XII. За пределами свободы

Эми и Майкл разбили лагерь в Центральном Парке, вдали от зоны разрушений. У них ушла почти неделя, чтобы найти друг друга; центр острова был завален непроходимыми горами развалин и хлама. Лишь на утро шестого дня Эми услышала его голос вдали. Майкл появился среди развалин, призрачный силуэт, покрытый прахом. К этому времени Эми уже поняла, что Алиши не стало; ее присутствия, ее духа не было нигде, во всем этом мире. И все равно, когда Майкл рассказал ей, что произошло, столкновение с реальностью подкосило ее. Она села на землю и заплакала.

– А Питер? – нерешительно спросил Майкл.

Эми покачала головой, не поднимая взгляда. Нет.

Они оставались тут три недели, чтобы отдохнуть и набрать припасов. Силы Майкла понемногу восстанавливались. Совместными усилиями они соорудили небольшую коптильню и наставили ловушек на мелкую дичь. Ходя по парку, они нашли множество пригодных в еду растений, даже несколько яблонь, усыпанных блестящими яблоками. Майкл беспокоился, что вода в водохранилище испорчена морской водой, но этого не случилось; они принесли с «Наутилуса» фильтр для воды, чтобы очищать ее от мусора. Время от времени раздавался грохот очередного обрушившегося здания, за которым следовала тишина, казавшаяся еще более глубокой. Поначалу это их беспокоило, но потом они привыкли к этому шуму и даже перестали замечать его.

Шли долгие летние дни, солнце пекло. Как-то рано утром они проснулись от удара грома. Грозы одна за другой прокатились по городу. Когда наконец показалось солнце, воздух стал другим. Парк засиял свежестью, с листьев деревьев смыло всю пыль.

В последнюю ночь в лагере Майкл достал откуда-то бутылку виски. Он нашел ее в многоквартирном доме, когда ходил по городу в поисках инструмента и одежды. Пробка была запечатана, а стекло бутылки покрылось таким слоем пыли, что он походил на слой земли. Они сидели у костра, и Майкл первым попробовал его.

– За тех, кто не с нами, – сказал он, поднимая бутылку и делая хороший глоток.

У него задвигался кадык, он закашлялся, но на его лице появилось торжествующее выражение.

– О, тебе это понравится, – с трудом сказал он, протягивая бутылку Эми.

Эми отпила немного, чтобы лучше ощутить вкус, а затем, как до этого Майкл, запрокинула бутылку и наполнила рот виски. Богатый вкус с оттенком дыма вспыхнул на ее языке, наполняя ее рот и нос теплом и пощипывая.

Майкл с любопытством поглядел на нее, приподняв брови.

– Лучше не торопись, – сказал он. – Ты ведь пьешь скотч стадвадцатилетней выдержки.

Эми сделала второй глоток, наслаждаясь вкусом.

– У него вкус… прошлого, – сказала она.

На следующее утро они свернули лагерь и отправились на юг, через парк, а потом по Восьмой авеню. Дойдя до берега, погрузили в «Наутилус» последние из припасов Майкла. Сначала он пойдет до Флориды, там пополнит припасы, потом длинный переход до побережья Бразилии, вдоль берега, и дальше, пока он не достигнет Магелланова пролива. Пройдя его, снова сделает остановку, чтобы отдохнуть и пополнить припасы в последний раз, и пойдет дальше, через южную часть Тихого океана.

– Ты уверен, что сможешь найти их? – спросила Эми.

Майкл беспечно пожал плечами, они оба понимали, насколько опасно то, что он затеял.

– После всего, что было здесь, может ли быть еще тяжелее?

Он замолчал, осторожно глядя на нее.

– Я знаю, что ты считаешь, что не можешь отправиться со мной… – начал он.

– Не могу, Майкл.

Он тщетно искал нужные слова.

– Просто… как ты дальше тут будешь жить? Совсем одна.

У Эми не было ответа, по крайней мере, такого, чтобы он выглядел осмысленным для Майкла.

– Придется постараться.

Она посмотрела на его печальное лицо.

– Со мной будет все в порядке, Майкл.

Они договорились расстаться без сантиментов, что так будет лучше, но когда наступил этот момент, это казалось им не просто глупым, а абсолютно невозможным. Они обнялись и долго так стояли.

– Знаешь, она любила тебя, – сказала Эми.

Он тихо плакал. Они оба плакали.

Майкл тряхнул головой.

– Уж и не знаю, так ли это.

– Возможно, не так, как тебе хотелось бы. Но иначе она не умела.

Эми слегка отодвинулась и приложила ладонь к его щеке.

– Не забывай это, Майкл.

Они разошлись. Майкл встал у транца, Эми отвязала канаты. Хлопнул парус, и яхта устремилась прочь. Майкл помахал рукой, стоя на корме; Эми помахала рукой в ответ. Благослови и храни тебя Бог, Майкл Фишер. Она смотрела, как яхта уменьшается, уходя в бесконечность.

Надела рюкзак и двинулась на север. К тому времени, когда она достигла моста, уже миновал полдень. Яркое летнее солнце отражалось в воде, далеко внизу. Эми перебралась по мосту и остановилась на противоположной стороне, чтобы попить и отдохнуть, а потом снова надела рюкзак и продолжила свой путь.

До Юты было четыре месяца пути.

Стоя на смотровой площадке Эмпайр-Стейт билдинг – одного из последних оставшихся в целости сооружений между Центральным Вокзалом и морем, – Алиша смотрела, как «Наутилус» уходит вдоль по Гудзону.

У нее ушло почти два дня, чтобы забраться наверх. Двести четыре лестничных пролета, по большей части в полной темноте, мучительное восхождение с самодельным костылем, а когда боль стала слишком сильной – то на четвереньках. Она не один час пролежала на лестничных площадках, тяжело дыша и обливаясь потом, раздумывая, сможет ли она двинуться дальше. Ее тело было сломлено; ее телу пришел конец. В тех местах, где оно не болело, вместо боли было лишь пугающее онемение. Огоньки жизни один за другим угасали внутри нее.

Но ее сознание и мысли оставались. Ее, не Фэннинга и не Эми. Она не помнила, как ей удалось выбраться из тоннеля метро; ее просто как-то выбросило на сухое место. Остальное – фрагментами, проблесками. Она помнила лицо Майкла в ореоле солнечного света, его руку, протянутую к ней; ударивший в нее поток воды невероятной силы, почти планетарной; полная потеря воли, ее тело, кувыркающееся и погружающееся; первый непроизвольный глоток воды, от которого она начала задыхаться, и ее горло рефлекторно раскрылось, чтобы сделать следующий вдох, вода, все глубже проникающая в легкие; боль, а потом милосердие, когда боль начала уходить; ощущение распада, ее тело и мысли, теряющие определенность, будто затухающий с расстоянием радиосигнал; а потом вообще ничего.

Она очнулась и была совершенно озадачена. Сидела на скамейке; ее окружал небольшой парк из переросших деревьев и детская площадка, заросшая высокой травой. Постепенно ее осознание окружающего улучшалось. По периметру парка лежали огромные кучи обломков, хотя сам парк чудесным образом оказался нетронутым. Ее одежда промокла, во рту стоял вкус соли. Она ощущала провал в памяти между теми событиями, которые помнила, и нынешней ситуацией, спокойствие которой выглядело полнейшим анахронизмом, тем, чего она ранее никогда не испытывала. Она вяло подумала насчет того, не умерла ли она – быть может, она уже призрак. Но когда она попыталась встать, ее тело пронзила боль, и она поняла, что это не так; смерть, без сомнения, должна была бы избавить ее от телесных ощущений.

Потом она поняла главное. Вирус исчез.

Не мутировал в какое-то новое состояние, как это произошло у Фэннинга и Эми, восстановив им человеческий облик, но оставив иные способности. Вируса внутри ее не было вообще. Вода каким-то образом убила его, а потом вернула ее к жизни.

Как такое возможно? Лгал ли ей Фэннинг? Но она стала тщательно вспоминать и поняла, что он ни разу ей не говорил, среди многого прочего, что вода убьет ее, ту, которая не являлась ни полностью Зараженной, ни полностью человеком, представляла собой нечто среднее. Возможно, он чувствовал, что происходит внутри ее на самом деле; возможно, просто не знал. Какая ирония! Она бросилась с кормы «Бергенсфьорда», намереваясь умереть, однако именно вода стала ее спасением в конечном счете.

Что это значит, быть живой. Ощущать запахи, звуки и вкусы этого мира нормально, а не обостренно. Наконец-то остаться одной, внутри своего сознания. Она наслаждалась этим, будто дыша чистейшим воздухом. Как удивительно и чудесно, как неожиданно. Снова стать просто человеком, целиком и полностью.

Фэннинг мертв. Сначала она поняла это, глядя на развалины города, а потом увидев тела, сжавшиеся в комок и рассыпающиеся в прах. Она укрылась в полуразрушенном винном магазине. Возможно, остальные ищут ее, возможно и нет, считая, что она погибла. Наутро второго дня она услышала чей-то голос. Это был Майкл.

– Эй!

Его голос эхом отдавался на безмолвных улицах. Майкл, ответила она, найди меня! Я здесь! Но потом вдруг поняла, что на самом деле не произнесла эти слова вслух.

Это было загадочно. Почему она не отозвалась? Что это за желание, хранить молчание? Почему она не крикнула ему, где она? Его крики затихли и пропали вдали.

Она стала ждать, когда же она поймет значение этого своего поступка. Осознает все, чтобы планировать свои действия. Шли дни. Когда шел дождь, она выставляла наружу кастрюли, собирая воду, так она утоляла жажду, хотя еды у нее не было, как и желания ее искать; этот вопрос казался ей до странности несущественным; она вообще не была голодна. Она много спала, ночи напролет, да и дни тоже. Долгие промежутки бессознательного состояния, глубокого, в котором ей снились сны, эмоциональные и яркие. Иногда она видела себя в них маленькой девочкой, сидящей снаружи от стены Первой Колонии. Иногда – молодой девушкой, стоящей на Страже с арбалетом и кинжалами. Ей снился Питер. Снилась Эми. Снился Майкл. Снились Сара и Холлис, Грир, часто снился величественный Солдат. Перед ее мысленным взором разворачивались отдельные дни и целые эпизоды ее жизни.

Но самым важным среди этих снов был сон о Роуз.

Он начался в лесу, туманном и темном, как в детской сказке. Она охотилась. Осторожно скользя в густых кронах деревьев, почти летя, с луком наготове. Отовсюду доносились тихие звуки и шорохи мелкой дичи в траве и кустах, но цели ускользали от нее. Как только она засекала место, откуда донесся звук – хруст ветки, шуршание сухих листьев, звук сразу же перемещался ей за спину, будто лесные обитатели играли с ней.

Она оказалась в другом месте, на открытых полях с высокой травой. Солнце село, но еще не стемнело. Чем дальше шла, тем выше становилась трава. По пояс, потом по грудь. Свет вокруг – мягкое слабое свечение – не менялся, и у него не было определенного источника. Она услышала где-то впереди другой звук. Смех. Радостный и веселый смех маленькой девочки.

– Роуз! – закричала она, инстинктивно поняв, что это голос ее дочери. – Роуз, где ты?

Она ринулась вперед. Трава хлестала ей по лицу и глазам. Сердце сжалось от отчаяния.

– Роуз, я не вижу тебя! Помоги мне найти тебя!

– Мама, я здесь!

– Где?

Алиша уловила какое-то движение, впереди справа. Промелькнувшие рыжие волосы.

– Сюда! – дразнила ее девочка. Она смеялась, играя. – Не видишь меня? Я же здесь!

Алиша ринулась к ней. Но, как и звери в лесу, ее дочь, казалось, была везде и нигде. Ее голос доносился отовсюду.

– Я здесь! – певучим голосом кричала Роуз. – Найди меня! Подожди меня!

– Найди меня, мама!

Внезапно трава исчезла. Алиша оказалась на пыльной дороге, уходящей вверх по небольшому холму.

– Роуз!

Молчание.

– Роуз!

Дорога манила ее вперед. Она шла, и у нее появилось ощущение, что это за место. Оно вне мира, ей известного, и в то же время его часть, скрытая реальность, которую можно заметить краем глаза, но в которую нельзя попасть в этой жизни. С каждым следующим шагом ее тревога ослабевала. Будто некая невидимая сила, милосердная, вела ее туда. Она взошла на холм и снова услышала далекую музыку смеха ее дочери.

– Иди ко мне, мама! – напевала девочка. – Иди ко мне.

Алиша добралась до вершины холма.

И проснулась.

Она так и не увидела, что ждало ее в долине за холмом, но ей казалось, что она знает это и знает значение остальных снов – про Питера, Эми, Майкла и всех тех, кого она любила и кем была любима.

Она прощалась.

Пришла ночь, и Алише ничего не приснилось. Она проснулась с ощущением завершенности. Все, что она собиралась сделать, исполнено; дело ее жизни сделано.

Опираясь на костыль, который она смастерила из куска дерева, она пошла по обломкам. Три квартала на север, один квартал на запад. Даже такой короткий переход заставил ее хватать ртом воздух от боли. Она начала подъем утром; к ночи добралась до пятьдесят седьмого этажа. Вода почти кончилась. Она легла спать на полу офиса с большим окном, чтобы утром солнце разбудило ее, и она продолжила свое восхождение с рассветом.

Было ли совпадением то, что именно в это утро Майкл поднял парус? Алиша предпочла думать, что нет. Что вид «Наутилуса», уходящего с попутным ветром, был знаком, предназначенным для нее. Чувствовал ли ее Майкл? Ощутил ли, что она смотрит на него сверху? Это было невозможно, но Алише было приятно думать, что это так – что он может внезапно поглядеть вверх, изумленно, будто ощутив дуновение ветерка. «Наутилус» вышел из внутренней бухты и устремился в открытое море. Вода ослепительно блестела в лучах солнца. Вцепившись в балюстраду, Алиша смотрела, как крохотный силуэт яхты становился все меньше, исчезая. Не кто-нибудь, а Майкл, подумала она. Однако это оказался именно он. Именно он спас ее.

Поверх балюстрады шла высокая загородка, загнутая внутрь; когда-то она окаймляла всю балюстраду, ограждая смотровую площадку; многие ее секции остались целы, но не все. Алиша оставила себе немного воды. И теперь выпила ее. Какая сладкая, а всего лишь – собранный дождь. Она ощутила глубочайшее чувство взаимосвязи всего сущего, вечное колесо роста и увядания жизни – подобно воде, берущей начало в море, возносящейся, собирающейся в облака, проливающейся с небес дождем, чтобы быть собранной, как сделала это она. Теперь эта вода стала частью ее самой.

Алиша села на балюстраде. Внизу, снаружи, был небольшой карниз. Она развернула тело, приподнимая непослушные ноги руками, чтобы перекинуть их через ограждение. Спиной к зданию, подвинулась на пару дюймов вперед, и ноги коснулись карниза. Как это делается? Как следует попрощаться с миром? Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Поняла, что плачет. Не от печали – о нет, не от этого – хотя ее слезы и имели определенное отношение к печали. Это были слезы печали и радости одновременно, оттого, что все было сделано и окончилось.

Оттолкнувшись ладонями, она выпрямилась. Пространство разверзлось у нее под ногами, и она обратила взгляд к небу.

Кто-нибудь сказал бы, что она упала. Другой – что полетела. Правы были бы оба. Алиша Донадио – Алиша Клинок, Новая Жизнь, Капитан Стражи и Солдат Экспедиционного Отряда – умерла точно так же, как и жила.

Умерла в полете.

Наступила ночь.

Эми была где-то в Нью-Джерси. Оставив позади большие дороги, она углубилась в сельскую местность, в глушь. Руки и ноги отяжелели от сильной, но приятной усталости. Когда стемнело, она разбила лагерь в поле, мерцающем огоньками светлячков, съела свой нехитрый ужин и легла на землю, глядя на звезды.

Иди ко мне, подумала она.

Сверху и вокруг в небесах плясали огоньки света. Из-за деревьев поднялась полная луна, тени стали отчетливее.

Полнейшая тишина, замер даже воздух. Неспешно текло время. И внутри ее будто легкое прикосновение перышка.

Она услышала шорох, увидела, как колышутся ветви деревьев, у дальнего края поля. Питер спрыгнул. Он только что съел, белку, быть может, мышь или маленькую птичку; она чувствовала его довольство, удовлетворение, полученное им в процессе еды, будто по ее жилам волнами прокатывалось тепло. Когда он двинулся к ней, минуя светлячков, Эми встала. Их было так много, так, будто он, будто они оба плыли в океане звезд.

Его голос, будто легкий ветерок тоски, выдыхающий ее имя.

Она подняла руку, и Питер сделал то же самое. Пропасть между ними становилась все меньше. Их пальцы сплелись, и она ощутила мягкое прикосновение ладони Питера к своей ладони.

– Да, – ответила она, кивая.

Она ощутила его недоумение. Душевная рана еще свежая, дезориентация. Она крепче сжала пальцы, сильнее прижимая ладонь, и пристально посмотрела ему в глаза.

– Ты мой, а я твоя. Мы принадлежим друг другу, ты и я.

Молчание.

– Да, Питер.

Он сосредоточился на этой мысли.

Она коснулась ладонью его щеки.

– Да.

Ее глаза наполнились слезами. Лунная ночь была потрясающе тиха, все послушно замерло, а они двое стояли, будто два актера на сцене с черными кулисами и единственным прожектором, освещающим их.

– Да, это ты. Ты мой Питер.

Пока она шла на запад – и еще многие годы после того, – он каждый раз приходил к ней именно так. Этот разговор повторялся бесчисленное число раз, будто заклинание или молитва. Каждая встреча была как первая; поначалу он не мог запечатлеть ее в памяти, ни предыдущую ночь, ни иные события, ей предшествовавшие, будто каждый раз он заново рождался в этом мире каждую ночь. Но годы сложились в десятилетия, и человек внутри этого тела – истинная, духовная сущность – восстановил свою власть над ним. Да, он больше никогда не будет говорить, но они будут говорить обо всем, слова будут струиться сквозь прикосновение их рук, их двоих, наедине среди звезд.

Но это случилось позже. А сейчас, стоя на поле среди светлячков, в свете летней луны, он спросил ее:

Она улыбнулась сквозь слезы.

– Домой, – сказала Эми. – Мой Питер, любовь моя. Мы идем домой.

Майкл вышел из бухты. Город был уже едва виден за кормой. Пришло время решать. На юг, как он сказал Эми, или совершенно в другом направлении?

Даже не вопрос.

Он развернул «Наутилус» на северо-восток. Ветер попутный, волна слабая, море мягкого зеленого цвета. На следующий день он обогнул оконечность Лонг-Айленда и вышел в открытое море. Через три дня после отплытия из Нью-Йорка он пристал к берегу Нантакета. Остров был потрясающе прекрасен, с длинными пляжами с белым песком и мощным пенным прибоем. Здесь, похоже, вообще не было никаких зданий или он просто не увидел их; все следы цивилизации смыло могучей дланью океана. Став на якорь в закрытой бухте, он выполнил последние расчеты и на рассвете вышел в море.

Вскоре океан стал другим. Все темнее и суровее. Он вышел в открытое море, удаляясь от суши. Не чувствовал страха, лишь возбуждение и где-то в глубине правильность происходящего. Его корабль, его «Наутилус», крепок; у него есть ветер и море, и звезды, что поведут его. Он надеялся достичь берега Англии за двадцать три дня, хотя, возможно, этого и не произойдет. Слишком много неизвестных факторов. Может, это займет месяц, может, больше; может, он окажется во Франции или даже в Испании. Это не имело значения.

Майкл Фишер был намерен узнать, что там.

Фэннинг осознавал окружающее медленно, частями. Сначала ощущение холодного песка под ногами; затем шорох волн, мягко набегающих на безмятежный берег. По прошествии неизвестного промежутка времени проявилось и другое. Ночь. Звезды, густо усыпавшие бархатную черноту неба, безмерно глубокую. Прохладный неподвижный воздух, будто целый день шел дождь. Наверху, позади него, на крутом утесе, поросшем взморником и приморской сливой, стояли дома; их белые стены слегка светились, отражая свет луны, восходящей над морем.

Он пошел. Края брюк намокли; похоже, он где-то забыл ботинки или вообще оказался в этом месте без них. У него в голове не было определенной цели, просто ощущение, что в данной ситуации правильно будет идти. Неожиданная обстановка и ощущение пластичности реальности не пробудили в нем тревогу. Напротив, все ощущалось как неизбежное, следовательно, успокаивающее. Когда он попытался вспомнить, что могло произойти с ним, прежде чем он оказался в этом месте, он не смог ничего вспомнить. Он знал, кто он такой, однако его личная история, казалось, была лишена определенной связности. Он знал, что было время, когда он был ребенком. Однако этот период жизни, как и остальные, воспринимался им как набор ощущений и эмоций с оттенком метафоры. К примеру, его мать и отец существовали в его памяти не как отдельные личности, а как ощущение тепла и безопасности, будто тебя положили в ванну. Город, в котором он вырос, названия которого он не мог вспомнить, был не отдельной административной единицей с домами и улицами, а неким видом из окна на летний дождь, падающий на листья деревьев. Все это было очень странно, не тревожно, а просто неожиданно, особенно то, что его взрослая жизнь, похоже, была совершенно неведома ему. Он знал, что в этой жизни он радовался и печалился; что очень долгое время ему было очень, очень одиноко. Однако когда он пытался восстановить ее обстоятельства, то мог вспомнить лишь часы.

Очень долго он шел в этом непредвиденном и, в целом, приятном состоянии беспамятства по широкому бульвару песка у кромки воды. Луна поднялась от горизонта и стояла высоко. Высокие, горделивые волны, безбрежное небо. Через какое-то время он увидел вдалеке силуэт. Долгое время фигура не приближалась, а потом стала увеличиваться, будто он смотрел на нее в телескоп.

Лиз сидела на песке, обхватив колени и глядя на воду. На ней было белое платье из какой-то полупрозрачной ткани, легкой, будто у ночной рубашки; ее ноги, как и у него, были босыми. Он с трудом вспомнил, что с ней что-то случилось, нечто очень нехорошее, но не мог вспомнить, что именно; она просто ушла, вот и все, а теперь она вернулась. Он был рад, очень рад увидеть ее, и хотя она не выказывала, что осознает его присутствие, у него было сильное ощущение, что она ждала его.

– Лиз, привет.

Она посмотрела на него; ее глаза блестели в свете звезд.

– Ну, вот ты и пришел, – сказала она, улыбаясь. – Я все думала, когда же ты сюда доберешься. Ты мне ничего не принес?

Принес, на самом деле. Он держал в руках ее очки. Как любопытно.

– Можно, я их надену?

Она взяла у него очки, снова повернулась лицом к воде и надела их.

– Вот, – сказала она, удовлетворенно кивнув. – Так намного лучше. Я без них ничего не вижу. Вся эта красота прошла мимо меня, если по правде. Но теперь я все просто прекрасно вижу.

– Где мы? – спросил он.

– Почему бы тебе не сесть?

Он опустился на песок рядом с ней.

– Превосходный вопрос, – сказала Лиз. – На пляже, таков ответ. Это пляж.

– Как долго ты здесь уже?

Она прижала палец к губам.

– Ну разве это не смешно? Всего пару минут назад, думаю, я сказала бы, что уже достаточно долго. Но теперь, когда ты здесь, кажется, что совсем недолго.

– Мы одни?

– Одни? Да, думаю, да.

Она помолчала, и на ее лице появилось озорное выражение.

– Ты действительно ничего не узнаешь здесь, да? Это нормально; нужно некоторое время, чтобы приспособиться. Поверь мне, когда я только попала сюда, я понятия не имела, что происходит.

Он огляделся. Да, точно, он бывал в этом месте.

– Мне всегда было интересно, – продолжала Лиз, – что случилось бы, если бы тогда ночью ты меня поцеловал? Насколько иной была бы наша жизнь? Конечно, ты бы вполне мог это сделать, если бы я не была так пьяна. Какую дурочку, наполненную жалостью к себе, я из себя строила. Я во всем виновата с самого начала.

И он сразу же вспомнил. Пляж у дома ее родителей на Кейп-Код, вот где они. В этом самом месте, очень давно, он позволил жизни пройти мимо, не сказав то, что ощущал сердцем.

– Как мы… здесь оказались?

– О, думаю, вопрос не «как».

– А какой же вопрос?

– Вопрос, Тим, в том, «зачем».

Она очень внимательно смотрела на него. Смотрела так, как смотрят на больного, которого хотят утешить. Она взяла его ладонь в свою так, что он и не заметил, когда. Теплая, как чашка с чаем.

– Все хорошо, – тихо сказала она. – Теперь ты можешь выпустить это.

И его сознание внезапно нырнуло в самую гущу. Он вспомнил все. Прошлое бурлило внутри его, все, без остатка. Он видел лица; он проживал дни; он прожил час своего рождения и каждый, что последовал за ним. У него было ощущение, что он задыхается; его легкие не могли вобрать в себя воздух.

– Это все, что ты должен сделать, выпустить это.

Она обняла его. Он дрожал, плакал, так плакал, как никогда еще во всей его жизни. Все его печали, вся его боль, все те ужасные дела, что он совершил.

– Все прощено, мой милый, любовь моя. Все прощено, без остатка. Все, что ты любил, вернется к тебе. Именно поэтому ты пришел.

Он дрожал и стонал. Он возносил к небесам крики. Волны приходили и уходили, блюдя древний ритм; звезды изливали на него свой предвечный свет.

Я здесь, говорила Лиз, его Лиз. Все уже кончилось, все будет хорошо. О возлюбленный мой, я здесь.

Это заняло некоторое время. Это заняло дни, недели, годы. Но это не имело значения. Все это пройдет в мгновение ока. Все уйдет в прошлое, кроме одного, и этим одним будет любовь.