ГЛАВА 25
Вильгельм с мрачным видом ковырялся в тарелке. Он поддевал вилкой воздушное суфле бледно-зеленого цвета. Морщился. Отправлял в рот. Закрывал глаза. Глотал. Вздыхал. Запивал водой и опять морщился…
— А хлебушка нет? — наконец не выдержал он. — И вообще…
Хлебушка для инквизиции мне было не жаль. К слову, выглядел дознаватель утомленным, а еще был немного мокрым, взъерошенным и не столь занудным, как казалось вначале.
— Ты там была, — сказал он, отламывая кусок хлеба.
— Где там?
Кудряшки я поправила. Платье сменила на другое, с пышной юбкой и цвета оливкового, который несколько разбавлялся обилием желтого кружева.
— В доме.
— В доме была. — Паровой лосось удался, а уж красный клюквенный соус и вовсе был чудесен. Зря он нос кривит. Диттер вот молчит и ест, что дают… и так неплохо ест, что, наверное, хороший признак.
— Я почувствовал.
— Я рада.
— Завтра снимешь свой полог.
Ага… всенепременно. Если пойму, как это делается. Но инквизитору этого знать не положено.
— И вообще больше не исчезай.
— Постараюсь.
— Не постараешься, а сделаешь…
Еще чего.
— И вообще держись на глазах… — Он щелкнул пальцами и вспыхнуло пламя.
Ослепительное. Белое.
— Не играй со мной, девочка…
Не буду.
Я сложила салфетку. Подвинула к себе бокал с водой и позвала темноту… не хватало, чтобы мне какие-то самовлюбленные идиоты в собственном доме угрожали. И та откликнулась охотно. Она навалилась душной медвежьей шубой. И свет, качнувшись, угас. Тьма же заполнила столовую. Она была плотной и живой. Чувствующей. Мягкой. Она ластилась ко мне и облизывала чужаков. Стоит мне захотеть…
Мальчик думает, что свет ему поможет? Его не научили, что не стоит бросаться силой по пустякам, а тем более приходить в чужой дом, не озаботившись выказать к хозяевам уважение. Между тем мальчик силен. И сладок. Я могу забрать его силу. Или его жизнь. Я могу взять его кровь, всю, до капли, а с ней и многое иное. Я… не трону его.
И отзову тьму, ибо тот, кто способен-таки ее одолеть, выказывает похвальное смирение. Он, обласканный милостью своего божества, не пытается противостоять мне. И это… хорошо? Вежливо.
Диттер… Нить его жизни истончилась. И душа все еще держится за тело, но это ненадолго. Еще пару недель, и он обретет покой, так не лучше ли будет избавить его от мучений прямо сейчас? Он и не поймет, что случилось. Это… как свечу задуть. Нет.
— Фройляйн, — тихий голос Монка потревожил плотный покров тьмы. — Мне кажется, герр Вильгельм все понял верно…
Сомневаюсь. Но тьма искушает. А потому… отозвать ее куда сложнее. Она не хочет уходить, она цепляется за столовую, оставляя ошметки теней. Она дрожит и пытается остаться, липнет к рукам, обвивает ноги. И я позволяю ей задержаться. Ненадолго.
— Благодарю, — Монк поклонился.
А Вильгельм раздраженно щелкнул пальцами. И снова. И…
— Что за…
— Тебя не учили, что в чужой дом со своими порядками соваться не стоит. — Диттер доел пирог. Выглядел он спокойным и даже каким-то умиротворенным. — Особенно если в доме этом тебя не стерли лишь благодаря Договору…
— Как был книжным червем, так и остался…
Но попытки создать свет Вильгельм бросил. Руки вытер и уставился на меня мрачно.
— Лет двести назад я бы тебя на костер отправил…
— А я бы тебя на алтарь.
— Поэтому, — вмешался Диттер, вытирая пальцы салфеткой, — предлагаю жить в мире и согласии. — Правда, наверное, сам понял, насколько нелепой кажется эта просьба и добавил: — Насколько получится…
Судя по тому, каким взглядом меня наградили, получится не слишком хорошо. Меж тем подали кофе, а к нему десерты и длинный нос Вильгельма дернулся, на лице же появилось мечтательное выражение.
Малиновые пирожные в обсыпке из белого шоколада. Сабайон со свежайшими сливками. И полупрозрачный мусс из березового сока с капельками ежевичного соуса… Да, десерты, у нее всегда удавались отменнейшие. А вот это что-то новенькое, хрупкие песочные корзиночки, над которыми поднималась бледно-лиловая лаковая масса, украшенная листиком мяты.
Вкус отличный…
А у инквизитора просто потрясающий аппетит. Он, нимало не стесняясь, будто забыв напрочь о недавнем неприятном происшествии, подвинул блюдо к себе и теперь брал пирожное за пирожным, отправлял их в рот, счастливо жмурился, глотал и тянулся за следующим.
Очаровательно. Этак я его не прокормлю.
Ночь прошла на удивление спокойно.
А утром в доме появились гости. Как-то… слишком уж оживленно здесь становится, что мне несколько не по вкусу…
Нет, сначала Гюнтер забрал Рашью и девочек, которых разместил где-то там, подальше от меня, что было весьма любезно с его стороны. Кажется, с ними еще приехала крупная пышная женщина, то ли нянька, то ли гувернантка, то ли будущая домоправительница, но мне она на глаза тоже не попадалась, а сама я знакомства с прислугой не искала.
Меня интересовали несколько иные… вопросы. Шесть имен — свое я, подумав, тоже дописала. Пять визитов.
И вопрос: стоит ли рассказывать о маленьком моем списке, аки и подозрениях, инквизиции? Разум говорил, что надо бы, как бы ни был мне неприятен серый, но в данном деле он скорее союзник, чем помеха. Впрочем, разговор я решила отложить до утра: инквизиторы закрылись в курительной комнате, где и вправду слегка дымили, потребляли виски к вящему неудовольствию Гюнтера, который величием нового гостя не проникся, и беседовали о делах.
У них свои. У меня…
Подшивка газет имелась и в нашей библиотеке. Не то чтобы я читала, но Гюнтер выписывал, а из-за таких пустяков ссориться с собственным дворецким крайне неразумно. Раз ему нравится читать местные сплетни, а после в приступе хозяйственности возиться с подшивками, то пускай…
Я взяла за последние три года.
Если Соню пригласили два года тому назад, то… Орден уже существовал, но вряд ли долго, поскольку все тайное становится явным, тем более когда речь идет о массовых убийствах.
И что меня интересует? Пожалуй, все.
Газеты я перелистывала, пробегаясь взглядом по старым новостям… открытие нового магазина… вечер цветов… званое чаепитие… благотворительность… обеспокоенная общественность не знает, чего ждать от нового сезона… продажа недвижимости…
Это, к слову, интересно.
Некрологи. Объявления о помолвках… свадебные заказные статьи, читать которые скучно до того, что челюсти сводит. Короткие заметки о событиях… пропавшая собака… фрау ищет компаньонку… фройляйн из хорошей семьи будет счастлива составить компанию…
Объявления о знакомстве… и вот где среди этого хлама отыскать хоть что-то полезное? Сообщение о скорой болезни… отъезде… жизнь города, разложенная по колонкам. Скучно.
И местами любопытно.
Аукцион… номера патентов, которые, согласно указу Миргольда Седьмого подлежат публикации… Что еще? Списки объектов, выставленных на торги… кое-что из этого я приобрела, а вот кто купил остальное? Что-то подсказывало, что происшествие в доме не заставит наших друзей попритихнуть… разве боги могут ждать? Нет… значит, им нужно будет другое место.
Уединенное. Тихое. И… недорогое. Двадцать тысяч марок, конечно, сумма приличная, но не настолько, чтобы разбрасываться домами… конечно, надо будет выяснить, кому по реестру принадлежал дом, хотя подозреваю, что числился он за каким-нибудь бедным и не слишком умным стариком, которому было заплачено за малую сию услугу.
Думай… Я и думала. И кое-что записывала. И…
Рассвет наступил неожиданно. Солнце заглянуло в окна. И я поморщилась — газет оставалось примерно половина, но поскольку начинала я с самых свежих, то дела дней далеких могли и подождать. Мне же требовались кофе и несколько минут тишины.
Кофе мне подали. И булочки с корицей. И тишина меня радовала, правда, недолго. Разрушил ее громкий, я бы даже сказала, весьма наглый стук дверного молотка. А потом появились гости.
Первым вошел герр Герман, по утреннему времени выглядевший довольно-таки бодрым. На форменном мундире его, пусть и цвета скучнейшего, болотного, но шитом из отличнейшей шерсти — сомневаюсь, что городская казна на сие богатство расщедрилась — блестели капли воды. Волосы герр Герман зачесал на пробор. Бороденку умаслил.
А на грудь повесил целых три ордена.
За ним следовал верный секретарь, человек скучный, безликий, но весьма сведущий в делах жандармерии, а потому, полагаю, получавший не одно лишь жалованье. За жалованье золотой брегет не справишь.
За секретарем шел господин, которого я, признаюсь, не сразу узнала, уж больно изменил его темный деловой костюм. Господин был высок. Смуглокож. Гладко выбрит. И весьма хорош собой, во всяком случае, мне подлецы всегда были чем-то симпатичны, полагаю, издержки происхождения… Костюм, пусть и купленный в лавке готовой одежды, сидел неплохо. И темная ткань подчеркивала белизну повязки, перекинутой через шею. Правую руку господина сковывал лубок.
За ним следовал человечек столь характерной наружности, что стало очевидно: меня хотят ограбить. Нет… не с пистолетом… пистолетов нынешнее мое состояние позволяло не опасаться, а вот ограбление именем закона — дело такое… иное.
— Доброго утра, — поклонился герр Герман, не по-доброму зыркнув исподлобья.
Донесли о гостях?
В этом я не сомневалась, хотелось бы еще понять, только ли о них он знает.
— Доброго, — я позволила себе широко зевнуть, и смуглокожий гость мой дернулся. А его сопровождающий и вовсе застыл, явственно побледнев. — И не скажу, что рада вновь видеть вас… в последнее время вы что-то зачастили. Чаю?
— Боюсь… я по служебной надобности.
Герр Герман осматривался.
Искал признаки чужого? Чужое, полагаю, спало, ибо шел лишь седьмой час, и полагаю, столь ранний визит является частью некоего недоступного моему пониманию, но крайне хитроумного плана…
— Господин Питхари утверждает, что не так давно вы напали на него, причинив тяжкие повреждения…
Господин потупился. И слегка порозовел.
— …а еще силой увезли его законную жену и детей.
В этот момент я простила многоуважаемому мейстеру Виннерхорфу и отъезд его, и собственную почечную колику. Вряд ли его свидетельство, даже заверенное должным образом, впечатлит герра Германа, но в суде, коль дойдет до него дело, оно свое сыграет.
— И чего он хочет? — Я обошла этого самоуверенного типчика по кругу.
Интересно, ему рука не болит?
Надеюсь, болит.
— Мой клиент, — робко начал поверенный, прижимая к груди толстый портфель, будто им надеясь защититься от меня, — согласен не подавать заявление в полицию и уладить дело миром… однако в результате в-ваших действий…
Если пристально смотреть на человека, он начинает смущаться. И краснеть.
И даже слегка заикаться.
— …он п-потерял в-возможность… т-трудиться…
— А он трудился?
— На стройке.
— Ага… стройка немногое потеряла, — я устроилась на диванчике и закинула ногу на ногу, чем привела смуглолицего в ярость. Тот приятный глазу румянец сменился болезненной красотой. Ноздри раздулись, а рука сжалась в кулак. — А вы продолжайте, любезнейший, продолжайте…
— Он… он вынужден… просить милостыню…
— Сомневаюсь. Просить он не умеет…
Смуглокожий засопел. Но промолчал.
А поверенный его тихо добавил:
— В нынешних обстоятельствах господин Питхари выдвигает вполне разумные требования…
— Значит, требования?
— Пять тысяч марок… материального ущерба… и двадцать — морального… и еще вы должны вернуть ему его законную супругу и детей, без которых господин Питхари страдает.
— Бить некого? — Я почесала коготком обивку диванчика. — Это да, это обычно расстраивает…
А хиндар взгляд мой выдержал. Ух ты, какой смелый… и наглый… и где он нашел поверенного, который согласился на этакую авантюру?
— Что ж, — я перевела взгляд на главу полиции, который, вместо того чтобы присутствовать при беседе, совершал променад по холлу. Это его семейные портреты заинтересовали? Или работа известного пейзажиста? Да, пожалуй, вид на деревенское кладбище особенно удался, но не настолько же, чтобы заворожить герра Германа?
— Это же Доусон? — он указал на картину. — И подлинник, не сомневаюсь…
— Да.
Ни за что бы не подумала, что он в живописи разбирается.
— У него весьма характерный стиль, сложно с кем-то перепутать…
О да, мне стоит опасаться за картину? Она, конечно, застрахована и на приличную сумму, но вот этот жадный блеск в глазах гостя… и речь не о жандармах.
— Это малая сумма для вас, — поверенный, кажется, почуял, что дело будет не таким простым, как ему казалось. Я же лениво потянулась и произнесла:
— Я не люблю, когда кто-то пытается забрать у меня мои деньги… такая вот маленькая женская слабость…
— Вы в сложном положении, — счел нужным уточнить герр Герман, отвлекаясь от картины. — Да и сумма…
Не так уж велика, понимаю, но это еще не значит, что я должна делиться кровно выстраданными деньгами с каким-то наглым проходимцем.
— В сложном. — Я потянулась. — И запутанном. Поэтому, полагаю, господа не будут против, если я приглашу человека, который будет рад мне помочь…
Аарон Маркович всегда рад помочь… Всего-то двести марок в час.
Приличная экономия, если разобраться.
— Эта женщина — проклятая, — хиндец разомкнул губы. — И воровка…
— А за оскорбление можно и сесть на пятнадцать суток… — меланхолично отозвался герр Герман, задержавшись у другой картины. Да, Доусон всегда отличался безупречным вкусом.
Рассвет над мертвым озером и меня завораживал. Удивительное сочетание уныния и света.
Хиндар что-то заговорил, быстро, жестко и… замолк, застыл, уставившись куда-то в сторону, а потом рванул вдруг вперед с удивительной для человека пострадавшего прытью. Раздался визг. И писк. Что-то упало, надеюсь, не фарфоровая напольная ваза, пусть она была не столь уж древней — едва ли два десятка лет насчитывала, но все же ставили ее не для всяких тут…
Хиндар вышел, держа на вытянутой руке — левой, увы, правая продолжала болтаться в повязке — мою смуглокожую гостью. Юную. Та дергалась, пытаясь вырваться, но купленное Гюнтером серое платье было весьма качественным, а потому отличалось прочностью.
— Вот, — он тряхнул рукой, и девочка замерла. — Моя дочь.
— Которую здесь я удерживаю силой…
Девочка зашипела и вцепилась обеими руками в смуглый кулак, и хиндар раздраженно швырнул ее на пол, отвесив затрещину.
— Полегче, — предупредила я. — Герр Герман… надеюсь, ваш гость в курсе, где находится… и какими правами я наделена в моем доме…
— Вряд ли, — глава полиции наблюдал за происходящим с интересом.
Полагаю, интересовал его вовсе не хиндар с ребенком.
— В таком случае, будьте добры, доведите до его понимания, что в случае, если я сочту, что его действия несут угрозу мне или моим домашним, я сломаю ему уже не руку, но шею… и буду в своем праве.
— Значит, — встрепенулся поверенный, — вы признаете, что повредили господину Питхари руку…
— Я не признаю, — как же меня утомляют некоторые люди, — я предупреждаю.
И поманила девочку пальцем, а та, несмотря на юный возраст, оказалась достаточно сообразительной, чтобы переметнуться ко мне. От нее пахло шампунем. Мылом. Лицо чистенькое с мелкими чертами. Глаза темные. Губы искусаны. Волосы зачесаны гладко и собраны в косу. Тоненькая шейка торчит из воротника… Умилительное зрелище. Вот только потоки силы, запертые в тощем этом тельце, кажется, готовы разорвать его.
— К слову… еще немного, и ваш клиент спровоцирует неконтролируемый выброс силы… девочка одарена, но, подозреваю, на учете не стоит и необходимой помощи не получает…
Девочка дышала часто. А сердце ее стучало быстро-быстро… надо будет в храм отвести и браслеты прикупить стабилизирующие. Или… где-то должны были остаться мои, детские, может, и подойдут.
— И потому все последствия… — я облизнулась, уж больно сладко пахла девочка, — в том числе направленность выброса…
Смуглый разразился хриплой бранью.
То есть сперва мне показалось, что он именно бранится, но поверенный, дернув шеей, произнес:
— Господин Питхари утверждает… что всецело контролировал ситуацию… до вашего вмешательства… девочка готовилась пройти обряд…
Сердце ее оборвалось. А сила вздрогнула. И сжалась в ком.
— …который избавил бы ее от неудобства…
— А господин Питхари. — раздался сверху резкий голос, — знает, что подобного рода обряды в Империи запрещены?
