Глава XII

Мама всегда говорила, что я наивная. Она, конечно, обычно имела в виду мои отношения с отцом, когда я решала простить его за то, что он сказал или сделал. За то, что он опять пришел пьяным, вытащил меня за руку из кровати, вывихнул мне плечо, орал, чтобы я убрала свои сраные ботинки, которые я бросила посреди прихожей специально, чтобы он споткнулся и умер.

«Ему стыдно, — говорила я на следующее утро, не глядя ей в глаза, пока она прикладывала к моему плечу лед. — Он не нарочно».

Она качала головой: «Ты такая умная девочка, только если речь не идет о нем. — Я по глазам видела, что она во мне разочарована. — Когда же ты поймешь?»

Наверное, она была права. И я так ничего и не пойму. Честно говоря, все оказалось сложнее, чем я думала. Глупо с моей стороны было предположить, что можно просто улизнуть и быть счастливой. Во-первых, я умираю от скуки. Здесь вообще нечего делать. Нечем занять голову. А скука мне не на пользу. Безделье — мать пороков или как там говорят.

Джошуа такой же. Он так радуется, когда мы выходим, прогуливаемся до города, заходим в магазинчик у библиотеки за сэндвичем с индейкой и холодным пивом. Или идем по лесной тропинке под мост, в то уединенное местечко для купания, о котором никто не знает. Искупавшись, мы сонно лежим на камнях, наша кожа розовеет от солнца. Но сегодня я ему сказала, что теперь мне все это кажется небезопасным. Вокруг нас живут люди, соседи, которые выгуливают собак, почтальон, они стали спрашивать, как я поживаю. Этим плохи сельские жители. Очень уж они любопытные. Мне хочется сказать им: «Идите домой. Домой, там вас ждут пяльцы, замороженные макароны с сыром и кабельное телевидение с круглосуточными новостями». Я заранее репетировала ответы на вопросы, все время повторяла Джошуа нашу историю, старалась не сбиться и поверить в свою собственную ложь.

Сейчас уже могу считаться профессионалом. Ведь я лгала всю жизнь.

«Маме нездоровится. Грипп. Она меня попросила позвонить, извиниться и передать, что ее не будет».

«Не говори ерунды, я не просила, чтобы ты бросил жену. Я не хочу ничего менять в наших отношениях, меня все устраивает».

«Искусственное оплодотворение», — отвечала я с доверительной улыбкой невоспитанным людям, которые начали спрашивать, кто отец, когда на пятом месяце у меня стал виден живот. С каждым я говорила так, будто этот человек — единственный, кому я могу доверить свой секрет. «У меня проснулся материнский инстинкт, не могу же я всю жизнь ждать идеального мужчину, правильно?»

Но на этот раз все не так просто. Теперь врать сложнее, можно легко запутаться. Так что больше мы не выходим, хоть нам и очень скучно. И не жалуемся. Я попытаюсь найти наилучший выход из этой трудной ситуации. Как я сделала с милым отцом.

Я уже начала кое-что предпринимать. Утром Джошуа проснулся в дурном настроении, он был замкнутым, отстраненным. Разве я разозлилась? Разве я стала выяснять, в чем дело? Я оставила его грустить у телевизора, а сама пошла на солнышко, гуляла по участку, собирала у ручья полевые цветы. Дома я их заложила между страницами кулинарной книги, как раньше делали мы с мамой. Когда я вернулась, настроение у него улучшилось. После завтрака мы прошлись по дому и выбросили все, что нам не нравилось — рваные диванные подушки в колючих чехлах, старые занавески в нашей спальне, семейные фотографии, которые я больше видеть не могу. Мы сделали так, чтобы чувствовать себя в своем доме.

По совету доктора Г., я продолжаю вести дневник. Он сказал: «Думаю, стоит писать о своих чувствах. Так будет проще с ними справиться и собраться с мыслями».

Я так и делаю, пытаюсь правильно себя вести, но мне это не по душе. Не хочу ничего записывать. Я хочу говорить с ним, сидя на мягком кожаном диване у него в кабинете и сжимая в руках кружку мятного чая. Чтобы тонкие занавески колыхались на ветру, а белый шум успокаивал меня. Хочу, чтобы он сделал со мной то упражнение для снятия тревожности, когда надо закрыть глаза и представить себя где-то, где ты счастлива.

Хочу рассказать ему, где я, как я себя чувствую. И что, я, честное слово, не хотела никого убивать.

Но я не могу этого сделать. Я проверила — он должен будет позвонить в полицию. Это навредит нам обоим. Я хочу рассказать ему, что по ночам сквозь пение сверчков и цикад я слышу голоса. О Марке Хойте, который изводил меня вопросами: «Где вы были в тот вечер? Что вы знаете?»

Зависит, от того, что вы имеете в виду.

Где? Где было мое тело — мне казалось, я знала, но я не помню. Я забыла ту ночь, как будто бы ее никогда не было. Ничего не было.

А где была моя душа? На этот вопрос я могу ответить. В аду. В растерянности. В муках. Я не понимала, как с этим справиться. Как выдержать. Всеохватывающая тоска. Ощущение полного провала. И чувство вины за то, что я такая неидеальная мать.

Нужно собраться с мыслями. Сейчас нужно придумать, что нам делать дальше, а потом быстро уехать. Понятно, что здесь оставаться нельзя.

Из-за того, что я натворила.