47

В нашем доме появилась мышь, и зовут ее Дэн Браун, владыка нашего мира, создатель профессора Роберта Лэнгдона и проницательной, магнетичной Софи Невё. Книга захватила нас с первых страниц. Во время чтения ты лежишь на животе и болтаешь ногами; когда сюжет накаляется (что происходит регулярно), они так и пляшут вверх-вниз. Я – по другую сторону клетки, поглощен разворачивающимся действом не меньше тебя.

Мы то и дело прерываем чтение, чтобы обсудить «Опус Деи» и «Приорат Сиона» и посмотреть отрывки фильма в Интернете. Как бы нам обоим хотелось, чтобы Роберт Лэнгдон существовал на самом деле! Ты никогда еще не была так поглощена чтением, собственно, как и я.

– Мне нравятся книги Стивена Кинга, – говоришь ты. – Но они – чистый вымысел, взять хоть то же «Сияние». У Дэна Брауна совсем другое – видно, насколько все крепко и профессионально сработано.

Ты права, Бек. Я вспоминаю Бенджи, который все никак не хотел признать, что ему понравился новый роман Кинга. Накануне мы зачитались допоздна, а на следующее утро ты спозаранку разбудила меня тем, что с грохотом задвигала и выдвигала ящик. Туда-сюда, туда-сюда.

– Просыпайся! – кричишь ты. – Я умираю от нетерпения.

Мы начинаем читать, но без кофе не идет. Взлетаю по ступенькам и выскакиваю на улицу. Ты не просто справляешься с тестом, ты сдаешь его с блеском. Хотя в «Старбакс» длинная очередь, ты заслужила свой любимый кофе с соленой карамелью. У нас с тобой получился идеальный книжный клуб.

– Это ненормально, что я сочувствую Сайласу? – спросила ты у меня вчера. – Услышав о смерти Пич, я испытала скорее досаду, чем грусть. Она была для меня лучшей подругой в мире, потому что я была для нее целым миром. Она бредила мной, а я даже не помнила, когда у нее день рождения.

– Ты была ее церковью.

– А она – моим Сайласом.

И тогда я напомнил тебе наш первый разговор в книжном магазине: ты заявила, что я священник, а я ответил, что я церковь.

– Ого! – промолвила ты.

Обратно в магазин я лечу как на крыльях, и если б я умел свистеть, то непременно изобразил бы какую-нибудь счастливую мелодию. Мы – идеальная пара. Наше настоящее – это будущее, которое ждет Мег Райан и Томми Хэнкса после финального поцелуя в фильме «Вам письмо», победившего рак Джозефа Гордон-Левитта и симпатичного начинающего психотерапевта Анну Кендрик после того, как они доедят свою пиццу, в фильме «Жизнь прекрасна», Вайнону Райдер и Итана Хоука после того, как отзвучит песня «Ю-ту» в фильме «Реальность кусается». Когда я спускаюсь по лестнице, ты хлопаешь от радости. И тут же озадаченно замечаешь:

– Джо, стакан не пролезет в ящик.

– Знаю. – Люблю тебя за умение приспосабливаться.

– Как же ты мне его передашь?

Я улыбаюсь и достаю низкую, широкую чашку, которую купил специально для этого.

– Ого! – снова удивляешься ты.

За последние двадцать четыре часа это междометие вылетало у тебя чаще, чем за последние двадцать четыре недели. Ты говоришь, что я гений, и просишь еще раз рассказать, как мне удалось заманить Бенджи в магазин. Я не отказываю, и когда заканчиваю, ты снова восклицаешь:

– Ого!

Я польщен.

– Можно один вопрос? – спрашиваешь ты и ставишь чашку на пол. – В последнем его твите ты написал «в Нантакете». Я помню, как прочитала это и решила, что Бенджи окончательно скурился – ведь он знал, что правильно «на Нантакете».

– Отличная работа, Софи, – подкалываю я тебя и улыбаюсь: ты больше не скорбишь и не воюешь со мной, потому что «мы мир, мы дети, мы те, кто несет свет, так давайте будем щедрее».

– Спасибо, профессор, – подмигиваешь ты.

– Перерыв?

– Да.

Нам хорошо вдвоем. Я включаю We Are The World, ты смеешься и спрашиваешь, почему я выбрал именно эту песню. Я говорю, что у нас здесь свой мир; ты внимательно слушаешь и соглашаешься со мной. Никогда раньше я не ощущал такой тесной связи с другим человеком. Мои чувства, мои мысли ты читаешь, как открытую книгу. И тебе нравится быть рядом.

Время летит незаметно. От чтения мы переходим к разговору о диккенсовском фестивале, от него – к обсуждению костюмов, и когда речь заходит о шляпах, я вспыхиваю, и ты понимаешь, что я видел фотографию Ники в красной шапке Холдена Колфилда. Ты откладываешь книгу и обнимаешь колени, как всегда делаешь, когда тебе становится по-настоящему грустно.

– Для тебя, наверное, это было ужасным ударом?

– Она ему не идет, – отмахиваюсь я, непробиваемый, как Роберт Лэнгдон.

– Я – обманщица.

– Что ты, Бек, совсем нет.

– Ты похож на того аристократа из «Приората Сиона». Вмиг все выяснил и вывел меня на чистую воду, а я такая глупая, что даже не смогла скрыть дурацкую шапку, не говоря уж об отвратительной, дешевой, гадкой интрижке…

Отвратительной! Дешевой! Гадкой! Интрижке! Какое счастье слышать от тебя такие слова.

– Ты сделала все, что в твоих силах. Просто надо быть аккуратнее с выбором партнера. – Я улыбаюсь.

– Точно. В целом мире не найти более преданного и пылкого любовника, чем ты, Джо.

– Кроме тебя.

Ты смеешься и подмигиваешь мне.

Мы погружаемся в чтение. Я не замечаю, как засыпаю. Ты тоже. Просыпаюсь я первым, однако тебя не бужу. Отдыхай, Бек. Поднимаюсь наверх, потягиваюсь. От Итана пришло сообщение:

«Джо, вот это новость! Передавай мои поздравления Бек. Блайт рассказала мне, что ее скоро напечатают в «Нью-йоркере»! Давайте встретимся на следующей неделе! Я угощаю! Или приходите к нам, мы с Блайт уже съехались!!!»

В этот раз восклицательные знаки полностью оправданы. Я искренне рад за него. Иду к стеллажам и нахожу «Большие надежды». Когда ты стряхнешь грезы сна, я расскажу, как сопровождал тебя в Бриджпорт и на фестиваль. И ты снова удивишься и скажешь «ого!».

Через час так все и происходит. Ты листаешь Диккенса и говоришь:

– Ого! То есть ты знал, как выглядят мои сводные брат с сестрой.

– Да. Я даже бороду купил.

Ты кидаешь «Большие надежды» обратно в ящик.

– Ты гений, Джо.

Забираю книгу.

– Готова?

Ты радостно выдыхаешь.

– Я уж и не надеялась, что ты спросишь.

Мы садимся по местам, и у меня такое чувство, будто мы разбегаемся, держась за руки, по пирсу и ныряем в глубокие, манящие воды – в мир «Кода да Винчи». Я абсолютно счастлив. Смотрю на тебя, и ты понимаешь меня без слов.

– Я на двести сорок третьей. А ты?

– На двести пятьдесят второй.

– Подожди, пока я тебя догоню, – просишь ты и снова повторяешь, что я читаю быстрее и вдумчивее тебя, а это редкость, ведь большинству людей, особенно мужчин, доступна либо скорость, либо глубина. Что-то одно.

Мы плачем, когда Роберт и Софи идут за чашей к церкви. Ты кладешь свою руку на ящик, и я тоже, только с другой стороны, и вместо того чтобы разделять нас, он нас соединяет. Я чувствую твой пульс. Ты всхлипываешь:

– Хочу еще.

– У меня было то же самое с «Поправками» Франзена.

Самое плохое в книгах – то, что они рано или поздно заканчиваются. Сначала они соблазняют тебя. Раздвигают ноги, затягивают внутрь. Ты оставляешь свою жизнь на пороге, и погружаешься в них, и не хочешь возвращаться… И вдруг сон тает. Ты переворачиваешь страницу, а там пустота. И остается только рыдать.

Мы рады за Роберта и Софи и чувствуем усталость, как после долгого путешествия. Временами мы настолько уходили в книгу, что ты превращалась в Софи, ведущую свой род от Христа, а я – в Лэнгдона, ее спасителя. Но теперь настала пора возвращаться в свои тела, в свою жизнь. Ты зеваешь, я подхватываю. Потягиваешься до хруста в суставах, смеешься и спрашиваешь, сколько прошло времени.

– Три дня. Почти четыре.

– Ого!

– Да.

– Надо отпраздновать.

– В смысле?

– Ну не знаю… – притворяешься ты. Искусительница! – Я не отказалась бы от мороженого.

«Код да Винчи» – величайшая книга в мире. Когда мы будем жить вместе, заведем специальную полку (совершенно новую, как ты любишь) для двух наших экземпляров. И они будут стоять близко-близко, вплотную друг к другу, спаянные магической, сверхъестественной силой – нашей любовью.