Улла лежала в темноте, сжимая священный нож. Ощущала тишину в комнате, холод остывшей каминной решетки, присутствие трупа. Она могла покончить с жизнью прямо сейчас. Просто и чисто. Никто не узнает, что произошло на самом деле. Ее закопают в земле или сожгут – или что там смертные делают с преступниками. И все же перед ее глазами стоял взгляд Сигне, обращенный на принца, ищущий его одобрения. Улла никак не могла отогнать эту картину. В сердце разгоралась жажда мести.

Что придало ей сил? Доподлинно неизвестно. Темная, противоположная часть ее сущности? Алмаз ярости, который скрыт в душе всех одиноких девушек на свете?

Улла ползком пересекла комнату, услышала бой часов. В запасе оставалась лишь четверть часа. Голос она потеряла, священный нож, оскверненный кровью смертного, ни на что более не годился. Однако, если Улла – наполовину ведьма, почему секирн подчинился ей тогда, на берегу? Потому ли, что она создала его своими руками? Потому, что зачаровала его своей песней? Может статься, нож, как и она, с самого начала был испорченным. В этом случае она могла призвать его силу еще раз. Впрочем, не имея голоса, не стоит надеяться. Улла сможет разрезать плоть, но без магии песни лишь истечет кровью.

Ухватившись за край туалетного столика, она кое-как поднялась на ноги и узрела, во что превратилась: на губах вздулись волдыри, сгоревшие волосы торчали клочками, проплешины на черепе блестели розовой кожей. И все же Улла видела тень той девушки, на которую из зеркала смотрела красавица. Я рождена не для того, чтобы угождать принцам.

Но тогда для чего? Кажется, Улла знала. Роффе сделал ее убийцей. Она все равно что сама вонзила нож в грудь того мальчика. Может, пора доказать, что у нее к этому талант?

Она улыбнулась, и ее обожженные губы треснули, по подбородку потекла кровь. Улла резко ударила кулаком по зеркалу, почувствовала, как в кожу меж пальцев врезались осколки. Она вооружилась самым большим из них и, шатаясь и припадая к стенам, заковыляла вниз по ступеням. Вниз, вниз, в холл дворца.

Сейчас там было пусто – все гости веселились на балу. До Уллы доносился топот ног, приглушенные звуки музыки. У самого подножия лестницы спиной к Улле стояли два дюжих стражника, прислонившиеся к широкому дверному косяку. Их взгляды были устремлены на освещенную факелами подъездную аллею.

Улла присела и на четвереньках подобралась к чудесному зеркалу. Здесь, в ярко освещенном холле, она яснее увидела, как сильно себя изуродовала. Улла вскинула руку и коснулась зеркала. Девушка по другую сторону сделала то же самое, ее воспаленные глаза наполнились слезами.

– О, – тихонько всхлипнула Улла. – О, нет.

– Нет, нет, – эхом повторила девушка. Голос у нее был слабый и надтреснутый.

Улла собралась с силами. Как ни больно ей было заставить вибрировать обожженные связки, она разомкнула губы и выдавила едва слышный звук. Несмотря на дрожь в голосе, ноту Улла держала, а девушка в зеркале ее подхватила. Объединившись, голоса постепенно начали крепнуть. Из кармана юбки Улла достала осколок зеркала, разбитого над туалетным столиком, поднесла его к большому зеркалу, нашла правильный угол наклона, чтобы видеть себя. Да, вот так. Теперь зеркала отражали бесконечный коридор и бесконечное число искалеченных девушек с бесконечным числом голосов, которые наслаивались друг на друга, превращаясь в хор, а затем – в мощный поток.

Нарастающий звук заставил стражников обернуться. В их глазах застыл шок, но Улле было все равно. Держа осколок в одной руке, в другую она взяла секирн, подняла подол своего прекрасного лилового платья, полоснула ножом по бедрам. И сразу поняла: эта рана – иная. Секирн стал другим, как и она.

Стражники бросились к ней, но Улла, ослепленная болью, не колеблясь изменила песнь, дирижируя хором загубленных судеб, переходя от трансформации к музыке стихии. И пусть ее голосовые связки сочились кровью, но талант певицы оставался непревзойденным. Стены дворца сотряс гулкий раскат грома; стражники кубарем покатились по лестнице.

Штормовая магия. Первое, что освоила Улла, первое, что изучали все сильдройры. Эта магия считалась самой простой, хотя требовала объединенных усилий. В одиночку Улла не справилась бы, но она была не одна. Миллионы брошенных, сломленных, раздавленных девушек пели вместе с ней, и мощь этого хора повергала в ужас.

Улла ткала песнь, сплетая две мелодии, две стихии – море и небо, воду и кровь. Сверкнула молния, превращение началось. Волосы на голове зазмеились, заклубились, точно завитки темного дыма. Кожа Уллы стала твердой, будто камень, и обросла мхом. Опустив взгляд, Улла увидела, как срастаются ее ноги, но хвост, появляющийся вместо них, не покрывала серебристая чешуя. Чешуи не было вовсе. Новый хвост был черным, гладким и мускулистым, словно туловище мурены.

Хор продолжал греметь, и в какой-то момент Улле показалось, что она слышит низкий голос моря, взывающий к ней. Море звало ее домой.

Огромная волна с оглушительным грохотом ударила в скалу, за ней последовала другая, еще и еще. Песнь Уллы поднимала океан. Вода с ревом обрушилась на утес и захлестнула дворец, выдавливая окна, круша лестницы, сметая все на своем пути. Улла слышала крики обезумевших от страха людей, тысячный хор смертных. Вода достигла ее, обняла, закружила, вырвала из руки осколок зеркала. Но это уже не имело значения: Улла обратилась к магии крови, и теперь песнь жила собственной жизнью.

Буря, что свирепствовала той ночью, отколола кусок земли на северной оконечности Фьерды и образовала острова, которые люди теперь называют Кенст Хьерте – «Разбитое Сердце». Песок почернел, а вода навсегда замерзла, и сейчас посреди ледяной пустыни стоят лишь небольшие поселения китобоев. Мало кто отваживается посещать эти безлюдные места. Зёндермейн вместе со всеми его жителями и сокровищами, Башней прорицателей и хранившимися в ней знаниями навсегда ушел под воду.

Шторм разметал дворец сильдройр по океанскому дну и полностью разрушил сады, некогда возведенные Уллой и Сигне. Когда же наконец буря утихла и морской народ понемногу оправился от потрясения, выяснилось, что Сигне и Роффе с серебряным фонарем благополучно выжили. По истечении положенного времени Роффе стал королем.

Так или иначе, он сохранил верность Сигне. Может, на самом деле любил ее, а может, она знала слишком много его тайн. Они поженились и были коронованы под резными костяными сводами нового дворца, который был куда меньше и скромнее прежнего. Новая королева пропела брачные обеты, навечно связывая себя с супругом, и с тех пор от нее не слышали ни одной песни, даже колыбельной. Сильдройры сделались гораздо осторожнее. Теперь они боялись всего: новой разрушительной катастрофы, берега, людей, и со временем утратили большую часть своей музыки. Их жизнь была долгой, а память – короткой; морской народ быстро забыл прошлые напасти.

И только Улла помнила все. Она лелеяла и растила каждую обиду, как моллюск выращивает из песчинки жемчужину, накапливала и неустанно их перебирала. Когда Сигне произвела на свет дочерей – шестерых сильдройр, младшая из которых унаследовала от матери огненно-рыжий цвет волос, – Улла возликовала. Она-то знала, что на каждой из них лежит проклятье: как и их отец, они будут мечтать о недостижимом; как и их мать, предадут самое дорогое, что имеют, в надежде получить нечто большее. Улла не сомневалась: настанет время, и все они, одна за одной, придут к ней.

Шторм вынес Уллу к северным островам. Там, среди вечного холода, она нашла прибежище. И по сей день она скрывается в темных пещерах и гротах, залитых темной водой, поджидая своих жертв – одиноких, тщеславных, умных, слабых, всех тех, кто готов заключить сделку.

Всякий раз ждать ей приходится недолго.

В 2012 году, во время подготовки к публикации моего первого романа, издатели поинтересовались, не хочу ли я написать приквел к «Тени и кости». Я охотно согласилась, однако замысел, пришедший мне в голову, не имел ничего общего с героями этой книги. Скорее, это была сказка, которую когда-то могли слышать персонажи романа, моя личная интерпретация истории, сильно впечатлившей меня в детстве, – сказки «Гензель и Гретель».

Больше всего мне нравилась версия Джоан Уолш Энглунд с жутковатым названием «Кто там ходит под окном?», однако мое детское воображение поражала отнюдь не ведьма-людоедка, и даже не злобная мачеха. Главным негодяем я всегда считала отца Гензеля и Гретель, слабовольного труса, который дважды позволил своей бессердечной жене отправить детей на верную смерть в глухом лесу. «Не возвращайтесь!» – шептала я, переворачивая последнюю страницу с неизменной иллюстрацией счастливого финала: радостный отец воссоединяется с детьми, гадкая мачеха изгнана. Закрыв книгу, я каждый раз испытывала некое смутное беспокойство.

Именно это беспокойство во многом направляло меня при создании данного сборника сказок – та тревожная нотка, которая, уверена, слышится многим из нас в хорошо знакомых историях. С самого детства мы знаем, что невыполнимые задачи – странный способ выбрать себе спутника жизни, что опасные хищники могут скрываться под самыми разными личинами, что прихоти королевских отпрысков зачастую бывают жестокими. Чем больше я прислушивалась к внутреннему ощущению тревоги, тем больше вдохновлялась.

Свое влияние оказали и другие источники. Так, жуткие легенды о чудовищном обжорстве Таррара в сильно смягченном варианте нашли отражение в первой истории, рассказанной Айямой. Детская травма, возникшая у меня после прочтения «Плюшевого зайца», и тягостная мысль о том, что оживляющей силой обладает лишь любовь, в измененном виде легли в основу «Принца-Солдата». Что до русалок, то отправной точкой, конечно же, послужила классическая сказка Ганса Христиана Андерсена. При этом стоит упомянуть, что Улла – это уменьшительно-ласкательная форма шведского имени Урсула.

Надеюсь, вам понравятся мои истории и мир, в котором они разворачиваются. Надеюсь, вы будете читать их вслух, когда придут холода. И – помешивайте варево в горшках. Надеюсь, у вас все получится.

Практически все страницы этого сборника украшены иллюстрациями Сары Кипин, и я благодарна ей за каждый смелый мазок кисти, за каждый удивительный штрих.

Немалое число замечательных сотрудников издательской группы «Macmillan» и издательства Imprint без устали трудились, чтобы воплотить в жизнь этот проект, в частности: мой чудесный редактор Эрин Штайн; Натали Соуза и Эллен Дуда – авторы прекрасной обложки и дизайна страниц; мои гениальные агенты по рекламе, Молли Эллис и Морган Дьюбин; беспощадная в своей изобретательности Кэтрин Литтл; Рэймонд Эрнесто Колон, который взял на себя управление сложным процессом двухкрасочной печати; Кейтлин Суини; Мариэль Доусон; Люси Дель Приоре; Тьяра Киттрелл; вся команда Fierce Reads; Кристин Дулейни; Эллисон Верост и, разумеется, Джон Яджед, который отчего-то продолжает меня терпеть.

Также выражаю благодарность сетевому журналу Tor.com за публикацию трех равкианских сказок, которые вошли в эту коллекцию, и Ною Уилероу за его вдумчивую редакторскую работу.

Каким-то волшебным образом я оказалась на душистом летнем лугу, воплощением которого для меня стала настоящая литературная семья – агентство New Leaf Literary Media. Искренне благодарю Хилари Пешн, которая неизменно находит решение самых неразрешимых вопросов; Девина Росса; Пойю Шахбазян; Криса МакЮэна; Кэтлин Ортиз; Мию Роман; Даниэллу Бартель и, конечно, Джоанну Вольпе, которая давно вынашивала мечту об этом сборнике.

Бесконечно благодарю мою армию ведьм и королев за щедрую и мощную поддержку: Морган Фейхи, Робин Кали Бейкон, Рейчел Мартин, Сару Мезль и Мишель Чихару. Спасибо Дэну Брауну, Кэти Филипс, Лиз Гамильтон, Джошу Каменски и Хизер Джой Розенберг, которые помогали определиться с названием сборника. Та любезная леди на вечеринке – кажется, ландшафтный дизайнер, – тоже мне помогла. В общем, это была командная работа.

Сара Джей-Джонс консультировала меня в музыкальной терминологии. Сьюзан Деннард увеличила мои познания в области биологии морской среды и рассказала об ушастых медузах аурелиях. Дэвид Питерсон помог дать имена русалкам и священным ножам. Мари Лу, Саба Тахир, Алекс Бракен, Гретхен Макнил, Джимми Фримен и Виктория Авеярд ужасно меня смешили, Рейнбоу Рауэлл поддерживала фирменным чаем и здравыми советами. Зонтики в кафе The Golden Patties обеспечивали мне великолепную тень. Хафза Файзал в мгновение ока создавал превосходную графику, как и Кайт Гаффар, которая, как говорят, балуется колдовством. При помощи Хэдвиг Аэртс я разобралась с особенностями празднования Нахтшпеля, ну, а Джоша Минуто не испугать никакими эсэмэсками, даже такими: «Привет, как дела? У меня что-то живот крутит. Думаешь, мне стоит сходить к доктору?»

Как обычно, хочу поблагодарить мою семью: Эмили, Райана, Кристину и Сэма; Лулу, которая позволяла мне читать все, что угодно, лишь бы я читала; и моего дедушку, который не уставал снова и снова повторять для меня сказку про монстра у дверей.

И, наконец, особая благодарность – вам, мои читатели, не побоявшиеся последовать за мной в терновый лес.