Крутые повороты
Топор снова клацнул по трубам. На кой черт они тут были, Трясучка понятия не имел, но шум издавали адский. Монца опять увернулась, держа меч наготове, не сводя с него прищуренных глаз. Наверное, надо было треснуть ее топором по затылку и разом покончить с делом. Но Трясучке хотелось, чтобы она знала, кто ее убивает и за что. Ему нужно было, чтобы знала.
– Ты мог бы и не делать этого, – прошипела она. – А просто уйти.
– Думал, простить может только мертвый, – сказал он, приближаясь и загоняя ее в угол.
– Предлагаю тебе шанс, Трясучка. На Севере никто не будет тебя преследовать.
– Да пусть попробуют… Только я, пожалуй, останусь тут еще ненадолго. Человек должен чего-то держаться, верно? У меня по-прежнему есть гордость.
– Срать на твою гордость! Ты торговал бы задницей в трущобах Талина, если бы не я! – Скорей всего, так оно и было бы. – Ты знал про риск. Но предпочел получить от меня деньги. – Это тоже правда. – Я не давала тебе обещаний и не нарушала их! – Вернее некуда. – Эта сука Эйдер не даст тебе ни гроша!
Спорить со всем сказанным было трудно, но отступать – поздно. К тому же удар топором по голове – последнее слово в каждом споре.
– Посмотрим. – Трясучка двинулся на нее, прикрывшись щитом. – Только дело не в деньгах. Дело… в мести. Думал, ты понимаешь.
– Срать на твою месть!
Она нашарила за спиной табурет и швырнула в него. Трясучка щитом отбросил его в сторону, через перила, но Монца вслед за этим атаковала. Он изловчился и подставил рукоять топора. Клинок скользнул по ней и зацепился о шляпку гвоздя. Острие закачалось в опасной близости от его целого глаза, когда Монца, чуть не уткнувшись в Трясучку, застыла на месте.
Она плюнула ему в лицо, заставив вздрогнуть, вывернула локоть и с силой ударила его в подбородок. Отвела меч для удара, но он успел рубануть первым. Она нырнула, топор треснул по перилам, отколов изрядный кусок. Трясучка подался в сторону, догадываясь, куда пойдет меч. Сталь вспорола рубаху и оставила жгучий порез на животе. Монца, потеряв равновесие, качнулась к нему. Трясучка с рычанием взмахнул щитом, вложив в удар всю свою ярость и силу. Щит угодил ей в лицо, она отлетела спиной к трубам, отозвавшимся глухим лязгом, и сползла по ним на пол. Меч выпал из руки.
Трясучка замер, уставившись на нее. Он слышал, как стучит кровь в ушах, чувствовал, как щекочут изуродованное лицо струйки пота. На горле Монцы дергалась жилка. На таком хрупком горле… Он мог бы шагнуть вперед и снести ей голову с той же легкостью, с какой раскалывают полено. Крепче стиснул рукоять топора при этой мысли. Монца застонала, сплюнула кровь, потрясла головой. Перекатилась на живот, начала подниматься на четвереньки. Перевела остекленевшие глаза на меч, потянулась к нему.
– Нет, нет. – Трясучка отпихнул его ногой в угол.
Она сморгнула, развернулась и медленно поползла за клинком, тяжело дыша, капая кровью из разбитого носа на пол. Трясучка двинулся следом и заговорил. Зачем – неизвестно. Девять Смертей сказал ему однажды: «Хочешь убить – убей, не болтай об этом». Совет был хорош, и он всегда старался ему следовать. Мог бы раздавить ее, как жука, но… Трясучка и сам не знал, для чего говорит. Чтобы продлить миг или оттянуть его. И все равно говорил.
– Только не притворяйся, будто это ты обиженная сторона! Ты половину Стирии убила, лишь бы добиться своего! Убийца, интриганка, вероломная лгунья, гадюка ядовитая, шлюха, которая трахалась со своим братом. Скажешь – нет?.. Я правильно поступаю. Все дело в позиции, сама знаешь. Я не чудовище. И пускай у меня не самые благородные причины. Они у каждого свои. Мир станет лучше без тебя! – Голос сорвался на хрип, что было обидно, поскольку говорил Трясучка чистую правду. – Я правильно поступаю! – Он говорил правду. И хотелось, чтобы она признала это. Должна была признать. – Без тебя станет лучше!
Трясучка, оскалившись, нагнулся к ней, услышал сзади быстрые тяжелые шаги, повернул голову…
На него тараном налетел Балагур и сбил с ног. Трясучка зарычал, вцепился в бывшего арестанта рукою со щитом, но все, что ему удалось – это увлечь его за собой. Оба рухнули на перила, проломили их и кувыркнулись с балкона вниз.
* * *
В дверной щели показался Никомо Коска, сорвал с себя шляпу и метнул ее эффектным жестом на крючок. Не попал, судя по тому, что она шлепнулась на пол неподалеку от двери в уборную, где затаился в темноте и вони Морвир. На губах отравителя заиграла победная усмешка. Старый наемник держал в руке металлическую флягу. Ту самую, которую Морвир бросил ему в качестве оскорбления в Сипани. Гнусный пьяница все-таки подобрал ее потом в надежде, конечно же, вылизать последние капли грога. Ну, и чего стоило его обещание больше не пить? Нет… так сильно человек измениться не способен. Морвир, разумеется, и не ждал ничего другого от первого в мире хвастуна, и все же низость падения Коски удивляла даже его.
До слуха донесся скрип буфетных дверец и голос командира наемников, которого Морвир сейчас не видел:
– Погоди, наполню только.
Звякнул металл.
Спутник Коски, похожий на хорька, скривился.
– И как ты пьешь эту мочу?
– Надо же мне что-то пить. А это мне присоветовал мой старый друг, ныне, увы, покойный.
– Разве у тебя еще остались не покойные старые друзья?
– Только ты, Виктус. Только ты.
Зазвенело стекло, и через узкое пространство, доступное зрению Морвира, прошагал Коска, держа в одной руке флягу, в другой бокал и бутылку примечательного фиолетового цвета, отравленную им несколько мгновений назад. Похоже было, все вновь складывается забавно. Коска убьет себя собственными руками, что мог неоднократно сделать и раньше. Но на сей раз – наверняка.
Морвир услышал характерный шелест тасуемой карточной колоды.
– По пятерке ставим? – Голос Коски. – Или на честное слово сыграем?
Оба расхохотались.
– Давай по десятке.
– Давай. – Снова шелест. – Посидим, как культурные люди. Что может быть лучше картишек, пока другие сражаются? Совсем как в старые добрые времена.
– Не считая того, что нет Эндиша. И Сезарии, и Сазина…
– Да, – вздохнул Коска. – Ну, ты будешь сдавать или я?
* * *
Балагур с рычанием высвободился из обломков. Увидел по другую сторону груды расколотого дерева и погнутой меди, крошева слоновой кости и мешанины порванных струн – всего, что осталось от клавесина герцога Орсо, – Трясучку. Северянин стоял на коленях. Со щитом в одной руке и топором в другой. Лицо вымазано кровью, текущей из пореза над стальным глазом.
– Ты, чертов счетовод! Я не с тобою разбирался! Но теперь – с тобой!
Оба, не сводя друг с друга глаз, медленно поднялись на ноги. Балагур выхватил из-под куртки тесак, из ножен нож. Потертые рукояти привычно легли в ладони. Можно было забыть о хаосе за стенами дворца, безумии внутри этих стен. Один на один – как заведено в Схроне. Один и один. Проще арифметики не бывает.
– Честный бой, значит, – сказал Балагур. И улыбнулся.
– Честный, значит, – прошипел Трясучка, стиснув зубы.
К ним шагнул один из наемников, громивших зал.
– Какого черта…
Трясучка одним прыжком перемахнул кучу обломков. Топор описал в воздухе дугу. Балагур нырнул вправо, уклоняясь, и волосы всколыхнуло ветерком от пролетевшего рядом лезвия. Тесак его с лязгом проехался по щиту Трясучки, вошел в плечо. Не слишком глубоко, правда. Так, порез. Трясучка быстро развернулся, опуская топор. Балагур вновь ушел от удара и услышал, как затрещали под лезвием обломки клавесина. Взмахнул ножом, но северянин успел подставить щит и, развернув его, выбил из руки клинок, который заскользил по гладкому полу прочь. Балагур рубанул тесаком, но северянин почти прижался к нему, подставив плечо под локоть, и лезвие, миновав изуродованную половину лица, оставило кровавую зарубку под ухом.
Балагур сделал полшага назад, уводя тесак в боковой замах и не давая Трясучке возможности орудовать топором. Вместо этого тот прикрылся щитом и ринулся вперед. Принял удар тесака на щит и вскинул на нем самого Балагура. Тот попытался достать его кулаком, но щит был слишком велик, не дотянуться, а Трясучка слишком тяжел, и под его напором Балагура внесло в какую-то дверь. По плечу ударил косяк, ноги, наконец, коснулись пола. Но в следующий миг пол куда-то исчез, и Балагур начал падать. Покатился кубарем, колотясь головой о камень, рыча и хрипя, в кружении тьмы и света. По лестнице. По ступенькам, которые не сумел сосчитать.
Долетев до подножия, он снова зарычал. Медленно поднялся на ноги, огляделся. От лестницы тянулась длинная сводчатая комната с маленькими окошками под потолком. Кухня.
Левая нога, правое плечо и затылок немилосердно болели. Один рукав был порван, на предплечье виднелась ссадина. На штанине кровь – порезался, должно быть, собственным тесаком, когда падал. Но кости как будто были целы.
Наверху лестницы в четырнадцать ступеней, два раза по семь, стоял Трясучка. Массивный черный силуэт с одним сверкающим глазом. Балагур поманил его к себе.
– Спускайся.
* * *
Монца все ползла. Только это и оставалось – шаг за шагом продвигаться в угол, не сводя глаз с рукояти валявщегося там Кальвеца. Ползти и сплевывать кровь, и мечтать, чтобы кружение перед глазами прекратилось. Спину жгло в ожидании удара топором, который принесет ей страшный, но заслуженный конец.
Хорошо хоть, одноглазый мерзавец вдруг умолк.
Рука вцепилась, наконец, в рукоять. Монца мигом перекатилась на спину и отчаянно замахала перед собой клинком, как трус машет факелом в ночи. Но никого не увидела. Лишь пролом в перилах, опоясывавших балкон.
Рукой в перчатке она утерла кровь, текшую из носа, медленно поднялась на колени. Головокружение потихоньку унималось, рев в ушах затихал. Разбитое лицо горело и казалось распухшим вдвое против обычного размера. Встав на ноги, Монца подошла к перилам и заглянула вниз. Трое наемников, громивших зал, стояли, пялясь на обломки клавесина. И ни следа Трясучки. Ни малейшего намека, что же произошло. Впрочем, волновал ее сейчас другой человек.
Орсо.
Стиснув ноющие челюсти, Монца добралась до двери в конце балкона, открыла ее. Увидела темный коридор, услышала звуки сражения и двинулась на них. Оказалась на другом, просторном балконе. Под высоким куполом, расписанным фреской, озаренное встающим солнцем небо, по которому летят, размахивая мечами, семь крылатых женщин. Парки, вершительницы судеб земли. Великое творение Аропеллы.
С балкона видны были две широкие лестницы из мрамора трех разных цветов, что вели к украшенным львиными мордами дверям, инкрустированным редкими породами дерева. Там она стояла в последний раз вместе с Бенной и говорила ему, что любит.
И там же теперь шло свирепое сражение… как и на лестницах, и в зале с мозаичным полом, и даже на балконе, куда вышла Монца. Солдаты Тысячи Мечей, числом около шестидесяти, если не больше, бились не на жизнь, а на смерть со стражниками Орсо. Лязгали мечи о щиты, взлетали и падали топоры, гремели пробитые булавами доспехи. Зал полнили крики ярости и боли. Наемники обезумели в предвкушении наживы, а защитникам некуда было бежать. Милосердие у обеих сторон было явно не в ходу. Неподалеку от Монцы стояли на коленях, взводя арбалеты, двое солдат в талинских мундирах. Когда один приподнялся, собираясь выстрелить, в грудь ему угодила стрела, и он опрокинулся на спину, изумленно вытаращив глаза. Кровь его оросила прекрасную статую, высившуюся рядом.
«Никогда не вступай в бой сам, – писал Вертурио, – если есть желающие вступить в него за тебя». Монца потихоньку отступила обратно к двери.
* * *
Пробка влажно чмокнула, выходя, – звук, который Коска любил более всего на свете. Потянувшись через стол, он плеснул немного тягучей жидкости из бутылки в бокал Виктуса.
– Спасибо, – буркнул тот. – Сейчас, сейчас… я думаю.
Гуркский виноградный спирт был, мягко говоря, не каждому по вкусу. Сам Коска если не пристрастился, то уж, по крайней мере, притерпелся к нему, когда принимал участие в защите Дагоски. На самом деле он с великой терпимостью относился ко всему, что обладало крепостью, а в гуркском виноградном спирте ее имелось с избытком, и по весьма приемлемой цене. При одной мысли о восхитительно-омерзительном, жгуче-блевотном вкусе этого напитка рот наполнился слюной. Выпить, выпить, выпить…
Он откупорил флягу, опустился в капитан-генеральское кресло и любовно погладил истертый подлокотник.
– Ну?
Худое лицо Виктуса излучало столько подозрительности, что Коска поневоле задумался – встречал ли он когда-нибудь человека, у которого глаза бегали бы больше?.. Они метались непрерывно между его собственными картами, картами Коски, деньгами на столе и самим Коской.
– Ладно. Удваиваю. – Виктус бросил на стол еще несколько монет, раскатившихся с тем приятным звоном, какой способна издавать почему-то только устойчивая валюта. – Что у тебя, старик?
– «Земля»! – Коска с самодовольным видом открыл карты.
Виктус бросил свои.
– Чертова «земля»! Ты удачлив, как дьявол!
– А ты так же верен. – Коска, сгребая деньги, показал зубы. – Что печалиться, нам скоро принесут куда больше серебра. Правило четвертей, и все такое…
– Да я еще до этого успею проиграть тебе свою долю!
– Будем надеяться. – Коска сделал глоток из фляги и скривился. По неведомой причине вкус был еще гаже обычного. Поводив во рту языком, он сделал через силу второй глоток и закрутил крышку. – Ох!.. Живот схватило. – Стукнул по столу рукой, поднялся на ноги. – Не трогай без меня колоду, слышишь?
– Я? – Виктус изобразил оскорбленную невинность. – Уж мне-то вы можете доверять, генерал.
– Могу, могу. – Коска двинулся к уборной, приковавшись взглядом к двери, мысленно представляя себе, где сидит Виктус, и выверяя расстояние. Шевельнул рукой, ощутил в ладони выпавший из рукава нож. – Точно как при Афьери… – Он резко развернулся и застыл. – Ох.
Невесть откуда Виктус успел извлечь маленький арбалет, взвел его и целился теперь уверенной рукой Коске в сердце.
– Эндиш заслонил тебя собой? – спросил он язвительно. – Сезария принес себя в жертву? Ты забыл, что я знал этих двух ублюдков? За долбаного дурака меня держишь?
* * *
Шенкт прыгнул в разбитое окно и беззвучно приземлился на ноги в обеденном зале, который час назад наверняка блистал великолепием, но успел при помощи Тысячи Мечей лишиться всего, за что можно выручить хотя бы грош. Остались лишь осколки посуды, разрубленные полотна в сломанных рамах да разоренные шкафы, слишком большие, чтобы сдвинуть их с места. Над выметенным начисто столом выписывали в воздухе геометрические фигуры три мухи. Рядом ругались два наемника, на которых нервно поглядывал мальчик лет четырнадцати.
– Говорю тебе, я нашел ложки! – кричал рябой солдат другому, в запыленной кирасе. – Но эта сука сбила меня с ног, и я их растерял! А ты почему ничего не раздобыл?
– Потому что за дверью смотрел, пока ты, чертов…
Мальчик молча ткнул пальцем в сторону Шенкта. Наемники перестали ругаться и тоже уставились на него.
– Это еще кто такой? – спросил рябой.
– Женщина, из-за которой ты потерял ложки, была Меркатто? – ответил вопросом Шенкт.
– Ты кто такой, я спрашиваю?
– Никто. Просто иду мимо.
– Вот как? – Рябой с ухмылкой глянул на своих дружков и обнажил меч. – Так знай, что эта комната наша, и за проход здесь платят пошлину.
– Пошлину, – прошипел второй наемник в кирасе, с угрожающим, как ему наверняка думалось, видом.
Оба шагнули навстречу Шенкту. Мальчик неохотно двинулся следом.
– И что у тебя есть для нас? – спросил рябой.
Шенкт встретился с ним глазами и дал ему шанс.
– Ничего такого, что вам понравится.
– Это уж нам судить. – Взгляд наемника остановился на рубиновом перстне на руке Шенкта. – Как насчет колечка?
– Не мое, не могу отдать.
– Значит, наше, и мы можем взять. – Они приблизились, и рябой наставил на Шенкта меч. – Руки за голову, ублюдок, и на колени.
Шенкт нахмурился.
– Я не встаю на колени.
Три мухи, жужжа, замедлили полет и зависли в воздухе почти неподвижно.
Медленно-медленно плотоядная ухмылка рябого сменилась оскалом.
Медленно-медленно его рука отвела меч для выпада.
Шенкт, обойдя клинок, глубоко вонзил наемнику в грудь ребро ладони. Отдернул руку, вырвав при этом кусок плоти с ребрами, который отлетел кверху и шлепнулся в потолок.
Затем отвел меч в сторону, схватил второго за кирасу и швырнул в стену. Голова того при ударе смялась, кровь брызнула с такой силой, что капли ее усеяли золоченые обои от пола до потолка. Вызванное полетом тела движение воздуха захватило мух, те закружились по спирали. Треск раздробленной кости слился с шипением крови, что била струей из разорванной груди первого наемника прямо в мальчика, стоявшего с разинутым ртом. И время возобновило свой обычный ход.
– Женщина, из-за которой твой друг потерял ложки… – Шенкт стряхнул с руки несколько капель крови, – …Меркатто?
Мальчик молча кивнул.
– Куда она пошла?
Тот перевел вытаращенные глаза на дальнюю дверь.
– Хорошо. – Шенкту и хотелось бы проявить доброту. Но мальчишка мог убежать и вернуться с подмогой, а это означало лишние затруднения. Иногда необходимо отнять одну жизнь, чтобы спасти несколько других, и в такие моменты сентиментальность только вредит делу. То был один из уроков бывшего учителя, который Шенкт никогда не забывал. – Прости меня.
Указательный палец с треском вошел по самую костяшку в лоб мальчика.
* * *
Они с боем продвигались по кухне, всеми силами стараясь убить друг друга. В планы Трясучки это не входило, но теперь в нем вскипела кровь. Балагур встал на пути и должен был убраться на хрен, только и всего. Этого требовала гордость. Трясучка был лучше вооружен, имел щит, и руки у него были подлиннее. Балагур же оказался верток, как угорь, и хладнокровен, как сама стужа. Отступал, уклонялся, сам не атаковал, но и подойти не давал. Из оружия у него имелся только тесак, но Трясучка знал, что им одним Балагур положил людей изрядно, и не собирался добавлять к списку свое имя.
В очередной раз увернувшись от топора, бывший арестант метнулся вперед и рубанул тесаком. Трясучка, отбив удар щитом, им же толкнул Балагура так, что тот отлетел и наткнулся спиной на стол. Раздалось металлическое бряцанье. Трясучка ухмыльнулся и увидел, что стол завален ножами. Ухмылка пропала. В следующий миг Балагур схватил один из ножей и замахнулся. Трясучка нырнул за щит, услышал стук вонзившегося в дерево острия. Выглянул из-за края и увидел другой нож уже в полете. Тот задел железный обод щита, отскочил и лишь слегка царапнул Трясучке щеку. Балагур метнул третий.
Служить для него тренировочной мишенью Трясучка не собирался. Он с ревом ринулся в атаку, выставив перед собой щит. Балагур отскочил с дороги и перекатился через стол. Топор цели не достиг, ударил в столешницу, отчего подпрыгнули все ножи. Трясучка, не дожидаясь, пока противник восстановит равновесие, вновь атаковал, свирепо тыча вперед щитом, размахивая топором, тараща единственный глаз и рыча. Кругом звенели, разбиваясь, блюда и бутылки, сыпались с полок котелки. Грохнувшись на пол, разлетелся кувшин с мукой, и в воздухе повисло белое слепящее облако.
Тропой опустошения, которую оставлял за собой Трясучка на этой кухне, мог бы гордиться сам Девять Смертей. Но враг уклонялся и отскакивал, отмахиваясь ножом и тесаком, и никак его было не достать. К тому времени, когда они прошли всю кухню, результатами страшного боевого танца были лишь кровоточащий порез на плече Трясучки да красное пятно на лице Балагура, куда угодил разок край щита.
Бывший арестант остановился в двух шагах от лестницы, что вела наверх. Настороженный, выжидающий, с ножом и тесаком наготове. На блестящем от пота лице его виднелось еще множество мелких синяков и царапин. Следы падения с балкона и с лестницы, конечно. Трясучке так и не удалось нанести ему ни одного внушительного ранения. И наполовину конченным Балагур явно не казался.
– Поди сюда, гадина хитрая! – прошипел Трясучка. Рука, намахавшаяся топором, ныла от кончиков пальцев до плеча. – Дай уже тебя прикончить.
– Сам поди сюда, – прорычал в ответ Балагур. – Дай уже прикончить тебя.
Трясучка пожал плечами, вытер рукавом кровь со лба. Покрутил головой, разминая шею.
– Ну… держись… тварь!
И снова ринулся вперед. Его не требовалось просить дважды.
* * *
Коска хмуро глянул на свой нож.
– Если я скажу, что собирался всего лишь почистить им апельсин, каков шанс, что ты мне поверишь?
Виктус усмехнулся, и Коске поневоле подумалось, что он не встречал еще человека с более коварной усмешкой.
– Сомневаюсь, что поверю хоть единому твоему слову. Но не беспокойся. Больше ты ничего не скажешь.
– И почему это человек с заряженным арбалетом вечно начинает злорадствовать? Нет, чтобы сразу выстрелить.
– Потому что злорадствовать весело. – Виктус, не сводя самодовольного взгляда с Коски, не шелохнув даже кончиком блестящей арбалетной стрелы, поднял свободной рукою свой бокал и осушил его одним глотком. – Уф… – Высунул язык. – Черт, ну и кислятина.
– Слаще все же, чем мое положение, – пробурчал Коска. – Надо думать, капитан-генеральское кресло станет теперь твоим?
Обидно. Он только начал заново к нему привыкать…
Виктус фыркнул.
– На кой мне это дерьмо? Не больно-то много счастья принесло оно прежним задницам, что на нем сидели. Сазину, тебе, Меркатто, Верному и снова тебе. Кто-то из вас помер, кто-то чуть не помер. А я, стоя все это время сзади, сделался куда богаче, чем заслуживают грязные ублюдки вроде меня. – Он поморщился, положил руку на живот. – Нет уж, найду какого-нибудь другого идиота… пусть сидит тут и делает меня еще богаче. – Снова поморщился. – Да что же это за дрянь такая! Ох! – Качнулся на стуле, схватился за край стола. На лбу вздулась толстая вена. – Что ты мне подсунул, старый мерзавец?
Виктус зажмурился, и арбалет в его руке вдруг вильнул в сторону.
Коска ринулся вперед. Щелкнула пружина, дзинькнула тетива. В стену слева от него ударилась стрела, но он уже был около стола и с победным гиканьем вскидывал нож.
– Ха-ха…
Виктус взмахнул арбалетом и попал ему в лоб над самым глазом.
– Ох!
Перед глазами Коски внезапно воссиял свет, колени подогнулись. Он ухватился за стол и ткнул ножом неведомо куда.
– Фух…
Горло сдавили руки, унизанные твердыми кольцами. Перед глазами замаячило красное лицо Виктуса с перекошенным ртом.
Пол ушел из-под ног, комната опрокинулась. Коска треснулся головой об пол. И все сокрыла тьма.
* * *
Сражение под расписным куполом завершилось. Сверкающий мозаичный пол любимой ротонды Орсо и обе широкие лестницы были завалены трупами, усыпаны лишившимся хозяев оружием и залиты лужами крови.
Наемники победили, если можно считать победой то, что в живых их осталось не более дюжины.
– Помогите! – хрипел один из раненых. – Помогите!
Но товарищей его занимало другое.
– Откройте эту чертову дверь!
Приказ отдал Секко – капрал, который стоял в карауле, когда Монца приехала в лагерь Тысячи Мечей лишь для того, чтобы найти там опередившего ее Коску. Он оттащил от дверей, украшенных львиными мордами, труп талинского солдата и сбросил его с лестницы.
– Ты! Найди топор!
Монца нахмурилась.
– У Орсо там наверняка есть еще стражники. Лучше бы дождаться помощи.
– Ждать? И делить улов? – Секко пренебрежительно хохотнул. – Шла бы ты, Меркатто, ты нам больше не командир! Открывайте!
Двое солдат начали рубить двери топорами. Полетели обломки облицовки. Прочие выжившие, забыв дышать от жадности, столпились в опасной близости от мелькающих лезвий. Но двери, похоже, были сделаны для того, чтобы производить впечатление на гостей, а не противостоять захватчикам. Петли слабели при каждом сотрясении. Еще несколько ударов, и один топор прошел насквозь, выбив здоровенный кусок дерева. Секко с победным криком просунул в дыру копье и поднял засов с обратной стороны. Затем схватился за рваные края пролома и рывком отворил двери.
Отпихивая друг друга, вопя, как дети на празднике, опьяневшие от крови и алчности наемники радостно ринулись в светлый зал, где умер Бенна. Монца знала, что спешить за ними мысль не слишком удачная. Орсо тут, вполне возможно, и не было, а если был, то отнюдь не без защиты.
Но иногда приходится хвататься за крапиву.
Пригнувшись, она бросилась следом. Мгновением позже услышала щелчки арбалетов. Наемник, за спиной которого она укрывалась, упал, Монца, обходя его, нырнула в сторону. Другой пошатнулся, получив в грудь стрелу, попятился. Крики, топот сапог, мельтешащие перед глазами портреты победителей древности на стенах огромного зала с высокими окнами… И солдаты в полной броне. Личная стража Орсо.
Она увидела, как Секко пихнул одного из стражников копьем, наконечник которого лишь бессильно скрежетнул по стали. Услышала лязг – наемник ударил стражника по шлему булавой и завопил, когда его самого рубанули по спине двуручным мечом. Брызнула кровь, вопль оборвался. Другого наемника, бросившегося в атаку, остановила стрела. Монца, добежав до мраморного стола, присела, подставила плечо под край и перевернула его, опрокинув на пол стоявшую на нем вазу. Едва успела нырнуть в укрытие, как в мрамор тюкнула другая стрела.
– Нет, – закричал кто-то, – нет!
Мимо пронесся наемник, спеша добраться до двери, в которую с таким восторгом ворвался несколько мгновений назад. Пропела тетива, он сделал еще шаг и рухнул ничком со стрелой в шее. Попытался подняться, но изо рта хлынула кровь, и он обмяк. Умер, уставившись на Монцу.
Вот она, расплата за жадность. Сиди теперь за столом, как в ловушке, без единого друга рядом, жди своей очереди…
– Схватилась за крапиву, мать твою, – ругнулась Монца себе под нос.
* * *
Балагур преодолел, пятясь, последние несколько ступеней, и стук сапог внезапно сделался гулким, словно за спиной открылось широкое пространство. Оглянувшись, он увидел просторный круглый зал с семью величественными входными арками и куполом, разрисованным крылатыми женщинами. Стены были уставлены множеством скульптур, и, когда он двинулся дальше, на него уставились сотни мраморных глаз.
Судя по всему, защитники держали здесь оборону. По всему залу и на двух изогнутых лестницах, ведущих вверх, валялись мертвецы. Наемники Коски и гвардейцы. Все теперь были на одной стороне. Балагур припомнил, что, покуда бился в кухне, сверху вроде бы доносились звуки сражения. Только ему не до того было, чтобы прислушиваться.
Следом за ним из арки выбрался Трясучка. С мокрыми от крови волосами, прилипшими к голове, с лицом в кровавых потеках, с разорванным и окровавленным правым рукавом. Весь в синяках и царапинах. Но нанести ему последний, решающий удар Балагуру так и не удалось. Щит северянина сплошь покрывали выбоины и вмятины, но тот по-прежнему держал в руке топор и готов был драться. Он окинул взглядом круглый зал и кивнул.
– Много трупов, – пробормотал.
– Сорок девять, – сказал Балагур. – Семь раз по семь.
– Подумать только. Добавить твой – и будет пятьдесят.
Трясучка ринулся к нему, отведя топор как бы для удара сверху, затем резко пригнулся, целя в лодыжку. Балагур перепрыгнул через лезвие, опустил тесак на голову северянина. Тот вздернул щит, клинок впустую лязгнул по иссеченной поверхности. Следующий удар Балагур нанес ему ножом в незащищенный бок, наткнулся на рукоять топора, взлетевшего вверх, но все-таки умудрился резануть по ребрам. Развернулся, поднимая тесак, дабы завершить дело, но опустить не успел – Трясучка ударил его локтем в горло. Отшатнувшись, Балагур споткнулся о труп, чуть не упал.
Оба уставились друг на друга. Трясучка – пригнувшись, оскалив зубы, держась рукой за раненый бок. Балагур – кашляя и пытаясь восстановить разом дыхание и равновесие.
– Еще? – спросил Трясучка.
– Давай, – прохрипел Балагур.
Они схватились снова, перепрыгивая через мертвецов, спотыкаясь об оружие, проскальзывая в кровавых лужах на полу, рубя, коля, лягаясь, плюя друг в друга. Под расписным потолком заметалось эхо тяжелого дыхания, топота ног, вскриков и рычания, скрежета металла о металл, клацанья металла о камень, словно вокруг сражалось не на жизнь, а на смерть множество солдат.
Увернувшись от неловкого замаха топором, который угодил в стену, брызнувшую осколками мрамора, Балагур обнаружил, что вновь пятится по лестнице. Оба к этому времени устали и двигались медленней. Не может человек сражаться, потеть и обливаться кровью вечно… Трясучка, хрипло дыша и выставив перед собой щит, шагнул следом.
Пятиться вверх по лестнице – дело непростое, особенно, когда она завалена трупами. Не отводя глаз от Трясучки, Балагур наступил на чью-то руку и подвернул лодыжку. Увидев это, Трясучка тут же ткнул его топором. Отдернуть ногу Балагур не успел, и лезвие раскроило голень. Он пошатнулся. Северянин с рычанием высоко вскинул топор. Балагур, пригнувшись, подался вперед и полоснул его ножом по руке. Хлынула кровь, Трясучка, охнув, выронил топор, который тяжело грохнулся на ступеньку рядом. Балагур рубанул его по голове тесаком, но Трясучка вновь подставил щит, и лезвие лишь распороло кожу. Рана запузырилась кровью, оросившей обоих. Северянин окровавленной рукой схватил Балагура за плечо, подтащил к себе, скалясь, как бешеный пес. Здоровый глаз его пылал яростью, стальной, покрытый мелкими кровавыми брызгами, лучился красным сиянием.
Балагур воткнул ему в бедро нож по рукоять. Трясучка испустил вопль, разом страдальческий и свирепый, и ударил Балагура головой в лицо. Что-то хрустнуло, зал закружился. Балагур треснулся затылком о камень, ощутил впившиеся в спину ступени. Увидел нависшего над ним Трясучку, подумал, что неплохо было бы поднять тесак. Но сделать это не успел – Трясучка с силой опустил щит ему на руку, лязгнув железным ободом о мрамор. Пальцы Балагура разом онемели, тесак выпал из них и покатился вниз по лестнице.
Трясучка, на оскаленных зубах которого поблескивала розовая пена, отодвинулся, постанывая с каждым вздохом, нашарил топор, крепко стиснул рукоять. Балагур следил за ним, испытывая только легкое любопытство. Краски казались яркими, перед глазами все плыло. На запястье северянина виднелся шрам – в виде семерки. Семерка была хорошим числом сегодня. Как и в день их первой встречи. Как и всегда.
– Извините.
Трясучка замер на миг, скосив в сторону одинокий глаз. Затем развернулся, взмахивая топором. Позади него стоял какой-то мужчина – высокий, со светлыми волосами. Что произошло дальше, Балагур толком не разглядел. Топор цели не достиг, щит Трясучки вдруг рассыпался в щепки. А сам северянин отлетел почему-то к дальней стене, ударился о нее, булькнул, упал и медленно покатился по второй лестнице, что располагалась напротив. Перевернулся раз, другой, третий и лег неподвижно у подножия.
– Три раза, – шевельнул Балагур разбитыми губами.
– Оставайся здесь, – сказал светловолосый, обходя его и поднимаясь по лестнице.
Подчиниться было нетрудно. Других планов у Балагура не имелось. Он выплюнул из онемевшего рта осколок зуба, и только. И уставился, медленно помаргивая, на крылатых женщин на потолке.
Их было семь, с семью мечами.
* * *
За несколько мгновений Морвир испытал массу самых разнообразных эмоций. Ликующее торжество – когда Коска отхлебнул из фляги, не подозревая, что его ожидает. Ужас, сопровождавшийся бессмысленными поисками укрытия, когда старый наемник выразил вдруг намерение посетить уборную. Любопытство – когда Виктус вытащил арбалет и направил его генералу в спину. Вновь торжество – когда и Виктус принял смертоносную дозу спиртного. И под конец ему даже пришлось закрыть рот рукой, чтобы не расхохотаться, – когда отравленный Коска кинулся на своего отравленного противника и оба, поборовшись немного, рухнули на пол и замерли в последнем объятии.
События положительно складывались все забавнее. Столько усилий, чтобы убить друг друга, и ни малейшего представления о том, что Морвир уже проделал всю работу за обоих…
По-прежнему улыбаясь, он вытащил из потайного кармана внутри подкладки заранее подготовленную иглу. Осторожность – на первом месте, всегда. Если в каком-то из двух старых убийц и сохранилась искорка жизни, ее погасит для пользы и благополучия всего мира легчайший укол блестящим кусочком металла, покрытого препаратом номер двенадцать его собственного изготовления. Морвир осторожно отворил дверь с тишайшим из скрипов и на цыпочках вышел в комнату.
Стол был опрокинут. На полу валялись разлетевшиеся карты и деньги, среди которых лежал Коска, выронивший флягу из бессильной руки. Сверху на нем громоздился Виктус с арбалетом, выпачканным с одного конца кровью. Морвир опустился возле покойников на колени, подсунул руку под тело Виктуса и, кряхтя от натуги, свалил его на пол.
Глаза у Коски были закрыты, рот открыт. По виску из ранки на лбу стекала кровь. Восковая бледность лица безошибочно свидетельствовала о смерти.
– Человек способен измениться, да? – насмешливо спросил Морвир. – Вот они, твои обещания!
К его невероятному потрясению, глаза Коски вдруг открылись.
К еще более невероятному потрясению, живот пронзила неописуемо ужасная боль. Морвир судорожно втянул в грудь воздух, испустил на выдохе нечеловеческий стон. Опустил взгляд на живот и увидел, что старый наемник воткнул туда нож. Снова судорожно вдохнул. Без всякой надежды поднял руку.
Что-то тихо хрустнуло, когда Коска схватил его за запястье и вывернул руку так, что игла вонзилась в шею самому Морвиру. Последовала пауза, во время которой оба пребывали в неподвижности, словно живая скульптура. Нож все так же оставался в животе у Морвира, игла – в шее, рука зажата в железной хватке Коски. Наемник угрюмо смотрел на него снизу вверх. Морвир пялился в ответ сверху вниз. Потом выпучил глаза. Содрогнулся всем телом. Молча. Да и что он мог сказать? И без того все было ясно. Сильнейшая из известных ему отрав быстро перемещалась от шеи к мозгу… конечности уже немели.
– Отравил виноградный спирт, да? – прошипел Коска.
– Хмх, – выдавил Морвир, уже не в силах выговорить и слова.
– Забыл, что я дал обещание не пить? – Старый наемник выпустил рукоять ножа, дотянулся окровавленной рукой до фляги и, привычным движением свернув крышку, наклонил ее. На пол выплеснулась белая жидкость. – Козье молоко. Говорят, полезно для пищеварения. Ничего крепче я не пью после Сипани, но всем об этом знать ни к чему, пожалуй. Я ведь должен поддерживать сложившуюся репутацию. Отсюда и все эти бутылки.
Коска оттолкнул Морвира. Устоять на коленях тот не смог, силы быстро таяли, и он безвольно шлепнулся на пол рядом с трупом Виктуса. Шеи он уже не чувствовал вовсе. Боль в животе притихла, сменившись слабым жжением.
– Разве я не обещал, что брошу? За кого же ты меня держишь, если думаешь, что я нарушу слово?
Морвир, не в силах уже вздохнуть, ответил стоном. Прошло и жжение. Явилась мысль – которая посещала его частенько – о том, как могла бы сложиться жизнь, не отрави он свою мать и не обреки себя тем самым на сиротский приют. Перед глазами все помутнело, расплылось и начало затягиваться тьмой.
– Я должен сказать тебе спасибо. Понимаешь, Морвир, человек способен измениться, если его должным образом подстегнуть. И твоя насмешка оказалась тем самым хлыстом, который был мне нужен.
Убит своим собственным составом. Заканчивает жизнь точь-в-точь, как многие великие представители его ремесла. К тому же накануне ухода в отставку. Наверняка в этом есть что-то забавное…
– И знаешь, что меня особенно радует? – бухнул в уши голос Коски. Перед глазами замаячила ухмылка вояки. – Теперь я могу снова начать пить.
* * *
Кто-то из наемников рыдал и умолял сохранить ему жизнь. Монца слушала, привалясь к холодной мраморной плите столешницы, тяжело дыша, обливаясь потом и крепко сжимая рукоять Кальвеца, который был практически бесполезен против закованных в броню стражников Орсо, даже если бы она могла подумать, что справится с таким числом противников одновременно. До слуха донеслось влажное хлюпанье, с каким вонзается в плоть клинок, и мольба оборвалась длинным воплем и коротким бульканьем.
Не те звуки на самом деле, что способны придать уверенности.
Монца выглянула из-за стола. Насчитала семь стражников. Один выдергивал в этот миг копье из груди мертвого наемника, двое разворачивались к ней с мечами наготове, четвертый высвобождал топор из раскроенного черепа Секко. Еще трое, опустившись на колени, деловито заряжали арбалеты. Позади них стоял большой круглый стол, на котором, как и прежде, разложена была карта Стирии. На карте лежала корона – блестящий золотой обруч с зубцами в виде усыпанных драгоценными камнями дубовых листьев. Весьма похожа на ту, что убила Рогонта и его мечты объединить Стирию. Рядом со столом, одетый в черное, с аккуратно подстриженными, как всегда, черными, подернутыми стальной сединой волосами и бородой, стоял великий герцог Орсо.
Он ее увидел, и она его увидела, и гнев омыл ее горячей волной, придав силы. Один из стражников зарядил арбалет и направил на нее. Монца только собралась нырнуть за мраморную плиту, как Орсо поднял руку.
– Подождите! Остановитесь, – прозвучал голос, которого она ни разу не ослушалась за восемь нелегких лет. – Это вы, Меркатто?
– Кто же, как не я! – прорычала она в ответ. – Готовься умереть, гадина! – Хотя, судя по всему, ей это предстояло сделать первой.
– Давно готов, – спокойно сказал он. – Вы об этом позаботились. На славу! Все мои надежды рухнули благодаря вам.
– Меня можете не благодарить! – крикнула она. – Я сделала это ради Бенны!
– Арио умер.
– Ха! – Монца скривилась. – Так обычно и случается, когда я всаживаю никчемному подонку нож в горло и выбрасываю его в окно. – У Орсо задергалась щека. – Но разве он один умер? Еще и Гобба, Мофис, Ганмарк, Верный… я убила целую толпу! Всех, кто находился здесь, когда убивали моего брата!
– И Фоскара? Я ничего о нем не слышал со времени разгрома на бродах.
– И не услышите! – сообщила она с ликованием, которого не чувствовала. – Голова разбита в кашу о каменный пол.
Твердое лицо Орсо разом обмякло.
– Вы, должно быть, счастливы.
– Да уж не печальна, скажу я вам!
– Великая герцогиня Монцкарро Талинская. – Он изобразил аплодисменты, похлопав двумя пальцами по ладони. – Поздравляю с победой. Вы все-таки получили все, чего хотели.
– Чего хотела? – Монца не поверила своим ушам. – Вы думаете, я этого хотела? После всех сражений, которые вела ради вас? Всех побед, которые одержала для вас? – Голос чуть не сорвался на визг. Она сорвала зубами перчатку и помахала искалеченной рукой. – Этого я хотела, мать вашу?.. За что вы предали нас? Мы были верны вам! Всегда!
– Верны? – недоверчиво переспросил Орсо. – Хвалитесь своей победой, если хочется, но не хвалитесь передо мной своей невинностью! Мы оба знаем правду!
К этому времени в нее целились уже из всех трех арбалетов.
– Мы были верны! – снова крикнула она, но голос дрогнул.
– Будете отрицать? То, что Бенна искал среди моих неблагодарных подданных недовольных, мятежников и изменников? То, что он обещал им оружие? Говорил, что вы поведете их к славе? Захватите мое место? Свергнете меня? Вы думали, я об этом не узнаю? Или упущу ситуацию?
– Вы… вы… лжете, мать вашу!
– Снова отрицаете? Я сам не верил, когда мне сказали. Моя Монца?.. Которая мне ближе, чем родные дети? Моя Монца предает меня?.. Да я видел его собственными глазами! Собственными глазами!
Эхо его голоса растаяло под потолком, и в зале стало тихо. Если не считать побрякивания брони четырех стражников, медленно к ней подтягивавшихся. Монца же тупо смотрела в пространство перед собой, постепенно осознавая правду.
«Мы могли бы владеть собственным городом, – сказал тогда Бенна. – Ты стала бы благородной герцогиней Монцкарро… чего-нибудь». Талина – имел он в виду. «Мы заслуживаем того, чтобы нас помнили». Сам затеял все, в одиночку, и не дал ей выбора. Точно так же он поступил в случае с Коской. «Ты заслуживаешь лучшего. Быть главой». Точно так же с Хермоном. «Это же ради нас!»…
Он всегда строил грандиозные планы.
– Бенна, – выговорила она одними губами. – Ты дурак.
– Вы не знали, – спокойно сказал Орсо. – Вы не знали, и, наконец, все выяснилось. Ваш брат сам обрек себя на гибель. И вас заодно, и половину Стирии. – У него вырвался короткий печальный смешок. – Всякий раз, когда я думаю, что знаю о жизни все, она находит способ меня удивить. Опаздываете, Шенкт. – Взгляд его метнулся в сторону. – Убейте ее.
Монца ощутила чье-то присутствие рядом и быстро развернулась. Пока они разговаривали, к ней незаметно подкрался мужчина, чьи мягкие, разношенные сапоги не издавали ни малейшего шума. Он стоял теперь так близко, что мог дотронуться до нее.
Незнакомец протянул к ней руку. На которой сверкал рубин. Перстень Бенны.
– Кажется, это ваше, – сказал он.
Бледное худое лицо. Не старое, но все в морщинах, с острыми скулами и пронзительными светлыми глазами, обведенными темными кругами. Холодок узнавания пробежал по спине Монцы, словно кто-то плеснул ледяной водой. Ее глаза широко распахнулись навстречу неизбежному.
– Убейте ее! – крикнул Орсо.
Пришелец улыбнулся, но мертвенная улыбка его не затронула глаз.
– Убить? После всех усилий, которые я приложил, чтобы сохранить ей жизнь?
* * *
С лица ее сбежали все краски. Она стала такой же бледной, какой была, когда он нашел ее, искалеченную, среди мусора под Фонтезармо. И когда очнулась после снятия швов и впервые взглянула с ужасом на свое изрытое шрамами тело.
– Убить? – снова повторил он. – После того, как я нес ее с этой горы? После того, как собрал ее по косточкам и сшил по кусочкам? После того, как защитил ее от ваших наемных убийц в Пуранти?
Шенкт шевельнул пальцами, кольцо упало на пол, подпрыгнуло и завертелось со звоном рядом с ее изуродованной правой рукой. Она его не поблагодарила, но он и не ждал благодарности. Не ради этого делал свое дело.
– Убейте обоих! – завопил Орсо.
Шенкта всегда удивляло, как легко порою люди предают из-за пустяка и насколько верны они бывают, когда платить за это приходится жизнью. Оставшиеся стражники по-прежнему готовы были умереть за Орсо, хотя время его явно прошло. Возможно, они попросту не понимали, что столь великий человек, как герцог Талина, может умереть, как любой другой, и что в тот же миг власть его обратится в прах. Возможно, для некоторых людей повиновение становится привычкой и не подлежит сомнению. А возможно, служба хозяину придает им значимость в собственных глазах, и короткий шаг к смерти, как часть чего-то великого, предпочтительней долгого жизненного пути, исполненного мелочных и скучных тягот.
Если так, Шенкт им в этом не откажет.
Он сделал вдох. Медленно, медленно.
В ушах тягуче зажужжал низкий звон спущенной пружины арбалета. Шенкт отступил с дороги первой стрелы, поднял руку, пропуская ее. Вторую, летевшую в горло Монце, выхватил двумя пальцами из воздуха, когда она подплыла ближе, и, двинувшись к стене, аккуратно положил на стол. Поднял там ближайший бюст – весьма идеализированное изображение кого-то из предков Орсо, деда, скорей всего, который сам был наемником. Метнул его в стрелка, опускавшего с растерянным видом арбалет. Бюст угодил тому в живот, смял броню, и стражник, сложившись пополам, отлетел в облаке каменной крошки к стене. Арбалет, закружившись в воздухе, начал падать на пол.
Следующего стражника Шенкт ударил по шлему, вбив его в самые плечи. Из-под смятого забрала брызнула кровь, из разжавшейся руки медленно вывалился топор. У третьего шлем был открытый, и на лице его только начало появляться выражение удивления, когда кулак Шенкта вдавил ему в грудь нагрудную пластину – так глубоко, что, скрежеща, выгнулась наружу пластина спинная. Затем Шенкт прыгнул к столу, и в момент приземления мраморный пол треснул у него под ногами. Один из двух оставшихся стрелков медленно поднял арбалет, прикрываясь им, как щитом. Ребром ладони Шенкт разрубил оружие пополам, сбил со стражника шлем, который взмыл к потолку, а самого его швырнул в стену, по которой тот сполз, покрытый штукатуркой, облившись кровью. Второго стрелка он поднял и кинул в ближайшее окно. Посыпались дождем сверкающие осколки стекла, воздух завибрировал от звона.
Предпоследний стражник успел поднять меч. Издал боевой клич, и капельки слюны выплыли, сверкая, из разинутого рта. Шенкт схватил его за руку и метнул через всю комнату в последнего. Два тела, слившихся в одно, – не разберешь, где броня, где плоть, – налетели на полки с книгами. Из лопнувших золоченых переплетов посыпались страницы, запорхали по комнате. Шенкт выдохнул, и время вновь потекло с обычной скоростью.
Кружившийся в воздухе арбалет со стуком упал на мраморный пол, подскочил и отлетел в угол. Великий герцог Орсо стоял на прежнем месте, возле круглого стола с картой Стирии, в центре которого лежала сверкающая корона. Рот его был открыт.
– Я никогда не бросаю работу на полпути, – сказал Шенкт. – Но я никогда не работал на вас.
* * *
Монца поднялась на ноги, изумленно глядя на мертвые тела – изувеченные, разбросанные по всему залу. С раздробленных тяжелой броней полок, вокруг которых мраморная стена покрылась трещинами, сеялись осенней листвой книжные страницы.
Она обошла перевернутый стол. Миновала трупы стражников и наемников. Перешагнула через тело Секко, чьи разлетевшиеся мозги влажно поблескивали в лучах солнца, падавших из высоких окон.
Орсо молча смотрел, как она приближается. За спиной герцога вздымался на десять шагов в высоту его собственный портрет, на котором он призывал к победе при Итрии. Маленький человек, и непомерно раздутый миф о нем.
Похититель костей с руками, забрызганными кровью по локоть, смотрел на них, держась в стороне. Монца так и не поняла, что он сделал, каким образом и по какой причине. Но сейчас это не имело значения.
Под сапогами у нее хрустело битое стекло, трещали обломки дерева, шуршали бумажные листы. Хлюпала кровь, которой было залито все, и подошвы Монцы оставляли кровавые следы. Подобие того кровавого следа, что оставила она по всей Стирии, пока шла сюда, чтобы встать на то место, где убили ее брата.
Остановилась она от Орсо на расстоянии длины меча. В ожидании сама не зная чего. Сейчас, когда настал момент, к которому она так стремилась, ради достижения которого претерпела столько боли, потратила столько денег, загубила столько жизней, она как будто даже растерялась. Что дальше?..
Орсо вскинул брови. Поднял со стола корону с чрезвычайной бережностью, с какою мать поднимает на руки новорожденное дитя.
– Это то, что должно было стать моим. Чуть не стало моим. То, ради чего вы сражались все эти годы. То, что отняли у меня в конечном счете. – Он медленно повернул корону в руках. Сверкнули драгоценные камни. – Когда подчиняешь свою жизнь одной-единственной цели, любишь одного-единственного человека, имеешь одну-единственную мечту, ты рискуешь потерять все одним махом. Вы жили только ради брата. Я – ради короны. – Орсо тяжело вздохнул, сжал губы, бросил золотой обруч на стол и некоторое время следил за тем, как тот катится по кругу по карте Стирии. – Посмотрите на нас сейчас. Оба равно обездолены.
– Не равно. – Монца подняла иззубренный, потертый, немало потрудившийся Кальвец. Клинок, который некогда заказала для брата. – У меня пока еще есть вы.
– И когда вы меня убьете, чем станете жить? – Он перевел взгляд с меча на нее. – Монца, Монца… что вы будете без меня делать?
– Придумаю что-нибудь.
Острие с тихим хлопком прокололо куртку, легко скользнуло в грудь и вышло со спины. Орсо хрипло выдохнул, широко раскрыв глаза. Монца выдернула клинок.
Мгновение они стояли, глядя друг на друга.
– Ох. – Он тронул грудь пальцем, и тот окрасился кровью. – Это все? – Поднял на нее растерянный взгляд. – Я ожидал… большего.
Рухнул на колени, затем наклонился вперед и упал ничком, с влажным звуком шлепнувшись щекою о мраморный пол рядом с ее сапогами. Глаз, который был снаружи, медленно обратился к ней, краешек рта приподнялся в улыбке. Затем герцог замер.
Семеро из семи. Кончено.
