Глава XVIII

КОМУ: «Майские матери»

ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»

ДАТА: 15 июля

ТЕМА: Совет дня

ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 62

У всех у нас бывают непростые дни, когда мы чувствуем грусть или усталость. Это должно постепенно проходить по мере того, как с малышом привыкаете к определенному распорядку дня. Но если вы понимаете, что с вами или с близким вам человеком происходит что-то похуже, чем простая послеродовая хандра, откиньте смущение и гордость и обратитесь к врачу. Иногда нет лучшего способа позаботиться о ребенке, чем забота о самой себе.

Фрэнси медленно катила коляску по узкому ряду с художественной литературой в книжном магазине в задней части «Спота». В руках она держала первый роман Чарли и убеждала себя, что все будет хорошо и Нэлл это переживет. Для Фрэнси все, что говорили о Нэлл в новостях, было неожиданностью. Она ничего не знала о том скандале — кандидат в президенты вышел из игры из-за связи с двадцатидвухлетней девушкой, которая работала интерном в государственном департаменте. Когда это случилось, Фрэнси было шестнадцать, а ее мать была не из тех, кто рассказывает членам своей семьи о политических секс-скандалах (или вообще о чем-то, связанном с представителем демократической партии, будь это плохое или хорошее).

Кроме того, она думала об Одди. Два дня назад он грубо вытолкал ее из квартиры, ничего не рассказав про свой арест. Ситуация стала еще более непонятной.

Но самое худшее случилось этим утром. Направляясь к кассе, чтобы заплатить за книгу Чарли, Фрэнси вспомнила тот утренний разговор, и ей стало нехорошо.

Барбара сидела на диване и ждала завтрака: Фрэнси предложила приготовить ей сэндвич с яйцом всмятку, который та обычно ела по утрам. Фрэнси изо всех сил старалась не слушать свекровь, пока та рассказывала о домашних сплетнях. О племяннице своей подруги, которая родила четвертого ребенка, чудесную малышку. О новом маникюрном салоне, в котором она сделала маникюр перед поездкой. О четырех восточных сотрудницах этого салона, которые, наверное, были нелегалками.

Когда тосты были готовы, Фрэнси вдруг услышала имя Колетт. Она повернулась к телевизору и увидела Колетт на экране: тяжело дыша, она бежала трусцой по тротуару возле своего дома, задыхаясь, с красным лицом.

«Оставьте меня в покое, — сказала она и ускорила бег, закрывая лицо руками. — Мне нечего сказать».

«Колетт Карпентер — дочь Розмари Карпентер, известной активистки и феминистки, — сказал журналист. — Кроме того, она состоит в романтических отношениях с писателем Чарли Амброзом, два месяца назад у них появился ребенок».

Потом журналист добавил, что Колетт тоже была с Уинни в баре в ту ночь, и что, как сообщает источник, Колетт имеет отношение к мэру Шеперду, который, впрочем, отказался от комментариев. И вдруг они заговорили о Фрэнси. У них даже была ее фотография (тоже из «Веселой ламы»), на которой она прижималась щекой к щеке Нэлл.

Журналист сказал, что Фрэнси домохозяйка, и в тот момент, когда Лоуэл вошел на кухню, Фрэнси услышала, как Барбара ахнула:

«Какой ужас, — сказала Барбара Лоуэлу, не глядя на Фрэнси — Это плохо для твоей компании?»

Фрэнси протянула кассиру деньги, понимая, что не стоило тратиться на книгу, нужно было взять ее в библиотеке. Но библиотека открывалась только в полдень, а в квартире было так тесно, и ей нужно было срочно куда-нибудь уйти, сбежать от Барбары и взглядов, которые та на нее кидала. В них сквозило осуждение и разочарование.

Фрэнси забрала сдачу и стала искать столик. И тут она увидела, что снаружи стоит она.

На ней темные очки и длинная бесформенная куртка, волосы она убрала под кепку а, но Фрэнси все равно ее узнала.

— Уинни!

Фрэнси произнесла ее имя громче, чем хотела, люди, стоявшие в очереди за кофе, умолкли. Фрэнси промчалась мимо них, подбежала к двери и выскочила на улицу с криками:

— Уинни, постой, Уинни!

Она прижала Уилла к груди и неловко затрусила за Уинни, которая быстро поднималась в гору.

— Уинни, погоди, пожалуйста! — она не понимала, почему Уинни не останавливалась.

Когда Фрэнси побежала быстрее, Уилл захныкал, но Фрэнси догнала ее до того, как она вошла в дом. Уинни рылась в сумке в поисках ключей.

— Пожалуйста, Уинни, мне надо с тобой поговорить, я так за тебя переживаю, — Фрэнси пыталась отдышаться. — Я тебе кучу сообщений оставила. Прости, что мы…

Наехав на тротуар передними колесами, в нескольких метрах от них со скрежетом остановилась машина. С водительского сиденья выскочил низенький полный мужчина в фетровой шляпе и клетчатых шортах и схватился за большую камеру, которая висела у него на шее:

— Гвендолин, посмотрите сюда, как вы, Гвендолин?

Уинни поспешно вставила ключ в замочную скважину, Фрэнси последовала за ней и, споткнувшись о ступеньку, оказалась в темной, прохладной прихожей. Уинни с трудом закрыла дверь прямо перед носом низенького мужчины. Фрэнси поднялась за ней по четырем мраморным ступенькам и пошла по коридору, который освещали вспышки журналистской камеры. Окна в гостиной были прикрыты тяжелыми шелковыми занавесками. В ноздри Фрэнси ударил запах затхлости и испорченной еды. Уинни рывком отодвинула занавески у двери, ведущей на террасу, и Фрэнси понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к солнечному свету. К дальней стене были прислонены два ковра, свернутые в рулоны. В углу валялись картонные коробки. По столу и по полу были разбросаны упаковки из-под еды, возле дверей на террасу валялась пустая винная бутылка. Фрэнси тут же отметила, что рядом со скомканным розовым шелковым халатом стояли два бокала.

Уинни сняла куртку. Она страшно исхудала.

— Я все сообщения получила, прости, у меня не было сил перезвонить.

Фрэнси стояла посреди комнаты, похлопывая Уилла по попе и стараясь отдышаться:

— Уинни, я даже не знаю, что сказать. Ты… переезжаешь?

— Переезжаю?

Фрэнси указала на коробки и свернутые ковры:

— Просто тут коробки…

— А, да. — Уинни окинула глазами комнату. — Это все полицейские сделали. Сразу после… — Она осеклась. — Я видела, что случилось с Нэлл. И с тобой, и с Колетт. Вас показывали в новостях.

— Да что мы, не думай об этом. Ты-то как? Я даже не могу…

— Я в порядке.

— В порядке?

Фрэнси не нашлась, что еще сказать, она была поражена, насколько Уинни изменилась. Она стала такой мрачной. Такой отстраненной. Она была совсем не похожа на ту женщину, которой Фрэнси так восхищалась, когда та несколько месяцев назад шла по траве к ивовому дереву, сияя своей беременностью. Ничто не напоминало ту красивую, добрую женщину, которая сидела напротив Фрэнси в «Споте», или девушку с молодым лицом из «Синей птицы», которую Фрэнси бесконечно пересматривала.

— А что ты хочешь услышать, Фрэнси? Мой ребенок пропал. Не существует слов, чтобы описать то, что я чувствую.

Фрэнси почувствовала, что сейчас заплачет. Ей хотелось сказать: «Я понимаю, больше, чем ты думаешь, понимаю, каково это, потерять ребенка». Но она не осмелилась.

— Я могу как-то помочь? Может быть, тебе что-то нужно? Ты хоть немного знаешь, что произошло? — она говорила слишком торопливо.

Фрэнси повернулась к террасе:

— Конечно, я не знаю, что произошло.

— Я постоянно об этом думаю. Я поверить не могу, что полиция так облажалась. Сначала я была уверена, что это Боди Могаро. Я им поверила, понимаешь? А потом я стала думать про другие версии. Например, про того парня, с которым ты говорила в баре.

Уинни посмотрела на нее. Что-то изменилось — то ли в ее глазах, то ли в лице, то ли в тоне, Фрэнси не поняла. Уинни сказала очень неестественным, пустым голосом:

— Какой парень из бара?

— Который к тебе подошел, с которым ты… выпивала.

— Я в тот вечер ни с кем не выпивала.

Уилл успокоился, положив голову Фрэнси на грудь, а она боролась с желанием уйти. Она не понимала, зачем Уинни врет.

— А куда же ты ушла из-за стола?

Уинни не смотрела Фрэнси в глаза и, казалось, не слышала вопроса. Она пошла на кухню и принесла бутылку вина и два пластиковых стаканчика. Разлила вино и протянула Фрэнси стакан. Фрэнси приняла его, но не сдвинулась с места. Она вспомнила, как на последней встрече «Майских матерей» в парке Уинни, зарывшись лицом в волосы Мидаса, отмахнулась от стакана, который протягивала Нэлл: «Нет, спасибо. Мне от вина иногда нехорошо».

— Я пошла в парк, — сказала Уинни.

— В парк? А зачем?

— К маме, — стакан задрожал у нее в руке.

— К твоей маме? Но ведь она умерла, Уинни.

Уинни бросила взгляд на Фрэнси:

— Спасибо, Фрэнси, я в курсе. — Она отпила глоток вина. — Мы с отцом привезли с загородного участка кизиловое дерево и однажды ночью посадили его в парке, на мамином любимом месте. Рядом с большим сквером. Это мое секретное место, там я всегда чувствую себя рядом с ней. Туда я и пошла.

— А зачем?

— Я по ней скучаю.

Уинни открыла дверь и вышла на широкую террасу. Фрэнси пошла за ней. Тяжелый воздух вокруг них пронзил громкий детский смех, раздающийся из песочницы во дворе детского сада через несколько домов от дома Уинни. Вдоль дорожки стояли кадки с засохшей зеленью.

— Это не особенно хорошее алиби.

— Алиби? Ты про что? — спросила Фрэнси

— Про то, что я была в парке. Меня никто не видел. Я знаю, о чем все говорят, я знаю, где… — она сделала большой глоток вина. — Я бы никогда не причинила вреда своему ребенку.

Фрэнси вспомнила о стакане с вином в своей руке и отхлебнула, постаравшись проглотить вино, несмотря на ком в горле.

— Я думала, что ничего не может быть хуже, чем смерть моей мамы. Я ошибалась, — Фрэнси потянулась к плечу Уинни, но та отстранилась. — Я устала от вопросов. Я не могу мыслить последовательно. Время идет кругами.

Лицо ее вдруг окаменело. Фрэнси увидела, что на маленьком балконе в доме напротив стояла женщина, на плече у нее лежал ребенок, завернутый в покрывало. Она поливала розовые циннии в кадке. Женщина поставила лейку на землю и оборвала стебли у нескольких растений, потом вошла в квартиру и закрыла за собой дверь.

— Матери с детьми. Вы повсюду. Надеюсь, вы цените то, что у вас есть, — Уинни опрокинула в рот последние капли вина и посмотрела на Уилла. — Не хочу показаться грубой, Фрэнси, но мне сейчас не очень до…

Фрэнси охватило раскаяние. Почему она об этом не подумала? Какой же надо было быть бесчувственной эгоисткой, чтобы нести к Уинни младенца. Как ей, наверное, тяжело каждый день видеть матерей с детьми. Она в этот момент поняла, почему Уинни сбежала от нее, когда она окликнула ее возле «Спота».

— Уинни, прости меня. Я не подумала.

Они вошли в дом, Фрэнси закрыла дверь на террасу. Уинни повернулась к Фрэнси спиной и стала подниматься по ступенькам:

— Захлопни за собой дверь.

— Если тебе вдруг что-нибудь… — Фрэнси замолчала. — Уинни, он жив. Я чувствую. Пожалуйста, не переставай надеяться. Я не перестала.

Уинни поднялась по лестнице и исчезла на втором этаже.

Фрэнси неуверенно прошла по гостиной мимо еще одной кучи картонных коробок. Ей было грустно думать о том, что незнакомые люди шарят в доме дом Уинни, роются в ее вещах. Она открыла входную дверь. Она шла, не особенно понимая, куда направляется. Вдруг она услышала приближающиеся шаги. К ней спешил карауливший на углу мужчина в фетровой шляпе, у лица его была камера:

— Эй, Мэри Фрэнсис, что Уинни сказала…

Затвор на камере без устали щелкал, а мужчина продолжал выкрикивать вопросы. Фрэнси не обращала на него никакого внимания, она продолжала идти, наклонив голову и закрывая ребенка обеими руками, в голове у нее был сумбур.

— Что ты делаешь? — спросил Лоуэл у Фрэнси вечером.

Она сидела в гостиной на полу, у нее сосало под ложечкой. Она расставляла вокруг Уилла, который лежал перед ней на покрывале, свечи с запахом лаванды.

Она попыталась ответить очень спокойно:

— Занимаюсь хюгге.

Он кивнул:

— Понятно, а что это?

— Ой, это в Дании сейчас очень модно, — Фрэнси подула на безвкусный ромашковый чай в кружке, прекрасно осознавая, как Лоуэл на нее смотрел. Он наблюдал за ней. — Хюгге означает «чувствовать себя уютно». Поэтому датчане такие спокойные и счастливые. Я подумала, это поднимет Уиллу настроение.

— Отличная мысль, — Лоуэл сел на диван и открыл пиво. — А как твое настроение?

Фрэнси надела на Уилла чистые хлопковые носки. В статье было написано, что лучше всего завернуться в овечью шкуру, но она не решилась купить ту, которую выбрала в Интернете. Она знала, что с носками из «Картерс» все и так получится.

— У меня настроение нормальное. А почему ты спрашиваешь?

— Как почему? Могу я спросить у своей собственной жены, как она поживает?

— Вот сегодня днем твоя мать сказала, что у нас грязные полы. И что надо мыть их хлоркой, — тихо сказала Фрэнси.

Барбара принимала свою обычную вечернюю ванну, она наложила на лицо маску и слушала радиопередачу на айподе.

— А ты что ответила?

— Ничего. Но как можно мыть полы хлоркой? Какая хлорка? Тут ребенок. У меня ощущение, что она ищет повода придраться к любой мелочи в нашей квартире. И к половине того, что я делаю, тоже.

— Фрэнси, — его лицо омрачилось. — Она ничего такого не делает. Это все у тебя в голове.

Фрэнси отпила чаю, пытаясь отогнать тревожные мысли. Ей не хотелось говорить о Барбаре, ей хотелось обсудить Уинни и их недавний разговор. Но она не могла рассказать об этом Лоуэлу. Она умолчала о том, что случилось, знала, что он разозлится на нее за то, что она пошла к Уинни в квартиру с Уиллом.

Ситуацию усугубляло то, что Барбара всю вторую половину дня просидела дома, накрутив волосы на бигуди, и шепотом разговаривала с кем-то по телефону у них в спальне. Фрэнси решила, что она говорит с подругами из Теннесси, спрашивает, слышали ли они о Лоуэле в новостях, рассказывает, что Нью-Йорк, как она и говорила, невероятно опасный город. Барбара вышла из спальни, только когда Лоуэл вернулся с работы, к этому моменту Фрэнси была уже окончательно запугана и не стала ничего говорить.

— Ладно тебе, Фрэнси, она же из лучших побуждений. Когда у нее были дети, мир был другим. Она просто…

— Господи боже! — вскрикнула Барбара в ванной.

Фрэнси испуганно дернулась и пролила несколько капель горячего чаю Уиллу на руку. Он зарыдал, Лоуэл вскочил на ноги, опрокинув столик и пролив пиво на две свечи. Он помчался в ванную и стал стучать в дверь:

— Мама, — он подергал за ручку, но дверь была заперта. — Мам, все нормально?

— Я так и знала, — победоносно объявила Барбара. — Я самого начала говорила.

— Ты о чем?

Дверь распахнулась, Барбара вышла из ванной, завернувшись в полотенце, на лице застыла серая корка, с подбородка на пол капала пена.

— Ее будут официально допрашивать, — сказала Барбара, и по маске побежали трещины. — Эту твою подружку. Мать ребенка. Я так и знала, что она что-то скрывает.