Эпилог

Она снова как-то его нашла, вопреки всем вероятностям, и теперь прижимала яйцо из ведьминого дерева к груди и пыталась пробиться сквозь хаос. Однажды ей уже довелось стоять за пределами вздымающегося безумия, и тогда удалось посмотреть на свое положение будто со стороны, но, если и так, это случилось очень давно. Теперь же само небо превратилось в горячую серую слякоть, и грязные руки вновь и вновь тянулись вверх из пузырящегося навоза, окружавшего ее, хватали за руки, и ноги, и волосы, неизменно пытаясь затянуть обратно в бесконечное, всепоглощающее грязное болото, окутанное паром. Каждый шаг давался ей с безумным трудом.

«Почему я продолжаю сопротивляться? – Теперь предательский голос постоянно звучал в ее мыслях, побуждая сдаться. – Жар будет продолжаться совсем недолго, – говорил он ей. – А потом все снова станет прохладным, точно ранняя весенняя трава, прохладным, словно подземные камни. Борьба будет закончена. Ты отдохнешь».

Но, несмотря на давно сбившееся дыхание, усталость и туманящиеся мысли, Танахайа знала, что голос не говорит всей правды. Ее приглашали к смертному сну, к прохладе жизни, наконец покидающей тело. И она продолжала бороться.

К ней приходили лица, ее семья, ее любимые. Но вместо того чтобы уговорить ее продолжать сопротивление, они присоединялись к предательскому внутреннему голосу, умолявшему сдаться.

«Ты хорошо сражалась, – говорил древний Имано, вождь ее клана. – В капитуляции нет бесчестья, дитя. Нет бесчестья».

Но не бесчестья она боялась, а уничтожения. Танахайа находилась по шею в пузырящейся горячей грязи, она запуталась в каких-то корнях, но знала, что не осмелится отступить. От ее народа осталось так мало. Они не могут сдаться и никогда не сдадутся, какими бы слабыми ни были шансы на победу.

«Мы любим тебя, как сестру, – сказали ей Адиту и Джирики. – И станем помнить, когда ты обретешь покой. Мы будем праздновать твою жертву».

Но Танахайа не хотела, чтобы ее праздновали. Она мечтала снова увидеть солнце и почувствовать его сухое тепло, напиться ароматами бриза, услышать музыку ветра в лесных ветвях. Она хотела жить.

«Отдай яйцо. Оно не стоит того, чтобы ради него умирать», – сказал Иджа’аро, друг ее детства.

«Нет, оно стоит того, чтобы ради него жить, – сказала она себе – и все голоса, – хотя ее силы убывали и она все глубже опускалась в кипящую грязь. – Ради него стоит жить».

А затем без предупреждения по миру пронесся ветер, лишь шепот бриза, потом он набрал силу, охладил грязь и невыносимо горячий воздух и подарил ей прохладу. Танахайа подумала, что это очередная атака, но грязь, тянувшая ее вниз, начала затвердевать, и уже через несколько мгновений она от нее освободилась. Горячая трясина утратила свою хватку, и Танахайа выбралась из нее на твердую землю впервые за очень долгое время. И когда она не начала вновь погружаться в горячие топи, когда чудесная прохлада продолжала ее окружать, она поняла, что может наконец прекратить борьбу.

«Лихорадка. – Это была ее последняя мысль, прежде чем она смогла познать настоящий отдых после бесконечной борьбы. – Ядовитая лихорадка – ты сумела ее победить».

– Танахайа. Ты меня слышишь?

– Это мы, Адиту и Джирики. Ты нас слышишь?

Она открыла глаза, не без труда, потому что веки запеклись и болели.

– Где я? – спросила она.

– В Х’ран Го-джао, птица-сестра, – сказала Адиту, и ее любимое лицо наклонилось над Танахайей. – Видеть тебя радость для моего сердца. Мы боялись, что ты нас оставишь, но целители сделали свою работу. И не только наши целители – смертные сумели поддержать в тебе жизнь и доставить сюда, слава Саду.

– Да, – сказал Джирики, и в его голосе появилось нечто новое, глубокое и сильное. – Слава Саду.

– Яд. Меня отравили чем-то ужасным. Что это было?

– Целители до сих пор не знают, – ответила Адиту. – Никто из них никогда не видел ничего подобного. Мы удивлены, что ты жива, дорогая подруга.

– Но я не сумела исполнить свою миссию. – Танахайа настолько пришла в себя, что уже испытывала стыд. – Я позволила врагу напасть из засады еще до того, как добралась до Асу’а.

– Ты видела, кто это сделал?

Танахайа попыталась покачать головой, но была еще слишком слаба. Она чувствовала себя хрупкой, точно высохший лепесток цветка.

– В меня стреляли из укрытия. Врагов было несколько, и они использовали черные стрелы. Больше я ничего не знаю.

– Черные, как стрелы хикеда’я?

– Может быть. В тот момент я не смогла их разглядеть как следует, а когда пришла в себя, стрел уже не было. – Она немного помолчала, медленно дыша и собираясь с мыслями. – Как я сюда попала?

– Тебя доставили смертные. Молодой принц и граф Эолейр, наш старый союзник.

– Я бы хотела их поблагодарить.

Длинные пальцы Джирики сложились в символ печали, которой нельзя помочь.

– Они ушли. С’хью Кендрайа’аро их прогнал.

– Но мы нуждаемся в их помощи!

Адиту села, положив руки на свой округлившийся живот.

– Да, а они нуждаются в нашей, но мы выбрали неудачное время – возможно, теперь уже ничего не исправишь. Складывается впечатление, что нашим народам суждено преследовать разные цели.

– Ну и что мы будем делать? – Несмотря на страх, Танахайа чувствовала, как сон властно зовет ее, но она не хотела так скоро вновь отказываться от мира.

– То, что должны, – ответил Джирики. – Продолжать сражаться. Отдать свои жизни, если ничего другого не останется. И если мы проиграем, конец будет немыслимым, хуже, чем планировал Инелуки Король Бурь. – Он сделал знак против завистливых мертвецов. – Это может принести само Небытие.

– Но ты еще не готова присоединиться к сражению, – сказала ей Адиту. – Спи, дорогая Танахайа. – Как мы говорим, завтра Сад может быть ближе.

Но даже в тот момент, когда она позволила себе соскользнуть в обессиленный сон, Танахайа понимала, что Адиту хотела лишь утешить ее. Сад утрачен, и это знал весь их народ. И останется утраченным, что бы они ни делали, во всяком случае, все хорошее, что там было, уже не вернуть. Такова их судьба.