Толпа, провожавшая их из замка и Эрчестера, была шумной и исполненной энтузиазма, тут и там в ней попадались аристократы, подобные бриллиантам, украшающим диадему. Зеваки, торчавшие у дороги во время первой части путешествия на север, выглядели более скромно, но они очень хотели увидеть принца Моргана и графа Эолейра, знаменитого Мастера Престола. В Альдхейме, и Дрейкоте, и других маленьких городках радостно кричащие дети выстраивались вдоль всего пути их следования, а крестьяне выходили к краю полей, потные и перепачканные травой, чтобы посмотреть на проходившую мимо процессию. Но Морган никак не мог понять, почему столько людей собралось тут еще до их появления.

– Почта, – объяснил Эолейр. – Курьеры перевозят письма короны и другие важные бумаги. Иногда деньги и векселя на кредиты, поэтому они вооружены, как вы и сами видите. Некоторые проезжают ежедневно из Эрчестера до Систана и Фальшира. Другие отправляются в Стэншир или Селлодшир, останавливаясь только для того, чтобы сменить лошадей, так что всадник может добраться от Хейхолта до границ Эркинланда всего за день или два.

– Ты хочешь сказать, что мои дедушка и бабушка отправляют письма, чтобы люди выходили и приветствовали нас? – Моргану нравилось быть важной персоной, хотя его не приводило в восторг то, что такие встречи организовали король и королева.

Граф рассмеялся. Казалось, состояние здоровья Эолейра не вызывало опасений, несмотря на недавнее покушение, и, если не считать повязки на плече, о его ранении ничто не говорило. Однако Морган видел рану, и она выглядела довольно большой. На него произвела впечатление стойкость духа Эолейра.

– Твои бабушка и дедушка? Думаю, нет, – ответил граф. – Я подозреваю, что почтовые курьеры сами приносят новости в форме сплетен, когда останавливаются, чтобы утолить голод и жажду. Такой отряд, как наш, уже сам по себе привлекает внимание людей. Вы принадлежите к королевской семье, да и я получил некоторую известность.

– Быть может, ваш народ узнал, что ты путешествуешь в компании замечательных кануков, – сказал Младший Сненнек, сидевший верхом на своем могучем баране. – В этих краях люди всегда рады взглянуть на троллей. А меня хорошо знают из-за моих впечатляющих размеров.

Квина, его невеста, ткнула его в бок и скорчила гримасу. Бинабик и Сискви, ехавшие рядом, лишь улыбнулись.

– Я полагаю, что твои внушительные размеры, Сненнек, – сказал отец Квины, – несмотря на то, что они наполняют гордостью и радостью сердца твоих друзей у нас дома, людям, живущим в Эркинланде, не кажутся столь же поражающими воображение.

И хотя Бинабик говорил доброжелательно, Сненнек выглядел огорченным из-за того, что собравшиеся зеваки не оценили его необычно высокого для троллей роста. Довольно долго после этого он молчал.

Большой отряд ехал три дня, прежде чем добрался до границы Фальшира и свернул на север от Речной дороги, чтобы следовать вдоль опушки леса. После того как они покинули широкую дорогу, на смену городам пришли деревни или даже дома одиноких фермеров, и никто больше не выходил, чтобы их поприветствовать, за исключением редких крестьян, стоявших, опираясь на мотыги. «Должно быть, для них это странное зрелище, – подумал Морган, – конные рыцари в доспехах, пешие солдаты, несущие крытые носилки с умирающей ситхи, и ее телохранители тролли, восседающие на могучих баранах и огромном белом волке». Не приходилось сомневаться, что крестьяне будут помнить столь удивительные картины до конца своей жизни.

Несмотря на разнообразие скакунов, отряд двигался быстрее, чем предполагал Морган. Погода оставалась жаркой и сухой, кроме того, их не задерживали гражданские и массивный обоз, который сопровождал процессию Верховного Престола во время путешествия в Риммерсгард и обратно. И хотя Морган все еще сердился из-за того, что его заставили отправиться в это путешествие, он признался самому себе, что находиться в компании графа Эолейра, сэра Порто и солдат приятно: он мог чувствовать себя человеком, совершающим важные вещи.

И все же, когда он ночью лежал на плаще, с презрением отвергнув палатку Эолейра, чтобы иметь возможность смотреть на яркие, мигающие звезды над головой, прежде чем они ныряли в черное море ночного леса, Морган чувствовал себя одиноким. Но самым странным было то, что он не мог сказать, чего именно ему не хватало.

Конечно, он скучал по Лиллии. Из-за разницы в возрасте иногда его самого удивляло то, как сильно он любил сестру. Они не так много времени проводили вместе в детстве; а когда она научилась говорить, Морган уже умел ездить на лошади и сражаться. Очень скоро Лиллия стала возмущаться, требуя, чтобы и ее учили сражаться на мечах. Это привело к серьезной ссоре между мамой Лиллии, которая категорически возражала, и бабушкой, считавшей, что в семье уже есть прецедент и девочка должна уметь постоять за себя.

Королева победила, как всегда случается с королевами, но после нескольких тренировок Лиллия пришла к выводу, что сражаться совсем не так интересно, как она думала, и пожелала учиться ездить верхом.

Во время долгого путешествия в Элвритсхолл Морган привык к тому, что они больше не видятся, она не будит его в жуткие утренние часы и не вытаскивает в сад посреди игры в кости, чтобы он посмотрел на удивительную птичку. Боль постепенно притупилась, и он почти перестал о ней вспоминать. Но, увидев, как сильно сестра выросла за месяцы его отсутствия, Морган испугался, сам не понимая чего. А когда он уезжал на этот раз, она заплакала, даже не пытаясь скрыть слезы, что было совсем не похоже на Лиллию, которую он знал, ведь обычно она плакала только из-за разочарования и гнева, когда ей не удавалось получить то, чего она сильно хотела. Такая живая, такая неутомимая! Как он мог испытывать к ней столь сильные чувства, когда ее собственная мать, казалось, едва…

И все же мать любила Лиллию, пусть по-своему, немного небрежно и отстраненно. А вот отец…

Он вздохнул и отбросил старое ужасное воспоминание. Оно часто возвращалось к нему, когда Морган оставался в одиночестве, и еще чаще, когда был один и трезв – вот почему он так не любил это сочетание, среди прочего.

«Станет ли кто-то еще по мне скучать? Моя мать? Наверное, немного, хотя она не выглядела особенно озабоченной, когда я путешествовал несколько месяцев с бабушкой Мириамель и дедушкой Саймоном. Да, конечно, она будет горевать, если я умру, – ведь кому интересна мать мертвого наследника?»

Морган надеялся, что бог его не слушает, потому что почти сразу пожалел о своих мыслях. Всю его жизнь отец Нуллес, да и другие, ясно давали ему понять, что любовь к родителям – это одна из самых важных заповедей бога. И он очень старался любить свою мать, действительно старался. Ведь бог ждал только лучшего. Однако Морган никак не мог понять, почему та совершенно не интересуется дочерью. Иногда складывалось впечатление, что она ее практически не замечает, за исключением тех моментов, когда графиня Рона или одна из придворных дам приводила Лиллию пожелать ей спокойной ночи.

Но его мать, хотя она и не проявляла особого интереса, никогда… никогда бы не сказала…

И он вновь попытался отбросить тяжелое воспоминание, но у него не получилось; оно поднималось, как яростное, зубастое существо, скользящее в воде между лилиями в самой глубокой части рва Хейхолта – вспышка теней, и вот оно уже овладело Морганом.

Это был очень необычный день, один из самых странных в его жизни, всего лишь через две недели после того, как во время летнего солнцестояния отец поймал его в Старой амбарной башне. Сначала он упал с Фестивального дуба, куда ему категорически запретили забираться – он так и не понял почему, во Внутреннем дворе замка другого такого удобного дерева для его целей не было. Он разбил колено и оба локтя, и они сильно кровоточили, когда Морган, хромая, вернулся в замок в сопровождении встревоженных горничных – он не разрешал им к себе прикоснуться, и они могли лишь вытирать красные капли и разводы, которые он оставлял на полу, шептаться и клокотать точно голуби. Его матери пришлось прервать разговор с фрейлинами, она взглянула на него, содрогнулась и махнула рукой, а потом приказала одной из девушек отвести его к лорду Тиамаку, чтобы тот о нем позаботился.

Позднее, когда маленький вранн тщательно промыл, обработал и перевязал его раны, он дал Моргану глотнуть чего-то из стеклянного кувшина. Напиток был сладким, но странным. Тиамак сказал, что он поможет ему отдохнуть.

Горничная привела его обратно, и теперь, когда Тиамак привел в порядок и перевязал его раны, мать разрешила ему полежать на маленькой кровати в ее спальне, если он будет вести себя тихо. Боль стала отступать, она возвращалась только в те моменты, когда он к ним притрагивался, напоминая, чтобы он поменьше шевелился. Морган немного поспал, проснулся, снова заснул, пока его мать и фрейлины о чем-то негромко беседовали, но когда он открыл глаза во второй раз, разговор в спальне стал громче.

Кто-то искал Джона Джошуа, потому что его хотел видеть лорд Тиамак. Это имело какое-то отношение к одной из горничных, и Морган лениво подумал, что, возможно, он что-то натворил, но не сумел найти за собой никакой вины. В любом случае в кровати было тепло, и ему не хотелось вставать и спрашивать. Через некоторое время он снова погрузился в приятный сон.

Он проснулся, или только наполовину, и увидел, что отец стоит рядом, и у него широко раскрыты глаза, как у святых на витражах в часовне. Его появление оказалось таким неожиданным, что Морган попытался вскрикнуть, но он все еще не избавился от сна и поэтому лишь застонал. Отец удивил его еще больше, когда наклонился над ним, поцеловал в лоб и прошептал на ухо:

– Я сожалею. Мне очень жаль.

Сердце Моргана забилось быстрее от его слов, он почти проснулся и услышал, как мать говорит:

– И ты пришел сюда? Ты сошел с ума, Джон. Ты к ней прикасался? А что, если ты заразился?

– Нет, я к ней не подходил, – сказал отец. – В отличие от Тиамака и остальных.

– Святая Элизия! Я не должна подпускать к себе никого из них.

– Маленький вранн совсем не глуп. Он сказал, что тут нечто другое. Он сказал, что дело в яде.

– О, господи, защити нас.

– Несчастный случай. – Однако Моргану показалось, что голос отца дрогнул. – Может быть, ее укусила змея. – А потом, с усилием, словно он хотел сменить тему, отец сказал: – Почему ты так напугана, Идела? Люди умирают по самым разным причинам. Смерть вокруг нас. Так решил господь.

– Потому что во мне ребенок, – сказала его мать.

Морган услышал в ее голосе триумф и гнев и окончательно проснулся, но не открывал глаз, потому что отец все еще стоял рядом.

– Ты…

– Я беременна. Я знаю, что это так, и повивальные бабки со мной согласны. Теперь тебе понятно, почему я испытываю страх?

– Ребенок. – Он произнес это слово так, как если бы сказал «стул» или «камень».

– Да. А почему ты так холоден, Джон? Разве мы не хотели еще одного сына, чтобы защитить преемственность?

– Я… я сожалею. – Джон Джошуа застыл, но его нога, касавшаяся кровати Моргана, дрожала. – Я все еще думаю о той горничной – мне сказали, что у нее была черная рвота…

– Джон? Ты сошел с ума?

– О, помоги мне господь. Я сегодня сам не свой, жена. И еще раз прошу у тебя прощения.

– Дай мне свое благословение, Джон. Мы будем молиться, чтобы ребенок родился здоровым. Поспеши, Джон, – бог может посчитать нас неблагодарными.

– Конечно, – сказал он, но странная интонация в его голосе не исчезла. – Я буду молиться, чтобы бог благословил нас всех и будущего ребенка.

Идела опустилась на колени перед изображением святой Матери Элизии и начала молиться. Она просила у бога прощения за то, что говорила о нехороших вещах, когда он сделал им такой подарок, и теперь, вне всякого сомнения, господь будет их всех оберегать, чтобы мальчик вырос хорошим эйдонитом – или девочка, если такова будет его воля, – но она не хочет, чтобы бог думал, что еще один мальчик будет обузой. Когда она принялась перечислять все, что бог, как она надеялась, сделает, чтобы защитить ее семью, Морган услышал, как его отец, понизив голос, произнес то, что не мог слышать ни один другой смертный:

– А я молюсь, чтобы бог поступил справедливо и ребенок родился мертвым.

Морган замер от ужаса, а его отец вышел из спальни. Он слышал, как молится мать, – она даже не заметила ухода мужа. Моргану хотелось заплакать, но он не мог и не стал, потому что это его выдало бы, словно он сам совершил нечто ужасное, просто услышав страшную молитву отца.

Закончив молиться, мать встала, чтобы впустить фрейлин, которые терпеливо ждали в соседней комнате. Они влетели внутрь, словно щебечущая стайка птиц, их голоса были легкими и нежными, они говорили о красоте теплого дня и о лете за окном. Морган повернулся на другой бок, накрылся одеялом с головой, сожалея, что у него нет чего-то более плотного, тяжелого, вроде глины или даже камня, желая похоронить себя в земле и больше ничего не слышать. А потом, по прошествии долгого времени, он снова заснул.

– Вы не спите, ваше высочество? Вы не против, если я составлю вам компанию?

Морган сел и обнаружил, что находится посреди леса, а не на кровати в материнской спальне, и рядом стоит сэр Порто. Старый рыцарь приветственно поднял руку, хотя и не слишком уверенно. Он немного дольше оставался с пьющими солдатами, чем Морган, что уже само по себе говорило о настроении принца.

– Нет, я не сплю, – ответил Морган. – Ну а что до компании, я и сам не уверен…

Однако Порто не обратил внимания на намек и присел на торчавший из земли поблизости камень.

– Я узнаю этот взгляд, мой принц.

– В самом деле?

– Да. Я покинул родной дом, когда был совсем молод, чтобы сражаться с Белыми Лисами. И оставил свою семью.

– Очень печально, – сказал Морган, рассчитывая, что, согласившись, сможет сократить воспоминания старого рыцаря о том, как он в одиночку спас человеческую расу от норнов, которые намеревались ее уничтожить. – Должно быть, они по тебе скучали. Твоя мама и все остальные.

Однако слова Моргана удивили старика, и, когда он заговорил снова, он услышал то, о чем Порто никогда не говорил прежде, словно перескочил из одной колеи в другую, точно колесо кареты.

– Моя мать? – сказал старик. – Нет, нет. Моя мать давно мертва. Я говорю о жене и ребенке.

Моргана удивило его признание, которое заставило воспоминания о словах отца вновь вынырнуть на поверхность, оставляя неприятные круги. – У тебя есть дети? Ты никогда прежде о них не говорил. Как и о жене, насколько я помню.

– Это не самая счастливая история, ваше высочество. Вот почему вы ее не слышали. Я оставил их в Пердруине, где родился. Когда я в первый раз отправился на войну, следуя за принцем Джошуа и его армией в надежде изменить свою судьбу, моя жена Сида и наш маленький сын остались в доме ее родителей. Ну, я уже упоминал о Битве возле Врат Наккиги – нет, пожалуйста, не делайте такое лицо, мой принц, я знаю, что рассказывал эту историю прежде. Астриан не раз меня ругал. И вы знаете, что меня произвел в рыцари на поле битвы сам герцог Изгримнур.

Вместе с несколькими другими воинами, так слышал Морган, что делало посвящение в рыцари не таким впечатляющим, но на этот раз у него не возникло желания прерывать Порто.

– После того как я вернулся на юг, новые король и королева за мою службу дали мне землю, участок в Судшире, приносящий ренту в несколько золотых империалов в год! Совсем неплохо. Больше, чем я когда-либо получал от своей собственной семьи. Но когда я вернулся в Пердруин, то обнаружил, что Сида и наш сын умерли во время ужасной эпидемии, которая бушевала там, в Наббане и на большей части юга в тот год. Вы об этом, наверное, не знаете, но многие называли ее «лихорадкой норнов» и утверждали, что так они мстят за свое поражение.

Моему маленькому мальчику – мы назвали его Портинио, что означает «маленький Порто», – не было и двух лет. После похорон прошел месяц, когда я вернулся. Мне даже не удалось их поцеловать. – Его голос стал едва слышен. – Я так и не смог с ними нормально попрощаться…

Наступило долгое молчание.

– Я тоже не видел своего отца перед тем, как он умер, – наконец сказал Морган. – Мне не позволили.

Порто посмотрел на него, но промолчал, все еще погруженный в собственное горе.

– Мне сказали, что я не должен видеть его таким, – продолжал Морган. – Так говорила моя мать. Дедушка и бабушка были с ним… – Он ненавидел вспоминать те дни, но стоило ему об этом заговорить, как они мгновенно вернулись.

Лестница была еще влажной, потому что на ней недавно побывала горничная с водой и тряпкой. Морган не понял, почему ей разрешили войти, но не стал спрашивать. Он стоял на лестнице, и графиня Рона сжимала его руку так сильно, что он не мог высвободиться, а мать с рассерженным лицом закрыла дверь на засов. Она пребывала в ярости из-за того, что он попытался проскользнуть мимо нее, две женщины остановили его и держали, как пленника – как преступника, – и в тот момент дверь на верхней площадке лестницы, где стояли на страже два эркингарда в доспехах, казалась недостижимой, как крепость на вершине горы. Потом из покоев отца вышел Тиамак с таким мрачным лицом, что его мать вскрикнула, и Морган заплакал, услышав ее крик.

Морган прогнал воспоминания. Бесполезные. Глупые. Он сердился на себя за то, что заговорил на эту тему.

– Расскажи мне остальное, – попросил принц.

Порто с некоторым удивлением поднял голову.

– Что? Прошу прощения, ваше высочество.

– Что случилось потом? Я о твоей семье.

Старый рыцарь вздохнул.

– С тех пор прошло так много времени! Воспоминания – это настоящее проклятие, сир, я говорю вам правду. В любом случае у меня ничего не осталось. Я вернулся в Эркинланд, но очень скоро продал землю и начал пропивать вырученные деньги. Если бы я тогда не подружился с Астрианом и Ольверисом, то сейчас был бы уже мертв. – Порто покачал головой. – Они всегда давали мне крышу над головой… или просто место, где я мог спать в тепле рядом с ними.

Морган никогда не задумывался о том, что Порто прожил целую жизнь до того, как они встретились. Он видел в старом рыцаре доброго пьяного клоуна и не пытался понять, что сделало его таким.

– Ты сильно любил жену? – спросил Морган, хотя и сам не понимал, зачем задал этот вопрос.

– Любил ли я ее? – Мысли Порто вновь ушли куда-то в сторону. – О да, наверное. Теперь уже трудно сказать, ведь прошло столько лет. Иногда я даже с трудом могу вспомнить, как они оба выглядели. У меня была миниатюра с их портретами в медальоне, но я его потерял. – Он снова покачал головой. – Где-то…

– Я надеюсь, ты когда-нибудь забудешь, – сказал Морган. – Чтобы боль ушла.

– О нет. – Старик решительно тряхнул головой. – Прошу прощения, ваше высочество, но я молюсь, чтобы этого не случилось. Больше у меня от них ничего не осталось. – Порто расправил плечи. – А если говорить о боли, мой принц, холод пробирается в мои кости и заставляет их болеть. Я пересяду поближе к огню. И не волнуйтесь так, ваше высочество. Вы очень важный молодой человек, и вещи, которые случаются с другими, с вами не произойдут, я уверен. Все, кто вас любит, будут целы и здоровы, когда вы вернетесь – со славой, тут у меня нет никаких сомнений. Верьте мне, старики видят то, что скрыто от молодых.

Морган молча смотрел, как старый рыцарь начал пробираться поближе к огню, точно прибрежная птица, шагающая по влажной береговой полосе во время прилива.

– О, милорд Пасеваллес, я так рада, что вы вспомнили! – сказала вдовствующая принцесса, шагнув к нему навстречу, когда одна из служанок провела его в ее покои.

Идела расставила руки в стороны, словно собиралась получить подарок.

– Но как я мог забыть столь лестное приглашение, ваше высочество?

Лорд-канцлер заметил, что принцесса Идела не стала зажигать много свечей, что вполне естественно, если речь идет о том, чтобы изучать старые книги. Более того, они стояли на таком расстоянии друг от друга, что он сначала не увидел в кресле в углу пожилую женщину с прямой спиной, которая что-то шила.

– Леди Вилона, – сказал он, когда его глаза привыкли к темноте и он сумел разглядеть ее лицо. – Как я рад вас видеть.

Лорд-канцлер почувствовал облегчение и необычное смущение в присутствии немолодой женщины. Вилона была женой сэра Эворика из Хейстолла, барона не самого аристократического происхождения и без особых владений, который обнаружил, что в торговле можно заработать гораздо больше денег, чем фермерством. Благодаря удачным связям с родней в Пердруине Эворик сумел стать одним из ведущих импортеров окрашенных тканей с юга и теперь считался едва ли не самым богатым человеком. Он и его жена к тому же являлись фаворитами Осрика, отца принцессы Иделы.

Леди Вилона посмотрела на него, прищурившись и оторвав взгляд от шитья:

– О, лорд-канцлер. Прошу меня простить за то, что не встаю, – сегодня меня мучает боль в ногах.

– Тут нечего прощать, моя добрая леди.

– Ну а чем бы вы хотели перекусить, лорд Пасеваллес? – спросила принцесса Идела и тут же сама ответила на свой вопрос: – Конечно, мясо. Ох уж эти мужчины!

В ее нежной победной улыбке прятался материнский смех и положительная оценка проказников мужчин, но Пасеваллес всегда восхищался мастерством Иделы и знал, что только глупец поверит в уловки, прятавшиеся за привлекательным лицом.

– Я сейчас же отправлю служанку на кухню, – продолжала она. – Думаю, там еще осталось то блюдо, которое подавали днем, – оно было чудесным и остается привлекательным даже в холодном виде. Мы устроим пир, запивая мясо светлым сандарианским вином, которое я сохранила для такого приятного события.

Пасеваллес не смог удержаться, чтобы не сделать легкого ответного выпада, хотя бы для того, чтобы оценить атмосферу сегодняшнего вечера.

– Но, принцесса, вы же говорили о книгах мужа. Разве нам не следует сначала их осмотреть, прежде чем устраивать пир?

Она лишь махнула белоснежной рукой:

– Глупо. С полными желудками мы сможем работать гораздо лучше. Такой трудолюбивый мужчина, как ваша светлость, должен это знать.

– Я склоняюсь перед вашей мудростью, миледи.

– И правильно делаете. – И вновь улыбка – кокетливая, обещающая.

На самом деле Пасеваллеса не слишком удивило, что Идела хотела пропустить скучное изучение книг. Он прекрасно понимал, что ее не интересовали проблемы, связанные с библиотекой мужа, она лишь хотела продолжить осаду чести Пасеваллеса и, возможно, наконец одержать победу. Пасеваллес никоим образом не обладал иммунитетом против ее хорошенького лица, стройной фигуры и бледной ложбинки на груди, но он находился в покоях принцессы, а перед его именем шел титул именно потому, что он всегда старался осторожно обходить самые опасные участки, которые оказывались на его пути. И сейчас не собирался ничего менять, понимая, что падать придется с очень большой высоты.

Служанка вернулась с блюдом нарезанного холодного мяса, сыром, несколькими маленькими караваями хлеба и чашей с маринованным диким луком. Принцесса Идела мягко ее выругала за то, что она не принесла десерт, а потом отпустила, и девушка исчезла в одной из многочисленных комнат покоев принцессы.

Леди Вилона взяла тарелку к себе и принялась за еду, сидя в своем кресле, а принцесса и лорд-канцлер устроились друг напротив друга за маленьким столиком. Пока они ели, Идела оживленно болтала о разных светских мелочах, упоминая такие незначительные события, что Пасеваллес понял: она подбирается к какому-то важному вопросу. Наконец она налила им обоим по второму кубку сладкого янтарного сандаринского вина и заговорила о деле.

– Я даже не могу вам сказать, какое удовольствие я получаю сегодня от общения с вами, лорд-канцлер.

– Пожалуйста, принцесса. Вы должны называть меня Пасеваллес. Здесь я просто не могу слышать свой титул.

– Очень хорошо, тогда я постараюсь называть вас вашим эйдонитским именем. Но вы не должны ставить меня в невыгодное положение. Сегодня вечером мы оба отбросим титулы. Я буду Идела.

– Как пожелаете… Идела.

Она хлопнула в ладоши.

– О, ваш мужской голос уже является для меня удовольствием. – Она наклонилась вперед, словно делилась важным государственным секретом, одновременно демонстрируя ему существенную часть своей бледной гладкой груди. – Должна признаться, что иногда я устаю от пронзительных женских голосов. Ничего другого я не слышу! Так стоит ли удивляться, что я так скучаю по сыну?

Если учесть, что не прошло и недели с отъезда принца Моргана и принцесса никогда не считалась заботливой матерью по отношению к обоим своим детям, Пасеваллес понял, что начинается новый гамбит, и охотно на него пошел.

– Должно быть, вам было очень трудно расстаться с ним.

– Да, ужасно. Очень тяжело. – Она покачала головой. – В первую ночь я уснула в слезах.

– Я сочувствую вашей боли, дорогая миледи.

Она бросила взгляд в сторону леди Вилоны, которая энергично жевала хлеб и, казалось, не обращала на них ни малейшего внимания. Идела снова понизила голос:

– И дело не только в том, что я боялась отпустить его в огромный мир, не зная, вернется ли он обратно…

– Он вернется, Идела. Граф Эолейр и все остальные об этом позаботятся. Эолейр хороший человек, тут нет никаких сомнений.

Она слегка поджала губы, показывая нетерпение – лорд-канцлер говорил не о том, что нужно.

– Речь не только о страхе, охватившем меня в момент его отъезда. Да, я мать, и для меня отсутствие сына ощущается как ужасная потеря. Но я боюсь того, что он рос без отца… и у него возникнут затруднения, когда придет время надеть корону. – Она сделала знак Дерева. – Разумеется, мы надеемся, что это произойдет очень, очень не скоро.

– Конечно, – сказал Пасеваллес и также изобразил знак Дерева на своей груди. – Да хранит бог короля и королеву.

– Но вы не могли не заметить неприятностей, в которые Морган постоянно попадает в последнее время, Пасеваллес! Вы наверняка видели, что он водит плохую компанию и у него появились отвратительные привычки!

– Ну, часть его приятелей не так опасны, как вы думаете, прин… Идела. Солдаты едва ли в состоянии научить принца гладкой речи, конечно, они проводят слишком много времени в не самых приличных тавернах, но они могут дать ему ряд полезных уроков. Король должен управлять королевством не только из замка, но и уметь защищать его на полях сражений.

– Я знаю! Милосердная Элизия, слишком хорошо знаю! У меня бывают ужасные сны из-за этого. И нам следует беспокоиться не только о полях сражений, но и обо всем остальном – наемных убийцах и безумцах, вроде того, что напал на графа Эолейра!

– Вы должны знать, как любят вашего сына во всем Эркинланде, миледи. Но для любого человека, даже величайшего, нет защиты от безумца, кроме любви бога. Вам следует утешать себя именно этим. И в целом мире нет человека, защищенного от случайностей лучше, чем ваш сын.

На мгновение Пасеваллесу показалось, что она заговорит снова, но принцесса неожиданно отвернулась от него. Ее плечи слегка задрожали.

– Идела? Миледи? Я каким-то образом вас обидел?

Когда она снова к нему повернулась, ему показалось, что он видит слезы в ее глазах, но Идела тут же их вытерла.

– О, Пасеваллес, нет, нет. Вы никогда не нанесете мне обиды. Но именно такие слова я произносила про своего мужа, принца Джона Джошуа – что ни один мужчина во всем Светлом Арде не находится в большей безопасности и не имеет лучшей охраны. Но этого оказалось недостаточно, когда Смерть протянула к нему руку.

Пасеваллес не знал, действительно ли его слова заставили принцессу плакать или влага на кончиках ее пальцев лишь реакция на сок дикого лука, который она втерла себе в глаза, чтобы вызвать слезы. Трудно найти ответ на такой вопрос, когда имеешь дело со столь опытной женщиной, как принцесса, но это не имело значения: простейшая вежливость требовала от него ответа.

– Я сожалею, Идела. Удовольствие от нашего неформального общения сделало меня неловким. Конечно, у вас больше причин для беспокойства, чем у любой другой матери.

Ее улыбка получилась отважной.

– Я завистлива. Я провела с ним слишком мало времени, с моим добрым, красивым мужем, но все же его оказалось достаточно, чтобы я успела дать ему двух красивых детей. – Она посмотрела на свои руки, на переплетенные пальцы, потом подняла на Пасеваллеса широко раскрытые глаза, и он подумал, что их умоляющее выражение производит огромное впечатление: Идела была очень красивой женщиной. – Но именно по этой причине я так боюсь за своего сына. Большую часть жизни он провел без отца. Он прошел жесткую школу. Что с ним будет, когда ему придется взять на себя обязательства крови, текущей в его жилах?

Теперь Пасеваллес видел направление ее атаки, но все еще не до конца понимал, какую цель преследовала принцесса.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, миледи. Как и у всех при дворе, моя забота и любовь к принцу Моргану не вызывает сомнений.

Она снова вытерла глаза.

– Наверное, вы считаете меня глупой.

– Напротив, я считаю вас хорошей, заботливой матерью.

– Тогда могу я сделать признание? Нечто недостойное – то, что меня постоянно преследует?

– Конечно.

– Я боюсь, что король и королева возлагают на моего сына недостаточно ответственности, и это не позволяет ему научиться многим вещам, которые ему необходимы.

Ее слова слегка удивили Пасеваллеса – сказать, что кто-то лишает Моргана ответственности, было равносильно утверждению, что конюх, преследующий сбежавшую лошадь, мешает ей надеть уздечку, – но Пасеваллес лишь кивнул в ответ.

– Я понимаю вашу тревогу.

– Я не хотела, чтобы его отсылали с таким странным поручением – мне вообще непонятны разговоры о фейри, магических рогах и подобных вещах, – но я занимаю не то положение, чтобы возражать. И все же, когда он вернется, – здесь она снова позволила своему голосу задрожать, – если бог того пожелает и он благополучно вернется… я надеюсь, что они найдут для него лучшее применение, и не только ради него самого, но и всего королевства.

Пасеваллес кивнул:

– Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, но не могли бы вы несколько подробнее…

– Они должны позволить ему что-то делать? – Она с таким напором произнесла последнее слово, что Пасеваллес понял: она подошла к своей цели. – Настанет день, когда Морган будет правителем, королем Верховного Престола. Наббан, Эрнистир, Пердруин – все склонятся перед ним. Тем не менее он ничего не знает о том, как быть королем.

«На самом деле, – подумал Пасеваллес, – в том, что она говорит, есть некоторый смысл».

Однако он сомневался, что их мотивы совпадали.

– Я с вами искренне согласен, миледи. Он может и должен получить больше ответственности.

Теперь она заговорила оживленно:

– Его дедушка и бабушка… нам все равно не обойти этой темы, Пасеваллес. Они замечательные правители, мы все им благодарны за то, что они сделали, но они уже старые, им более пятидесяти! Морган мог бы им очень сильно помогать, если бы он… если бы положение ему позволяло.

Пасеваллес кивнул, словно ему только сейчас пришла в голову эта мысль.

– О, вы полагаете, что они могли бы сделать его… Как это называется? Что-то вроде соправителя?

– Именно. – Она наклонилась к нему и сжала его руку, что удивило Пасеваллеса. У нее была теплая и сухая кожа, а прикосновение приятным. – Вы зашли даже дальше, чем я осмеливалась думать, но у вас куда больше опыта в подобных вещах. Соправитель – вот именно! И он будет учиться в процессе, а они объяснять ему то, что требуется знать. Вы поможете мне убедить их, дорогой Пасеваллес?

– Но, Идела, разве ваше положение не подходит больше для подобных разговоров?

– О, они не поймут, если идея будет исходить от меня. – Она энергично тряхнула головой. – Они подумают, что я лезу не в свои дела, пытаюсь изменить свое собственное положение.

Ему с трудом удалось сдержать улыбку.

– Возможно, вы правы.

– Как это ни грустно, но так и есть. Но если подобная мысль будет исходить от вас, они ее выслушают. Король Саймон очень высоко вас ценит. Он поднял вас над всеми другими… всеми прочими… – Она споткнулась и замолчала.

– Над другими, более подходящими кандидатами? Вам не нужно беспокоиться о том, что вы оскорбите мои чувства, Идела. Я знаю, что существует множество придворных с именами более громкими, чем мое, и многие из них обладают более крупными состояниями. Всем известно, что моя семья, которая с самого начала была не из самых богатых, переживала очень трудные времена после войны Короля Бурь.

– Но король понял, что вы лучше всех подходите для этой должности. – Она так сильно сжала его руку, что ему стало неприятно. – Конечно, он вас послушает, когда вы предложите то, что поможет Моргану стать хорошим королем.

– Я не могу вам обещать. – Он не хотел, чтобы она думала, что легко поймала его на крючок. – Король и королева обладают на редкость упрямыми умами. И я считаю это комплиментом! Они все видят по-своему, а не так, как говорят им другие. Но я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

– О, да благословит вас бог за доброту! – Идела потянулась к вину и сама налила им по полному бокалу. – Выпьем за то, что мы теперь партнеры в этом предприятии, и я стану самой счастливой женщиной в Хейхолте.

– Я всегда был вашим партнером, миледи, даже если и не знал вашей цели, потому что мои желания совпадают с вашими – безопасность Верховного Престола, счастье и здоровье вашего сына.

– Пасеваллес, вы лучший мужчина из всех, кого я знаю. – Она осушила свой кубок с энергией солдата, уцелевшего после кровопролитного сражения. – А теперь допьем вино и посмотрим на книги, оставшиеся после моего мужа.

Идела вывела его из равновесия, вернувшись к книгам, но, как только она встала, Пасеваллес тут же последовал ее примеру. Она взяла его за руку и повела за собой. Он немного помедлил у кресла леди Вилоны. Пожилая женщина задремала, ее тарелка стояла на полу, шитье покоилось на коленях.

– А разве она не…

– Давайте не будем трогать бедняжку. Что она может знать о книгах, которые старше, чем она? – Идела захихикала, как девчонка, и потянула его за руку. – Идемте. Сейчас ее наблюдение нам ни к чему.

Пасеваллес позволил ей повести себя туда, где должна была находиться библиотека ее мужа или кладовая, где хранились книги, но, когда она потянула его за собой через порог, они оказались в совершенно темной комнате.

– Ой, – сказала она без малейшей тревоги. – Кажется, я привела вас не в ту комнату. Должно быть, я выпила слишком много чудесного вина.

– Следует ли мне вернуться за свечой?

Даже в темноте он чувствовал, что принцесса повернула к нему лицо и стоит совсем рядом. Она отпустила его руку и дотронулась ладонью до плеча, а потом пальцы прошлись по шее и прикоснулись к лицу.

– Думаю, нет, – тихо сказала она. – Пожалуй, мы сможем некоторое время обходиться без света и компании, не так ли?

Она еще сильнее придвинулась к нему, и он почувствовал, как ее стройное тело касается его в нескольких местах. Пасеваллес уловил пары вина в ее дыхании и цветочную сладость ее собственного аромата.

– Идела…

Ее палец коснулся его губ, заставляя замолчать.

– Ты знаешь, я скучала не только по мужскому голосу.

Он поцеловал ее палец, а потом нежно отвел его в сторону.

– Миледи, я лишь…

– Замолчи. Ты мужчина, и это просто замечательно. Нет, ты лучший мужчина из всех, кого я знаю. О, я так давно тобой восхищаюсь!

– Но слуги…

– Они знают, что лучше не заходить в мою спальню. Да, я солгала. Здесь нет книг моего мужа, здесь моя спальня. Ты ненавидишь меня за обман?

– Я никогда бы не смог вас ненавидеть, миледи. Сладкая Идела. – Он снова взял ее руку, поцеловал кончики пальцев, один за другим, услышал ее дыхание, глубокое и неровное, наклонился вперед и нашел ее губы. Прошло несколько очень долгих мгновений, прежде чем он заговорил снова. – Я бы никогда не смог причинить вам вред в любом случае.

– О, блаженство! – сказала она, и в этот момент он не сумел уловить фальши в ее словах. – Я вся покрылась гусиной кожей, и мое сердце бьется так быстро! Вот, ты чувствуешь? – Она взяла его руку и приложила к своей груди, уже обнаженной, ее кожа была теплой, а сосок твердым, как вишневая косточка. В темноте она успела расстегнуть платье и спустить его вниз. – Ты можешь любить меня, Пасеваллес? Совсем немного?

– Да, – ответил он, а потом нежно сжал ее грудь, пока она не застонала. – Да, миледи, могу.

В первую ночь они разбили лагерь неподалеку от Альдхорта, который уже могли разглядеть, и, пока Бинабик и остальные тролли ухаживали за ситхи, граф Эолейр подождал, когда рыцари и оруженосцы приступят к ужину, после чего спросил у Моргана, готов ли тот составить ему компанию и сходить в лес.

– Но зачем? – спросил Морган, собиравшийся отыскать Порто и мех с вином, который старик всегда держал под рукой.

– Чтобы протрубить в рог, ваше высочество, – ответил Эолейр, похлопывая по деревянной коробке, привязанной к его седлу. – Пока мы находились внутри границ Эрчестершира, в этом не было особого смысла.

Моргану ничего не оставалось, как согласиться. Он нашел свою лошадь, мирно щипавшую сочную зеленую траву, и уселся в седло, а кобыла бросила на него такой укоризненный взгляд, что ему захотелось перед ней извиниться.

– Мы уже недалеко от долины Асу, – сказал Эолейр, когда они направили скакунов в сторону окутанной тенями опушки леса. – Когда-то это было темное место. Здесь твоих дедушку и бабушку захватили в плен и едва не убили Огненные Танцоры, сторонники Короля Бурь.

– Я все знаю об Огненных Танцорах, – сказал Морган. – Поверьте, граф, я слышал эти истории.

Он скучал по сестре и бабушке, и даже по матери.

Морган вдруг вспомнил о забавном замечании деда, который как-то сказал, что женщины в их семье устроили заговор, чтобы лишить короля и его внука достойных развлечений. Его дед хотел пойти ловить лягушек в Королевской луже, как он шутливо называл большой пруд в саду замка. Моргану его идея не показалась особо привлекательной – в то время ему хотелось казаться взрослым молодым человеком, а не маленьким мальчиком, – но понравилось, что король захотел провести с ним время. Когда же это было? Определенно, после смерти отца. И ему на память пришло еще несколько случаев, когда король пытался как-то его заинтересовать или развлечь.

«Ты и я, Морган. Вот в конечном счете к чему все придет, запомни слова деда, – сказал король. – Они никогда ничего не разрешат тебе делать, твоя мать и моя жена. Они боятся, что ты можешь пострадать. Но что страшного в том, чтобы иногда разбивать себе нос?»

А потом он рассказал историю про Рейчел, горничную, которая сильно его напугала, когда он был совсем маленьким.

Да, в те дни дедушка был к нему добр, это он должен признать. Но почему потом все изменилось? Почему король постоянно на него сердится, и все из-за нескольких глупых царапин или ошибок?

– Вы уже довольно долго молчите, ваше высочество, – сказал Эолейр, слегка напугав Моргана. – Вы в порядке?

– Да, да, – ответил он, хотя мысли его настолько смешались, что он чувствовал себя не лучшим образом. – Просто я устал от разговоров.

Они ехали в тускнеющем вечернем свете все дальше по тропинке между деревьями, Эолейр впереди, Морган сразу за ним, благодарный за то, что граф уважает его желание помолчать. Солнце уже клонилось к западу, но те кусочки неба, которые Морган мог разглядеть сквозь кроны деревьев, стали оранжевыми и красными, за исключением тех участков у них над головами, где сиял ровный синий цвет. Во вновь обретенной тишине Морган слышал лесные звуки или, как в данном случае, их отсутствие. Если не считать нескольких чирикающих где-то далеко птиц, хруста веток и шуршания листьев под копытами лошадей. Лагерь был совсем рядом, но вдруг у него возникло ощущение, что до него несколько лиг.

– Пожалуй, здесь мы можем привязать лошадей, – наконец сказал Эолейр.

Он уверенно и изящно соскочил на землю, что было удивительно для человека его возраста, завязал поводья вокруг тонкого ствола березы и принялся вытаскивать из седельной сумки деревянную коробку, где хранился рог. Морган привязал свою лошадь рядом со скакуном Эолейра и оглядел окутанную тенями поляну.

– Здесь так тихо. – Даже ему самому эти слова показались глупыми, но Эолейр кивнул.

– Лес осторожен, – ответил граф. – Он не любит гостей, но и не отталкивает их. Во всяком случае, так говорил мой отец, хотя он имел в виду только наш лес Грианспог. Альдхорт… многие говорят, что он очень древний. Вот почему его называют «Старое сердце».

– Но как одно место может быть старше другого? – резко спросил Морган, которого вывела из равновесия неподвижность леса. Эолейр вытащил бархатный мешок из коробки и достал из него рог с такой осторожностью, словно это не диковинный музыкальный инструмент, а спящий ребенок. – Я хотел сказать, что, когда бог создавал мир, он не мог сначала сотворить Альдхорт, а потом все остальное, верно? Это как-то бессмысленно, – уточнил Морган, и его голос пронесся по тихой поляне, словно резкое карканье ворона.

– Вы правы. – Эолейр повернул рог так, чтобы полюбоваться им в умирающем свете дня. – И я готов первым согласиться, что нам бы не помешало побольше смысла в нашем мире.

Морган никогда прежде не видел рога, хотя его упоминали во многих историях про сэра Камариса и войну Короля Бурь, и с удивлением обнаружил, что это его тревожит, хотя и не мог понять почему. В некотором смысле рог казался грубым – всего лишь изогнутый конус, покрытый мелкой аккуратной резьбой, с серебряным мундштуком и простыми серебряными орнаментами вокруг широкого конца. Но что-то в нем заставляло Моргана не сводить с него глаз, сердце замирать, а потом биться быстрее.

– Значит, это он? – сказал Морган. – Рог великого Камариса, о котором поют в песнях.

– Так и есть, но я думаю, что не Камарис первым сыграл на нем. Видите эти отметки? – Граф провел пальцем по резьбе. – Их сделали ситхи, и довольно давно, во всяком случае, так мне рассказывали. Рог появился в те времена, когда ситхи правили Светлым Ардом.

– И теперь ты собираешься на нем сыграть? – спросил Морган.

– Конечно. Во всяком случае, я попытаюсь.

– Попытаешься?

– Рог подобен многим другим великим и могущественным вещам, ваше высочество, – а их не всегда легко понять. Когда принц Джошуа принес его сэру Камарису, который утратил разум, старик сначала его не узнал, а потом вдруг взял в руки и протрубил, громко и четко. И его разум прояснился. Почему так случилось? Вы можете спросить у ситхи – если мы с ними встретимся, – я сомневаюсь, что кто-то другой способен ответить на этот вопрос.

– Но тогда… могу я попробовать?

– Протрубить в рог? Конечно, ваше высочество. – Эолейр приподнял полу плаща и протирал мундштук до тех пор, пока он не засиял.

Морган взял рог, который оказался на удивление тяжелым, словно был сделан не из кости или оленьего рога, а из камня. Он поднес его к губам, но тут же опустил, чувствуя, как тишина леса давит на него.

– Если они его услышат, ситхи… они придут?

– Никто не знает, – сказал ему Эолейр. – Но если ситхи его услышат, я сомневаюсь, что они его проигнорируют. Только не Ти-туно.

Морган снова поднес рог к губам, придерживая его другой рукой, поджал губы и дунул, но рог издал лишь какой-то невнятный звук.

– Не думаю, что у меня получится, – сказал он.

– Попытайтесь еще раз, – сказал Эолейр, и на этот раз слова взрослого мужчины прозвучали не как приказ или укор. – Подумайте о ситхи. Они жили здесь задолго до того, как появились смертные. Думайте о том, как они прислушиваются к тишине где-то в глубине леса.

Несмотря на то что Морган видел умирающую женщину народа ситхи и слышал множество историй о прежних временах, ему было трудно представить фейри. Он вновь и вновь вспоминал старые истории, рассказанные другими людьми и слугами, в которых светловолосые ситхи больше походили на призраков, чем на людей.

Морган закрыл глаза и постарался вспомнить кошачьи глаза раненой ситхи, которые однажды раскрылись, когда он зашел, чтобы посмотреть на нее, сияющее золото на фоне бледного лица – тогда он даже вздрогнул. Он попытался представить такие же глаза здесь, в лесу, быть может, наблюдающие за ним и старым графом прямо сейчас, золотые глаза, глядящие из теней. На этот раз из рога вылетела скорее слюна, чем воздух, и вновь Морган не услышал никаких звуков.

– Я не могу, – сказал он и протянул рог Эолейру.

– Если не можете вы, я сомневаюсь, что получится у меня, ваше высочество – только не с моими старыми легкими. – Граф покачал головой. – Если рог действительно сделан руками ситхи, ваше право им воспользоваться никак не меньше моего. Рог перешел от Камариса к вашим дедушке и бабушке. Попробуйте еще раз.

Моргану было странно думать, что у него могут быть какие-то права на такую вещь, в особенности если он получил их благодаря тому, что появился на свет в королевской семье. Но, конечно, именно по этой причине считалось, что когда-нибудь он станет королем – так что почему нет? Из-за случайности рождения? Из-за того, что он случайно пережил отца? Эта мысль заставила его почувствовать пустоту. Он поднес рог к губам и дунул изо всех сил, дунул так, что у него заболели щеки, но вновь не сумел извлечь из него ни единого звука.

– Попытайтесь еще раз, и мы вернемся назад, – сказал Эолейр. – И, если у вас не получится, у нас есть и другие способы объявить о своем прибытии. Тут нет ничего постыдного. Пожалуйста, ваше высочество, попробуйте еще раз.

Моргану хотелось возразить, ведь он знал, что его неудача позорна. Как человек, которого послали в пустой темный лес просто потому, что он нарушал правила, Морган понимал это не хуже любого другого. Но здесь, в древнем лесу, ему вдруг показалось, что это происходило очень далеко и очень давно. Он ощутил тяжесть рога в руке, его сущность, потом посмотрел на последние отблески заходящего солнца, горевшего между стволами точно далекий пожар.

«Кости Сненнека сказали, что я не получу того, что ожидаю, – вдруг вспомнил он. – И что я буду делать, когда не стану королем?»

Его наполнил странный гнев, не тот, что обжигал сердце, когда он не получал того, что хотел, но совсем другое чувство, глубокая ярость, направленная против слепой глупой судьбы.

«Но почему? – удивился он. – Почему все должно быть именно так? Почему все должно быть так только из-за того, что это говорят другие?»

Сам того не замечая, он поднес рог к губам, держа его двумя руками, точно перевернутый кубок с вином, но вместо того, чтобы позволить огненному вкусу счастья, обжигающего горло, прогнать пустоту, ему следовало самому заполнить тяжелый рог своим дыханием. Вернуть его к жизни. «А что, если это станет единственным важным поступком в моей жизни?»

И в тот самый миг, когда в голову Моргану пришла эта мысль, он впервые почувствовал, что знаменитый рог не просто древний артефакт и часть истории, закрыл глаза, и сумеречный лес исчез.

Остались только Морган и Ти-туно. На мгновение ему показалось, что он ощущает то же самое, что и создатель рога, безымянный ситхи, который много лет назад начертал руны и полировал изогнутую поверхность до тех пор, пока она не засияла. И в это мгновение он почувствовал, что триумфальная музыка не приходит откуда-то извне, а прячется внутри рога, точно дракон в пещере, огненная энергия, свернувшаяся кольцами, но бодрствующая и ждущая своего часа. И каким-то образом, пусть всего лишь на несколько ударов сердца, рог стал его частью, и он, а не просто воздух из его легких стал частью рога.

Морган дунул в рог. И на этот раз сразу что-то услышал, дребезжание, превратившееся в стон. Его легкие и рог стали единым целым, огонь перетек из его тела в древний инструмент, потом в молчаливый лес, одинокая нота, которая превратилась из стона в заикающийся вой и низкий рев, словно огромный зверь разинул пасть. Голос рога взмыл над лесной поляной и так долго парил в воздухе, что Морган успел забыть, кто произвел этот звук. А через какое-то время все стихло, и осталось только слабое эхо.

Несмотря на то что именно Эолейр уговорил его подуть в рог еще раз, граф выглядел удивленным – почти ошеломленным.

– У вас получилось, ваше высочество, – сказал он тихо благоговейным шепотом.

С ликующим сердцем Морган вновь протрубил в рог, в том числе и потому, что ему хотелось еще раз пережить новые, потрясающие ощущения. Голос Ти-туно прокатился по темнеющему лесу, низкий и гортанный, удивительно громкий, подобный зову существа, которое создал бог, а потом о нем забыл. Но ситхи не пришли.

Морган ликовал, его переполнял триумф, но, хотя он протрубил еще дважды, ответило ему только эхо.

Принц и граф направились к лошадям, чтобы вернуться в лагерь, но теперь вечернюю тишину оживлял стрекот сверчков. Вскоре они уже были среди вечерних костров, где готовился ужин, и в компании смертных людей.