На костях выпали двойка и единица.

Нынче стукнуло три года с тех пор, как Саджам выкупил Балагура из Схрона. Три года, как тот сделался бездомным. Он прошел всю Стирию туда и обратно, следуя за тремя людьми – двумя мужчинами и одной женщиной. И из того, что успел повидать к сегодняшнему дню, меньше всего отвращения вызывала у него Тысяча Мечей. Не только потому, что в названии имелось число, хотя это, конечно, согревало душу.

Здесь был еще порядок, какой-никакой. Солдаты должны были заниматься определенными делами в определенное время и знали свои места в большом механизме. В бригаде велся аккуратный счет в трех гроссбухах. Там учитывалось все – число рядовых под командованием каждого капитана, длительность их службы, размер жалованья, выданная экипировка, время смены караулов. И правила тут имелись, какие-никакие, гласные и негласные. Правила насчет выпивки, азартных игр и сражений. Насчет пользования шлюхами. Насчет того, кто где обязан находиться. Куда имеет право идти и когда. И самым важным было правило четвертей, касавшееся обязательного предъявления и распределения добычи, подкрепленное бдительным надзором.

За нарушения правил полагались определенные и всем понятные наказания. Обычно какое-то число ударов плетью. Вчера только Балагур видел, как отхлестали солдата, который помочился не там, где надо. Особым преступлением это не казалось, но Виктус объяснил, что сначала ты писаешь, где захочешь, потом начинаешь какать, где захочешь, а потом все помирают от чумы. Поэтому получай три плети. Две и одну.

А больше всего Балагуру нравилось время трапез. Строго заведенный порядок которых самым приятным образом напоминал о Схроне. Угрюмые повара в грязных передниках. Пар над огромными котлами. Бряцанье ножей и ложек. Чавканье и причмокивание. Очередь жаждущих добавки и никогда ее не получающих.

Солдаты, которым этим утром предстояло идти на штурм, получили по две лишних фрикадельки и одной добавочной ложке супа. Две и одна. Коска сказал, что свалиться с лестницы от удара копьем – это одно дело, а от голода – совсем другое, и этого он допустить не может.

– Атакуем через час, – добавил он.

Балагур кивнул.

Коска глубоко вдохнул, выдохнул через нос, хмуро огляделся по сторонам.

– С помощью лестниц, в основном.

За тем, как их сколачивали, Балагур наблюдал последние несколько дней. Всего вышла двадцать одна лестница. Два и один. В каждой по тридцать одной перекладине, и лишь в одной тридцать две. Один, два, три.

– Монца тоже идет. Хочет добраться до Орсо первой. Полна решимости отомстить.

Балагур пожал плечами. Всегда была полна.

– Честно говоря, я за нее беспокоюсь.

Балагур пожал плечами. Сам он – нисколько.

– Сражение – опасное место.

Балагур пожал плечами. Ясное дело.

– Друг мой, я хочу, чтобы вы были с ней рядом. Прикрыли, если что.

– А вы как же?

– Я? – Коска хлопнул его по плечу. – Мой лучший щит – глубокое уважение, которое все ко мне питают.

– Вы уверены?

– Нет, но я-то буду там, где всегда. Вдали от сражения, в обществе своей фляги. И мне кажется почему-то, что ей вы нужны больше. Врагов, знаете ли, хватает… И еще, Балагур…

– Да?

– Будьте очень внимательны и осторожны. Лиса всего опасней, когда ее загоняют в угол… И то, что Орсо приберег напоследок парочку убийственных фокусов… ну… – он надул щеки, – …это неизбежно. Высматривайте, в частности… Морвира.

– Ладно.

Значит, за Меркатто будут приглядывать он и Трясучка. Отряд из трех человек, как тогда, когда они убивали Гоббу. Двое и одна.

Балагур завернул кости в тряпицу, спрятал их в карман. Снова стал смотреть на пар, поднимавшийся над мисками. Слушать ворчание солдат. Считать жалобы.

Серые рассветные сумерки разгорались золотым сиянием. Солнце медленно выползало из-за стены, которую предстояло взять, и зубчатая тень ее, покрывавшая разоренные сады, постепенно отступала.

Скоро штурм… Трясучка закрыл глаз и улыбнулся солнцу. Запрокинул голову, высунул язык. Становилось все холодней по мере того, как год близился к концу, и нынешнее утро напоминало ему северные. Те ясные, солнечные утра, когда он принимал участие в славных битвах. Когда вершил великие дела… и кое-какие низкие тоже.

– Вид у тебя слишком уж счастливый, – услышал он голос Монцы, – для человека, собирающегося рисковать жизнью.

Трясучка открыл глаз, повернулся, улыбаясь, к ней.

– Я заключил с собой мир.

– Хорошо тебе. Эту войну выиграть труднее всего.

– Я не сказал, что выиграл. Просто перестал сражаться.

– Я начинаю думать, что это единственная победа, которая чего-то стоит, – сказала она тихо, скорей себе, чем ему.

Возле лестниц уже стоял, готовый к штурму, первый отряд наемников с большими щитами для прикрытия, злых и нервных, что нисколько не удивляло. Предстоявшей им работенке Трясучка не завидовал. Скрывать свои планы осаждавшие особо не пытались. И каждый по обе стороны стены знал, что предстоит.

Трясучка наблюдал, как заканчивал сборы второй отряд. Кто затягивал броню, кто водил в последний раз клинком по точилу, кто сыпал шутками, надеясь, что шутит не в последний раз в своей жизни. Глядя на них, Трясучка улыбался. Все эти ритуалы он видел и раньше достаточно часто. И чувствовал себя почти как дома.

– Тебе когда-нибудь казалось, что ты находишься не в том месте? – спросил он. – Что, если забраться на следующий холм, переплыть следующую реку, заглянуть в следующую долину, там будет… то, что нужно. То самое место.

Монца прищурилась, устремила взгляд на стену.

– Всю жизнь, более или менее.

– Всю жизнь проводишь, готовясь к чему-то предстоящему. Я взобрался на бессчетное количество холмов. Переплыл немало рек. Даже море переплыл, бросив все, что знал, и добрался до Стирии. Но сошел с корабля и увидел уже на пристани, что меня тут ждут точно такие же люди и точно такая же жизнь. Следующая долина ничем не отличается от этой. Она не лучше, во всяком случае. И, думаю, я научился… просто оставаться там, где я есть. Быть тем, кто я есть.

– И кто ты есть?

Он посмотрел на топор у себя на коленях.

– Убийца, думаю.

– И все?

– Честно? В общем-то, да. Поэтому ты меня и наняла, не так ли?

Она устремила хмурый взгляд себе под ноги.

– А куда подевался оптимист?

– Разве я не могу быть убийцей-оптимистом? Один человек, тот самый, который убил моего брата, сказал мне как-то, что добро и зло – это вопрос твоей позиции. У каждого из нас свои причины что-то делать. А хороши они или нет… зависит от того, кого спросишь.

– Правда?

– Мне казалось, ты сама так говорила.

– Может, и говорила, разок. Но сейчас не уверена. Вдруг это ложь, которую мы себе повторяем, чтобы иметь возможность жить с тем, что сделали?

Трясучка не удержался и захохотал.

– Что смешного?

– Мне не нужны оправдания, начальник, вот что я пытаюсь тебе сказать. Как это говорится… в том, что обязательно должно произойти? Когда не остановить чего-то. Не увернуться, как ни старайся. Есть такое слово?

– Неизбежность.

– Вот-вот. Неизбежность. – Трясучка покатал словцо на языке, точно сладкий леденец. – Я счастлив тем, что сделал. И счастлив тем, что еще сделаю.

Воздух прорезал оглушительный свист. Наемники из первой партии, разбившейся на отряды по двенадцать человек, разом наклонились, громыхнув броней, и подняли лестницы. Затем торопливо двинулись к стене, паршивеньким, честно говоря, строем, оскальзываясь на мокрой земле и чуть не падая. За ними последовали, без особой прыти, арбалетчики, целью коих было занять делом вражеских стрелков. Не считая ругательств себе под нос и нескольких призывов: «Ровней», бежали они молча. Да и зачем, в самом деле, нестись к стене с боевым кличем? Добрался до нее – и что, так и продолжать вопить, карабкаясь по лестнице?..

– Началось. – Трясучка поднялся на ноги, вскинул топор, потряс им над головой. – Живей, живей! Шевелись, поганцы!

До стены оставалось полпути, когда Трясучка услышал донесшийся сверху крик – приказ открыть стрельбу. Мгновением позже защелкали арбалеты. В атакующих полетели стрелы. Кто-то вскрикнул, несколько солдат упало, но остальные только прибавили ходу. Арбалетчики наемников встали на колени, накрыли стену ответным градом стрел, часть которых отскочила от зубцов, не достигнув цели.

Снова раздался свист, и вперед ринулся второй отряд, те, кому предстояла веселая работа карабкаться по лестницам. Были они в легких доспехах, поэтому бежали быстро, стройными рядами. Первый отряд, тем временем, добравшись до стены, принялся поднимать лестницы. Один солдат упал, получив стрелу в шею, но остальные справились без него. Трясучка следил за тем, как лестницы одна за другой взмывают в воздух и стукаются о стену. Защитники засуетились и начали сбрасывать на атакующих камни. Из-за зубцов снова полетели стрелы, но второй отряд успел тоже добежать до стены, и солдаты уже лезли по установленным лестницам. Их было шесть, потом стало десять… следующая, ударившись о зубцы, развалилась, и обломки посыпались на тех, кто ее поднимал. Трясучка хохотнул.

В солдата, добравшегося до середины лестницы, угодил камень. Тот с воплем кувыркнулся вниз. Крики слышались уже со всех сторон. С башни опрокинули большой чан с кипятком на отряд, пытавшийся поднять очередную лестницу. Уронив ее, солдаты с визгом схватились за головы и забегали, как сумасшедшие.

В воздухе свистели стрелы. Сыпались на землю камни. Солдаты падали – кто по пути к стене, кто по пути на стену. Одни раненые отползали сами, других оттаскивали товарищи, радуясь предлогу оказаться подальше от опасного места. Наемники, которым удавалось добраться до верха, начинали бешено орудовать мечами, но многие быстро возвращались под стену, сброшенные копейщиками.

Трясучка увидел, как один из защитников вылил что-то из котелка на лестницу и как солдаты лезли по ней. Другой защитник поднес факел, и верх лестницы запылал. Масло, стало быть. Загорелись и атакующие и с воплями полетели вниз, прихватив тех, кто поднимался следом. Трясучка вдел топор в петлю на плече. Лучшее место для него, пока карабкаешься. Если, конечно, не поскользнешься и он не отрубит тебе голову. При этой мысли Трясучка снова хохотнул. Что не понравилось стоявшим рядом солдатам, смерившим его хмурыми взглядами. Но ему было все равно – кровь уже кипела в жилах, и он только ухмыльнулся в ответ.

Нескольким наемникам, похоже, все-таки удалось забраться на парапет с правой стороны. Он увидел замелькавшие меж зубцов клинки. Следом лезли еще солдаты. Но лестницу, занятую ими от подножия и доверху, отпихнули от стены шестами. Встав прямо, она покачалась немного, словно гигантские ходули. Потом медленно завалилась, придавив к земле бедолаг, отчаянно махавших руками и пытавшихся ухватиться неведомо за что.

Слева наемники тоже прорвались возле воротной башни. Начали пробивать себе путь на крышу. Упало еще пять или шесть лестниц. Две, оставаясь у стены, горели, испуская клубы черного дыма. Но остальные были густо усеяны штурмующими солдатами. Защитники были в меньшинстве, и перевес в численности начинал сказываться.

Снова прозвучал свист, и на приступ двинулся третий отряд – солдаты в тяжелых доспехах. Они полезли по лестницам, подгоняя тех, что шли первыми, внутрь крепости.

– Пора, – сказала Монца.

– И то правда, командир. – Трясучка глубоко вздохнул и двинулся вперед.

Стрельба из луков к тому времени почти прекратилась, лишь из башенных бойниц еще вылетали изредка стрелы. Поэтому идти было куда веселей, чем первым отрядам, просто-таки утренняя прогулка среди трупов по разоренным садам. Они добрались до одной из средних лестниц, возле которой стояли два солдата и сержант, придерживая ногами нижнюю перекладину. Сержант хлопал каждого, кто к ней подбегал, по плечу.

– Быстро, парни, быстро, но осторожно! Не суетитесь! Наверх, и кончайте с этими ублюдками! Шевелись, засранец… ох… Простите, ваша… э-э-э… светлость.

– Лестницу держи крепче, – буркнула Монца и начала подъем.

Трясучка полез следом, цепляясь руками за шершавые перекладины, скользя по мокрому дереву сапогами, напрягая мускулы до боли, тяжело дыша, но улыбаясь, глядя в стену перед собой. Смотреть куда-то еще не было смысла. Летит в тебя стрела – все равно ничего сделать не сможешь. Камень или кипяток на голову – то же самое. Лестницу оттолкнут… дерьмово, конечно. Но, пытаясь заметить это вовремя, только медленней ползти будешь, отчего вероятность падения возрастет. Только и остается, что стиснуть зубы и лезть.

Довольно скоро Трясучка оказался наверху, перепрыгнул через парапет. Монца с мечом наготове смотрела со стены во внутренний двор. Здесь защитников уже не осталось. Звуки сражения доносились откуда-то издалека. Кругом валялись мертвецы. Сидел, привалившись к зубцу, наемник без руки, с веревкой, затянутой выше локтя, чтобы остановить кровь, и безостановочно стонал:

– Она упала вниз, упала вниз…

Вряд ли ему суждено было дожить до обеда, но, подумал Трясучка, это означает больше еды для остальных. Надо смотреть на солнечную сторону, верно? Именно так и делают оптимисты…

Он сдернул со спины щит, продел руку в ремешки. Вынул из петли топор, крепко сжал рукоять с тем удовольствием, с каким берет в руки молот кузнец, собираясь приступить к любимой работе.

Во внутреннем дворе были еще целы зеленые сады, разбитые на террасах, вырубленных из горного склона. С трех сторон их обнимало огромное здание. Изысканная каменная резьба, сверкающие высокие окна, купола и башенки, вознесшиеся над крышей, украшенной вдоль зубчатого края статуями. Не требовалось большого ума, чтобы узнать дворец герцога Орсо, и это было хорошо, поскольку Трясучка знал, что большого ума у него не было. Одна кровожадность.

– Пошли, – сказала Монца.

Трясучка улыбнулся.

– Сразу за вами, командир.

Траншеи, которыми изрыт был пыльный горный склон, опустели. Солдаты, занимавшие их, исчезли. Кто отправился домой, кто играть свою ничтожную роль в борьбе за власть, которая уже начала разворачиваться в результате безвременной кончины короля Рогонта и его союзников. Осталась лишь Тысяча Мечей, алчно облепившая дворец герцога Орсо, как мухи труп. Шенкт видел такое уже не раз. Долг, верность, гордость – поверхностные по сути мотивы, которые позволяют людям испытывать чопорное самодовольство, покуда светит солнце, но вмиг развеиваются, стоит грянуть буре. Что же до жадности – о, на нее всегда можно положиться.

Он прошел по неровной тропинке, протоптанной по израненной боями земле перед стенами, перешел мост, приблизился к воротам Фонтезармо. Открыты. Рядом сидел на походном стуле единственный караульный, прислонив копье к стене.

– По какому делу идете? – спросил он без особого интереса.

– Герцог Орсо поручил мне убить Монцкарро Меркатто, ныне великую герцогиню Талинскую.

– Шутник.

Наемник натянул воротник на уши и привалился спиной к стене.

Часто последнее, чему верят люди, это правда. Шенкт размышлял об этом, пробираясь длинным тоннелем во внешний двор крепости. Строго выверенная красота парадных садов герцога Орсо сгинула вместе с половиной северной стены. Наемники превратили их в пепелище. Но такова война. Всюду хаос и неразбериха. И это тоже война.

Последний штурм явно был в разгаре. Возле внутренней стены стояли лестницы, у подножия валялось множество тел, мертвых и живых. Среди них бродили санитары, поили водой раненых, перевязывали их и укладывали на носилки. Шенкт знал, что из тех, кто не может сам даже ползти, выживут немногие. Но люди цепляются за малейший проблеск надежды, что всегда его в них восхищало.

Он остановился возле разбитого фонтана и некоторое время молча следил за этой борьбой с неизбежным. Тут невесть откуда выскочил человек и чуть не налетел на него. Ничем не примечательный, лысый, в потертой кожаной куртке.

– Ох! Примите мои глубочайшие извинения!

Шенкт не ответил.

– Вы… вы здесь… как бы это выразиться… участвуете в штурме?

– Некоторым образом.

– И я, и я. Некоторым образом.

Наемник, бегущий с поля боя, – что может быть естественней?.. Однако на солдата незнакомец не походил. Одет он был, как наемный убийца, но разговаривал, как плохой писатель. Энергично помахивал одной рукой, явно отвлекая внимание от другой, которая подбиралась тем временем к припрятанному оружию. Шенкт нахмурился. Ему самому лишнее внимание было ни к чему. Поэтому он, как обычно, дал этому человеку шанс.

– Стало быть, у каждого из нас своя работа. Не будем же друг друга задерживать.

Незнакомец просиял.

– Именно, именно. Работа.

Морвир фальшиво захихикал и сообразил вдруг, что заговорил нечаянно своим обычным голосом.

– Работа, – прохрипел он с не убедительными интонациями простолюдина.

– Работа, – повторил незнакомец, не отводя от него твердого взгляда светлых глаз.

– Да, да. Верно.

Обойдя его, Морвир двинулся дальше и через несколько шагов выпустил из руки приготовленную иглу. Что-то, несомненно, странное было в этом человеке. Но если бы миссия Морвира заключалась в том, чтобы травить каждого, кто выглядел странно, он никогда бы не справился с ней и наполовину. По счастью, миссия его заключалась в том, чтобы отравить всего лишь семерых важнейших персон Стирии, и он уже достиг в ее исполнении небывалого успеха.

Его до сих пор переполнял восторг перед грандиозными масштабами, невероятной дерзостью и беспримерными результатами собственного деяния. Он всегда был лучшим из отравителей и стал, вне всякого сомнения, великой исторической личностью. Уязвляла лишь мысль о том, что он никогда не сможет поделиться своими достижениями с миром, упиться похвалами, коих, несомненно, заслуживает его мастерство. О, если бы свидетелем этого счастливого дня мог стать недоверчивый директор приюта… он вынужден был бы признать, что Кастор Морвир на самом деле гордость его заведения! Будь рядом жена, она поняла бы его, наконец, и не жаловалась больше на странные привычки мужа! Узнай о его свершении бывший учитель, недоброй памяти Маймах-йин-Бек, он понял бы, что ученик превзошел его навеки! Будь жива Дэй, она, конечно, восхитилась бы его гениальностью, издала бы свой серебристый смешок, одарила его своей невинной улыбкой и, может быть, коснулась бы нежно его руки, возможно, даже… Но не время для подобных фантазий. Чтобы отравить этих четверых, имелись весомые причины. Поэтому Морвиру пришлось поздравить самого себя и на том успокоиться.

Осада Фонтезармо после убийства Рогонта и союзников велась почти без правил. Не было преувеличением сказать, что внешняя стена крепости практически не охранилась. Морвир хотя и считал Коску самовлюбленным бахвалом, законченным пьяницей и бездарным полководцем в придачу, но полагал все-таки, что тот должен был принять какие-то меры предосторожности. Дело, однако, выглядело разочаровывающе несложным.

Внутреннюю стену наемники вроде бы уже взяли. Ворота, во всяком случае, были у них в руках и стояли открытыми. Но из садов по ту сторону еще доносились смутные звуки сражения. Крайне неприятное занятие… Морвир порадовался лишний раз, что судьба не завела его на эту стезю. Сейчас Тысяча Мечей, судя по всему, брала дворец. Гибель герцога Орсо казалась неизбежной, но мысль о ней Морвира не печалила. Великие люди приходят и уходят, в конце концов. Заплатить ему обещал банкирский дом Валинта и Балка, а это учреждение превыше любого человека и любого государства. Оно бессмертно.

На вытоптанной лужайке, в тени дерева, к которому невесть зачем была привязана коза, лежали раненые. Морвир начал осторожно пробираться между ними, кривя губы при виде окровавленных повязок, грязной рваной одежды, открытых ран…

– Воды… – чуть слышно попросил один, схватив его за лодыжку.

– Воды, воды!.. – Он отдернул ногу. – Свою иметь надо! – И поспешно вошел через открытую дверь в самую большую из башен внешнего двора, где, как его достоверно информировали, квартировал прежде комендант крепости, а теперь расположился Никомо Коска.

Там он прокрался по нескольким темным, узким коридорам, куда свет проникал только сквозь бойницы, к винтовой лестнице. Поднялся по ней, прижимаясь спиной к шершавой каменной стене. Наемники Тысячи Мечей отличались не меньшим легкомыслием, чем их командир, и одурачить их было столь же просто, но Морвир прекрасно знал, что изменчивый случай в любой момент может превратить радость в отчаяние. Осторожность на первом месте, всегда.

Нижний этаж являл собою что-то вроде кладовки – всюду громоздились какие-то ящики. Морвир отправился дальше. На втором обнаружилось множество коек, где раньше наверняка ночевали защитники крепости. Он одолел еще две винтовые лестницы, увидел дверь, осторожно приоткрыл ее и припал глазом к щелке.

За нею оказалась круглая комната, где имелись большая кровать под пологом, полки с книгами весьма солидного вида, письменный стол, одежные сундуки, вешалка для доспехов, на которой висел один комплект, стойка для мечей с несколькими клинками, стол с колодой карт, окруженный четырьмя стульями, и объемистый резной буфет, уставленный поверху бокалами. Возле кровати висели на крючках крайне вызывающие шляпы, украшенные хрустальными сверкающими брошами, золочеными ленточками и пучками разноцветных перьев, которые слабо колыхал ветерок, залетавший в открытое окно. Несомненно, это была комната Коски. Столь нелепые головные уборы не отважился бы надеть никто другой. Но на первый взгляд не скажешь, что тут обосновался великий пьяница… Морвир проскользнул внутрь, тихонько притворил за собой дверь. На цыпочках подошел к буфету, ловко избежав столкновения с молочным бидоном, стоявшим на полу, и кончиками пальцев осторожно развел дверцы.

После чего едва заметно улыбнулся. Никомо Коска мог считать себя необузданным и романтичным скитальцем, не признающим оков рутинной повседневности. На деле же он был предсказуем, как звезды, и постоянен, как прилив. Большинство людей не меняются, и пьяница есть пьяница. Главную трудность представляло крайнее разнообразие припасенных им бутылок. Не угадать, из которой он выпьет в следующий раз. Поэтому у Морвира не оставалось иного выбора, кроме как отравить всю коллекцию.

Он натянул перчатки и вытащил из внутреннего кармана настойку зеленого семени. Убивала она только будучи принятой внутрь, и в срок, который в значительной степени зависел от телосложения жертвы, зато обладала весьма слабеньким фруктовым ароматом, который был совершенно незаметен при смешивании с вином и спиртом. Тщательно запоминая расположение каждой бутылки и уровень, до которого была воткнута пробка, Морвир принялся по очереди открывать их и бережно ронять в горлышко по одной капле из пипетки, после чего возвращать и пробку и бутылку в точности на то место, где они находились до его появления. Начиняя отравой сосуды всех цветов, размеров и форм, он улыбался. Пусть нынешняя работа была настолько же обыденной, насколько предыдущая вдохновенной, это не лишало ее оттенка благородства. Словно ветер смерти, он пролетит, никем не замеченный, по комнате и принесет мерзкому пьянице давно причитающийся конец. Еще одно сообщение о смерти Коски, на сей раз последнее. И мало кто на самом деле сочтет его убийство чем-то иным, нежели абсолютно справедливым и патриотическим…

Морвир замер. На лестнице послышались шаги. Он быстро заткнул пробкой последнюю бутылку, поставил ее на место, метнулся за ближайшую дверь и оказался в какой-то крохотной темной каморке, вроде…

В нос ударило сильнейшее зловоние мочи, и Морвир сморщился. Злодейка-судьба не упускала ни единой возможности его унизить. И надо же было подсунуть в качестве укрытия отхожее место! Оставалось надеяться только, что Коске не понадобится срочно опорожнить кишечник…

Стена была взята без особых затруднений. Сражение, конечно, продолжалось во внутреннем дворе и в роскошных мраморных залах дворца герцога Орсо. Но следить за его ходом с наблюдательного поста на крыше комендантской башни Коска не мог. А если бы даже и мог – какая разница? Кто видел штурм одной крепости…

– Виктус, друг мой!

– Что? – Последний оставшийся в живых старший капитан Тысячи Мечей опустил подзорную трубу и с подозрением, как обычно, покосился на капитан-генерала.

– Сдается мне, этот день наш.

– Сдается мне, ты прав.

– От нас тут больше никакого толку, даже если бы мы что-то видели.

– Верно говоришь, как всегда. – Коска принял это за шутку. – Осталось неизбежное. Дележ добычи. – Виктус рассеянно огладил цепочки на шее. – Моя любимая часть осады.

– В картишки, в таком случае?

– Почему бы и нет?

Коска сложил подзорную трубу и первым двинулся вниз по лестнице в комнату, которую занимал. Подойдя к буфету, распахнул резные дверцы. Компанией старых друзей на него глянули разноцветные бутылки. Ах, выпить, выпить, выпить… Он взял ближайшую, выдернул пробку, прихватил стакан.

– Выпьешь?

– А то нет?

Сражение кипело по-прежнему, но ничего похожего на организованную оборону уже не осталось. Наемники смели защитников со стены, вытеснили из садов и пробивались теперь во дворец. Боясь опоздать к началу грабежа, с лестниц сыпались все новые и новые отряды. Никто не сражался яростней и не двигался быстрей, чем Тысяча Мечей, учуявшая запах добычи.

– Сюда.

Монца поспешила к главным дворцовым воротам, повторяя путь, которым шла в тот день, когда убили брата, – вокруг круглого пруда, где в тени столпа Скарпиуса плавали сейчас вниз лицом в воде два трупа. Трясучка двинулся следом все с той же странной улыбкой, поселившейся с утра на его изуродованном лице. Они миновали солдат, которые столпились с горящими от жадности глазами у какой-то двери и взламывали ее топорами. Дверь, сотрясавшаяся от ударов, наконец, поддалась, и все с воплями ринулись в нее, отчаянно пихаясь локтями. Двое начали драться из-за того, чего еще даже не успели украсть.

Другая парочка наемников терзала перепуганного слугу в отделанной золотом ливрее, усадив его на бортик фонтана. Сначала один бил его по вымазанному кровью лицу с криком:

– Где деньги, мать твою? – потом второй делал то же самое. Голова несчастного моталась то в одну сторону, то в другую. – Где деньги, мать твою, где деньги, мать твою…

Разлетелось со звоном окно поблизости, наружу, в ливне стеклянных брызг и обломков рамы, вывалился антикварный шкаф. Мимо пробежал сияющий наемник с какой-то яркой тканью в руках. Портьерой, наверное. Монца услышала вопль, резко развернулась и увидела, как из окна над лестницей вылетел человек и упал вниз головой в сад. С другой стороны донесся визг. Вроде бы женский, но наверняка сказать было трудно, столько в нем звучало отчаяния. Доносившиеся отовсюду испуганные вопли мешались с радостными криками и смехом. Монца подавила приступ тошноты, стараясь не думать о том, что все это дело ее рук. Последствия ее жажды мести. Изменить она ничего уже не могла, оставалось только высматривать Орсо в надежде добраться до него первой.

Найти его и заставить заплатить.

Парадный дворцовый вход был заперт, но наемники нашли обходной путь, разбив одно из высоких арочных окон. На подоконнике была видна кровь – кто-то порезался, видать, так спешил забраться внутрь и обогатиться. Монца, с хрустом давя битое стекло сапогами, пролезла в него тоже и оказалась в обеденном зале. Вспомнила, как пировала здесь однажды с Бенной и Верным. Присутствовали также Орсо, Арио, Фоскар, Ганмарк и целый ряд других офицеров. Из них мало кто остался жив к нынешнему дню… Залу, впрочем, тоже досталось.

Выглядел он как поле после нашествия саранчи. Половина картин исчезла, остальные были изрублены мечами. Две большие вазы, стоявшие возле камина, оказались слишком тяжелыми, чтобы их унести, поэтому их просто разбили и забрали золоченые рукоятки. Наемники сорвали все занавеси, утащили всю столовую утварь – кроме той, чьи осколки тоже валялись на полу. Странно, но в подобных случаях уничтожение вещей доставляет людям почти такое же удовольствие, как их кража. Несколько наемников еще шарили здесь – выдергивали ящики из буфетов, сбивали канделябры со стен, прибирали все, что хоть чего-то стоило. Один дурак, водрузив на столешницу стул, силился дотянуться до люстры. Другой отковыривал ножом хрустальную дверную ручку.

Третий, с рябым лицом и руками, полными золоченых ложек, радостно ухмыльнулся Монце.

– Ложки нашел! – крикнул он.

Монца оттолкнула его с пути, он зашатался, выронил свою добычу, и все остальные бросились на нее, как голодные утки на корм. Вместе с Трясучкой она выбралась из зала в полутемный мраморный коридор, куда доносились звуки сражения словно сразу со всех сторон. Рев, крики, лязганье металла, треск дерева. Монца прищурилась, пытаясь сориентироваться.

– Сюда.

Они миновали просторную гостиную, где солдаты рьяно вспарывали обивку старинных кресел, словно Орсо мог хранить там свое золото. Толпа наемников ломилась и в следующую дверь, и, едва та распахнулась, один сразу получил стрелу в шею. Остальные, не обращая на него внимания, с радостными криками ринулись внутрь. Послышался лязг клинков.

Монца, стиснув зубы, сосредоточила все мысли на Орсо и смотрела только вперед. Коридор завершился лестницей, и она взлетела по ней, почти не чувствуя боли в ногах.

Очутилась в зале со сводчатым потолком, украшенным золочеными листьями, на сумрачном балконе, протянувшемся вдоль стены, которая являла собой огромный орган. Всю ее покрывали сверкающие трубы, высившиеся над резным деревянным основанием с клавишами. Музыкальный зал. Внизу, за перилами искусной работы бесчинствовали наемники, встречая хохотом нестройные звуки, которые издавали разбиваемые на куски инструменты.

– Мы близко, – тихо сказала Монца.

– Хорошо. Пора кончать с этим, думаю, – ответил Трясучка.

Она думала то же самое. И осторожно двинулась к высокой двери в конце балкона.

– Там личные апартаменты Орсо.

– Нет, нет.

Монца оглянулась через плечо. Трясучка ухмыльнулся ей, блеснув в полумраке стальным глазом, и остановился.

– Не с ним.

По спине у нее пробежал холодок.

– О чем ты?

– Ты знаешь, о чем.

Ухмылка его сделалась шире. Рука метнулась к оружию.

Застигнутая врасплох, она едва успела занять боевую стойку, как он ринулся на нее, рыча и замахиваясь топором. Монца наткнулась на табурет для музыканта, опрокинула его, сама чуть не упала. Лезвие топора врезалось в органные трубы, исторгнув гулкий, жалобный вой. Трясучка выдернул его, оставив пробоину в тонком металле, и снова кинулся к ней. Но потрясение уже прошло, сменившись холодным гневом.

– Засранец одноглазый! – Не слишком умно, конечно, зато от сердца.

Она сделала выпад, он принял Кальвец на щит и снова замахнулся топором. Монца отскочила, удар пришелся в деревянное основание органа, брызнули щепки. Все, что ей оставалось, пытаться держать дистанцию. Парировать мечом удары топора… С тем же успехом она могла бы попытаться извлечь из этого органа ласкающую слух мелодию.

– За что? – выкрикнула Монца, описывая кончиком Кальвеца круги.

Хотя причины ее на самом деле не волновали. Спросила, чтобы выиграть время, в поисках спасения.

– Может, насмешки твои осточертели. – Он двинулся вперед, прикрываясь щитом. Она попятилась. – А может, Эйдер предложила мне больше, чем ты.

– Эйдер? – Она презрительно фыркнула. – Знаешь, в чем твоя беда? Ты тупой кретин! – Сделала выпад на последнем слове, надеясь застать его врасплох, но он был начеку и спокойно отвел удар щитом.

– Я кретин? Сколько раз я тебя спасал? Глаз потерял! Чтобы ты высмеивала меня вместе с этим болваном Рогонтом?.. Обращаешься со мной как с последним недоумком и по-прежнему ждешь от меня верности… и я же – идиот?

Спорить почти со сказанным было трудно, тем более сейчас. Нет, чтобы послушаться Рогонта в свое время, разрешить ему избавить ее от Трясучки… Но помешало чувство вины. Может, милосердие – это проявление храбрости, как сказал Коска, но не всегда проявление ума. Трясучка снова двинулся вперед, и она снова отступила, быстро истощая запас оставшегося за спиной пространства.

– Могла бы догадаться, чем все кончится, – сказал он тихо.

И был прав. Могла бы. Конец этот близился давно. С тех пор, как она переспала с Рогонтом. С тех пор, как отвернулась от Трясучки. С тех пор, как он лишился глаза в темницах Сальера. А может, с их первой встречи. И даже раньше. Всегда.

Некоторые концы неизбежны.