Глава десятая. Наглое, рыжее и немного злости
Наверное, Товарную раньше латали частенько. Но хреново. Оттого и дорога, где пришлось идти, давно раскрошилась на разномастный пирог слоев в десять. Дыра на дыре, трещина на трещине, хруст гравия совершенно любого калибра.
Базы, базы, базы… заборы, рухнувшие и стоящие. Несколько старых домов, обычных хрущевок и высоких, в девять этажей. Короткие пни когда-то высоких тополей, ушедших за двадцать лет в печи живущих на длинной улице. Хотя и было тех… не так и много.
Застывшие вдоль выщербленных неровных бордюров стальные скелеты динозавров-фур. На Товарной, в этой узкой кишке, проходившей поперек края города, переходившего в Зубчагу, умудрились поставить таможню. Десятки длинных полуприцепов и их бензиновые тягловые тяжеловозы вросли в асфальт, оплетенные местным черным плющом, став целым рядом похоронных курганов, вытянувшихся по обеим сторонам проезжей части.
Здесь практически не водились мутировавшие звери, сожранные полчищами огромных крыс, тех самых, когда-то добравшихся до бункера Хаунда. Потом пал Рубеж, и они, сбившись в огромные стаи, ушли штурмовать новые пространства. И где-то там сгинули. Жалеть о них Хаунду не хотелось. Живые грызуны ему не нравились, особенно опасные и жрущие любое встреченное существо.
С правой стороны показалась пожарная часть, та самая, подарившая жизнь доброй полусотне людей с округи. Один из двух бомбарей ГО находился как раз тут, уходя своим узким длинным аппендиксом под соседнюю базу. Ту, где Хаунд хотел найти первые ответы на нужные вопросы. И вопросы, связанные с надвигающейся войной, и просьбы жителей Безымянки его волновали сейчас меньше всего. Война план покажет, йа, эту простенькую мудрость голова, приходящая в себя после амнезии, подсказала одной из первых. И Хаунд верил в нее полностью. Потому что война и бардак являются синонимами.
Как ни готовься к ней, наперед на сто процентов не справишься.
Сделал необходимые закладки и схроны?
Хех, уж поверь, что самый затюканный боец с какой-либо стороны, решив сходить в кусты, случайно обнаружит половину из них.
Запасся вроде бы годными боеприпасами и топливом, типа – какой ты молодец?
Отсоси, братиш, не выгорит. Проверенные герметичные бочки по факту, но потом, окажутся ржавыми изнутри, а сам дизель в них уже начал превращаться в студень на дне, и до нужного дня боя не дотянет. А не проверив все ящики с нужным калибром… найдешь вместо пять-сорок пять что-то другое. Например, снаряды для КПВТ, те, что четырнадцать с половиной. Кому-то тоже хочется заработать.
Устроил запас жратвы на пару месяцев затяжных позиционных боев и надеешься растянуть их почти на полгода?
Лучше не тянуть и ужраться чуть раньше. Все равно вздуются, утонут в неожиданном паводке или наводнении. Это, мать его, настоящий закон бардака на войне, и справиться с ним никак не выйдет, как ни старайся.
И никакие меры не помогут осторожному трактирщику и скупщику хабара, хозяину кабака и барыге, продающему мутантам Пятнашки порох и запчасти для изношенных стволов.
А данное слово? Нарушать не стоит, бизнес строится на уважении и честности. Хотя далеко не всегда, да и бизнес тут, на родине слонов и эффективных менеджеров, скорее был, есть и будет наебизнесом во всех его различных поджанрах.
Да и приоритеты порой стоит расставлять несколько иначе. Дела и есть дела, если только они не связаны с личным. Что может быть личнее, чем женщина, которую сильно хочешь и которая также, как ты, хочет взять в свои красивые руки власть над куском города, построив там целую династию и, само собой, настоящий родовой замок.
Может быть, даже с гербом.
Хаунд качнулся, оглядываясь.
– Противогаз нормально работает?
Эдди кивнул.
– Тут иногда выходит наружу то ли излучение, то ли остатки биологического… голова не варит и всякое дерьмо в нее так и лезет, йа.
Зуб присвистнул:
– А я думаю, чо за херня в башке…
– В башке у тебя опилки, а не херня… – Хаунд прописал леща. – И неизвестно, дер юнге, что для тебя хуже – херня или опилки. Херня имеет свойство выветриваться, а вот опилки, как правило, гниют, превращаясь в липкое расползающееся говно. А говном думать нельзя, сам понимаешь. Подумай над этим.
Зуб, почесывая затылок, фыркнул и промолчал. Очень, надо полагать, благоразумно, лапища Хаунда была потяжелее кулибинской.
– А сюда мы идем, если правильно помню, искать точилу? – поинтересовался Эдди, кивая на двор пожарки, на два красно-бурых холма, бывших раньше машинами. Радостно приветствующая май одолень-трава уже покрыла обе густым мохнатым ковром, шевелящимся и тянущимся к людям. Ну, или к человеку и двум антропоморфным мутантам.
– Сам увидишь, – Хаунд остановился, пристально рассматривая трещины площадки перед гаражами, – тут чисто… С базы закатывали внутрь ласточку, йа… Гут, это не страшно.
– Постовых нет… – поделился Зуб, оглядываясь.
– А на кой они хрен, если у Птаха пяток отнорков, а внутрь попадешь только если взорвешь вход? – Хаунд хмыкнул, заходя внутрь левого гаража. – Да и воевать они тут не любители, все больше по найму узких специалистов. Барыги, йа.
Внутри оказалось темно, хоть глаз выколи. Эдди спотыкался, щурясь высматривал бодро идущего вперед Хаунда, которому темнота была нипочем. Мутант, он и есть мутант…
Тот остановился у большого щита, где когда-то давно, наверняка, висели багры, лопаты и конусы для песка. На фига? Ответ оказался прост, рассмотреть не позволяла темнота. Конструкция с одной стороны крепилась к стене на самых обычных петлях, даже не смазанных, люто заскрипевших, когда Хаунд распахнул щит-маскировку.
За ним обнаружилась стандартная по текущим временам толстая стальная гермодверь, а как же еще? По ней, с равными промежутками, загрохотал кулак Хаунда. Стучал тот с оттяжкой, разнося вокруг гулкий звон. Эдди даже опасливо оглянулся, опасаясь заметить парочку голодных с утра зверей, решивших полакомиться нагло зовущим завтраком.
Какие признаки рассказали Хаунду о внимании и людях с той стороны – непонятно, но к звону добавился голос:
– Открывай лиса! – гаркнул Хаунд. – Медведь пришел… Открывай, не то сломаю.
Ждать пришлось недолго. Герма, в отличие от щита, не скрипела совсем, мягко проворачиваясь на полностью рабочем механизме. И встретили их…
Встретили их вовсе не наставленные стволы, как того справедливо ожидал Эдди. А просто взглядом с укоризной.
Молодой, но уже поплывший в стороны на явно хороших хлебах привратник грустно смотрел из-под густой шапки черных волос.
– Хаунд, неужели нельзя уважать чужую приватность и безопасность, не грохоча на всю ивановскую?
– У-у-у, йа… – протянул Хаунд, рассматривая его, – смотрю, Гуцул, тебе полностью идет на пользу хорошая сладкая жизнь у Птаха. Сколько еще наел, килограммов пять? Второй подбородок прям хорош, гладкий, наверное, если побреешься… бабам нравится? И слова какие узнал… на всю ивановскую, йа. Умнеешь на глазах.
Гуцул промолчал, но глянул так, что становилось ясно: гордый он человек, даже чересчур.
– Рыжий у себя?
Привратник кивнул, закрыв щит и закатив назад герму. Общаться ему почему-то не хотелось. Да Хаунд, судя по всему, и не рвался.
Из глубины бункера тянуло хорошей жизнью. Натурально, тянуло всеми ее благами, такими простыми и такими дорогими сейчас.
Горячей мясной едой. Теплом от горящего дерева без малейшей примеси краски или лака, как когда палили доски, сдираемые с домов или заборов. И брагой с самогоном, да так, что впору подивиться.
– Птах торгует с мелкими слабыми кланами и общинами, – пояснил Хаунд, идя по длинному коридору, – перекупает самое необходимое у всех подряд и потом перепродает втридорога. Если кто решит поступить так же – душит ценой или даже нанимает умельцев, умеющих проводить агрессивные формы переговоров, йа. Вот и живет хорошо, лопает жизнь-жестянку в два горла, боится, что закончится в любой момент. А всех местных он выжил, было их… много.
Из краснеющей полутьмы впереди наплывали звуки. Те самые, обещавшие разврат, чревоугодие и все остальное, заставившее Эдди встрепенуться и ускориться. Он-то и нырнул первым за поворот, отодвинув брезент, наполовину закрывающий вход. И застыл, сумев лишь выматериться и присвистнуть:
– Хаунд, это же просто… сказка какая-то…
Внутри оказалось не очень просторно, но душевно. Особенно по нынешним сложным и тяжелым временам.
У дальней стены, где в потолок, уходя в систему вентиляции, убегал кирпич трубы, идущей от огромного очага. Расточительно? Да, только не для всех. Здесь и сейчас как раз тот случай, когда можно и нужно.
Очаг гудел, бросал вокруг красновато-золотые блики и разносил запах жарящегося мяса. Тут не мелочились, насадив на вертел сразу среднюю такую свиную тушку, уже золотившуюся корочкой. Свинью крутил седой незаметный человек, не отвлекающийся больше ни на что.
Фантазии и самомнения хозяина хватило на доступную любому пониманию картинку, ярко кричавшую: вот он, вот, даритель счастья, тепла, жратвы и благ, сидит во главе длинного стола, сколоченного из толстых досок и средних катушек для провода, сидит, величественно, да на огромном офисном кресле искусственной кожи, поставленного на специально сваренный каркас.
– Здорово, рыжий! – грохнул Хаунд, останавливаясь у дальнего конца стола, выходившего прямо на вход, и с удовольствием втягивая воздух своим кривым хищным клювом. – Гляжу, все жируешь на людских бедах?!
Сидевшие даже замолчали, молча развернувшись к креслу, тихо поскрипывающему, поворачиваясь туда-сюда. Эдди уставился вместе с остальными, в первый раз видя хозяина Товарной. Вот, значит, как… не всегда внешность говорит о людях что-то настоящее.
Не рыжий, скорее светлый с рыжиной, скучное вытянутое лицо и вислый грустный нос. Какие-то блеклые светло-голубые глаза и оттопыренные уши. Рубашка из хлопка, подтяжки, теплые хорошие брюки. Спокойствие и достаток в общем. А вот почему Птах?.. Это Эдди решил выяснить потом, если выпадет случай.
– Здравствуй, Хаунд, – с ленцой протянул рыжий, – чего голосишь?
– Это у меня тембр голоса такой… – поделился мутант, – да и шумно у тебя тут, чего шептать-то?
– Ты по делу или так, поорать зашел?
– А если просто так, ты против, что ли?..
Хаунд, заведя руки за спину, улыбнулся. Мерзкой и опасной улыбкой, сулящей простые и доступные пониманию вещи: выпущенные кишки, отрубленные конечности и много боли. Очень много боли вперемешку с кровью. Как такое возможно пообещать только улыбкой… Эдди, зная мутанта последние почти пять лет, все время терялся, пытаясь отыскать ответ на этот вопрос.
Какое-то время слышался только треск поленьев в очаге. К запаху мяса добавилось ожидание беды.
Птах кивнул, резиново улыбнулся:
– Садись, будь гостем, угощайся, на всех хватит.
– Другое дело, йа… – Хаунд сел на прогнувшуюся скамью. – Дела нормально, сразу видно. В гору пошел?
– Я с нее и не спускался. – Рыжий, взяв кружку, отхлебнул. Судя по запаху – спиртное. – Сам как?
– Неплохо, йа… – протянул Хаунд. – Дело пытаю и от него не лытаю.
Народа за столом сидело немало. Десяток приближенных, сколько-то молодых баб, одетых качественно и дорого. Хотя той самой одежды на них красовался минимум. Эдди, масляно глядя на смуглый четвертый размер справа, тут же покосился на третий, сливочно-белый, чуть дальше, и совсем уж задержался на пятом, покрытом мелкими яркими веснушками. Где-то размеры прикрывали полупрозрачные довоенные кружева, где-то и их не наблюдалось.
Зуб на разномастные богатства внимания не обращал. Сидел, то уставившись в стол, то кидал на рыжего злые короткие взгляды.
Веселый шум застолья возвращаться не спешил. Мужчины, кое-кто даже ссадив с колен красоток, косились на Хаунда, придвинувшего себе целую тарелку свинины и поедающего ее с видимым аппетитом. На окружающих мутанту явно было накласть и растереть.
– А чего это твой паренек так зыркает, а? – Как бы типа лениво, пряча заметное напряжение, поинтересовался Птах. – Я его знаю?
– Вас? – Хаунд отложил знатный прожаренный ломоть, вытер губы рукавом плаща, покрутил головой, остановившись на Эдди. – А… что зыркает? Так красота такая вокруг, видишь, глаза разбегаются. Эй, землячок, ты что, с рыжей, ты ж ничего против не имеешь, что мой друг на твою красотку смотрит, йа?
Хмурый коротко стриженный тощий тип начал вставать, но…
– Я не о нем, Хаунд, чо ты дурочку включаешь? – протянул Птах, вертясь на кресле. – Говорю ж, про паренька речь. Чо он на меня так пялится, а? Эй, ты, я тебя знаю?
Хаунд, облизав пальцы, побарабанил ими по столу.
– Рыжий, ты ничего не путаешь?
– Я редко когда что путаю, Хаунд… Не борщи, слышишь. Приперся, притащил с собой двух каких-то мудаков, и еще не даешь тому отвечать… Ты не охренел?
Хаунд, протянув руку, взял у тощего любителя рыжих кружку, отхлебнул.
– Нехеровая брага, однако… Ты ж не против, землячок?
– Хаунд! – Птах, привстав, начал краснеть. – Я…
– Я, я, я… – Хаунд рыгнул. – Головка… от противотанковой гранаты. Знаешь, рыжий, за что люблю текущее время?
– Чего?!
– У меня с дикцией все в порядке? – поинтересовался Хаунд у смуглой хозяйки двух красиво-округлых богатств, таких… каждое почти с голову. – Вот и думаю, что да. Не клыки же мне могут мешать говорить, рихтиг?
– Хаунд! – Птах завел руку за спину.
– Так вот, рыжий… – мутант оскалился. – Обожаю текущий год за любую форму проведения переговоров. Особенно за безнаказанно агрессивную.
И ударил соседа, темненького крепыша, в горло. Рубанул, как ножом, короткими, крепкими, острыми черными когтями. Он же сраный мутант, сама природа на его стороне.
Эдди успел подхватить футляр с гитарой и огреть соседа, начавшего вставать, по башке. Больше ему ничего сделать не удалось. Тупо не хватило скорости и силы.
В отличие от Хаунда.
Кружка, мелькнув белым боком, врезалась Птаху в голову. Громко и звучно, откинув того на спинку кресла. Каркас выдержал, лишь хрустнул шарнир и рыжий сполз вниз, закатив глаза, уже залитые кровью из рассеченного лба.
Нож, нужный смуглянке с сиськами резать мясо, блеснул, крутанулся, воткнулся тощему в глаз. Тот замер, моргнув оставшимся, наклонился, упал… стукнувшись о стол и вогнав нож еще глубже.
Черная огромная тварь с косичками на голове вылетела из-за стола, скакнула на него, сверкнув выхваченным «рихтером», тут же хрустнувшим ближайшей башкой, врубившись по середину лица. Вторая рука Хаунда тоже делала свое дело, «галан» загрохотал раньше, чем мертвец с топором упал.
Банг!
Огромные пули вылетали с диким грохотом.
Банг!
Попав в грудь вбежавшего автоматчика – сломала того, бросила в темный проем двери.
Банг!
Привратник, переваливаясь всем телом, помнившим былую скорость, не успел выстрелить из обреза. Пуля вошла в бедро, оторвала правую ногу. Вой ударил под потолок.
Ба-банг!
Повара бросило прямо в очаг, сразу же завоняло палеными волосами, одеждой, кожей. Еще один вооруженный, выскочив со стороны входа, схлопотал в лицо, разлетевшееся мелкими осколками кости и красными густыми ошметками вперемешку с верхней челюстью.
Банг!
Пуля прошила навылет светленькую, подхваченную невысоким и широким, смахивающим на черного секача, колобком, вытянувшим ПМ. Прошила бедную, попавшуюся под выстрел шлюху и прошла дальше, раскрываясь лепестками подпиленной головки, превращая требуху в фарш и лоскуты.
Зуб, орущий что-то нечленораздельное и воющий волком, всаживал-доставал-всаживал-доставал-всаживал короткий прямой нож в шею и грудь единственного живого за столом, не успевшего расстегнуть кобуру на бедре.
Хаунд, подхватив автомат у первого убитого караульного, нырнул в проход, ведущий внутрь бункера. Оттуда загрохотало, закричали, потянуло новой порцией крови, пороха, перемолотого семеркой кишечника…
Эдди, вовремя сообразив, подскочил к Птаху, начавшему шевелиться, добавил в ухо, для надежности, покрутил головой, дикими глазами ища…
– На… – Зуб, весь в блестяще-красном, протянул несколько ремней, снятых с трупов. – Вяжи крепче, сейчас говорить с ним будем. Я этой падле все зубы раскрошу, все узнаю…
– Я тебе раскрошу… – проворчал незаметно подошедший Хаунд, смотря на совсем неодетых девок, сбившихся в кучку. – Шепелявить начнет, хрен пойми разбери, что расскажет. А «гончая» здесь, стоит в ангаре наверху. Шайссе… живых, кроме этого и вон той группы клевых сисек, не осталось, йа?
