Книга: Мир реки. Сборник. Кн.1-6
Назад: Роберт Сэмпсон Тайные преступления[54]
Дальше: Дэвид Бишоф. Дин Уэсли Смит Не вернуть[58]
Брэд Стрикленд
Медаль героя
Страсть к писанию была сильна во мне, когда я жил, застарелой, когда я умер, и настоятельной после странного пробуждения на берегу Реки, когда вокруг меня оказалось столько моих братьев — и даже аббат. Припоминаю теперь, как, после пробуждения, мы уставились друг на друга и каждый монах хотел, но не смел задать вопрос: это Рай? Или Чистилище? Или…
И все эти странные существа, окружавшие нас, люди с коричневой кожей и лепечущие на иноземном языке, а другие — с желтыми волосами, и произносят слова, которым мы понять почти не можем, и чудные эти грейлстоуны, и все прочее. Отец Лупиан (тот самый, смерть которого я видел за десять лет до того, как сам я изошел кашлем и помер) взял на себя заботу о нас, помог прийти в себя, устроил так, чтобы восстановить орден, возобновить хронику. Мы еще и крыши-то над головой не имели, а он придумал способ очищать бамбук и обрабатывать волокна, превращая в бумагу, и он обнаружил те рыбьи кости, из которых мы изготовили перья, и ягоды, из которых сделали чернила. Если это Чистилище, он сказал, так давайте искуплять грехи воздаянием хвалы Господу, писанием ради славы Его.
Так шли месяцы, и я, брат Эльфстан, возобновил ту работу, которую делал я на Земле, ту, что отмечает ход времени, увековечивая годы при помощи чернил и пера. Войны пылали вокруг нас, но Братство, будучи бедным и безобидным, переживало бури. Время от времени принимали мы к себе вновь пришедших, мужчин и женщин нашей эпохи из родной нашей страны, и из других. Постепенно научились мы другим способам речи, другим средствам вести Хронику.
И так случилось, что я встретил человека, которому суждено было стать величайшей моей досадой и величайшим мне другом. Однажды утром, перед рассветом, отправился я на Реку удить рыбу, и лежал он там, обнаженный, грааль у него на запястье, перемещенная душа. Я привел его в чувство, и он заговорил на странно измененном языке, который через тысячу лет после моей эпохи на Земле был английским:
— Что это за место?
Я ему объяснил, где он находится, и рассказал о Братстве. Он кивнул — что, мол, понял, — встал, и мы повернули к монастырю. Отец Лупиан приветствовал незнакомца, предложил ему убежище и материю на кильт и попросил остаться столько, сколько он пожелает. Незнакомец его поблагодарил — на нашем языке, не на эсперанто, хотя акцент у него был иноземный и непривычный. Я проводил его в келью, а после поспешил к молитве.
Позже отец Лупиан отвел меня в сторонку, чтобы спросить:
— Что это за человек?
— Не знаю, отец. Думаю, что он из более позднего времени. Телосложение у него великолепное.
— Верно, но это ничего не доказывает. Как говорит нам писание и как Господь видел и открыл здесь нашим глазам, в древние времена жили на Земле великаны. — Старик — забавно, как даже теперь, когда мы выглядели ровесниками, все монахи считали брата Лупиана стариком, — вздохнул.
— Наблюдай за ним хорошенько, брат Эльфстан. Что-то в нем мне не нравится.
Я и наблюдал — до такой степени, что стал его другом. Немо — ибо он так и не сообщил нам своего имени, и так уж отец Лупиан начал его называть — Немо, — Немо, как я упоминал, был человеком прекрасного сложения и обладал насмешливыми голубыми глазами. Он с радостью работал наравне с нами, монахами, разделяя с нами наши скромные обязанности по строительству, уборке, расчистке участков, — но никогда к нам не присоединялся в служении Господу. Во время еды он брал из своего грааля ту пищу, которая давалась, а другим предлагал алкоголь, табак и жвачку грез. Пил он умеренно, предпочитал воду вину. И разговаривал сначала редко.
Сначала, повторяю, потому что с течением времени он начал по кусочкам рассказывать мне свою историю, и кусочки эти постепенно у меня в голове стали собираться в мозаику. О своей жизни на Земле он вовсе не говорил, но все вспоминал тот ужасный и странный день, когда проснулся здесь. Он и несколько других людей оказались среди свирепого племени, маори он их называл, которые имели злой умысел против тех, у кого кожа белая. Он рассказывал о резне, которая началась не так скоро после воскрешения; о том, как он и его товарищи бежали, точно безумные, и о том, как он и несколько остальных, наконец, спаслись.
Такова была поверхностная часть его истории, но под ней я уловил кое-что еще, что происходило. Немо не подчеркивал свою роль в спасении, но я догадался, что он это был, кто разработал план, чтобы их группа сопротивлялась воинам, он это был, кто, наконец, их вывел оттуда, и на него смотрели все как на вождя после.
— И тогда ты их повел? — спросил его я, когда мы работали бок о бок, возводя стену нового спального корпуса.
Немо посмотрел в сторону, и глубокий голос его зазвучал тише:
— Вовсе нет. В ту ночь, когда все спали, я незаметно ушел от них и оставил их с другими вождями. Понимаешь, я ведь не был тем человеком, за которого меня принимали.
Я ждал, чтобы он заговорил о своей смерти и перемещении сюда, потому что большинство людей, которые таким образом нашли путь к монастырю, поступили бы так, от удивления и отчасти от страха. Однако он никогда так и не упомянул об этом, и по сей день я представления не имею, что за судьба привела его к нашему месту на Реке, догадываюсь только, что она должна была быть очень мучительной и неприятной. Впоследствии он всегда изо всех сил старался не умереть, даже в тех случаях, когда смерть избавила бы его от тяжелого периода или от угнетения.
Более года оставался он в монастыре, тихий и нетребовательный, в глубине души довольный, что помогает нам, и давал нам моментально советы, когда бушевала буря войны между живущими на той стороне Реки, восточным племенем, которое домогалось главенства над нашими соседями вверх по Реке, — а те были волосатым коренастым народом и, казалось, едва ли когда-нибудь привечали у себя хоть одну человеческую душу. Благодаря его вмешательству и его советам, мы были избавлены от сражений, и обе воюющие стороны смотрели на монастырь как на то место, где могли залечивать их раны до тех пор, пока тела их не исцелятся. В конце концов, именно он урезонил обе стороны, именно он сделал так, что война перешла в мирные отношения, которые всем казались справедливыми и продолжались долго.
К тому времени отец Лупиан переменил свое мнение о Немо.
— Скажи нам, кто ты, — не раз просил его аббат. — Ибо я сердцем чувствую, что ты герой.
— Нет, — твердо возражал Немо, — вовсе не герой. Пусть имя, которое вы мне дали, будет моей полной историей.
Не раз я слышал об этом изменении, или о его вариантах. Когда еретики из числа тех, кому давался Второй Шанс, переходили в другую веру, иные из наших братьев поддавались их речам и следовали за ними, но Немо отказывался это делать. И я вместе с ним. Ибо к этому времени я решил, что старая вера не содержит истины, по крайней мере, относительно жизни после смерти. Здесь был не Рай, не Ад и не Чистилище. Просто это место было, и мы вместе с ним. И все-таки трудно уничтожить старые привычки, так что я вместе с остальными оставался верен нашим формам поклонения Богу.
По крайней мере, до тех пор, пока однажды отец Лупиан не собрал вместе все братство и не рассказал, что ему было видение во сне.
— Благословенны мы за пределами всякого воображения, — сказал он нам. — Ибо было мне откровение Господа нашего, и поведал Он мне, кто есть наш миротворец, и открыл мне имя нашего Немо. Он не молится с нами, потому что у него нет нужды молиться, как делают грешники. Немо — это сам благословенный Святой Петр, камень, на котором построена была Святая Церковь.
Некоторые ему поверили, но когда Немо почувствовал их изменившееся по отношению к нему поведение, он стал что-то подозревать. Когда же, наконец, услышал он эту историю, он рассердился, хотя слишком многие братья слишком твердо придерживались мнения о нем, чтобы можно было это отрицать с прочным успехом. В течение дня Немо оставил обитель. Чувствуя себя лучше с ним, чем со своими прежними братьями, я ушел с ним.
— Вовсе я не Святой Петр, — жаловался он мне после многих дней пути. — И вообще — никакой я не герой. Почему люди не могут этого понять?
— Людям нужны герои, — объяснил я ему. И добавил, немного помолчав: — Я сам видел короля Альфреда, позднее прозванного Великим, когда я еще жил на Земле.
— И он был героем? — спросил мой товарищ с горькой улыбкой.
Я хорошо запомнил этот день. Было мне пятнадцать лет, и я недавно пришел в монастырь, так как мои родители решили, что младший сын среди стольких детей, безусловно, предназначен для священного сана. Король пришел вместе с отцом Лупианом, а мы, все остальные, стояли, выстроенные в ряды, солдаты армии Господней. Я задрожал, когда король приблизился ко мне. Он улыбнулся и дотронулся до моего плеча.
— Короли не кусаются, мальчик, — сказал он и пошел дальше…
— Нет, — медленно ответил я своему товарищу. — Он был человеком.
— Это то, о чем в этом месте все забывают, — буркнул Немо.
На следующий день мы двинулись дальше.
Я мог бы рассказать длинное повествование о нашем путешествии, о временах, когда оба мы имели склонность ссориться, о женщинах, которые чуть ли не оттеснили меня, следуя за этим человеком, этим героем, который отрицал свои достоинства. Наши странствия продолжались много лет и привели нас ко многим переменам. Мы повидали те части Реки, где для людей работали огнедышащие машины, и те части, где обитали волосатые великаны, — так же, как жили они за много лет до цивилизации. Мы наблюдали войны — и мирные королевства. Мы задерживались в одних местах и спешили пройти через другие. И героев мы встречали — десятками, сотнями.
В каком-то месте, разорванном войной на четыре лагеря, мы видели человека по имени Шерман, который собрал вокруг себя других людей своей эпохи, они объединились в армию и, казалось, преклоняются перед разрушением ради него самого. Он взял нас в плен и держал в тюрьме до тех пор, пока Немо не разработал для него стратегию, из-за которой два лагеря его противников начали воевать друг против друга и предоставили Шерману успешно разделаться с третьей стороной. К тому времени, как он нас освободил, два враждебных ему военных лагеря настолько истощили силы друг друга, что Шерман восторжествовал над всеми.
— Вы, должно быть, генерал Ли, — настаивал Шерман.
— На вид вы на него не похожи, но, клянусь Богом, вы, наверное, генерал Ли.
— Я никто, — возразил Немо, и, купив себе свободу ценой страданий и смерти сотен, мы отправились дальше.
Мы пришли в бедную местность на одном из речных островов, в место, часто страдавшее от Речных пиратов, бравших в плен многих здешних мужчин и женщин. Там провели мы два земных года, и Немо сделал гениальное и простое изобретение, которое переменило способ жизни островитян. Он заметил, что течение Реки расщепляется, на одной стороне острова оно сильнее, чем на другой. Он научил островитян сплести прочные сети из речных водорослей, и в них ловили не рыбу, а сокровища. Потому что к этому времени движение по Реке стало постоянным, и каждый день приносил вести или слухи о новых крушениях, новых потерях. Редко сети не ловили что-нибудь ценное: металл, оружие, свободные Граали. Благодаря обмену и планам, островитяне стали достаточно сильными, чтобы защищать себя, и наступил, наконец, день, когда они предложили Немо стать королем острова.
— Потому что, — утверждали он, — ты, безусловно, сам Архимед.
Так что мы двинулись дальше.
Одно время мы плыли на большом речном судне, двигавшемся при помощи пара, заплатив за проезд своим трудом, и там мы встретили человека по имени Клеменс, который, вроде был отличался горечью суждений и кислым юмором. Мы познакомились с женщиной, которая клялась, что она Клеопатра, и с другой, которая утверждала, что она Гвиневера. Обе были просто женщины, и ничего более. Однажды нам встретилась страстная черноволосая женщина, которая расхохоталась, когда услышала имя моего друга.
— Я — Никто, — объяснила она. — А вы кто?
Ее звали Эмилия, и несколько месяцев она и Немо были любовниками; а потом в стычке с пиратами она погибла, а Немо спасся, и я тоже. Немо искал ее, зная, что где-то на Реке она должна возродиться, но Река очень длинная, и мы ее больше так и не нашли.
Пока мы странствовали, наступали перемены, как казалось, все быстрее и быстрее. Воздух стал наполняться коммерцией, как и сама Река; над нами пролетали воздушные шары, дирижабли и летающие аппараты, они добирались до среднего слоя атмосферы и падали, как погрузневшие ангелы. Мы познакомились с человеком по имели Линдберг, который мечтал пролететь вокруг всего мира на одном из этих сооружений, — я подумал, что он одержим каким-то видом сумасшествия.
И после каждой встречи, после знакомства с каждым новым героем, Немо меня спрашивал, получил ли я урок. Я всегда ему отвечал, что нет. Он хотел, чтобы я признал, что не бывает никаких героев, что есть только мужчины и женщины, а некоторые из них выполняют больше других, но в душе они такие же. Я не мог этого признать, потому что, в конце концов, мы повстречали всего несколько сотен так называемых героев, и, хотя на деле все они оказались обыкновенными смертными, это может и не быть правдой касательно остальных. Мы некоторое время провели среди людей Второй Попытки, в одном из тех мест, где они собираются, и они пытались убедить Немо в том, что все мужчины и женщины потенциальные герои, что наша надежда на спасение лежит в совершенствовании себя в этом существовании. Он вежливо их выслушивал, помогал в том, в чем мог, и шел дальше.
А я? Сказать по правде, давным-давно, во время моей жизни на Земле, я потерял основы своей веры, хотя даже здесь я продолжал соблюдать ее формальности. Возможно, я молился пустым небесам, но ведь — кто знает? И хотя вера моя умерла, каким-то странным образом, она осталась, даже если я стал веровать только в саму веру, а не в Бога.
Так наступило время, когда преображения прекратились, когда воскрешения перестали совершаться. Тревога и страх бежали вниз и вверх по Реке, а войны — которые, как предполагалось, должны закончиться теперь, когда Смерть была постоянной, — разражались снова, с новой злобой, с новым насилием. И тогда, всего три недели тому назад, мы попали в руки того, кто называет себя Иудой Ужасным, который слышал о нашем грядущем приходе и который посадил нас вместе в каменную камеру. Он подверг Немо страшному допросу, когда он вернул моего друга в нашу камеру, Немо был сломлен телом.
— Он считает меня человеком, способным делать чудеса, — пробормотал Немо. — Он верит, что я могу дать ему оружие, с помощью которого он завоюет весь Мир Реки.
И, как часто бывало на Земле, я ухаживал за больным и выслушивал исповедь. Немо во время наших странствий завоевал определенную репутацию, репутацию выдумщика и изобретателя, советчика и мудреца. Как многие обладающие властью и малым умом люди, Иуда считал, что один золотой ключик открывает секрет подавления других, и в моем друге он видел этот ключик. Трижды пытал он Немо, и каждый раз мой друг возвращался все слабее. Это утро было последним. Я видел, как во дворе, на глазах у хмурого смуглого Иуды, голову Немо отделили от тела. Два стражника, которые вели меня назад в камеру, по пути заговорили со мной, спрашивая меня, вознесется ли Немо.
— Нет, — отвечал я печально.
— Да, вознесется, — настаивал один из стражников. — Иди быстрей, Эльфстан, Друг Героя, и, когда ты заговоришь с ним в своих молитвах, замолви словечко за стражников, которые освободили тебя.
И вот я здесь, в печальной ночи, еду вниз по Реке на торговом судне и пишу эти строки в память друга. Люди уже обращались со мной с заметным ужасом, а некоторые шептали, что Немо был сам Мессия.
Не был он Мессией.
В последние свои наполненные болью часы Немо рассказал мне свою земную историю. Жил он в двадцатом столетии от рождения Спасителя Нашего, в одном из городов Нового Света, и был он — ночным сторожем. Прожил он шестьдесят четыре года и умер от сердечного приступа, один, поздно ночью, в библиотеке, где работал. Два года, рассказывал он, служил он солдатом на великой войне; а после сорок лет он охранял по ночам библиотеку — и читал. И это чтение, говорил он мне, убедило его, что в конце не было никаких героев, просто мужчины и женщины, которые делают все, что в их силах, чтобы встретить свои трудности и пережить их. Его чтение дало ему знания многих языков и многих изобретений, и это знание сопровождало его в Мире Реки, где он достиг славы и окончания своей судьбы.
Возможно, он был прав насчет себя самого, и возможно, был он при всем при том, самый обыкновенный смертный. Но здесь, в Мире Реки, его имя окружено величием, и боюсь я, что люди ждут от меня, чтобы я написал его евангелие. Так каков же должен быть его девиз? Что все мы обыкновенные, даже те, кого мы называем по ошибке «великими»? Или напротив, что все мы необычны, даже те, кого мы считаем ничтожными и низкими?
Потому что, как и героизм, вера — медаль о двух сторонах. Да поможет мне Бог, в которого я больше не верю, да поможет он всем нам. Все мы потом придем к этому кону, который теперь ожидает нас, и что бы там ни было, уничтожение или преображение, для меня оно не может наступить слишком рано. Я его приветствую, что бы я там ни нашел.
А что до Немо, настоящее имя которого я теперь пишу впервые, да станут его сомнение и его вера, которые две стороны одной и той же медали, тоже моими. Прощай же, Джон Адамс Смит, и requiescat in расе.
Джон Грегори Бетанкур
Дух человека, дух жука
Когда я пробудился у кромки воды, я был нагим, точно зверь. Полированная палка, толщиной в мою ногу, деревянная — хотя я не мог бы сказать, из какого она дерева, свисала с моего запястья, держась на тонком шнуре. Я отбросил ее и вскочил на ноги, издав крик тревоги:
— Ай-яй-яй-яй-яй…
Звук поплыл, будто напев, наполнив воздух, и, стоя на месте, я чувствовал запах своего пота, выступавшего, точно звериный.
— Ай-яй-яй-яй-яй…
Я должен был очутиться в мире духов, ибо ясно помнил свою смерть. Я до сих пор слышал, как шаман нашего племени ноет надо мной, пытаясь изгнать болезнь из моего тела. Я помнил боль в кишках, острую, как нож, и помнил жар, из-за которого мир казался мне подобным дереву в бурю.
— Нгосок, — прошептал я с последним вздохом, назвав человека, который меня околдовал. Почему я здесь? Какой дух или бог наказал меня? Или я назвал не того человека — и Нгосок невиновен? Я крепко зажмурил глаза и закусил губу, пока не ощутил на языке сладкую и теплую кровь. Духи, летите прочь, прочь, прочь!
Крики страха постепенно замерли. Я открыл глаза, но ничто не изменилось. Все, кто был на берегу Реки, озирались с испугом, даже с отчаянием. Некоторые сделали наугад по несколько шагов туда или сюда; откуда-то издали раздался женский вопль, он все не умолкал, не умолкал, не умолкал.
Среди всех, кто был вокруг, я стоял ближе прочих к воде. Я подбежал к ней, сел на корточки и поглядел на свое отражение. Невероятный ужас. Я всегда знал, что человека отличают от зверя по том, что его украшает: татуировка на щеках и веках, раскраска на груди и руках. Все, кто пробудился со мной, выглядели достаточно похожими на людей, с темно-бурой, как у меня, кожей, широкими скулами, плоскими носами — но были совершенно безволосыми, с головы и до промежности. И теперь, глядя на свое отражение, я коснулся собственного голого черепа, ощутил пустоту подмышками, опустил взгляд на свои безволосые детородные части. Я был гладок, точно новорожденный, и моя крайняя плоть оказалась отрезана, так что виднелся мой член: розовый, ничем не прикрытый. Хуже того, сотни татуировок которыми я так тщательно украшал свое тело в течение пятидесяти восьми лет жизни, исчезли.
Я с трудом узнавал себя. Кто со мной пошутил? Какой дух на такое способен? Наверняка это Змей Глаха, подумал я, встав, он — известный плут. А кто еще мог бы разбудить меня в ином мире подобным образом? Или, возможно, это испытание? Жук Кокоти всегда испытывал нас, пытаясь доказать, что человек не лучше, чем обезьяны на деревьях.
Хмурясь, я зашагал против течения, пытаясь понять, где я, мои босые ноги шлепали по отмелям, и серебристые рыбки метались прочь. Свободное пространство, наверное, двадцать шагов в длину, раскинулось между Рекой и огромным полем травы высотой по грудь. Мы все пробудились на берегу Реки. Далеко-далеко за травами виднелись холмы, усеянные деревьями. А впереди я приметил рощу старого толстого бамбука, которая доходила почти до самой воды.
Если это какое-то испытание, устроенное духами, я его выдержу, — решил я. Я провел две сотни человек, мужчин, женщин и детей моей деревни через тридцать три поры дождей, и знал повадки духов не хуже, чем наши племенные старейшины.
Я ходил вместе с духами растений и животных более сотни раз. Они хитрецы, эти духи: иногда игривы, иногда суровы, иной раз помогут, иной — нет… Но они никогда ничего не делают без причины. И моя задача — открыть причину, если я смогу. От того, способствовал я возникновению причины или препятствовал, зависит, насколько она согласна с моими желаниями. Здесь, в мире духов, лишь одно можно знать наверняка: я мало на что могу положиться, кроме моего разума.
Несколько ветвей толщиной с большой палец омывались водой Реки. Я подобрал их по одной и проверил на прочность. Две первые со щелчком раскололись. Третья оказалась твердой, точно закаленный огнем дуб, и конец ее был достаточно острым, чтобы копать. Я быстро очистил ее от листьев.
Если человек не зверь, он должен доказать это, украсив себя. И я определил свою первую цель так: украситься. Сойдет и раскраска, поскольку у меня не имелось ни туши, ни костяных игл для татуировки.
В двадцати шагах от бамбуковых зарослей я нашел место, где Река более глубоко врезалась в берег. Я осторожно вступил в воду и зашел туда, где мне было по колени. Пальцы моих ног, согнувшись, погрузились в теплую мягкую гущу речного дна, ища раковины или камушки, но не находя. Место показалось удачным, и я копал острым концом палки, пока не достиг глины в нескольких пядях внизу. Когда я накопал горсточку и поднял ее на свет, оказалось, что она бледно-серая, почти белая. Я с сомнением помял ее пальцами. Грубая, легко крошится, но сойдет, за неимением лучшей.
Я плюнул в нее и стал разминать, пока не получил вещество нужной мягкости, после чего нанес круги и прямые линии на щеки и на нос. Затем провел по четыре прямые линии — знак воина — на груди и на руках.
Разрисованный, больше не выглядящий подобием зверя, я побрел было к берегу и вдруг остановился. Толпа темнокожих и безволосых мужчин и женщин — не меньше, чем население целой деревни — стояла у воды, наблюдая за мной.
— Где мы? — спросил один. Выговор у него был чудной, он так коверкал слова, что их едва ли можно было понять, и все-таки я их разобрал. Он был рослый, широкий в плечах, со взглядом воина, и сразу же понравился мне: это хороший человек, подсказало мне что-то внутри меня.
— Это, конечно, мир духов. — ответил ему я. — Нас испытывают.
Некоторые из женщин закричали. Я сурово поглядел на них, и они затихли.
— Я Хьюйан сын Йагны, — объявил я им всем, — глава Мобоаси.
— Ты лжешь! — возразила одна женщина, выйдя вперед. — Я знала Хьюйана. Он был стариком!
Я оглядел ее с головы до пят и, хотя она была тонкой, точно угорь и на двадцать лет моложе, чем когда я видел ее в последний раз, я внезапно понял, кто это.
— Марага, — сказал я ей, — твой брат Кианано был моим лучшим другом с самого детства. Твой муж Котаби вместе со мной двенадцать раз ходил в набеги на Ономи. Я Хьюйан. Или ты не узнаешь меня?
Она сощурилась, затем сказала:
— Ты слишком молод и красив. Хьюйан был стар и весь в шрамах, когда умер.
— Мое тело сотворено заново, — ответил я. — Духи сделали это со всеми нами. В том числе и с тобой.
Воин, который заговорил со мной первым, все время кивал своей безволосой головой.
— Я слышал о Мобоаси, — медленно произнес он. — Говорили, что они свирепые враги и великодушные друзья.
— Это правда, — согласился я.
— Я Зона из Аваи, сорок лет — охотник.
— Сорок? — усмехнулся я. — Да ты совсем юнец, едва ли мужчина.
— Похоже, духи нас всех изменили, — заметил он. И простер руки к небесам. — Благодарю вас, духи, за то, что опять сделали меня молодым!
Кто-то вскричал:
— Это верно. Я видел сорок пять весен, пока не умер.
Кто-то другой:
— А я видел пятьдесят две!
— Если мы все здесь, — сказал я, — это должно быть по какой-то причине.
Все стоявшие на берегу одобрительно загудели.
— Мы должны построить деревню, — продолжал я, — и установить эту причину. Только тогда духи будут довольны.
Марага продолжала изучать меня.
— Ты говоришь, как говорил Хыойан, — согласилась она. — Его душа пылает внутри тебя; я вижу это в твоих глазах.
— Иди помоги мне, Марата, — попросил я ее. Наклонившись, я накопал горсть глины и протянул ей. — Мы люди, а не звери. Мы должны раскраситься, а затем надо выстроить деревню.
Марага побрела ко мне по воде, взяла глину у меня из руки и, как старшая женщина, начала отдавать приказы женщинам и девушкам, наблюдавшим с берега. К моему изумлению, никто не спорил: они все ждали, когда кто-то возглавит их, как догадался я. Несколько девушек побежало принести листья с деревьев, а другие стали шарить в высокой, по грудь, траве, ища личинок и ягоды, чтобы, смешав их с глиной, изготовить разные краски. Зона подошел ко мне и стал копать глину голыми руками. Когда еще с дюжину мужчин вступило в Реку, чтобы помочь, я вручил свою палку Зоне, чтобы он копал для них для всех.
— Ты будешь моей правой рукой, — шепнул я ему на ухо. — Набери достаточно глины, чтобы раскрасить каждого мужчину, женщину и ребенка, а затем подойди ко мне у деревьев. Мы выберем место для нашего поселения.
Он кивнул и принялся за работу, мускулы на его склоненной спине заиграли, точно ветер заколыхал траву. Пока я наблюдал, пот начал выступать каплями на его лбу и верхней губе. Он был очень сильный.
Я выбрался на берег и двинулся к мужчинам, которые застряли сзади. Их было двадцать или тридцать, некоторые — на вид — мальчики лет восьми-десяти… некоторые — такие ж, каким теперь стал я.
Нехотя, как мне показалось, они приблизились. Я увидел страх и смятение в их глазах, и понял, что это люди, которым нужен сильный вождь, их требовалось возглавить.
— Вы будете нашими охотниками и воинами, — сказал я им. У меня в руках еще оставалось немного глины, и я использовал ее, чтобы начертить им круги под глазами и линии вниз от переносицы. Зона послал мальчика, который принес мне еще глины, когда она у меня кончилась, и мне удалось раскрасить их всех, не прерываясь. Не такие уж и яркие вышли следы, но теперь сразу стало видно, что это — мужчины из рода людского.
— Вы должны сделать копья из бамбука, — велел им я.
— Жизнь деревни зависит от вас и от той добычи, которую вы принесете. Пока вы охотитесь, мы построим дома. Вернитесь до темноты. А теперь ступайте!
Они похлопали себя по груди и бегом побежали к бамбуку. Мой взгляд задержался на последнем, долговязом юноше лет двадцати двух-двадцати трех, лысом, как и прочие, но с сердитым блеском в темно-карих глазах. Что-то знакомое было в том, как он двигался, и я почувствовал отчетливое беспокойство. Не встречал ли я его в нашем прежнем мире? Я нахмурился. Если да, то мы наверняка были врагами — пожалуй, как я подумал, лучше не поворачиваться к нему спиной.
Как глава своей деревни в течение тридцати трех лет, я был хорошо знаком с такой опасностью, как измена. Многие говорили против меня в те годы, но мой язык был по-обезьяньи гибок и проворен. Я мог переговорить любого в деревне, так вески и убедительны были мои доводы.
Крепкий руками и острый взглядом, я принял плащ из перьев на двадцать пятом году и привел мой народ к вершине его могущества. Бесстрашие отличало Мобоаси под моим предводительством, и враги немало боялись его. То, что вождем был я, помогло нам отнять новые охотничьи угодья у Гонаки и Аколоа. Благодаря мне, как вождю, мы похитили каноэ и женщин у презренных Моуандо и навеки увели их из той вонючей деревни. Духи улыбались мне, когда я предводительствовал Мобоаси, и к моему смертному часу имя Хьюйана жило уже во многих песнях и сказаниях.
Когда я остановился наверху береговой кручи, я заметил другую толпу безволосых мужчин и женщин, собравшихся слева от меня. Они был не темнокожими, а белыми, точно мякоть кокоса.
Это что, духи? — подумал я. Не могут ли это быть те самые духи, которые нас сюда принесли?
Они все стояли вокруг чудного дерева, не похожего ни на одно, какое я видел раньше. Сверху оно было серебряным, точно рыбья чешуя, но не таким сияющим. Низкое, но широкое: вершина его занимала пространство, которого хватило бы для целой деревни; и в нем имелись отверстия, прорубленные глубоко в серебряной оболочке. Ствол был маленьким, и едва ли казался достаточно крепким, чтобы его поддержать.
Некоторые из белокожих карабкались по его слегка наклонной поверхности, просовывали руки в дыры. Как и у моего народа, у них были странные деревянные палки, привязанные веревочками к рукам. Пока я наблюдал, сперва один из них, а затем другой вставили свои палки в дерево. Палки, похоже, очень легко и естественно туда вошли.
— А, — сказал я себе, — для этого-то палки и предназначены. Но зачем требуется вставлять их в отверстия? Это показалось мне лишенным смысла.
Возможно, духи, которые привели нас сюда, помогут обнаружить предназначение этого дерева позднее? На миг я пожалел, что отбросил свою палку, но затем понял, что она все еще должна быть там, где осталась лежать… В конце концов, кто ее заберет?
Проглотив комок, я набрался храбрости, чтобы заговорить с белокожими духами или призраками, или кто они еще были. Пока я шел к ним, некоторые заметили меня и стали указывать другим, лопоча резко и заунывно на язык, которого я не понимал. Казалось, они возбуждены тем, что видят меня и не то чтобы недружелюбны.
Остановившись в двадцати шагах от них, я стал их изучать. Хотя кожа у них была белой, они не выглядели, точно призраки: лица их казались странно резкими, а носы выдавались слишком далеко. Судя по всему, они также были смущены не меньше, чем мой народ. А что если и они — из какого-нибудь далекого племени?
Я стал очень медленно приближаться, раскрыв руки ладонями вверх, чтобы показать, что не имею недоброго умысла. У белокожих не было ни копий, ни ножей, насколько я мог видеть, но они бы могли бросать в меня камни или пустить в ход руки… или даже воспользоваться для драки этими палками, привязанными к их запястьям. Возможно, некоторые из них говорят на моем языке, — подумал я. Возможно, они в состоянии объяснить, для чего духи доставили всех нас сюда.
Их глава и те, кто, наверное, были двумя из его копьеносцев, хотя у них не имелось копий, вышли вперед, чтобы со мной поговорить. У главы был огромный носище — я пытался на него пялиться, но этот носище торчал в мою сторону, точно указывающий палец — а глаза были голубые как мелкая лужица. Бледные красновато-бурые пятнышки покрывали его плечи. Честное слово, никогда не видел никого похожего.
— Хэйтейр, — сказал он мне низким спокойным голосом. Осторожно выставил вперед ладонь и, когда я поглядел на нее, он медленно потянулся, взял мою правую руку в свою и подвигал обеими вверх-вниз, прежде чем выпустил мою руку.
— Я Хыойан из Мобоаси, — сказал я.
Он покачал головой и коснулся своей груди.
— Уильям Берд, — сказал он. — Берд. Сахви? Берд.
— Бьерд, повторил я, торжественно кивая. На это меня хватило. Я указал на себя. — Хьюйан.
— Хи-уээ-ан, — повторил он.
Я улыбнулся, и он улыбнулся в ответ. Я указал на странное дерево.
— Его сюда послали духи? — спросил я.
Он покачал головой и произнес что-то непонятное. Я тоже покачал головой. Нам предстояло обучить его нашему языку, если мы вообще собираемся чего-то добиться. И все-таки он явно был предводителем этих странных белокожих людей, поскольку вышел поговорить со мной, и я решил выказать ему всю учтивость, какой требовало его положение. Он мог бы стать ценным союзником в случае нападения другого племени или диких зверей, как подумал я. Если окажется, что эти люди опасны, мы всегда сможем их прогнать.
Он указал на человека слева от меня, такого же белокожего и с таким же большим носом, хотя глаза у него были цвета перезрелых бананов.
— Карвар. — Затем указал на человека справ от меня, который был ниже и тоньше, с глазами, такими же темными, как мои. — Шэй, — сказал Берд.
— Карвар, Шэй, — повторил я, кивая, и двое белокожих кивнули в ответ.
— Идем, — сказал я Берду. Я указал на тот участок Реки, где Зона все еще копал глину, чтобы женщины ее месили. Я сделал шаг к Реке, — идем, Берд.
Кажется, он понял, чего я хочу; он отвернулся и быстро переговорил со своим Карваром, и Карвар повернул и заспешил назад, дабы встать у странного серебряного дерева.
Берд сделал три шага в сторону Зоны и вопросительно посмотрел на меня. Я подтянулся к нему, и мы зашагали бок о бок, как равные, а копьеносец по имени Шэй следовал за нами. Пока мы шли, я указал сперва на небо, назвав его, затем на Реку, затем на траву и деревья. Всякий раз Берд старательно повторял, что говорил я. Его готовность учиться была хорошим знаком, как я решил, и сулила хорошее будущее обеим нашим деревням. Он станет говорить на моем языке, как разумный человек, через несколько лун. Когда мы приблизились, Зона и другие мужчины прекратили работу и настороженно уставились на нас. В глазах Зоны, как мне подумалось, что-то мелькнуло: он уже видал прежде таких, как Берд. Мы с Бердом остановились на берегу.
— Это мой друг Берд, — сказал я громко. — Он глава белокожих людей выше по Реке. — Я указал на чудное дерево. — Другого человека зовут Шэй, и он копьеносец Берда.
Зона приблизился, выйдя из Реки.
— Мы не должны иметь ничего общего с белокожими людьми, — сказал он негромко, но веско. — Они опасны.
— Почему? — спросил я, тоже понизив голос.
— Я видал прежде белокожих, вроде Берда. Они поселились в лесу недалеко от моей деревни. И все время — бол-бол-бол о своей белой богине, Деве Марии, и заставляли нас почитать ее как главу всех духов. — Он сплюнул. — Они дарили нам подарки, чтобы мы почитали Деву Марию: ножи с лезвиями, которые сверкали, как солнце, яркие бусы, ткани, вроде тех, что носили они; миски и чаши, которые не бьются.
— Ты говоришь на их языке? — спросил я.
— Совсем чуть-чуть. Хотя, на нем могут говорить и другие здесь. Очень много людей стало почитать Деву Марию и жило при белокожих, как их рабы.
Я нахмурился. Вот уж действительно, скверные новости: вместо друзей и вероятных союзников я впустил к нам пауков. Уголком глаза я изучал Берда, который глазел на мужчин, копающих глину, с непроницаемым лицом. Кого он видел в нас… рабов? Союзников? Нечто совершенно иное?
— Мы должны держаться от них подальше, — решил я.
Зона кивнул.
— Это мудро.
— Если только, — продолжал я, — они не согласятся присоединиться к нам и жить по-нашему среди нас.
— Не согласятся, — заявил он.
— Посмотрим.
Прочие глинокопатели ушли обратно вываливать глину на Речной берег, пока мы беседовали, а Марага и большинство других женщин возвращались, завершив поиски с годными для краски ягодами и листьями. Женщины сели и начали возиться с глиной. Некоторые жевали ягоды и листья, сплевывая их, когда образовывалась мякоть; некоторые толкли личинок и насекомых бамбуковыми палками. Сама Марага смешивала ягоды, листья, насекомых и глину умелыми пальцами, занявшись сперва красной и синей, а затем зеленой и желтой красками, которые выложила на более широкие зеленые листья.
Я подвел Берда и его копьеносца к женщинам, сел на корточки и знаком попросил присесть Берда. После краткого колебания, он послушался, а за ним — и его копьеносец.
Большим и указательным пальцами каждой руки я взял красную и синюю краски и стал рисовать круги и линии на щеках Берда, его руках и груди. Он не шевелился, пока я не закончил, а затем только один раз кивнул.
Правда, когда я двинулся к его копьеносцу, тот вскочил и сжал руки в кулаки. Затем разразился какими-то сердитыми словами. Я вытаращился на него в растерянности. Или он не хочет опять стать человеком?
Я поглядел на Берда, и Берд сурово заговорил со своим копьеносцем. Тот покачал головой, отступил на шаг и встал, словно готовясь обороняться. Одна из женщин, почти девочка, в сущности, с крохотными, едва набухшими грудями и узкими бедрами, — возможно, год, как пережившая первое кровотечение, после которого посвящают в женщины, — подалась вперед и встретилась со мной взглядом.
— Прости за то, что вмешиваюсь, вождь, — сказала она, опустив, как подобает, глаза. — Но белый человек говорит: «Эй, ты, дикарь, прочь от меня свои грязные руки».
— Ты понимаешь их речь? — спросил я.
— Да, вождь.
— Как тебя зовут?
— Нону, вождь.
— Подойди и сядь рядом со мной. — Она подошла и села на корточки, все еще глядя в землю. — Как ты выучила язык белокожих?
— Я родилась в их убежище.
Это слово ничего для меня не значило. Должно быть, они так называют свое поселение, решил я.
— Вот что ты ему скажешь, — произнес я. — Если он не зверь, он должен раскраситься, чтобы доказать это. А если он зверь, он должен уйти.
Она произнесла несколько слов, и я видел, как лицо шея становится красным, точно солнце на закате. Он что-то прорычал Берду, повернул и подался прочь к странному серебряному дереву. Я хмыкнул ему в спину, затем плюнул ему вслед. Зверь… Что за копьеносцев избрал себе Берд? Они будут бесполезны в бою, если настолько не привыкли к послушанию. Берд сказал мне что-то, и Нону перевела:
— Ты знаешь, что с нами случилось?
— Мы в мире духов, — ответил я, и дальше, с помощью переводившей Нону, мы умудрились более-менее поговорить. Берд и большинство остальных белокожих, как выяснилось, были из деревни далеко к востоку от нашей, из места, называвшегося Новая Зеландия. Это название ничего для меня не значило. Он тоже решил, что нас перенесли сюда боги — и главного из них он называл Иисус, — но с какой целью, он не знал.
Судя по всему, наши мысли во многом совпадали. Когда я поведал ему о своем намерении построить обнесенную стеной деревню, он согласился, что это хорошая мысль: никто из нас не знал, какие звери разгуливают в ближайшем лесу. Он предложил помощь белокожих, и я ее принял. Любой из белокожих сможет жить в нашей деревне, как пообещал я, если только они выучат наш язык, украсятся, как подобает человеку и признают меня главой. Он быстро согласился.
— Я скажу моим людям, — ответил он. Поднявшись, он отошел, пятясь, затем повернулся и побрел к странному серебряному дереву.
— Следуй за ним, — шепнул я Нону. — Послушай все, что они скажут, затем вернись и передай мне.
— Да, вождь, — сказала она и вступила на четвереньках в траву, высотой по грудь. Я увидел, как шелохнулось несколько стеблей, затем Нону исчезла.
Марага встала передо мной на колени. Ягодным соком она окрасила несколько стебельков травы в красный и синий и, пока я смотрел, переплела эти стебельки вокруг моего предплечья. Я был первый, кто здесь раскрасился; теперь я стал первым, кто носил знак храбрости.
— Ты это хорошо сделала, — заметил я, изучая ее работу.
— Моего мужа здесь нет, — проговорила она. — Мне нужен мужчина, чтобы я заботилась о нем, а он бы меня защищал. Я умею усердно работать, Хьюйан, как ты знаешь.
— Да, знаю, — ответил я, озадаченный.
— Сделай меня своей женой, — попросила она. — Мы оба достаточно стары, чтобы не играть в какие-либо обряды. Мы нужны друг другу.
— А как насчет того, что твой муж Котаби был моим лучшим другом? — спросил я. — Могу ли я украсть жену у лучшего друга?
— Котаби умер через год после тебя. Он не возродился в мире духов: я его искала. Таким образом, почему бы тебе не взять меня в жены?
Ее слова показались мне здравыми.
— Да будет так, — произнеся. — Отныне ты моя жена.
— А ты мой муж.
Я наклонил голову, и такова была наша свадьба. Следующий час мы потратили на то, чтобы украситься. Марага разрисовала мне голову и спину; я разрисовал ее. Вокруг тем же самым занимались сто двадцать два жителя моей новой деревни.
Нону вернулась так же тихо, как и ушла, и немедленно явилась, чтобы сообщить все мне. Она сделала все, как было велено, сказала она, и пробиралась в траве, пока не оказалась на расстоянии плевка от Берда и прочих белых. Ни один из них даже не взглянул туда, где она пряталась. Пока она сидела передо мной, рассказывая, что услышала, Марага принялась рисовать красные и синие круги на ее лице, шее и голове.
— Берд передал им твое предложение, — сообщила Нону, и они об этом много спорили. Их женщины и мужчины не хотели раскрашиваться, правда, вождь, у них нет такого обычая! Но Берд убеждал их, что им нужна наша защита от зверей. «От каких зверей?» — полюбопытствовал кто-то. Они не видели ни одного, не считая нескольких крыс, шмыгавших в траве, и один из мужчин поймал рыбу. Большинство их решило не приходить. Берд и несколько мужчин хотят присоединиться к тебе. Они говорят, наш народ знает, как выжить в диком краю, а им надо научиться тому, что мы знаем.
Зона тоже прислушивался.
— Они опасны, — сказал он. — Никого из них не следует принимать!
Несколько других повторили его слова: здесь многие слышали о белокожих и об их духе Деве Марии, как мне показалось, но только Нону говорила на их языке.
— Я здесь вождь, — сказал я. — Таково мое решение. Мы сможем использовать больше крепких рук, чтобы построить дома. А если они не станут такими, как мы, мы их изгоним.
На такое они согласились. И все-таки я чувствовал, что они держат гнев на белокожих и недовольны моим решением. Однако, я был вождь, и слово мое стало законом.
Берд и пятеро других белокожих: двое мужчин и две женщины — показались довольно в скором времени. Двое из мужчин держали в руках скверно сделанные бамбуковые копья и переминались с ноги на ногу, так как все собрались и принялись их разглядывать. Все они повязали коврики из травы на свои половые органы, что побудило Марагу и прочих женщин хихикать. Меня это так не позабавило.
— Передай им, чтобы сняли плетенки, — велел я Нону.
— Если они присоединяются к нам, пусть ведут себя, как мы. Они ничего не добьются, если станут прятаться за травой.
Когда Нону повторила мое распоряжение, Берд немедленно снял свою повязку. Три других мужчины сделали это медленнее и почти без всякой охоты. Женщины не сделали.
— Марата, — тихо сказал я, — возьми женщин и укрась их.
Она созвала других женщин из нашей новой деревни, и те немедленно явились, взяли двух белокожих женщин под руки и увели подальше от нас, мужчин. Я знал, что Марага добьется от них, чтобы сняли плетеные коврики: она уже заявляла о себе как отличная старшая женщина. Нону поколебалась, глядя на меня, но я отправил ее следом за остальными. Ей надлежит оставаться с женщинами, если мне понадобится, чтобы она переводила Берду, я ее позову.
Белые мужчины выглядели очень настороженно. Один из них, полуподнявшись, пытался без особого успеха прикрыть пах руками. Я фыркнул: ну, сущие дети, как подумалось мне, ничего не знают о мире вокруг и о том, что как происходит. Мы сделаем их людьми.
— Не пугайте их, — приказал я мужчинам вокруг меня.
— Двигайтесь медленно. Они пока еще звери, но мы можем превратить их в людей, требуется время и терпение. Сперва мы должны их разрисовать. Кто мне поможет?
— Это ошибка, но я помогу, — вызвался Зона. Он подобрал лист, где лежала синяя краска, подошел и встал сбоку от меня, и вместе мы стали раскрашивать остальные участки тела Берда. Прочие мужчины чуть погодя тоже взяли листья с краской и принялись разрисовывать трех оставшихся белокожих.
Когда мы закончили и отступили, чтобы полюбоваться нашим искусство, я должен был признаться, что оно подействовало: Берд выглядел почти как настоящий охотник с рисунком из черных точек, сбегавшим по рукам и щекам, пересеченным яркими красными и синими линиями. Голову его мы окрасили синим, как и мою. Позже, после того, как будут возведены стены вокруг деревни, нам хватит времени на то, чтобы сделать оболочки для детородных членов и сплести косички из трав и звериной шерсти, дабы украсить шнурами руки, ноги и шеи: тогда мы действительно станем опять людьми. А сейчас надо сосредоточиться на основном, что требуется для выживания.
И я повел всех мужчин к бамбуковой роще. Там я легко различил признаки появления моих охотников: с помощью камней они срезали стебли бамбука, а затем заострили их, чтоб вышли копья. Зона подобрал камни оттуда, где их бросили охотники, раздал их остальным, и мы стали ломать самый высокий и тяжелый старый бамбук на стены для деревни. Настолько часто, насколько удавалось, я поглядывал в сторону травяного поля, где большинство женщин, включая и двух раскрашенных и лишенных ковриков белокожих, усердно собирали траву и вили веревки. Другие искали пригодные в пищу растения и насекомых, чтобы добавить их к тому, что принесут охотники. Третьи собирали брошенные деревянные палки, которые были привязаны к нашим запястьям, когда мы проснулись — и я решил, что это неплохая мысль, так как мы еще можем найти для них применение.
Полдня уйдет на то, чтобы обнести бамбуковой оградой место нашего поселения, как я знал, и несколько месяцев на то, чтобы окончательно устроить все остальное. Впереди ждала уйма работы. И все же ее надлежало сделать, и чем скорее мы начнем, тем раньше кончим.
Я принялся таскать бамбуковые шесты толщиной в мою руку и вдвое длиннее меня от рощи до места, где работали женщины, и складывать их. Я решил, пусть наша деревня стоит вокруг того места, где сейчас заняты делом женщины.
Приостановившись, я покосился на небо. Солнце начало клониться к западу; скоро оно окрасит небеса ярко-красным, желтым и рыжим. И тут я, вздрогнув, осознал, что на небе два солнца: большое, освещавшее землю, и другое, поменьше и побледнее, рядом. То, второе было слишком крохотным и ярким, чтобы принять его за луну. Мы действительно попали в страну духов, подумал я с благоговением.
Зона принес еще бамбуковых шестов, бросил их рядом с моими, и вдруг рядом возникло маленькое воинство, волочащее бамбук. Когда Зона отправился за новыми стеблями, я присоединился к нему. Было хорошо поработать, напрячь крепкие молодые мышцы рук, которые так долго вели себя как старые и слабые. Белокожие трудились наряду с нами, и, хотя никто никому ничего не сказал, работа их была не хуже нашей. Когда я указал на это Зоне, он лишь нахмурился.
Мы только-только начали устанавливать частокол, как раздался оглушительный шум, подобный грому. Я оглянулся в сторону становища белокожих и увидел синие молнии, вспыхнувшие вокруг огромного серебряного дерева, которое обступили белокожие. Молнии исчезли так же внезапно, как и вспыхнули.
Все прочие тоже замерли, и я слышал издалека, как кричат белокожие — хотя не мог бы сказать, радуются они или сердиты. Я оглянулся, приметил Нону и велел ей взять Берда и Зону и сходить посмотреть, что случилось. Она быстро перевела, и все трое побежали к дереву.
— За работу! — приказал я. И все остальные вновь приступили к своему делу: мужчины поднимали огромные бамбуковые шесты, а между тем женщины привязывали их травяными веревками, чтобы держались. Некоторые из женщин еще работали в поле, собирая охапки трав на постели и крыши, плетя новые веревки, гамаки и циновки.
Мы покончили с наружной стеной и привязывали на положенное место деревенские ворота, когда вернулись Берд с Зоной. Нону несла одну из тех загадочных деревянных палок, которые были привязаны к нашим запястьям, когда мы открыли глаза, только с палки был снят кончик, и оказалось, что внутри она полая, и в ней лежат какие-то разноцветные предметы.
Нону поставила сосуд торчком посередине деревни. Все собрались посмотреть.
— Это сосуд Берда, — сообщила мне девочка. — Он поставил его на огромное каменное дерево перед тем, как прийти к нам, и после того, как засветилась молния, он сам собой наполнился едой и сокровищами.
— Это не палки, а священные сосуды, — сказал Зона. — Все сосуды белокожих наполнились!
Все возбужденно загалдели. Берд о чем-то переговорил с другими белокожими, они повернулись и помчались к серебряному дереву. Я не корил их: если бы мой священный сосуд наполнился пищей, я бы тоже захотел его забрать… Но мудро ли это: есть пищу, которую подают духи?
И тогда я подумал о наших собственных сосудах, но Марата уже сообразила, что следует их проверить.
— Они пусты, — сообщила она, показав один, который ей удалось открыть. — Духи не наполнили их для нас.
Вокруг меня зароптали, но я сурово посмотрел на людей, и все умолкли. Берд сидел, скрестив ноги, перед своим сосудом и вытаскивал одну вещь за другой. Кажется, он узнавал многие из них. Хотя я — нет. Среди них была маленькая палочка с серебряным кончиком. Когда Берд щелкнул по ней пальцем, появился огонек. Я отступил на шаг.
— Это что за колдовство? — спросил я.
— Это не колдовство, — ответила Нону. — Белокожие называют их зажигалками и используют, чтобы разводить огонь. Маленький камешек сыплет искрами, от которых загорается кусочек промасленной тряпки.
— Это послано духами, — сказал я с уверенностью, которой не испытывал. Маленькая палочка, которая дает огонь. Чудо. — Мы хорошо поедим, когда вернутся наши охотники!
Похоже, это всех взбодрило. Тут Берд вытащил из сосуда странного вида бурую пищу, понюхал, улыбнулся и предложил попробовать всем, кто рядом. Никто не взял. Пожав плечами, Берд откусил сам. Духи также наполнили чашку внутри его сосуда дымящейся бурой жидкостью. Он осторожно пригубил. Когда я подался вперед, чтобы постичь ее запах, он предложил мне отпить, но запах был горький; у меня от него увлажнились глаза, и я отмахнулся.
Другие белокожие возвращались с огорченными лицами и пустыми священными сосудами. Они что-то пробурчали Берду, который пожал плечами, а затем передал им кое-что из пищи, которая досталась ему. Они разделили ее и поглотили за время нескольких биений сердца.
— Они говорят, что другие белокожие украли их пищу и сокровища, — поведала мне Нону. Марага склонилась и шепнула мне на ухо:
— Должны ли мы терпеть воров, которые крадут пищу и сокровища у жителей нашей деревни?
— Пища была не в нашей деревне, — заметил я. — Откуда тем белокожим было знать, что эти вернутся. Мы бы сами забрали их пищу и сокровища, если бы представился случай.
Она вынуждена была признать, что я прав.
Берд покончил с едой и стал доставать из своего сосуда новые вещи. На самом дне он нашел большое полотнище, красное и зеленое. Марага подалась вперед, с изумлением помяла ткань в пальцах и поглядела на Берда.
— Это мне? — спросила она. Нону перевела.
Берд улыбнулся и вручил ей ткань. Тут вся деревня устремилась вперед, хватая что попало и крича:
— Мне! Мне! — громкими голосами.
Когда самый маленький мальчик выбрался из свалки с бердовой огненной палочкой, я вырвал ее у него из рук.
— Только вождь может зажигать огонь, — сказал я ему. Он как будто собирался заплакать, но вместо этого нырнул обратно и вскоре появился с другим сокровищем, чашей Берда, теперь пустой. И убежал с ней, радостно голося.
Марага уже разрезала полотно Берда на полосы тростинкой, которую заострила палкой. Первой полосой она обвила мою левую руку. Та очень ярко выделялась на моей темной коже, и я стал гордо расхаживать, предоставляя ей шумно восхищаться.
Берд коснулся моей руки. Я настороженно взглянул на него. С помощью Нону, он сказал мне:
— Ты должен был велеть своим людям поставить их священные сосуды на каменное дерево.
— Мы не можем принимать дары от духов, пока не узнаем, почему приведены сюда. Если мы станем есть их пищу, мы должны им служить, осуществляя их цели.
— Как вы обнаружите, каковы их цели? — спросил Берд.
— Я должен пойти и поговорить с ними, — ответил я. — Они сообщат мне, какой дух привел нас сюда и почему. Только тогда мы сможем решить, что делать дальше.
— Как ты найдешь этих духов?
— Они везде, — сказал я в нетерпении, указывая на траву, на бамбук, на саму Реку. — Мир полон ими. Во всем живом и неживом обитает его дух.
Он кивнул, поняв меня наконец. Марага коснулась моего локтя.
— Охотники, — объявила она.
— Мы еще поговорим поздней, — сказал я Берду. — Если у тебя есть вопросы, спроси Нону. Она будет твоим наставником среди нас.
— Благодарю, — произнес он. Но я уже следовал за Марагой туда, где в середине нашей маленькой огороженной деревни стояли охотники.
Старший вышел вперед и бросил передо мной дневную добычу: два маленьких крысообразных создания и змею, висящую на бамбуковом шесте.
— Здесь скверная охота, — сказал он. — Никакой дичи нигде, крупнее этой.
Я нахмурился. Едва ли они принесли достаточно для всей деревни.
— Несколько мальчиков пошли к Реке бить рыбу копьями, — продолжал старший из охотников, — им больше повезло. — Он поманил пальцем, и вперед выбежало два мальчика. Они несли около двадцати рыбин, надетых за жабры на бамбуковый стебель. Некоторые рыбины были малы и худы, но имелось две, не меньше, чем с небольших собачек. А большинство — промежуточных размеров. Я не удержался от улыбки. Пира не предвидится, но мы, безусловно, не ляжем спать голодными.
Женщины собрали достаточно топлива для костра и, после того, как Берд дал мне наставления по использованию зажигалки, я воспламенил от нее наш костер. Поскольку духи дали ее Берду, а Берд сам передал нам, я решил, что пользоваться ею безопасно.
Когда поднялось пламя, и дрова защелкали и затрещали, женщины приступили к приготовлению ужина. Я поглядел в небо и увидел, что начали появляться звезды: они были чужими, и не образовывали знакомых созвездий, которые я наблюдал всю свою жизнь, и я призадумался, а что это предвещает. И тут же напомнил себе: мир духов теперь наш.
Когда упала тьма, стали слышны непонятные звуки со стороны становища белых. Я подхватил копье, знаками предложил Берду сделать то же самое, и мы вышли вместе поглядеть, что там происходит.
И увидели у дерева духов нелепое зрелище: большинство белокожих разбросало свои травяные плетенки и священные сосуды и каталось по земле, корчась, точно собаки в жару. Принято отворачивать взгляд и не обращать внимания на мужчин и женщин, когда те соединяются, но здесь и с этими что-то было неладно. С ними творилось нечто жуткое. Можно было подумать, что белокожими овладели злые духи. То было совокупление не мужчин и женщин, но дикого зверья.
Вскоре я заметил мертвую белокожую женщину, задушенную, судя по всему. В нескольких шагах позади нее лежал мужчина, которому нанесли не менее сотни смертельных ран бамбуковым ножом. Нож все еще торчал из его груди.
— Приготовься, — предупредил я Берда, вздымая копье, чтобы показать ему, что от него требуется. Он тоже поднял свое копье и покрепче за него взялся.
Обогнув дерево духов, мы нашли еще два мертвых тела. Затем среди совокуплявшихся пар я приметил Клэя и указал на него Берду. Берд побежал к своему другу, заговорил с ним, но Клэй только злобно прорычал и взмахнул кулаком. Когда Берд попятился, Клэй поднялся и бросился на него, вопя и молотя руками. Я поспешил встать бок о бок с Бердом, чтобы его защитить. Когда Клэй поглядел на меня, глаза его были дикими и пустыми, и я всадил копье ему в живот. Он раскрыл рот, остановился и задержал на мне взгляд. Я высвободил копье и ударил его по лицу тупым концом. Он рухнул, обмякнув, и больше не шевелился, то ли уже мертвый, то ли умирающий.
Берд воззрился на меня с бледным лицом. Пролопотал что-то невразумительное, затем отвернулся, пал на колени, и внезапно его вырвало. Или он никогда прежде не видел крови и смерти? Странно было такое видеть. Он вел себя, как мальчишка во время первого набега.
Женщина, которую терзал Клэй, вскочила на ноги и молча зашлепала во тьму. Я подобрал два куска красной ткани, которую она бросила в грязи. Духи не разгневаются, если я их возьму, так подумал я.
Теперь я видел достаточно, чтобы мои подозрения подтвердились. Что бы ни стряслось с прочими белокожими, Берда это не затронуло: раскраска на его лице и груди пометила его как человека, и злые духи оставили его в покое.
— Пошли обратно, — сказал я ему, и когда я двинулся в сторону нашей деревни, он опомнился и последовал за мной. Как только мы приблизились к воротам, некто небольшой и темный метнулся на меня из травы, вереща, словно обезьяна. Я бросил копье, схватил нападавшего за руки и взметнул небольшое тело в воздух.
То был Джока, один из самых младших в деревне. Всего восьми-девяти лет, тонкий, как тростинка, но весьма крепкий и жилистый. Он лягался, пока Берд не схватил его за ноги, и мы вдвоем не повалили его наземь и не уселись на него, чтобы помешать ему кусаться и брыкаться.
Он что-то жевал. Берд протянул руку, разжал его челюсти и вытащил что-то белое, чудо избежав потери пальцев. Оно выглядело во мраке, точно бледный слизняк. Берд с подозрением понюхал его, затем передал мне. Оно было мягкое, липкое и теплое наощупь. Пахло оно сладко и приятно.
— Жвачка, — сказал Берд. Он изобразил, как будто что-то достает из сосуда, — и я понял, он имеет в виду, что эта белая жвачка лежала там, да, я был прав, духи попытались одурачить нас своими подарками. Если бы мы поставили свои сосуды на дерево духов, мы бы теперь вели себя не лучше, чем белокожие.
Я оглянулся на чудо-дерево, вслушиваясь в крики, рыдания и стоны белых мужчин и женщин, одержимых злыми духами. Возможно, как подумалось мне, жвачка — это вроде джавары, которую мы изготовляли и применяли с великой осторожностью, чтобы приобщиться к миру духов. Похоже на то.
Маленький Джока затих. Он позволил мне поднять его, и я понес его в деревню, держа в руке белую жвачку.
* * *
Мы заперли деревенские ворота. Пока женщины хлопотали вокруг Джоки, я созвал всех мужчин. Они собрались вокруг меня, и я поведал им обо всем, что видел у камня духов на стоянке белокожих.
— Духи скверно пошутили с ними, — сказал я, показывая жвачку. — Жвачка — это подобие джавары. Она отворяет души тайным силам.
— Значит, они все теперь одержимы, — произнес Зона.
— Это правда, — подтвердил я. — Они не позаботились о защите, как мы. Никто из них не раскрасил тело, чтобы обозначить себя как человека.
— Мы должны изгнать их отсюда, — твердо сказал Зона. — От них будет одна беда, если они останутся. — И многие другие одобрительно зашумели. Но я все-таки покачал головой.
— Мы ничего не вправе делать, пока я не посовещаюсь с духами, — возразил я. — У меня теперь есть жвачка. Я воспользуюсь ею и увижу, кто привел нас в это место, и с какой целью. Лишь тогда мы сможем действовать.
Зона поразмыслил немного, затем кивнул.
— Это мудро, — признал он.
Я сел у огня, вглядываясь в пламя и прислушиваясь к своему сердцу, затем положил в рот жвачку и стал медленно пережевывать. Вкус был странный, и сладкий, и горький одновременно; Не похоже ни на что, что я пробовал прежде. И сперва мало что произошло. Постепенно пламя начало становиться зеленым, затем синим, и поднялось передо мной, точно цветная гора. Я почувствовал, как по всему телу пробежал жар, закрыл глаза и ощутил, что парю над землей, словно птица. Я опустился на землю в месте, во многом напоминавшем лес в мире, где мы прежде жили. Здесь были пестрые птицы на деревьях вокруг и обезьяны, судачившие и носившиеся по веткам, и красные с золотом бабочки, порхавшие над головой. Я вдыхал запах щедрой сырой земли, и теплый ветерок овевал мою кожу. Я поглядел на руки и обнаружил, что на них вернулась татуировка; я выглядел настолько человеком, насколько был прежде. Широкая тропа вела через поляну, и я пошел по ней. Ветви деревьев сплелись над моей головой, сделалось темнее. Я подошел к старым осыпавшимся камням. На вершине каменной кучи восседал громадный черный жук.
— Ты Кокоти? — спросил я. И почувствовал, что дрожу от страха. Никогда прежде я не оказывался лицом к лицу с великим духом.
Я Кокоти, — подтвердил жук. Голос у него был высоким и сильным. — Почему ты пришел в мир духов, человек?
— Я пришел в поисках ответов.
— Каких ответов ты ищешь?
— Почему мы возродились в мире духов?
— Вы не лучше обезьян, — сказал жук. — И неважно, как вы раскраситесь.
— Ответь на мой вопрос, Кокоти, — произнес я смелее.
— Ты поднимаешь на меня руку?
— Нет, — ответил я. — Ты — величайший из духов, Кокоти, и все люди страшатся тебя. Но ответь на мой вопрос, Кокоти и, возможно, я помогу тебе в благодарности.
— Это высокая цена.
— Я заплачу ее.
Жук помолчал, его шесть огромных черных лап колыхались в воздухе.
— Вы в мире духов, — изрек он наконец, — вы не мертвы, человечек, но пока что еще и не живы. Вы, дерьмо дикого пса, должны это знать.
— Тогда что мы такое?
— Вы будущее, — был ответ. — Вы все — будущее. — Тут он подался вперед и откусил мою голову сияющими черными челюстями.
* * *
Я пробудился, холодный, оцепенелый, с раскрытым от боли ртом. Скудный свет просачивался в деревню через бамбуковую ограду на востоке; небо было серым. Я почувствовал, как по моему лбу ударила капля дождя, затем другая.
Огонь иссяк. Я поднялся и огляделся. Зона и Марага не спускали с меня глаз. Глаза их припухли, похоже, они не спали всю ночь. Копье Зоны лежало у его ног. Он охранял меня.
— Ты здоров? — спросила Марага.
— Да, — ответил я.
— А духи…?
— Я видел Кокоти, — сказал я. — Он говорит, что это не мир духов. Это новое испытание.
— Мы это уже знаем, — заметил Зона.
— Да, — согласился я.
Мужчины, женщины и дети распростерлись там и тут по всей деревне, чья-то голова — на чьем-то животе или берде, руки переплетены. Мужчины и женщины спаривались. Только белокожие спали, каждый в одиночестве, отдельно в дальнему углу. И еще был один человек, который лежал позади Зоны и Мараги. Я увидел, что он не дышит.
— Что случилось с этим? — спросил я.
— Берд убил его, — напрямик объяснил Зона.
— Что? — вскричал я. Марага сказала:
— Он пытался умертвить тебя, пока ты путешествовал в мир духов.
Я содрогнулся при мысли об этом. Если кто-то умирает, пока его душа странствует в чужом мире, она пропадет там. Это ужасная участь.
— Кто мог на такое пойти? — спросил я. — В этом нет смысла.
— Взгляни на его лицо, — предложила Марага.
Я подошел к мертвому, встал на колени и перевернул его. Кровь прилила к его правой щеке там, где щека упиралась в землю, и образовалось черное пятно, краска на лице оказалась смазана. Это был тот самый охотник, который вчера заставил меня насторожиться. Мне подумалось тогда, что мы знакомы. Сегодня в утреннем свете я узнал его окончательно.
— Нгосок, — прошептал я.
— Ты назвал его, как своего убийцу, прежде чем умереть, — напомнила Марага. — И мужчины нашей деревни убили его в ту ночь.
То была правда: он околдовал меня в нашем прежнем мире, послав злых духов в мой желудок, чтобы убить меня. Теперь он стал на сорок лет моложе, и непонятно, как мне не удалось узнать его сразу. Не иначе как он опять пустил в ход колдовство.
— И Берд его убил? — спросил я.
Зона кивнул.
— Белокожие пустили огонь по траве у дерева духов. Мы все были у ворот и наблюдали за пламенем, когда услышали позади клич воина. Его издал вот этот, — он пихнул Нгосока пальцами ноги, — и бежал на тебя с копьем. И вот-вот всадил бы его тебе в спину. Берд схватил копье, метнул его и убил Нгосока.
— И то был славный удар? — спросил я.
— Прямо в сердце, — ответила Марага. — Не иначе, как ему помогли духи.
Я вспомнил, как нынче ночью спас Берда от Клэя. Теперь Берд спас меня в свой черед. Если, выбросив сосуды, мы прошли первое испытание, то, позволив Берду и другим белокожим присоединиться к нам, выдержали второе. И я сказал об этом Мараге и Зоне.
— Это правда, — признал Зона. — Сами духи направляли тебя. И, хотя мне по-прежнему не нравятся белые, и я им не доверяю, Берд другой.
— Из него выйдет человек, — произнес я.
Я медленно подошел к воротам, распутал их и распахнул. Мы с Зоной стояли плечом к плечу, глядя в сторону дерева духов. Трава все еще немного тлела, и столбы грязно-серого дыма взлетали от нее к небу, но тяжелый дождь зашлепал вокруг, и я знал: он окончательно погасит огонь.
Вы будущее. Сколько еще испытаний предложит мне Кокоти, прежде чем окажется удовлетворен? И каково будет следующее из них?
— Надо, чтобы они стали людьми, — сказал я, осознав наконец эту истину. А ведь эта задача все время была у меня перед глазами. Величайшее из испытаний, когда-либо посылавшееся Кокоти. — Ты говорил, что белокожие пришли к твоему народу в прежнем мире, и велели почитать Деву Марию. Белокожие заблуждались. Нет никакой Девы Марии. Есть лишь Кокоти, он здесь и все еще испытывает нас.
— Что мы должны делать? — спросил Зона.
— Прежде всего, мы должны разрисовать белокожих, — сказал я, — чтобы защитить их от злых духов. Затем мы должны забрать их сосуды и уничтожить, ибо через них приходят злые духи. Белокожие должны присоединиться к нашему народу и жить среди нас, как мы.
— Все вместе? — спросил Зона, сдвинув брови.
— Да, — ответил я, и мысленно увидел это: белые и темные, все работают вместе, строя величайшую деревню, какую когда-либо видели духи. Это может случиться. И это случится.
Вы все будущее.
Все мы. Я знал, что речь шла и о белых. Я оперся о плечо Зоны и поведал ему о своем видении, поведал обо всем, что открыл мне Кокоти. Он согласился с моим толкованием.
— Но что если белокожие к нам не присоединятся? — спросил он. — Они никогда еще не жилил среди нас, как мы.
— У тебя есть копье, — заметил я. — И у меня тоже. Если они не станут людьми, нам придется поступить с ними, как с опасными зверями, и убить их. Когда их души возродятся, они постигнут истину.
— Истину, — отозвался он. — Это хороший замысел. Кокоти прав. Когда мы начнем?
— Немедленно, — ответил я. — Разбуди остальных мужчин. И Нону. Пусть говорит от нашего имени с белокожими. Еще рано, белокожие будут сонными и беспомощными. Некоторые, возможно, до сих пор одержимы злыми духами.
— Да, вождь.
Впервые он так назвал меня. Он признал меня окончательно. Вот и еще одно испытание позади, как подумал я. Ты никогда не остановишься, Кокоти?
Пока Зона будил остальных, я глядел на травяное поле и мечтал. Я думал, что все мы вместе войдем в этот мир, каждый мужчина и каждая женщина, служа Кокоти и другим духам. Белые мы или темнокожие, хоть зеленые, хоть пурпурные, неважно, какого цвета у нас кожа. Наше возрождение в этом мире было только началом.
Вы будущее. Вы все будущее.
Я постараюсь, чтобы так и вышло.
