Она не отравилась. Шагнула из окна.

Лежавшая у его ног женщина была красива, даже несмотря на падение с четвертого этажа. Длинные волосы кофейного оттенка разметались по мостовой, частично скрывая испачканную кровью брусчатку. Лицо – из тех, что нельзя назвать правильными, но которые запоминаются с первого взгляда и на всю жизнь. Половина его пострадала при ударе, но уцелевшая часть все еще производила впечатление. Когда Коринн Лакруа появилась в Гетценбурге, злые языки шептали, что главные роли она получала именно благодаря чувственным, выразительным чертам, а не таланту. Возможно, так оно и было – Виктор не настолько хорошо был знаком с театральной сценой, чтобы судить об актерской игре мадемуазель.

Задрав голову, он посмотрел наверх: в открытой двери балкона на последнем этаже колыхались занавески. Порядка десяти метров. Не самая удачная высота. Недостаточная, чтобы гарантировать смерть. Сам бы Виктор ни за что не решился: слишком велик риск остаться калекой.

– Думаете, это самоубийство, сэр? – спросил Брэм. Видимо, последнюю фразу Виктор произнес вслух.

Он пожал плечами.

– Возможно. Хотя и странно: два самоубийства за три дня. У нас за весь год обычно больше двух десятков не наберется, да и из них большая часть в бедных кварталах. А вы что скажете, Ретт? Выпрыгнула сама, или ее скинули?

Вызванный врач, служивший при полицейском управлении патологом на полставки, поморщился от панибратского обращения.

– Для вас – доктор Ретт, детектив. И пока рано об этом говорить. Однако могу сказать, что упала она лицом вперед. И, – врач опять нахмурился, отчего его крысиное лицо сделалось еще менее приятным, – на мой взгляд, лучше это дело не расследовать.

– В самом деле? Почему?

Вот за это Виктор и считал Ретта – доктора Ретта – непрофессиональным болваном. За осуждение. За спесь. За брезгливость, которую крыс испытывал ко всем, кого считал ниже себя. Будь его воля, большую часть убитых просто скидывали бы в общую могилу. Зачем тратить время и силы на всяких воров и грязных попрошаек?

– Вот почему, – Ретт протянул алое перышко, крепившееся к заколке-невидимке.

Сначала Виктор не понял, что это. Слишком редко встречалось подобное – чаще, конечно, чем такие, как сам Виктор, родившиеся без души, но ненамного. Страх перед духами был слишком велик, чтобы даже противиться их воле, а уж тем более – чтобы от них отречься. Одно дело – надеть чужую шкуру ради представления или в Канун года, когда мост между мирами особенно короток, а Судьба на мгновение теряет свою власть над людьми. Совсем другое – отказаться от своего патрона и надеть знаки другого.

Иногда так поступали, особенно птицы, которым отрезать перья было легче, чем, к примеру, змеям или котам сменить глаза. Кто-то прятался от прошлого, кто-то бежал от проблем. Кто-то мечтал о славе: экзотический павлин всегда смотрится выигрышнее дворового воробья. Но долго жизнь под чужой личиной не длилась: лишенные благосклонности духов, как магнит, притягивали к себе неприятности.

– Cardinalis, верно? – угадал Виктор. – Можете сказать, какой дух на самом деле ей покровительствовал?

– На первый взгляд нет ничего, что позволило бы выдвинуть предположение.

Неудачно. Хотя и ожидаемо. Если начинаешь новую жизнь, старую лучше сжечь: вдруг найдут. Да и не всегда можно было увидеть метку, что духи ставили на своих подопечных. Говорят, чем сильнее они их любили, чем сильнее одаривали, тем заметнее это было в облике. Иногда же только при вскрытии обнаруживалось трехкамерное сердце или лишние полдюжины ребер.

– Интересно…

– Мерзко! – возразил Ретт. – Ничего удивительного, что она встретила такой конец: духи подобного не прощают. Так что мой совет, – Ретт не заметил, что совета у него, собственно, никто не спрашивал, – держитесь от этого дела подальше. В своей смерти виновна только она сама.

Возможно, если бы при рождении Виктора отметил кто-то из духов, он бы согласился с Реттом. Но он вырос бездушником. Это даровало иную перспективу – где любая жизнь была бесценна, даже ворона или такого, как он. Поэтому, услышав рекомендацию, Виктор не только не прислушался к ней, но упрямо пообещал себе провести самое тщательное расследование, на какое только будет способен в этом состоянии.

А оно было не лучшим. Виктор моргнул. Перед глазами словно вились черные мушки. Надо было собраться.

– Ретт, жду отчет по вскрытию не позднее завтрашнего вечера. Брэм, опроси соседей: нужно узнать, была ли она одна, когда это случилось. Я займусь свидетелями. Нужно будет еще зайти в храм, узнать, видели ли там ее. Возможно, дрозды скажут, кем она была на самом деле. Я сегодня напишу в Арнуаль, но существует вероятность, что Лакруа – выдумка, как и ее прошлое. В таком случае нужно выяснить ее настоящее имя. Пусть Лой и Траффорд, когда закончат с фото и с отпечатками, сообщат мне. Надо осмотреть ее квартиру…

Он хотел еще что-то сказать, однако в этот момент мир неожиданно померк, и впервые в жизни детектив Эйзенхарт совершенно негероическим образом грохнулся в обморок.