Виктор не объявлялся у меня несколько дней, поэтому я не удивился, когда в дверях кабинета возник Мортимер с сообщением от сержанта Брэмли. Но забеспокоился.

– Роберт, вас к телефону. Полиция. Требуют срочно приехать. У вас опять проблемы?

Вопрос не подразумевал осуждения. Лишь готовность помочь – и самую толику любопытства.

– Похоже на то, – я положил шкатулку и футляр на дно саквояжа, прежде чем взять трубку. – Где он?

Эйзенхарт был у себя в кабинете. И, если послушать взволнованного Шона, не желал видеть никого, кроме меня. Сообщив в полубессознательном состоянии, чтобы его отвезли обратно в управление, он категорически отказывался от врача, извозчика, чтобы тот дотащил его до дома, и отгула на пару дней. Единственным, на что он согласился под угрозой звонка леди Эйзенхарт, было то, что остаток дня он проведет за бумажной работой, предоставив заниматься опросом свидетелей Брэмли.

Я нашел его за письменным столом. С мрачным видом Виктор обрывал лепестки на огромном букете нарциссов. Цветы, перевязанные траурной черной лентой, выглядели слишком свежими, чтобы быть теми, о которых он упоминал в прошлый раз. Я нахмурился.

– Еще один букет?

Рука замерла.

– Это вы, док, – Эйзенхарт поднял на нас с Шоном глаза. – Как видите. Когда найду этого шутника, душу из него вытрясу. Брэм, ты сумел добиться чего-нибудь от посыльного?

– Нет, сэр, – виновато ответил кузен. – Он один из тех, что толкутся у Цветочного рынка. Говорит, к нему прибежал мальчишка-помощник из тамошней лавки, какой – он не знает, не спрашивал. Если хотите, могу пройтись с ним по рынку, вдруг он узнает мальчика.

– Упаси духи! – Эйзенхарт, только придвинувший к себе кружку с чаем, чуть не поперхнулся от такого предложения. – Там этих лавок больше сотни, будто у нас без того мало дел. Лучше посмотри, вернулся ли Лой. Я хочу сегодня взглянуть на ее апартаменты.

– Нет, сэр, – твердо возразил Шон и смутился. Однако я был вообще удивлен, что он посмел перечить начальнику. – У нас был уговор. Я ничего не рассказываю леди Маргарет, а вы взамен приглашаете доктора и работаете сегодня в управлении.

Виктор скорчил страдальческую гримасу.

– Посмотрите, Роберт, как со мной обращаются! Держат в ежовых рукавицах.

– И поделом вам, – если он ожидал от меня сочувствия, то обратился не по адресу. – Чем вы так напугали окружающих, что пришлось звать меня?

– Он упал в обморок, – подал голос Шон.

Эйзенхарт хмуро пробормотал «предатель» и отхлебнул из чашки.

– Такой страшный труп?

– Никак нет, сэр, – снова ответил за Эйзенхарта Брэмли.

Если Шон, зеленевший при виде практически каждого тела, так говорил, это что-то значило. Я взглянул на кузена: тот старательно изучал потолок.

– Вы…

– Шон, пойди поищи Лоя, – ледяным тоном приказал Эйзенхарт.

– Сэр…

– Даже если я никуда не пойду сегодня, я хочу получить фотографии. А теперь брысь. Перестань надо мной кудахтать. Пока здесь док, со мной ничего не случится.

Дождавшись, когда обиженный кузен выйдет за дверь, Эйзенхарт выглянул в коридор и вздохнул:

– Все равно ведь не дадут поговорить… Пойдемте, доктор.

– Куда?

Мы спустились на первый этаж. В воздухе висел запах свежей побелки. Пробравшись по узкому проходу между строительными материалами, Эйзенхарт распахнул двери одного из кабинетов, сиявшего свежеокрашенными стенами.

– Садитесь, – подавая пример, Виктор уселся на краешек укрытого газетами стола и закурил. – У нас небольшой ремонт. Отдел расширяют. Удалось выбить финансирование. Не без помощи мистера Конрада, правда, – при упоминании начальника политического отдела Эйзенхарт поджал губы. – Но это не важно. Наконец сможем сделать себе нормальную медицинскую экспертизу. Здесь будут кабинеты, а комнаты дальше по коридору переоборудывают сейчас под морг. Ну, не прямо сейчас, конечно, сейчас все рабочие ушли на обед. Вы, кстати, не заинтересованы?

– В обеде? – не понял я.

– В работе. Старик Гоф который год собирается на пенсию, а отделу пригодился бы толковый патолог. Не Ретту же эту должность предлагать.

– Почему вы считаете, что мне это интересно?

– Я не прав? – удивился Эйзенхарт. – Я видел у вас на столе книги по медицинской экспертизе. Подумал, может, вы решили сменить стезю. Надо сказать, не самый плохой выбор: зарплата больше, жилье лучше, работа определенно интереснее… Так как?

– Нет.

После – косвенного – участия в нескольких расследованиях я действительно достал книги по судебной медицине. Решил немного освежить знания. Возможно, где-то на задворках моего разума зародилась тогда мысль, что я мог бы – не вернуться к врачебной деятельности, нет, состояние моих рук не позволило бы мне заниматься хирургией как раньше, – но, по крайней мере, получить лицензию судебного медицинского эксперта.

Однако это были только идеи, не имевшие отношения к реальности. На самом деле я понятия не имел, смогу ли работать патологом. Пусть пациент мертв, его все равно надо резать. А я… Я привык справляться с тем, что есть, – армия этому хорошо учит. Но не мог предсказать, не ухудшится ли состояние моей правой руки в следующие годы. Не стану ли я окончательно инвалидом. Сумею ли пройти назначенную в министерстве на июль комиссию, которая должна решить мою дальнейшую судьбу.

– Не хотите – как хотите, – пожал плечами Эйзенхарт. – Но надеюсь, вы передумаете.

Я не стал отвечать, понимая, что, даже если передумаю, Виктор этого не узнает. До июля он не доживет.

– Зачем меня позвали? Я так понял, что моя помощь вам больше не требуется.

Эйзенхарт поморщился.

– Не столько не требуется, сколько… Мешает работе.

– Ваше нынешнее состояние, безусловно, намного продуктивнее, – согласился я. – Почему вы вообще до сих пор работаете? Вам следует…

– Что? – перебил меня Эйзенхарт. – Завернуться в саван и отправиться на кладбище? Могу еще цветы с собой захватить, не зря же кто-то на них тратился.

Я промолчал. Слишком хорошо понимал его нежелание принимать новую реальность.

– Простите, – отвернувшись, Виктор потушил окурок об оставленное на подоконнике ведро с краской. – Значит, по-вашему, морфий поможет?

– Нет, – не стал я лгать. – Но вам будет легче.

Он не жаловался на боль, но такие всплески говорили сами за себя. Во взгляде Виктора появилась знакомая мне мрачная решимость. Мысленно я поежился, ожидая, что будет дальше: в последний раз, когда я видел его таким, Эйзенхарт вслед за быком выпрыгнул из окна третьего этажа.

В этот раз только закатал рукав.

– Ладно. Давайте сюда свою иголку.

Мы уже закончили, когда постучал Шон.

– Никуда я не сбежал, – отмахнулся Эйзенхарт от хмурого кузена. – Не надо меня ни в чем подозревать. Здесь просто тише.

Только дурак поверил бы его вранью. Шон, несмотря на возраст и внешность, к ним не относился.

– Я принес фотографии. Лой передает, что, когда они работали, домой вернулась соседка покойной. Сказала, у той была громкая ссора с мужчиной, как раз перед смертью.

Эйзенхарт зашелестел бумагами.

– Это меняет дело. Расспроси ту соседку как следует, вернешься – перескажешь мне. – Оторвавшись от фотографий, он удивленно заметил меня. – Вы еще здесь, доктор? Идите, я вам позвоню.