Глава X
День пятый
КОМУ: «Майские матери»
ОТ КОГО: Ваши друзья из «Вилладжа»
ДАТА: 9 июля
ТЕМА: Совет дня
ВАШ МАЛЫШ: ДЕНЬ 56
С днем рождения, крошка! Сегодня вашему малышу 8 недель. У вас получилось (сейчас сложно даже вспомнить те времена, когда вы не были мамой, да?). Сейчас время отпраздновать все эти недели, которые вы заботились о своем маленьком чуде, кормили, тискали и любили его. Так что вперед, не отказывайте себе в кусочке торта. Вы его заслужили!
В Нью-Джерси нашли маленького мальчика.
На розыск были пущены ресурсы полиции небольшого пляжного района, но ребенка нашел волонтер из поискового отряда. Его обнаружили через два часа в полутора километрах от того места, где он пропал, пока его мать на секунду отвернулась, чтобы распаковать сэндвичи. Он искал ракушки в зарослях камыша.
В Мэне девочка вышла из школьного автобуса возле дома и пропала. Полиция искала ее всю ночь, круглосуточно дежурила на шоссе № 8, привела собаку-спасателя. На следующее утро девочка, живая и здоровая, была найдена дома у своего дяди.
Такое случается сплошь и рядом: ребенок пропадает, но его скоро находят в целости и сохранности. Но просматривая истории на сайте «Центра пропавших детей», Фрэнси опять отметила, что всех этих детей находят в первые сутки.
5 дней.
Прошло целых пять дней, полиция просто молчит. Они не сообщают, были ли найдены какие-то следы, в безопасности ли Мидас. Они даже не сообщили, причастен ли к похищению Боди Могаро, которого арестовали за незаконное проникновение на запрещенную территорию.
Фрэнси достала бутылочку из кастрюли с кипятком и отнесла Уилла в детское кресло рядом с оконным вентилятором. Она спрятала его от пробивающегося сквозь занавески солнечного света, положила на руку и поднесла бутылочку к его рту. Она надеялась (зачем было это отрицать), что он откажется от смеси, захочет только ее молоко и, почувствовав химический запах, заплачет. Она коснулась его губ оранжевой соской, он открыл рот — на верхнюю губу потекла тонкая серая струйка — и стал быстро, почти лихорадочно глотать.
Фрэнси подавила разочарование и взяла пульт от телевизора. На CNN показывали интервью с Оливером Худом, адвокатом по правам человека, который прославился там, что отстаивал освобождение шестерых заключенных в Гуантанамо. Вчера он заявил, что берется бесплатно защищать Боди Могаро.
— Насколько мне известно, сейчас Могаро арестован за незаконное вторжение на запрещенную территорию. Но на самом деле, полиция пытается выяснить, как он связан с похищением малыша Мидаса. Оливер Худ, сможете прокомментировать? — говорил ведущий, мужчина средних лет в очках в темной оправе и яркой рубашке в клетку.
Худощавый мужчина с большими круглыми глазами ответил:
— Я могу говорить долго, но главное вот что: мой клиент невиновен. Вторжение он совершил случайно, а к исчезновению малыша Мидаса совершенно точно не имеет никакого отношения. Это классический случай создания расового стереотипа. Какие доказательства есть против него? Его видели у дома Уинни Росс, он родом со Среднего востока. И все.
— Ну, если говорить…
— Я даже больше скажу. Я говорил с двумя детективами, они сказали, что человек, который, по словам свидетеля, находился у дома мисс Росс 4 июля, человек, которого якобы видели в момент похищения, который кричал на кого-то по телефону и вел себя неадекватно, — Оливер Худ сделал эффектную паузу, — это был не Боди Могаро.
— А кто же?
Худ показал фотографию мужчины в белом медицинском халате:
— Его имя Радж Чопра, он главный хирург в Бруклинской методистской больнице. Он в свой выходной спешил на работу, чтобы помочь жертвам автобусной аварии, в которой пострадали молодая мать и двое маленьких детей.
Фрэнси закрыла глаза, чтобы переварить информацию. Боди Могаро даже не было рядом с домом Уинни в ту ночь? Если это так, то у полиции, возможно, нет ни одной достоверной версии.
— Ну, тут можно сказать, что не стоит принимать за чистую монету все, что говорят сотрудники сыскной полиции, учитывая, сколько ошибок было допущено при расследовании. Из вашего заявления неясно, почему в машине Могаро было такое количество денег.
— Я подробно детально обсуждал этот вопрос с Боди, его женой и родителями. Он приехал в Бруклин, чтобы собрать деньги с друзей и родственников, которые там живут, на похороны своей тети, которая умерла в Йемене. Таковы мусульманские традиции.
Ведущий ухмыльнулся:
— А пить пиво и курить, чем он, по некоторым сведениям, и занимался в ночь с 3 на 4 июля, сидя на скамейке и следя за домом Уинни — это тоже мусульманская традиция?
Оливер Худ рассмеялся:
— Послушайте, у мистера и миссис Могаро недавно родился ребенок.
Он взял со стола фотографию и поднес к камере. Фрэнси ахнула. Это была та фотография, которую она видела у Колетт. Он широко улыбался, на руках у него лежал ребенок, на голове были очки.
— У так называемого похитителя сын шести недель от роду. Да, в тот вечер он покурил и выпил. Ну и что? Он только что стал отцом. Можно ему это простить.
— А перелет?
— Он пропустил самолет. Проспал. С каждым могло случиться. У него не было денег на новый билет, поэтому он снял машину и поехал домой.
Ведущий посмотрел на Худа с недоверием:
— Его задержали через три дня после того, как он пропустил самолет. Не думаю, что нужно три дня, чтобы доехать от Бруклина до Детройта. Даже бабушка моей жены могла бы доехать за день, а ей 84.
— Он навещал дядю в Нью-Джерси. А потом заблудился. Он не знал, что заехал на военную территорию. Говорю же, Крис, он невиновен. То, что с ним случилось, ужасно. Полиции стоит предъявить ему правдоподобные обвинения, а в противном случае — отпустить его.
— Ну что ж, признаю, ваши доводы заслуживают внимания. Будет очень увлекательно следить за развитием событий. Благодарю вас, Оливер Худ. А теперь нас ждет прямая трансляция из Санта Моники, наш следующий гость — писательница Антония Фрэмигам.
Фрэнси придвинулась к телевизору. Она обожала эту писательницу, которая стала популярной благодаря серии детективов для подростков. Фрэнси проглотила все до одного. Вчера Антония объявила, что жертвует сто пятьдесят тысяч долларов Нью-Йоркской полиции, чтобы помочь расследованию. У нее самой пятнадцать лет назад похитили дочь. Полиция тогда так и не предъявила ни одной правдоподобной версии.
— Антония, почему вы решили пожертвовать эти деньги? — спросил ведущий.
— Потому что я знаю, что для матери нет ничего хуже, чем потерять ребенка. — Фрэнси посмотрела на Уилла, который пил из бутылочки, смотря на нее своими блестящими глазами. — Мать, которая когда-либо теряла ребенка, поймет…
Фрэнси убрала звук и положила пульт на стол перед собой. За окном было слышно, как тормозит автобус, в комнату просочился привкус бензина, она ощутила его на губах. Ей не хотелось думать ни о потере Антонии Фрэмигам, ни о потере Уинни. А в особенности ей не хотелось думать о том, чем она думала последние несколько дней, не в силах выкинуть эти мысли из головы — о тех трех детях, которых она потеряла.
Первой была дочка. Когда Фрэнси была одна, она представляла все так живо, словно это было вчера. Комната с белыми кафельными стенами, запах антисептика, испуганные лица девочек-подростков, которые тоже ждали на твердых пластиковых стульях в приемной. С ними хотя бы кто-то был — такие же испуганные мальчики, подружки, которые беспокойно сидели с ними рядом и жевали половинку жвачки, которую они разделили между собой. Одна девочка даже пришла с матерью в огромных сережках кольцами, которая вцепилась в руку дочери и заявила медсестре, что ей плевать на правила и она идет вместе с дочерью. Мать Фрэнси ждала в машине, нарезая круги вокруг парковки магазина «Биг лотс», потому что боялась, что ее увидит кто-нибудь из церкви.
«Осознаете ли вы, какие последствия могут быть у данной процедуры?» — спросила медсестра, когда Фрэнси наконец ввели в стерильный прохладный кабинет и выдали ей голубую одноразовую сорочку.
«Да».
«У вас есть разрешение от отца?»
«Отец с нами не живет. Он нас бросил, когда я была маленькая».
«Не вашего отца, а отца ребенка».
«Ой, — она запаниковала. — А что, это нужно?»
Медсестра посмотрела на нее:
«Не то чтобы официально, но было бы неплохо. — Фрэнси не поднимала глаз. — Скажите, пожалуйста, имя отца».
«Имя?»
Медсестра застыла с ручкой на весу. Она раздраженно вздохнула:
«Да, его имя. Полагаю, оно вам известно?»
Конечно же оно было ей известно. Джеймс Кристофер Колберн. Двадцать два года. Выпускник университета Сент Джеймс, участник группы Католических волонтеров, учитель биологии в школе Божьей матери неустанной помощи. Она тогда осталась после уроков и рассказала ему о том, что ее тошнит по утрам и тест был положительный. Он собрал свои вещи, сказал, что ему пора, но он позвонит ей вечером. На следующий день на его месте в классе стоял учитель физкультуры. Она больше никогда его не видела.
«Нет, имени я не знаю».
Медсестра покачала головой, жесткие белые кудряшки всколыхнулись. Она что-то пробормотала себе под нос и сделала пометку в карте.
«Распишитесь здесь, это согласие на процедуру. — Она щелкнула жвачкой. — Чтобы мы были уверены, что вы потом не пожалеете».
Фрэнси дрожащей рукой поставила подпись. Ей хотелось сказать медсестре, что она не была согласна на процедуру. Она хотела оставить ребенка. Ей казалось, что у нее получится. Он должен был родиться только летом. Она могла бы родить после выпускного и потом найти работу, чтобы содержать себя и ребенка.
Но мать ей это запретила:
«Нет, Мэри Фрэнсис. Даже слышать об этом не желаю. В моей жизни нет на это времени, — сказала Мэрилин, яростно раскатывая тесто. — Мне и так нелегко одной растить двух дочерей. Мне не нужен лишний рот».
«Все нормально?» — спросила Мэрилин, когда Фрэнси залезла на переднее сиденье «Кутласса» через час после процедуры.
«Да. Все быстро закончилось».
И больше они никогда об этом не говорили.
Она потеряла еще двоих детей — оба раза выкидыши. Это было так же душераздирающе. Первого — через четыре месяца после свадьбы. Это случилось на таком раннем сроке, что там и не было настоящего ребенка. По крайней мере, так сказал ее гинеколог в Ноксвилле:
«Срок совсем ранний, это просто несколько клеток. Продолжайте пробовать».
Ей хотелось спросить, что там ненастоящего. Лоуэл держал ее за руку, пока они сидели в кабинете гинеколога после ультразвука, а на животе у нее подсыхал прозрачный голубоватый гель. Имя, которое она выбрала? Или жизнь, о которой она мечтала?
Второго она потеряла два года спустя: в течение семнадцати мучительных месяцев она безуспешно пыталась забеременеть, потом, по совету доктора, они сделали ЭКО, но в результате из-за пороков в развитии плода, он не выжил.
«У меня нет объяснения, — сказал тогда доктор. — В возрасте от двадцати до тридцати, в вашем возрасте, очень редко бывают проблемы с зачатием. Может быть, во второй раз получится».
У нее-то объяснение было. Случилось именно то, о чем предупреждала медсестра — что ей придется пожалеть о своем решении. Что могут быть будут последствия. По мере того как день процедуры приближался, Фрэнси, лежа в кровати, представляла, как бы выглядела ее девочка (она была уверена, что это девочка). Она мечтала, чтобы у нее хватило храбрости противостоять матери и сделать все возможное для своего ребенка. И вырастить этого ребенка по-своему. Но она ничего не сделала. Она была беспомощна.
Фрэнси отерла слезы с уголков глаз и вновь посмотрела на телевизор. На экране была фотография Мидаса. Он лежал на спине и смотрел в камеру, ручки были подняты к щекам. Она взяла пульт и сделала погромче. Антония Фрэмингам сморкалась в платок:
— Я ничего с собой не могу поделать, я все время думаю о Мидасе. Когда пропала моя дочь, я точно так же лежала в постели и думала о ней, — она шмыгнула носом. — Я будто бы вижу его перед собой. Он где-то совсем один, его маленькое сердечко страдает, он не понимает, где мама. Не знает, когда же она за ним придет.
Фрэнси выключила телевизор и бросила пульт на диван. На сегодня ей хватит. Она пошла на кухню и аккуратно положила бутылочку в раковину. Благодаря смеси Уилл успокоился и стал засыпать. Она аккуратно положила его в коляску, пристегнула и спустила коляску в подъезд. Потом вывезла ее на улицу, в жару, и пошла в горку шесть кварталов по направлению к парку. Она зашла в магазин за диетической колой — впервые за неделю решила позволить себе что-то с кофеином. Когда она дошла до своей скамейки напротив дома Уинни, футболка уже прилипла к пояснице. Она поставила коляску в тени и достала из детской сумки фотоаппарат. Сдула пыль с объектива и встала на скамейку, посмотрела за каменную стену, в парк, через лужайку на черную иву. Под этой ивой через полчаса начнется встреча «Майских матерей».
Ей ужасно хотелось всех увидеть. Последний раз они сидели под этим деревом чуть больше недели назад, и она чувствовала, как ей этого не хватает. Предвкушение встречи. Свое место в кругу матерей, где они делятся советами в окружении детей. Она сошла со скамейки, направила объектив на другую сторону улицы и принялась рассматривать журналистов, которые ошивались возле дома Уинни. Потом перевела объектив на машину телевизионщиков, припаркованную неподалеку, на окно одного из соседних домов: там она могла различить несколько черно-белых семейных фотографий, которые висели над диваном и высокие пальмы в горшках на полу в углу комнаты. Она навела фокус на книжную полку и приближала изображение до тех пор, пока не стали видны названия на корешках аккуратно расставленных книг.
Рядом залаяла собака, и Фрэнси перевела объектив на тротуар, где стоял человек в очках с толстыми стеклами. Ему было под пятьдесят, она уже видела его до этого, видела, как он ходил взад-вперед перед домом Уинни, ведя на поводке маленькую коричневую собачку. Он все время заглядывал в окна, как будто пытался высмотреть, что происходит в доме.
Фрэнси не могла не предположить, что это Теодор Одгард — тот насильник, чье имя числилось в национальном реестре сексуальных преступников. Он жил где-то в этом районе. Накануне, кормя Уилла, она листала на телефоне этот реестр и обнаружила его имя. А может быть, это о нем Фрэнси читала в криминальном блоге, и именно его видели на скамейке напротив дома Уинни вечером 4 июля.
Фрэнси следила за ним в видоискатель: он потянул собаку за поводок. Когда он проходил мимо двери Уинни, она вдруг открылась. Сердце Фрэнси забилось быстрее: Уинни была дома!
Она навела фокус на дверь и с досадой увидела, что из нее выходит какой-то мужчина. Он закрыл дверь за собой и осторожно спустился по ступенькам с крыльца. Это был пожилой человек лет шестидесяти, на нем была светло-желтая футболка-поло, на нагрудном кармане было вышито «Гектор». Когда он оказался на тротуаре, собачка бросилась к нему, пронзительно тявкая. Гектор погладил собаку, кивнул человеку по другую сторону поводка и трем журналистам, которые сидели на краю тротуара. Потом он принялся прохаживаться перед домом Уинни, сцепив руки за спиной. Он остановился у цветущего куста возле дорожки и оборвал несколько увядших лепестков. Фрэнси не двигалась и продолжала наблюдать. Об отце Уинни почти нигде не писали, она задалась вопросом, не он ли это. Но решила, что нет: по тому, как он ходил взад-вперед, он больше напоминал охранника. Наверное, Уинни наняла полицейского в отставке, чтобы он охранял ее дом, следил, чтобы никто не входил, а журналисты не звонили в дверь. Чтобы он отгонял всяких благожелательных с букетами роз из лавки на углу, которые сразу увядали на жаре, или с очередной жирафихой Софи (целый ряд жирафиков тянулся по тротуару через весь квартал, где жила Уинни).
Недавно Фрэнси наконец позвонила Уинни. Трижды. Уинни не брала трубку, но Фрэнси оставила три сообщения: сказала, что думает о ней, предложила принести продуктов, приготовить еды, чтобы Уинни ее заморозила на будущее. Фрэнси хотелось рассказать Уинни, как ей нравится «Синяя птица». Она купила на сайте «Ибей» все три сезона всего за 60 долларов и надеялась, что Лоуэл не заметит этой траты в ежемесячной банковской выписке. Ей очень нравился сериал. Уинни была такая забавная, естественная и удивительно одаренная танцовщица.
Фрэнси до сих пор было неприятно от того, как Лоуэл отреагировал на ее звонки Уинни:
— Мне кажется, не стоило этого делать.
— Почему?
— Ей, наверное, хочется, чтобы ее никто не трогал. А еще…
— Что еще?
— Мы же ничего не знаем.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он вздохнул, ему явно не хотелось отвечать, но Фрэнси требовала ответа.
— Где она была, когда Мидаса похитили? Почему нет следов взлома? Просто мне кажется, что сейчас не надо с ней сближаться. И мне уж точно не хочется, чтобы она приближалась к Уиллу.
Фрэнси была в ярости:
— Ты на что это намекаешь?
Фрэнси смотрела, как Гектор заходит за угол дома Уинни, ей очень хотелось забыть об этом разговоре. В детской сумке завибрировал телефон. Она повесила камеру на шею. Пришло сообщение от Лоуэла. Она подумала, что он хочет извиниться: «Все плохо. Работу не получил. Выбрали других».
Фрэнси убрала телефон в сумку. Ей было очень тревожно. Эта работа была единственным источником дохода, на который они могли рассчитывать. Через три недели нужно было платить за квартиру. В коляске зашевелился Уилл, она убрала фотоаппарат в чехол и покатила коляску к парку, надеясь, что Уилл снова заснет. В голову лезли мрачные мысли.
Она пыталась не думать о плохом.
Она любила Лоуэла, он был хорошим мужем и добрым человеком. Но все-таки. Почему она не выбрала такого мужа, как у большинства «Майских матерей»? Такого, как Чарли, которому по средствам шикарная квартира рядом с парком. Который бесконечно выкладывает на «Фейсбуке» фотографии Колетт и Поппи с нежными подписями про то, какие они красивые и как ему с ними повезло. Или такого, как у Скарлет. Штатный университетский профессор, купил большой дом в пригороде, у него достаточно денег, чтобы Скарлет спокойно сидела дома. Скарлет однажды рассказала, что он старается вернуться домой к шести, чтобы вместе поужинать, искупать ребенка и помочь его уложить. Лоуэл был вообще не такой: он все время работал, дела шли не очень, он уже не раз говорил, что Фрэнси тоже надо как-то зарабатывать. Это он придумал, что нужно устроить встречу «Майских матерей» и бесплатно пофотографировать младенцев, чтобы сделать портфолио, а потом зарабатывать, делая детские портреты (как-то раз она мимоходом упомянула, что ей это интересно).
Через пятнадцать минут она, сгибаясь под тяжестью камеры и детской сумки, подошла к иве. Ее кудри увлажнились и разлохматились. Колетт уже была на месте и раскладывала покрывало. На ней было короткое голубое платье, волосы заплетены в косу «рыбий хвост». Фрэнси не понимала, как у Колетт получается всегда так хорошо и аккуратно выглядеть. Фрэнси даже не была уверена, почистила ли она утром зубы.
— А Нэлл не звонила? — спросила Фрэнси, поставив коляску в тень.
— Пока нет, — Колетт открыла коробку с мини-маффинами и предложила Фрэнси. — Она обещала позвонить в обеденный перерыв. Надеюсь, ее первый день идет хорошо.
Следующим пришел Одди. Когда он снял очки, женщины увидели, что у него красные глаза.
— С тобой все хорошо? — спросила Колетт.
— Ага, — он отвел глаза. — Аллергия разыгралась из-за жары, жуть просто.
Потом стали приходить остальные, Фрэнси никого из них не знала: они ни разу не удосужились прийти на встречу, где не было обещано бесплатных фотографий. Женщины осторожно подходили к дереву и спрашивали, тут ли будет встреча «Майских матерей». А тех, кого Фрэнси рассчитывала повидать, не было — ни Юко, ни Скарлет, ни Джеммы. Она старалась не показывать своего разочарования и стала устанавливать оборудование для портретной съемки, которое принесла с собой. Она по очереди приглашала всех фотографироваться. Раньше она никогда не снимала детей, но теперь бесстрашно взялась за дело, чтобы отвлечься от забот и не думать о проблемах с деньгами, о Лоуэле и той картине, которую описала Антония Фрэмингам: Мидас, который лежит в страхе и одиночестве и скучает по матери.
— Понимаю, все это очень страшно, но есть какие-то новости о Мидасе? — спросил кто-то за ее спиной.
— Я полтора часа сидела в очереди к педиатру, а телефон разрядился, — сказала одна из мам. — Что-нибудь стало известно?
Фрэнси попыталась не обращать на них внимания, сосредоточиться на свете и тени, на том, чтобы сладить с непослушным, капризным младенцем, с которым она работала в тот момент.
— Сегодня утром допросили этого врача из Методисткой больницы, ну этого, которого 4 июля приняли за Боди Могаро. Он закончил Гарвардскую медицинскую школу, был лучшим в своем выпуске. Оказалось, он не «вел себя неадекватно». Он громко выкрикивал инструкции дежурным врачам. Там была молодая мать в критической состоянии. Она вчера умерла.
— Как это печально.
— С этим Боди Могаро тоже возмутительная история, — добавил кто-то. — Его жена дала интервью. Все пишут, что они только недавно приехали из Йемена, а у них на самом деле американское гражданство. Она из Коннектикута.
— У меня мама ни слову не поверила, — засмеялась одна из мам. — Хотя надо признать, что ее единственный источник информации это Патриция Истина, так что не знаю, насколько ей можно доверять.
— До сих пор не верится. Ведь это могло случиться с любой из нас.
Фрэнси опустилась на землю, в колени ей врезались хрупкие еловые иголки. Она старалась не вдыхать тошнотворный запах, исходивший от мусорного ведра, набитого пластиковыми стаканчиками из-под кофе и пакетами с объедками фастфуда, которыми лакомился рой мух. Она наклонилась к младенцу, отчаянно желая, чтобы он хоть немножко полежал спокойно в нужной ей позе. Как у того фотографа, она не помнила имени, у которого груднички спят в огромных цветочных лепестках, а на головках у них лежат капустные листы.
— Можете его немножко подвинуть? А то тень падает.
— Все время об этом думаю. Представьте, тебе звонят и говорят, что твой ребенок пропал. Мы с мужем собирались вчера в первый раз после родов пойти на свидание, но я просто не смогла. Побоялась ее оставить с няней. Где-то я прочла, что эта Альма замешана в схеме торговли детьми.
Фрэнси вчера тоже прочла это и сразу написала Нэлл: «Альма? Торговля детьми? Это правда?»
Нэлл ответила одним словом: «Да».
Фрэнси тут же ей позвонила:
«Нэлл, какой ужас. Откуда ты узнала?»
«А в резюме было написано. Опыт работы няней три года. Мать двоих детей. Торгует детьми. — Нэлл фыркнула. — Тут уж мне пришлось ее взять, пора было возвращаться на работу, а в Бруклине так сложно найти няню, сама знаешь».
Фрэнси до сих было неприятно, что Нэлл шутила на этот счет:
«Это не смешно, Нэлл».
«Согласна. Но они втягивают Альму в эту жуткую историю и запугивают всех, у кого есть няня. Я просто в бешенстве. Она не могла никому причинить вреда. Так что мне приходится шутить. А то я кого-нибудь задушу собственными руками».
— Отлично, дружок, — сказала Фрэнси следующему мальчику, который лежал перед ней на покрывале. — Ну все. Просто не двигайся еще секундочку.
— А вы читали вчерашнюю статью в «Еженедельнике о нас»? — Фрэнси сидела к ним спиной и не знала, кто говорит. Все голоса сливались. — Там написано, что Патриция Истина предложила Уинни два миллиона долларов за интервью в прямом эфире.
Фрэнси услышала, что ей пришла смс и посмотрела на телефон, который лежал на земле рядом с детской сумкой. Снова Лоуэл: «Продвигай свой будущий бизнес. Постарайся сразу получить заказ».
— Говорят, ей предложили записать серию видеоупражнений для молодых матерей. Гадость какая.
Фрэнси снова пришло смс, но она не стала обращать на него внимания — ей было не до Лоуэла. Она повернулась с сидящим под ивой, от солнца и жары у нее разболелась голова.
— Кто следующий? — спросила она и заметила, что Колетт смотрит в телефон, сдвинув брови. Колетт посмотрела на Фрэнси, на ее лице было написано беспокойство.
— Проверь телефон, — тихо сказала Колетт.
Фрэнси поспешно положила камеру на покрывало. Сообщение от Нэлл. «Включи Патрицию Истину. Срочно».
Нэлл стоит с поднятыми руками, футболка задралась, обнажая складки живота, которые свисали над эластичным поясом джинсов для беременных. В одной руке у нее стакан, другой она держит Уинни за запястье.
Нэлл помнила этот момент, это было в самом начале вечера. Они сокрушались о том, что в Америке так редко бывает оплачиваемый декретный отпуск. Она встала и стала подпевать под «Мятежный вопль», заставила Уинни тоже встать. Они танцевали. Все подпевали. Всем было весело.
Кто их них мог так поступить? Кто отправил фотографию Патриции Истине, чье самодовольное лицо в этот момент сменило Нэлл на экране? На ней было блестящее платье без рукавов, и она, кажется, недавно сделала мелирование. Патриция Истина так пристально смотрела в камеру, что у Нэлл возникло ощущение, будто она ее видит. Видит, как Нэлл сидит в одиночестве за столом в служебной столовой компании «Саймон Фрэнч», ладони у нее были потные, а к горлу подступала ярость.
— Итак, напоминаю, — сказала Патриция, сплетая пальцы под подбородком. — Сегодня утром мы получили эту возмутительную фотографию. На ней мы видим, чем занималась Гвендолин Росс, возможно, в тот самый момент, когда ее семинедельного младенца похитили.
На экране снова появилась та фотография, было видно лицо Уинни крупным планом. Она смотрела прямо в камеру, ее глаза были полузакрыты и пусты, по лицу было похоже, что она пьяна.
— Вы только посмотрите, она же пьяная, — сказала Патриция Истина. — И, уж простите, возникает такой вопрос: о чем нам говорит эта фотография? Изменит ли она ход расследования? До этого нас интересовало немножко другое. Некомпетентность мэра и вопиющая работа полицейских. Боди Монгаро. Вопросы, касающиеся няни. А теперь я даже не знаю. Мать новорожденного через несколько недель после родов оставила своего ребенка дома одного, а сама такое себе позволяет? Так в наше время выглядит материнство?
Теперь на экране появился один из гостей передачи: пожилой мужчина с застывшими черными глазами и седеющей бородкой.
— Я рада приветствовать в нашей студии Малкольма Йедерса, главу церкви в Калгари и члена совета директоров Американской ассоциации по вопросам семьи. А также Элиота Фолка из «Нью-Йорк пост». Господа, спасибо, что сегодня присоединились к нам. Малкольм, начнем с вам. Каково ваше видение ситуации?
— Пропал маленький ребенок, Патриция. Это трагедия. Но если хотите знать мое мнение, то что посеешь, то и пожнешь. Эти современные женщины хотят всего и сразу и получают по заслугам. И что мы видим? Через несколько недель после родов эти матери отправляются в бар и напиваются, как первокурсницы.
— «Веселая лама», — сказала Патриция. — Теперь скорее «Веселая мама». Она фыркнула и многозначительно подняла бровь над оранжевой оправой очков. — Согласна. Никто же не говорит, что женщина должна круглые сутки сидеть дома и крутить котлеты. Но будь у меня ребенок — причем новорожденный — бросила бы я его, чтобы пойти в бар? Да ни за что на свете. Когда моя мать родила первого ребенка, дети стали самым главным в ее жизни, и так было до тех пор, пока самый младший не пошел в детский сад. Она бы никогда…
Рядом с Нэлл с шумом расселись четыре девушки с пластиковыми мисками с салатом. Их голоса заглушили телевизор. Нэлл взяла свой поднос и пересела на диван за столик в углу, прямо под большим экраном. Патриция Истина повернулась к следующему гостю:
— И снова добро пожаловать, Элиот Фолк. Женщины, которые запечатлены вместе с Уинни Росс, — давайте для удобства называть их веселыми мамами — что о них известно и какую роль они сыграли в тех событиях?
— Патриция, на данный момент их имена не объявлялись. Но нам известно, что Уинни пошла в бар с участницами группы матерей. Это такой культурный феномен недавнего времени. Сейчас объясню. Так сложилось исторически, что женщинам после родов всегда нужна была поддержка других женщин. Конечно, раньше не существовало никак специальных групп, так складывалось само собой. Обычно это были их матери, тетки, сестры. Так до сих пор происходит в развивающихся странах. Но сейчас…
— Нэлл? — рядом с ее столиком стояла женщина с едой на подносе.
Волосы были зализаны в хвостик, а бейдж перевернулся, поэтому Нэлл не было видно имени. Нэлл лихорадочно вспоминала. Они ездили на одну и ту же конференцию в Лос-Анджелесе, вместе поужинали и выпили бутылку вина.
— Я еще не видела тебя после декрета. Ты когда вышла?
— Сегодня.
— Ничего себе. А сколько ребеночку?
— Восемь недель, — Нэлл посмотрела на экран.
— Ну и как ты? — сочувственно скривилась женщина.
— Супер.
— Честно? Ты оставила младенца, вышла на работу, и тебе супер? Не верю. — Она села напротив Нэлл. — Моему восемь месяцев, и я до сих пор чувствую себя страшно виноватой.
Нэлл кивнула и с трудом сглотнула. Она не собиралась плакать посреди корпоративной столовой на глазах у этой женщины. (Она собиралась плакать только три раза в день по пятнадцать минут в туалете для инвалидов, когда она сцеживала молоко и смотрела на фотографии Беатрис).
Женщина заметила, что Нэлл изменилась в лице:
— Ой, Нэлл, прости, все наладится. — Она встряхнула бутылку с густым протеиновым смузи. — Вообще, они должны нам сделать комнату для кормления.
И тут Нэлл увидела его. На другом экране, на другой стороне комнаты. Бывшего государственного секретаря Лаклана Рэйна. Он стоял у своего дома в Вермонте и с трагическим выражением лица отвечал на вопросы журналистов. Нэлл слишком хорошо знала этот его образ: он медленно качал головой с хорошо отрепетированным сожалением.
— Мне пора, — Нэлл взяла поднос с нетронутым обедом. — У меня через несколько минут встреча.
— Хорошо. Имей в виду, у нас в компании есть группа женщин, которые недавно стали матерями, встречи проходят…
У Нэлл закружилась голова, она поставила поднос на металлическую тележку рядом с мусорным ведром. Несколько человек, держа стаканчики с ледяным кофе и пластиковые контейнеры с едой, столпились у лифтов. Она прошла мимо них к лестнице и, шагая через ступеньку, поднялась на шестой этаж. Когда она закрыла дверь в свой кабинет, у нее зазвонил телефон.
Она с облегчением увидела номер: это была всего лишь Фрэнси.
— Привет, это мы с Колетт, — сказала она. — Мы только что прибежали к Колетт домой. Погоди-ка, я включу громкую связь.
Нэлл, тяжело дыша, опустилась в офисное кресло:
— Вы видели ту мою фотографию?
— Да.
Нэлл закрыла глаза и представила то фото. Пятна от пота подмышками. Джинсы для беременных. Молочного цвета жир на животе:
— Кто ее отправил?
— Какая-то меркантильная сволочь, — сказала Колетт. — Не думаю, что это кто-то из наших. Снимали с совсем другой точки, с другой стороны веранды. И вообще, Нэлл, никто не узнает, что это ты. Фотография слишком размытая. Там даже лица не видно.
— А почему тогда берут интервью у Лаклана Рейна? — спросила Нэлл.
— В смысле?
— Я его видела, на CNN что ли. Он отвечает на вопросы.
— Говорят, он получит Нобелевскую премию. Ты серьезно считаешь, что он говорит о твоей фотографии? — рассмеялась Колетт. — Для некоторых, как я понимаю, то, что мать может выпить — вопрос национальной безопасности. Но просить комментария у бывшего государственного секретаря — немножко слишком даже для Патриции Истины и ее друзей с кабельного телевидения.
Нэлл положила лоб на ладонь и испытала огромное облегчение. В окно кабинета тихо постучали. В холле за окном стоял Йэн и показывал на часы. Нэлл подняла палец, давая понять, что уже идет.
В голосе Фрэнси звучали слезы:
— Час от часу не легче. Что про нас подумают?
— Да какая разница, — ответила Колетт. — Мы ничего плохого не делали.
У Нэлл на столе зазвонил телефон:
— Блин, погодите, это Себастьян. У Беатрис была утром температура, и он с ней дома.
Он наверняка видел эту передачу и очень переживает.
— Слава богу, ты взяла трубку, — сказал он напряженно. — Я помню про твою встречу, боялся, что не дозвонюсь.
— Да-да, мне уже надо на нее идти. Ты это видел?
— Что «это»?
— Фотографию. У Патриции Истины.
— Нет, но…
— А ты не из-за этого звонишь?
— Нет, милая, погоди. — Он стал говорить тише, как будто кто-то слушал их разговор. — У нас здесь полицейские. Они хотят с тобой побеседовать. Думаю, тебе нужно ехать домой.
Марк Хойт стоял в гостиной и рассматривал книги на полке. С тех пор как он приходил четыре дня назад, у него изменилась прическа.
— Миссис Мэйки, — обратился он к ней, когда она закрыла за собой дверь и положила сумку на пол возле дивана.
По его лицу ничего не было понятно. Сказав Йэну, что у Беатрис поднялась температура и ей нужно домой, Нэлл взяла такси и стала убеждать себя, что все в порядке, напоминая себе, что она ничего плохого не сделала. Ну, или по крайней мере ничего противозаконного. Но ее все равно, помимо ее воли, постепенно охватывал ужас. Известны ли Марку Хойту какие-то подробности того вечера? Может быть, он обнаружил что-то, что произошло в те моменты, которые она не могла вспомнить? Может быть, он узнал что-то, о чем Нэлл не могла вспомнить?
Она вздрогнула, услышав в коридоре шаги, обернулась и увидела Себастьяна.
— О, отлично, ты вернулась, — сказала он и поставил на столик чашку кофе. — Все хорошо? — Он говорил почти шепотом, но она все равно почувствовала напряжение в его голосе.
— Да. Как там Беатрис?
— Хорошо. Температура спала. Она спит.
— Присаживайтесь, миссис Мэйки, — пригласил Хойт.
Она взяла кружку с кофе, которую принес Себастьян, понимая, что она, скорее всего, предназначалась Хойту, и села на диван:
— По какому поводу пожаловали, детектив?
Хойт медленно подошел к огромному креслу у окна и примостился на подлокотнике. Она чуть было не сказала ему, чтобы сел по-человечески, иначе кресло сломается. Это был свадебный подарок от ее матери, Нэлл прекрасно знала, сколько лишних смен в больнице ей пришлось отработать, чтобы его купить.
— Просто хочу задать пару вопросов, — сказал Хойт, закатывая рукава серой хлопковой рубашки. — Надеемся, вы поможете кое-где соединить концы с концами.
— Хорошо.
— Прежде всего, как вы?
— Нормально.
Он встал и опять подошел к книжной полке:
— Да? Точно нормально? — Он взял с полки свадебную фотографию в рамке и большим пальцем счистил пыль. — Это ваш отец?
— Отчим.
Он кивнул:
— Красивое платье.
Нэлл указала на толстый альбом с фотографиями, который стоял на нижней полке среди искусствоведческих книжек Себастьяна:
— Вон там целый альбом, на корешке написано «Свадьба». На случай если вы пришли разглядывать фотки.
Хойт рассмеялся:
— Нет, не совсем за этим.
— А жаль. Свадьба была просто чудо. Всего шестнадцать человек. Моя мачеха приготовила разные гаитянские блюда.
Хойт вернул фотографию на место. Повисло тяжелое молчание.
— Итак, сегодня я впервые вышла на работу после декрета. Не самый подходящий момент, чтобы сообщить боссу, что мне нужно уйти пораньше. А еще у моего ребенка первая в жизни простуда после четырех часов в яслях. Я несколько вымоталась. Давайте перейдем к цели вашего визита?
— Мне очень жаль, что так вышло, — он покачал головой, голос его звучал сочувственно, в духе доброго полицейского. — Мне показалось, что лучше задать все вопросы здесь, чем, скажем, заявиться к вам на работу.
— Что за вопросы?
— Нам надо прояснить некоторые непонятные моменты того вечера. — Себастьян принес еще одну кружку с кофе, но Хойт махнул рукой и сказал: — Нет, спасибо, во мне и так уже слишком много кофеина. — Он обратился к Нэлл. — Заранее прошу прощения, если задам вопрос, который уже задавал. Я уже не тот, что раньше. Но, насколько я понимаю, это вы организовали поход в «Веселую ламу». Так ли это?
— На самом деле, нет. Мы все…
— Вы довольно настойчиво приглашали Уинни Росс.
— Мы все хотели, чтобы она тоже была.
— Но вы даже имейл всем отправили. Вы написали, дайте-ка вспомнить, «Приходите все-все, а особенно Уинни, ответ „нет“ не принимается». Что-то в таком духе, не так ли?
— Я точно не помню.
— Не помните? — Он достал из заднего кармана блокнот и открыл его. — Да. Так и написали. Может, у меня не так уж и плохо с памятью.
Нэлл кивнула:
— О себе такого сказать не могу. Я последнее время с трудом не забываю надеть брюки. Немножко недосыпаю.
Хойт ухмыльнулся. Улыбка у него была мальчишеская, его жена, наверное, находит ее обворожительной, подумала Нэлл.
— Так, посмотрим, что еще? А, вот, — он взглянул на нее. — Приложение у мисс Росс на телефоне. Зачем вы его удалили?
— Зачем я…
— «Ку-ку», как-то так оно называется? С его помощью можно на расстоянии следить за малышом. Вы же удалили это приложение с ее телефона?
Нэлл почувствовала, что Себастьян на нее смотрит. Она ему ничего не говорила, ей было слишком стыдно:
— Это был дурацкий поступок, мы просто прикалывались.
— Прикалывались?
— Ну да, шутили. Уинни все время проверяла телефон, следила за ребенком. А мы пошли в бар, чтобы отвлечься от детей. Поэтому когда она пошла к бару, а Колетт заметила, что телефон остался на столе… — Нэлл старалась, чтобы ее голос не дрожал. — Теперь, я, ясное дело, места себе не нахожу. Все время думаю, что все могло бы быть иначе, не удали я приложения, — Себастьян взял Нэлл за руку, переплетя свои пальцы с ее пальцами. — Ну и да, она могла легко его переустановить. Дело одной минуты.
— Ах, да? — Хойт кивнул и усмехнулся. — Честно сказать, я в этих гаджетах совсем не разбираюсь. Дочке одиннадцать, она надо мной смеется, говорит, я будто из Средневековья. Между нами говоря, она, кажется, считает, что Средневековье началось году в девяносто пятом. Но с ноутбуком жены она управляется только так.
Нэлл не хотелось слушать истории о его жене и дочери. Ей хотелось, чтобы он ушел.
— Миссис Мэйки, по какой причине вы в тот вечер дважды позвонили Уинни Росс?
— Зачем я…
— В распечатке телефонных звонков Мисс Росс отображено, что в промежуток между 22:32 и 22:34 — как раз в предполагаемое время похищения — вы дважды звонили ей на мобильный. Или же — он поднял руку, разъясняя — кто-то звонил с вашего мобильного телефона.
Она почувствовала, что ее рука, которую сжимал Себастьян, вспотела. Хойт, подняв брови, ждал объяснений, но у нее их не было. Она не могла ничего вспомнить об этих телефонных звонках.
— Зачем вы ей звонили?
— Я… Ну, я просто…
— Сколько коктейлей вы выпили в тот вечер, миссис Мэйки?
— Я уже говорила. Два.
— Да. А вам известно, сколько выпила мисс Росс?
— Вы уже спрашивали в прошлый раз, — она с трудом сдерживалась. — И скажите честно, какая разница?
— Какая разница?
— Ну да, каким образом эта информация помогает расследованию? Мне кажется, она не пила. Заказала чай со льдом. И вопреки тому, что вещает эта телевизионная братия, матерям можно иногда выпить, если хочется.
— Употребление алкоголя может отрицательно сказываться на достоверности ее показаний, — сказал Хойт с каменным выражением лица. — Это и вас касается.
В детской захныкала Беатрис, Нэлл отключилась от происходящего в попытках расшифровать значение плача. Опять температура? Или просто голодная? Она заметила, что Хойт смотрит на нее в ожидании ответа.
— Ой, простите, не услышала. Какой был вопрос?
— Когда она заказывала коктейль, с ней кто-то был? Может, какой-то злоумышленник? Может, ей в коктейль что-нибудь подсыпали?
— Нет, вроде я никого не видела.
Беатрис стала хныкать громче, Себастьян затрусил к детской. Он закрыл за собой дверь, и Нэлл повернулась к Хойту:
— Раз уж мы задаем вопросы, могу и я спросить?
Какая-то тень пробежала по его лицу, но ему удалось сохранить невозмутимость:
— Вперед.
— Откуда у прессы информация про Альму?
— Откуда?
— Да, кто сообщил им, что она занимается торговлей детьми? Кто пустил слух о ее причастности к преступлению? — Нэлл понимала, что нужно держать себя в руках, но не сумела справиться со злостью и раздражением. — Если у вас нет достоверных доказательств, то она тут не при чем, готова поклясться жизнью своего ребенка. Хорошо бы вы с коллегами перестали думать, что она виновата. Это сломает ее. — Нэлл улыбнулась. — Если она мигрантка, это не значит, что она не человек.
— Я ничего такого…
Вернулся Себастьян, вид у него был встревоженный:
— У нее опять температура. Надо бы ее покормить.
Нэлл вздохнула, прижала ладони к глазам, пытаясь унять боль, пульсирующую в голове:
— Послушайте, я была рада поболтать, но я нужна своему ребенку. Полагаю, я имею право попросить вас уйти?
Хойт кивнул:
— Конечно, у вас есть такое право. С удовольствие вернусь в более подходящее время. Я понимаю, что такое дети, — он закатил глаза. — У меня у самого трое.
Нэлл встала и пошла к двери на тяжелых ногах. Она демонстративно широко распахнула дверь:
— В таком случае, вы должны понимать, как непросто, когда ребенок болеет.
Хойт секунду помолчал сказал после паузы:
— Естественно, миссис Мэйки, это тяжело. Быть родителем вообще совсем не просто. Особенно когда дети совсем маленькие. — Он пристально взглянул на нее. — Как вы считаете?
Она не отвечала. Хойт встал с кресла и медленно двинулся к двери. Он остановился перед Нэлл, достал из заднего кармана визитку и протянул ей:
— По этому номеру со мной можно связаться напрямую. Позвоните, если вспомните о чем-то, что может нам помочь. Что скажете, миссис Мэйки?
Она взяла визитку:
— Да, хорошо.
Но когда она стала закрывать дверь, он удержал створку носком ботинка, просунул голову в образовавшийся проем и изучающе посмотрел на нее:
— Вас же действительно зовут Нэлл Мэйки?
