Во тьме, освещая себе путь красным фонарем, пробирались две фигуры. Рубиновое свечение выхватывало из мрака абрисы надгробных плит. Покрытые надписями и рельефами, надгробия, казалось, двигались, как будто камень оживал под пурпурным светом. Погасшие сморщенные лица скалились, показывая клыки. Змееобразные драконы и надгробные василиски свивались на каменных обрамлениях могильных плит, отпугивая смельчаков, которым вздумалось бы нарушить покой мертвых. Но когда круг света передвигался за могильные плиты, кажимость потаенной жизни исчезала. Оставались лишь черные прямоугольники под серебристым сиянием. Голые, покрытые инеем деревья казались в этом сиянии уменьшившимися и неопасными.

Рабюстель шагал первым, припадая на левую ногу. Для него это был не первый случай. Но, вышагивая между могилами, Лионель чувствовал, как холод берет его за горло. Ему было страшно. Был он карлик, ноги у него были кривые и короткие, поэтому, чтобы поспевать за товарищем, он почти бежал, подпрыгивая и покачиваясь. К тому же спина его сгибалась под тяжестью завернутых в тряпки инструментов.

Рабюстель вдруг остановился, карлик почти наткнулся на него. Проводник прислушивался минуту, а потом, словно крадущаяся рысь, одновременно решительно и мягко свернул направо. Из темноты внезапно вынырнул едва видимый край надгробия. Небольшую могилку соорудили недавно, свежую землю покрывал иней.

– Есть, – прошептал Рабюстель. – Малой, готовь лопаты!

Карлик бросил сверток на землю и дернул, вываливая содержимое на траву. Блеснули в лунном свете кирки. Рабюстель разложил рядом кусок полотна.

– Доктор Агриппа сможет пилить кости, сколько душа его пожелает, – сказал он тихо. – Причем – молодухины. Раритет…

– Долго она тут лежит? – спросил Лионель. – А чтоб его чума разорвала! Давненько я себя так не чувствовал, как нынче.

– Хорошая, сутошной свежести, холодненькая, – проворчал Рабюстель на жаргоне городских кладбищенских гиен. – Вон там начинай, от головы.

Когда Рабюстель воткнул в могилу лопату, Лионель со страхом оглянулся. Казалось, эхо прокатилось по всем подземным криптам и катакомбам некрополя. На Рабюстеля это не произвело никакого впечатления. Он работал, тяжело дыша. Спешил, землю из могилы выбрасывал на кусок материи. Не должны они были оставить после себя никаких следов.

Копали долго. Лионель уже не замечал, как пот стекает из-под надвинутого на лоб капюшона. Всматривался в землю, ожидая того мгновения, когда услышит удар железа о деревянное веко гроба. Почти молился, чтобы это наступило как можно быстрее. Но когда лопата Рабюстеля наконец ударила во что-то, ответившее слабым стуком, по спине его пробежала дрожь ужаса. Их окружало мрачное кладбище. Молчаливые деревья в инее да могилы, что смотрели на них со всех сторон. Тени их переплетались с полосами лунного света, резали пространство на черные и серые пятна.

Рабюстель снял лопатой влажную землю с двух колец, врезанных по бокам гроба. Взял толстую конопляную веревку и пропустил ее под оба ухвата. Быстро вылез из ямы и ухватился за конец веревки. Когда они сдвинули гроб, что-то тихо затрещало. Гроб был тяжелее и массивнее, чем они предполагали. Миновали долгие минуты, прежде чем он упокоился на кучке песка. Дубовый солидный гроб, с медной оковкой в форме грифонов и орлов, выглядел зловеще. Лионель беспокойно огляделся. Ему показалось, словно кусты вдоль тропинки, по которой они сюда пришли, стоят не так, как должны были. Как стояли днем. То ли приблизились друг к другу, то ли стало их больше.

– Рабюстель! – прохрипел он. – Что мы… Что мы делаем?

– Хватит стонать. Ты ж уже потрахивал холодных! Этого тоже счас уделаем.

– Эту, – поправил шепотом Лионель. – Она молодой преставилась.

– Патрицианка, сука! – Рабюстель воткнул лом в щель между веком и основой гроба. – Сама померла или как-то так.

Карлик закусил губу и перекрестился. Заметил, что по ссохшемуся бородавчатому лицу бесстрашного Рабюстеля текли крупные капли пота. Грабитель склонился, его большая, лишенная волос и бровей голова высунулась из капюшона. Изо всех сил подцепил он ломом крышку гроба. Раздался тихий треск ломающегося дерева. Лионель почувствовал дрожь.

Не отводя глаз, смотрел на крышку, ожидая того, что должно из-под нее появиться.

Рабюстель отбросил покровы в сторону.

Ничего не случилось. Покойница лежала тихо, спокойно, лицо ее покрывала белая вуалетка, светлые волосы были разложены вокруг головы. Сквозь тонкую ткань Лионель видел смертную бледность ее лица. Руки, сложенные на груди… Грудь эта – он представлял ее себе, хотя никогда не видел, – должна быть большой, исполненной женской соблазнительности, под тканью должны скрываться темные соски, дерзко торчащие над плоским животом и тонкой талией… Лионель взглянул внимательней. Обычно он жаждал женщин, извлекаемых из гроба. Хорошо знал, что с уродливым своим телом даже о худших из городских девок не может и мечтать, а потому вместо живых были у него мертвые. Они были лучше. Он мог делать с ними все, что хотел. Но эта… С ней было все иначе. Часто вместе с Рабюстелем он насиловал мертвые тела, но нынче не чувствовал желания.

– Ну, что ж… Мертвая шлюха, – пробормотал Рабюстель. – Странно, что похоронили ее здесь, на освященной земле. Ну, в мешок ее – и уносим ноги!

Лионель взглянул на прекрасное бледное лицо покойницы. Его еще не тронуло разложение… Руки женщины, вытянутые вдоль тела, были тонкими и изящными. Вдоль тела… Что-то тут было не так…

– Рабюстель! – крикнул он. – Ты старый дурень!

– Что ты там бормочешь? – варнак склонился над лежащей.

И вдруг карлик понял! Эти руки… Эти мертвые руки не должны, не могли лежать по обе стороны тела, если раньше они лежали на груди!

– Что это… – начал Рабюстель и замолчал.

Неожиданно в глазах покойницы заплясали два огонька белого света, а на мертвом теле вспыхнули языки белого пламени.

– Жжет! Жжет меня! – завыл Рабюстель. Белый, как раскаленное железо, огонь охватил его фигуру. Плащ и вытертый кубрак в один миг заполыхали ясным огнем.

Лионель, ослепленный внезапным светом, непроизвольно отпрыгнул подальше и спрятался за ближайшим надгробием. Через миг выглянул, прикрывая лицо руками.

Рабюстель пылал. По плащу его плясали хаотичные языки белого огня. Лионель почувствовал тошнотворный смрад горящего мяса. Рабюстель упал на колени, а карлик развернулся и побежал. Гнал что было сил, спотыкаясь о надгробия, падая на каменные плиты и таблички. Сзади услышал еще тихий шум, но уже успел добраться до ворот кладбища и, проскочив темную пасть их, погнал вниз по улочке.

В пропахшей тухлым пивом и трухлявым деревом корчме «У Матфея» в ту ночь было немного гостей. Ясное дело, не было тут и пусто. По крайней мере, не пустовала она для самого Матфея, поскольку в кабаке этой ночью собрались самые серьезные окаянники Ренна. Потаскухи и их кавалеры, висельники, уркаганы, святотатцы и кладбищенские грабители. За старыми, залитыми вином столами рождались планы будущих преступлений, грабежей, краж, нападений.

Главной в этом обществе была одна очень видная персона. На столе, нагловато насвистывая, сидел мужчина в порванном кубраке. Его загорелое, покрытое шрамами лицо некрасиво опухло и покраснело от пьянства. Когда окаянник насвистывал, во рту его были видны выщербленные желтые зубы. Когда же отбрасывал со лба редкие волосы, обнажались красноватые шрамы. Устав от безделья, он потянулся к лежащей на столе лютне и ударил по струнам. Бренькал довольно умело, и в гомон разговоров, в пьяный храп прикорнувшего под столом бородатого лиходея ворвались слова песенки:

– Хватит тебе бренчать, Вийон, – отозвался мужчина постарше в испятнанном вамсе, с остатками волос, прилизанными на морщинистом черепе. – О себе, что ли, поешь? Твоей же матушкой шлюха была! Говорят, нашли тебя в Париже на Глатиньи, где шалавы своих ублюдков бросают…

– Ни слова о моей матери, Сорбон. Она же… не в канал меня бросила.

– Уж лучше бы так, а то вор из тебя никудышный, Вийон, – старик приблизил к лицу правую руку. Вместо ладони, которую ему отрубили за воровство на десятом году, торчал широкий, острый крюк. Отчего все грабители Ренна звали Жана Сорбона просто Крюком. – Спартачил ты работу. Такой домик мог трахнуть…

– Я думал, что стражники прибыли. А что, должен был ждать, пока преподобный палач Петр Крутиворот меня вздернет? А ты что же, стоял и ждал бы, пока тебя башмай на цюпу возьмет?!

Крюк ухмыльнулся хитро. Маленькие его глазки внимательно смотрели на вора. Вийон взглянул на цыгана Ле Люпа и на Ханса Синемордого. Сорбон начинал его раздражать. В очередной раз за несколько последних дней. Да… Неужели он пытается пошатнуть его, Вийона, авторитет в обществе? Может, покончить с ним? Он невольно коснулся рукояти кинжала за поясом. Но мог и подождать, расправиться с Крюком через неделю. К тому же – а вдруг тот прав? Последнее дело он завалил: не сумели они взять дом богатого купца, причем именно из-за него, Вийона. Стоя на стреме, он дал отбой, закричав, что идет городская стража. Сбежали оттуда как последние дураки. А на самом деле он услышал просто нескольких припозднившихся грузчиков. Правду сказать, накануне они крепко залили зенки у Матфея, но Вийон так и не сумел простить себе свою ошибку. «Проклятый мир, – подумал он, – снова наклевываются трупы». Но с Крюком все было не так просто… Захотелось вдруг выйти на свежий воздух. Покинуть эту вонючую дыру, подняться повыше, бросить паршивую жизнь бродячего вора, философа и… поэта. Последнего человека он убил три месяца назад. Во время ссоры из-за прелестей шлюшки Марго. А теперь снова дело идет к поножовщине…

«От жизни не сбежишь», – промелькнуло в голове Вийона. Стоило принимать ее такой, какая она есть. Он вспоминал свою единственную попытку покинуть сию юдоль скорби – когда он был еще мальчишкой. Старый чердак, конопляная петля и качающийся табурет. Но он оказался скверным палачом для самого себя. Его без труда спасли. И дали три десятка розог.

Кто-то тянул Вийона за рукав. Он открыл глаза. Рядом стоял старый Матфей.

– Что, закончили уже? И как, стоит она тех пяти эскудо?

– Свеженькая, как для сучки. Пойдем-ка со мной в сени.

– А что там?

– Не знаю, – прошептал Матфей. – Лионель пришел. Плачет.

– Люп, – Вийон повернулся к молодому вору со смуглой цыганской кожей, что сидел неподалеку, – пойдем.

Молодой окаянник улыбнулся, блеснув белыми зубами. В нем Вийон был полностью уверен. Ле Люп Крюка терпеть не мог. При этом оказался хорош в бое на ножах, пережил уже не одну поножовщину в мерзких закоулках Ренна – города отбросов.

Вийон молча шагнул за трактирщиком. Матфей провел их в мрачные сени. Воняло тухлятиной и влагой. В слабом свете, что сочился из главного зала, Вийон увидел клубок тряпок на лавке в углу. Потом услышал всхлип. Клубок тряпок шевельнулся, наружу выглянуло бледное личико. Что-то мокрое капнуло на старые доски пола.

– Лионель? – Вийон внимательно вглядывался в уродливого карлика. – Что случилось?

– Рабюстеля убили… – всхлипнул калека.

Люп с шипением выдохнул. Вийона передернуло от волнения.

– Что вы делали? Трупы трахали?!

– Как и каждую неделю… – простонал Лионель. – Вскрыли калоцу. В смысле, гроб по-вашему. Должны были холодную достать… А она… мертвая, деревянная, значит, а потом – раз, и встала в огнях. И Рабюстель… Рабюстель – сгорел…

Вийон оглянулся на Ле Люпа. Тот положил ладонь на рукоять ножа.

– Рабюстель был хорошим вором, – пробормотал он. – Часто проставлялся. Нельзя так кинуть товарища.

– Так и не кинем, чтоб ему! Лионель, что произошло? Кого вы достали? Говори ясней.

– Патрицийку… Откинули крышку, а потом… Она открыла глаза. В них… – засопел и развел руками, – в них был огонь.

– Черт бы его побрал, – сказал негромко Вийон.

Рабюстеля он знал несколько лет. Не одобрял его привычек, но, несмотря ни на что, тот был хорошим товарищем. Часто приходилось выслушивать его излияния. Правда, хотелось потом рыгать, но Рабюстель платил за обоих без слова протеста. А потому Вийон чувствовал что-то вроде долга благодарности.

– Не хочется в это верить. Трупаки огнем не горят. Может, вы на упыря какого наткнулись?

– Это был не упырь, – упирался Лионель. – Это нечто другое.

– Но что? Мертвая девка ни с того ни с сего начинает полыхать?

– Вийон, это не обычные огни. Не земные. Вийон, подумай. Я ведь не сбрендил.

Вор в рваном кафтане молчал. Карлик заглядывал ему в глаза так настойчиво, что трудно было не поверить его словам.

– Знаешь что, сходи выпей, – проворчал он Лионелю. – И не думай об этом.

– Она его сожгла. Вийон, посоветуй что. Ты ведь любишь загадки.

– Вон пошел!.. Люп!

– Здесь.

– Расспроси, кто лежал в могиле. Интересное дельце. Что думаешь?

– Не знаю. Я такого никогда не видывал.

– Тем лучше. Ступай с ним, – кивнул на зал. – Вечером встретимся.

– А ты?

– Я еще кое-куда загляну.

Ле Люп испарился. Вийон вышел из сеней, толкнул небольшие дверки за стойкой трактира, наклонил голову, переступая через порог. Одним взглядом охватил комнатку, освещенную утлым огоньком лампадки, и сидящую на сбитой постели женщину. Была она еще молодая, даже красивая. С пропорциональными чертами лица, длинными светлыми волосами – и все еще невинным взглядом. «Неплохая она девка», – мелькнула у Вийона мысль. И правда, могла бы сделать карьеру на улице.

– Собирайся.

Она молча закрыла голую грудь рубахой. Вийон заметил в ее глазах слезы.

– Что, Марго?

– Зачем? – спросила она тихо. – Зачем ты приказал мне с Матфеем…

– Пасть закрой, глупая девка, – проворчал он зло. – Я должен уйти. Увидимся вечером.

– Куда ты? Я не хочу, чтобы ты вот так меня оставлял.

Вийон почувствовал нарастающую злость. Все в этот вечер было не так, как нужно. Схватил девушку за светлые волосы и ударил по лицу. Та застонала, вырвалась, прижалась щекой к стене.

– Ты, дура, должна меня слушаться, – процедил он сквозь зубы. – А если до вечера не увижу пару дукатов, то расквашу тебе твою славную мордашку так, что будешь пугать старух в подворотнях.

– Вийон, – застонала она тихо. – Франсуа, я… – Хотела вскочить с кровати к нему, но он с силой ее оттолкнул и пошел к выходу.

– Тебе нужно переспать с Монтегю, – обронил через плечо. – Тот даст тебе два эскудо.

– Вийон! Вийон! – крикнула она, но поэт ее уже не слышал. Вышел из комнаты, кивнул Люпу и зашагал к двери. На пороге снова запел:

Вийон выходил из кабака уже на рассвете, о котором возвещало тарахтение тяжелых, груженных товарами телег, направлявшихся на рынок. Рассвет, начинавшийся с шума открываемых подгнивших ставен и дубовых ворот. На узкие, воняющие грязью и дерьмом улочки Ренна выкатывалась ободранная, голодная, шумная и сварливая толпа. Торговки и покупатели, лоточники и рабочие, продавцы крысиной отравы и пригородные селяне. Городские шлюхи и благородные дамы, подмастерья и каменщики, стражники и конюхи, погонщики мулов, голодные купчики, нищие и шельмы, воры и перекупщики… Мощный хоровод начинал новый, очередной свой оборот, как повелось издавна. После десятков зим и весен, после таких, как эта, осеней, он исторгал из себя уничтоженные, истертые существа – нищих, калек, увечных старцев, живущих на милости сынов и дочерей. Таких, как те, что сидели под стенами домов, протягивая за подаянием руки. Воров и убийц. И малых детей, которые подрастали и снова включались во все это.

Хотя где-то вверху холодный осенний ветер и гнал клубы туч, но в узкой улочке между двумя домами, в щели, образовавшейся меж линий островерхих крыш с башенками, царила духота. Вийон быстро шел сквозь толпу. В последний миг отскочил от телеги и ушел из-под свистнувшего ремня, которым размахивал возница. Наступил на ногу старухе, что тянула испещренный жирными пятнами сверток, отскочил от ее кривых когтей. С наслаждением выслушал поток проклятий, вырвавшихся из уст старухи. Он был у себя, в городе, что провонял облезлыми стенами и истлевшим деревом, смрадом отходов и гниющими среди них людскими телами. Порой он даже подпрыгивал – так его все это радовало. Радовало то, за счет чего он жил, что слышал и видел. Он присматривался к толпе. На первый взгляд могло показаться, что этот город – гнилое сборище домов из камня и дерева, вонючий лабиринт улиц, на которых царили насилие и бесправие, смрад сточных потоков и вонь немытых тел, – что город этот убивает людей раньше, чем те войдут в пору молодости. Но улицы все еще были полны народу. Вонючее, пожранное гнилью нутро Ренна рождало все новые отряды человеков.

Веселый это был город. В нескольких всего шагах Вийон увидел обоссанные ворота клонящегося набок дома с прусской стеной, а подле них торговца, большого, рослого, с красной мордой, в меховой шапке на голове. Под стеной, с противоположной стороны, вышагивал, не замечая деревянного лотка, босой парень-зевака. Наверняка в Ренне был впервые, потому что с открытым ртом глядел на фасады городских домов. Вот он споткнулся и зацепил коленом доску лотка. Деревянная конструкция рассыпалась, а кочаны капусты и подувядшая брюква посыпались в грязь. Ее мгновенно затоптали прохожие. Продавец даже не крикнул. Без слова ухватил подростка за глотку, толкнул под стену и ударил кулаком в лицо. Бил долго, до крови, не обращая внимания на вой и крики. Вийон рассмеялся.

– В петлю гуляку! – крикнул насмешливо. – Лапоть приехал, знать не знает, как по городу ходить!

Чуть дальше, подле одной из островерхих арок подворотни ветхого каменного, осыпающегося от старости дома, трепали языком три старухи, сгибаясь под тяжестью взваленных на спины тюков.

– Нонешние люди-то, бабоньки, сами не ведають, шо творять. Такие вещи добрые в мусоре отыскивають-та, – говорила первая, скрюченная, словно кочерга.

– А грязишши-та. Стыдобы оне вовсе не имеють, – добавила вторая.

– Вота Лариса – вот же курва. На позатой неделе двух полюбовников принимала, – вмешалась третья, глуповатая на вид, с большими как блюдца глазами. – Да ишшо за раз. И как они ее трепали-та? В жопу?

– Эй, бабульки, о чем болтаете? – весело крикнул Вийон. – Сколько мусора каждая сожрет, пока не лопнет?

– Ктой-та? Чтой-та? – спросила третья, глуповато поглядывая.

– Ворюга это, – прошипела ядовито вторая и ткнула в сторону Вийона палкой. – Ты, шельма, выродок злодейский! Добрых людёв зобижаешь!

– Тише, тише, старая ты кошелка! – крикнул он весело. – А то еще старший твой услышит – и снова ребрами ступеньки на лестнице пересчитаешь!

– Вийон это, – рявкнула самая скрюченная. – Шельма! Негодяй! Вот увидишь, приду, когда тебя на рынке станут вешать!

– Не так быстро, старая! Скорей тебе кто-нибудь ублюдка сострогает на мусорке.

– Это уже и снесть неможна! Где стража? Чтобы такой-от шельма добрых людей оскорблял! – крикнула первая в ярости.

Вор только заржал и исчез в толпе.

Через несколько минут улочка вдруг закончилась, и перед Вийоном открылась площадь – широкое пространство, заставленное сотнями грязных лавок да лотков. Пространство, до этого ограниченное двумя стенами домов из кирпича и камня, вдруг раздалось в стороны, сделалось просторнее и вольнее. Над битыми, прохудившимися от времени крышами поэт видел острые, взмывающие над городом горные пики и мрачные скалистые стены Альп… Ренн был выстроен в предгорьях; с востока, юга и севера окружали его серые, насупленные скалы.

Вийон впитывал происходящее всеми своими чувствами. Поглощал шум торжища, крики, смех распутниц, вонь грязи, смешанной с навозом и отходами, ощущал толчею, толпу, проклятия. Отголоски торгов, споры и удары конских копыт. Открылся всему этому, вбирал всей душой обычный ежедневный шум проклятого города гнили и гнойных язв, почти такого же, как и любой другой город в герцогстве Конферраро. Он был его частью. И слишком хорошо знал об этом. Вдруг что-то ударило Вийона в голову, ворвалось в само его естество, болезненно ослепило глаза. Это всего лишь ветер разогнал завесу туч, и из-за серых, мрачных облаков выглянул солнечный луч. Вор выругался, не в силах вынести свет. Глаза его за долгие годы привыкли к хождению в полутьме, поэтому он быстро отскочил в тень ближайшей из лавок. Тут он вздохнул с облегчением. Взглянул на небо: дождевые тучи медленно уплывали прочь. Сквозь расщелины в их серой пелене проглядывали белые перистые облачка, освещенные сиянием солнца, далекие и таинственные. Он такого не любил. Что толку от их красоты, если никто не мог ступить на них, если не представляли они никакой пользы для людей.

В реальность он вернулся, споткнувшись о расшатанную каменную плиту – остаток древних мостовых Ренна. Снова опустив и втянув в плечи голову, он продолжил пробираться между лавками. Украдкой глянул на стены вокруг рыночной площади, на большие великолепные дома. Ну да. Все зло в этом мире исходило от богачей. Вийон был в этом абсолютно уверен. Это они, патриции славного города Ренна, обдирали до костей бедняков, выдавливали последний грошик из их кошелей, а потом развлекались, пили и гуляли не на свои деньги. Поэтому из-за богачей его никогда не мучила совесть. Прекрасно знал, что, перерезая глотки и отрезая пузатые кошели, он отбирал лишь то, что их владельцы отобрали у других. Он оглянулся и еще раз окинул взглядом дома вокруг рынка, а потом свернул в узкую, идущую вниз улочку.

Фарамона разбудило солнце – желтое, осеннее. Теплые лучи света врывались в комнату сквозь плохо задернутые шторы. Было раннее утро. Прекрасный рассвет после морозной ночи.

Фарамон некоторое время еще лежал в постели. Не то чтобы он чувствовал себя плохо: боль, которая мучила его после ухода Жанны, уже притупилась. Все прошло, да и на самом деле это не имело большого значения.

Он поднялся с постели. Медленно подошел к узкой арке окна. Сквозь оправленные в свинец стекла видел солнце. Дом, в котором он обитал, был возведен в самой представительной части ратушной площади, рядом с домами богатых патрициев и купцов-нуворишей. И теперь перед Фарамоном раскидывалось огромное пространство городского торжища, а прямо перед окнами солнечное сияние расщеплялось на острых черных башнях собора Ренна. По его телу пробежала короткая дрожь при виде стрельчатых, возносящихся в небо шпилей, мощных колонн, огромных контрфорсов и мрачных карнизов, украшенных сотнями горгулий и бестий, скалящих в ухмылке зубы. Большие ниши под навесами крыши поглядывали на него, словно уродливые глаза огромного дракона. Он опустил взгляд ниже, на двенадцать отцов мира, размещенных над входом в галерею. Тех, кто некогда дал людям свободную волю, мудрость и разум. Тех, кто перехитрил предвечного Бога. Видел их гордые черные статуи, словно глядящие на снующую внизу толпу.

Он знал их настоящие имена… Асмодей, Пруссар, Авистель, Вобис, Лурей и все остальные.

Когда-то давно и собор был другим. Еще до того как Альфреда де Вари объявили ересиархом, до того как короля Франции прогнали из-под города, до того как снова началась большая война Франции с Бургундией, тут почитали имя Бога. Собор Ренна приняли новокрещенцы. Те, кто остался верен учению Церкви, посещали храмы вне города. А время шло, и даже Папа перестал упоминать о принадлежащем ему, имея, как видно, дела поважнее. Нигде, буквально нигде не было покоя. Весь мир сотрясался от войн. Лига общественного блага герцогов Орлеана провозгласила бунт против короля Франции, в империи шли серьезные внутренние споры. Поляки купно с языческими литвинами и татарами наносили последние удары Тевтонскому ордену. А царило везде одно и то же: бедность и голод. Некуда было идти. Базель, Лион, Милан, Ренн… Везде одно и то же.

Донесшийся из-за дверей шум заставил его отвернуться от окна. Слышались чьи-то крики, жалобы, а потом стук двери где-то внизу, должно быть, в сенях.

– Бруно! Бруно!

На лестнице раздались быстрые уверенные шаги. Вызванный слуга вошел в комнату.

– Что за скандал внизу?

– Какой-то ублюдок замерз на наших ступеньках ночью, господин. Чтоб его чума взяла. Было ему с пять годков. Теперь пришла шлюха и говорит, что это ее ребенок. Хотела золота, господин. Ну так я ее и выставил за порог. Беда с этой голытьбой! Каждый год лезут сызнова! Мор бы их взял…

– Бруно! – прервал слугу Фарамон. – Этот ребенок и правда замерз у наших дверей?

– Она сама его тут оставила. Бедняки всегда так, господин. На клочки бы нас разорвали. Поэтому я ей и велел идти прочь!

– Ступай! – обронил гневно Фарамон. – Оставь меня одного.

Когда Бруно ушел, Фарамон вернулся к окну. Взглянул на солнце, не смыкая век, позволил золотистому сиянию наполнить глаза. Потом отодвинул засов, толкнул застекленные рамы. Выглянул на торговую площадь – в уши его ударил уличный шум, а в нос – вонь гнили и дерьма. Он затрясся. Был сыт по горло этим миром. Довольно этих несчастных, что сидели под стенами домов, довольно всех этих людей, для которых он ничего не смог бы сделать.

Он опустил взгляд. Увидел идущего меж лавками сгорбленного жака или скорее воришку. Фарамон видел всю его пустоту. Задумался, что такой оборванец, как этот, считает красотой. Наверняка – провести ночь с вонючей девкой, а быть может, перерезать при случае чужую глотку. Сомнения относительно персоны внизу развеялись, когда оборванец поднял голову, глядя на солнце, а потом, словно ударенный ножом, отскочил в тень: наверняка испугался золотого света, льющегося с небес. Предпочитал темноту.

Фарамон захлопнул окно, отрезая себя от смрада и шума торговой площади. Подошел к инкрустированному золотом секретеру и выдвинул верхний ящик. Взял сложенный лист пергамента. Воспоминание о Жанне вернулось снова. Он взял в руки стилет, покрытый арабскими надписями. Знал, что время еще не пришло, но не мог удержаться от мыслей о том, что должно было вскоре случиться. Он был сыт этим миром. Хотел отсюда сбежать, взлететь в небо и попасть туда, в подоблачные просторы. Он стоял и ласкал стилет пальцами.

Кладбище располагалось на скалистом склоне. В сиянии осеннего солнца выглядело оно меньше, чем на самом деле, казалось каким-то уютным. Ветер шелестел стеблями сухой травы, подхватывал с земли пожелтевшую листву. Кладбище было старое, почти позабытое. Некогда хоронили тут богатых мещан и купцов, но от них остались лишь древние, растрескавшиеся плиты на размытых дождями могилах. Теперь некрополь служил местом последнего приюта для бедняков, самоубийц, убийц и преступников.

Вийон выглянул из-за каменной плиты. Над крышами домов он видел щербатые башни Высокого замка. Те заслоняли половину горизонта, пугали черными дырами остроконечных бойниц. Замок, перегородивший единственный путь к городу между излучинами реки Ааре, издавна лежал в руинах. Его вымершие, лишенные крыш строения стали приютом для нищих и бродяг. Бейлиф Ренна сидел в Нижнем замке, расположенном у подножия скалистого уступа, на котором высился замок Высокий, а князь Конфарреро, Анри Черный, обитал в замке далеко отсюда, на юге. Да… Все в этом месте медленно превращалось в руины. Тут не строили больших домов и замков, а на месте каменных строений изо дня в день вырастали смердящие мазанки.

Он быстро нашел могилу, раскопанную Лионелем и Рабюстелем. С прошлой ночи тут никого не было. Никто не закопал зиявшую в земле яму, из которой вынули гроб. На траве все еще лежали инструменты грабителей.

Вийон заглянул в яму. Гроба нигде не было видно. Он склонился над раскопанной могилой и замер. На песке увидел несколько обожженных щепок, почерневших кусочков дерева. Огляделся вокруг. Накрененная плита на соседней могиле была жутко закопчена. По другую сторону ямы он увидел большое пятно пепла. Осторожно дотронулся до него – серый прах ссыпался под пальцами. В густой пыли заметил несколько почерневших кусочков костей, подплавленную пуговицу… Значит, вот что осталось от Рабюстеля. Сгорел до пепла. Лионель не врал. Сатанинская сила покойницы испепелила и гроб.

Он чувствовал подступающее головокружение. Оперся о соседнее надгробие. Что тут произошло? Труп, загорающийся после открытия гроба? Может, ловушка? Но кто поставил бы такую в могиле девушки, похороненной на заброшенном кладбище? Может, все куда сложнее, чем он полагал? Он не знал, кем была умершая. Лионель говорил о патрицийке. Благороднорожденная на таком кладбище? И что случилось с телом? Тоже превратилось в пепел? А может, умершая была упырем?

Он медленно обошел могилу. Не нашел следов ног, но вдруг среди затоптанной сухой травы заметил перо. Большое, жесткое и твердое. Поражающее своей незапятнанной белизной. Оно явно не принадлежало ни одной из известных Вийону птиц. Он поднял перо, ошеломленно глядя на него. Откуда и почему оно тут появилось?

Поднял глаза к солнцу. Оно опалило непривычные к свету зеницы, ткнуло в череп тысячами колючих лучей. Вийон погрозил небу кулаком, а потом согнулся, набросив на голову капюшон. Похоже, придется раскрыть еще не одну тайну, связанную с этой могилой. Узнать, что тут случилось и откуда взялось перо – ключ к небесным пространствам. Этот птичий знак облаков, туч и небесных бездн, которые он так презирал, потому что они оставались недостижимыми для человека, приводил его в ярость.

…Он летел к солнцу. Поднебесные пространства, в которые он когда-то глядел с земли, ошеломляли бескрайностью. Огромные, пустые, но невероятно величественные, они были наполнены ветром, светом и облаками. Фарамон несся к ним. Летел, освобожденный, переполненный жизнью и радостью. Поверхность земли внизу казалась серой и печальной, окутанной туманами, испарениями, бурыми пятнами. Там занимался холодный осенний рассвет. Иней на травах, с деревьев опадала желтая листва. Все выглядело словно съежившимся, замерзшим и скрученным.

Вверху было иначе. Солнце взошло над линией горизонта и светило теперь Фарамону прямо в глаза. Он насыщался золотистым светом, летел, несомый поднебесными вихрями, купался в чистой синеве. Облака сверкали белизной, которую никогда не попирала нога вонючего нищего из Ренна; его же они искушали ледяными вершинами, приманивали свежестью и надеждой на отдых. Он уступил им, изменил направление полета и заскользил в их сторону, летя наперегонки с ветром. Фарамон чувствовал, что он – чист. Что в нем нет никакого зла, которое он познал давным-давно, живя в Ренне. Он освободился от телесной оболочки, освободился от мерзкого, давящего его тела – тела куколки, чтобы теперь бабочкой подниматься в поднебесные бездны.

Словно во сне он ворвался в облака. Позволил ласковым, гибким прядям тумана окружить его тело, потом оттолкнулся от них, прилег на облаке, закувыркался среди млечных клубов. Наконец оставил это занятие и снова отправился в полет, чтобы вновь ворваться в тучи. Был счастлив как дитя и свободен – как никогда в жизни. Каждая частичка его тела чувствовала свободу, словно бы превращение, которое с ним произошло, сняло с его плеч давящий груз всех лет его жизни.

Он взлетел выше, над линией облаков, держа в руке чистый шар синевы, добрался до спокойных солнечных пространств над морем клубящихся испарений. Не смотрел уже на далекую землю внизу. Несся вверх, чтобы узнать, что там, на бескрайних просторах, на огромных небесных пажитях. Несся к солнцу, чтобы насытиться его золотистым светом. Потом почувствовал, как отворяются перед ним ворота. Скорее почувствовал, чем увидел присутствие кого-то близкого, кто ждал его тут, в месте, не запятнанном сажей или злобой. Он протянул к этому кому-то руки, но небосклон вдруг свалился ему на голову. Все с лязгом распалось на тысячи кусочков неба.

Фарамон открыл припухшие веки. Сквозь разбитое окно в комнату врывался свистящий, холодный ветер. Завесы у постели громко хлопали. Он увидел камень на полу – кто-то выбил окно, пока он спал. Наверняка один из злонамеренных бродяг или нищих, которым нечего было делать, кроме как только пить, плодить себе подобных и вредить другим. Были они несчастливыми людьми. Когда-то Фарамон пытался помогать им. Но на месте одного, получившего милостыню, возникала дюжина других.

Он встал и затворил ставни. Над мрачными острыми крышами Ренна медленно вставало туманное, дождливое утро. Фарамон уселся за инкрустированный золотом секретер. Свеча, которую он поставил вечером подле бумаг, все еще горела. Он медленно выдвинул ящик. Изукрашенный клинок сам лег в его руку. Время утекало. Фарамон знал, что до новолуния еще несколько дней. Он должен был их выдержать. А может, стоит попытаться сейчас?

Он осторожно раскрыл на груди рубаху. Приставил клинок к телу, почувствовал холод и боль на сердце. Хотел нажать сильнее, но рука была скользкой от пота. Не мог, не мог ткнуть в себя этим стилетом. Все в нем одеревенело. К освобождению был всего один шаг, но он не мог решиться на то, чтобы покинуть этот мир. Просто перепрыгнуть из жизни в вечность – это было выше его сил.

– Ты трус! – прошептал он. – Даже покончить с собой не можешь!

Дом, перед которым остановился Вийон, был не из самых богатых в Ренне. Впрочем, разве впустили бы в богатую усадьбу такого вора, шельму и окаянника? Да и это была не усадьба или богатый купеческий дом, а грязная развалюха.

Был вечер – улочка темная, слабо освещенная. Только из щелей в не прикрытых до конца ставнях вырывались узкие лучики света. Подворотня смердела мочой и помоями. Вийон равнодушно обошел пьяного бродягу, что держался за выступ стены. Когда поднимался по скрипучей лестнице, услышал попискивание убегающих крыс. Он их не боялся. Это были дети ночи, как и он.

Остановился перед первой дверью на втором этаже и постучал. Через минуту в помещении раздались тихие шаги. Потом клацнул засов – и дверь отворилась, выпуская в коридор полосу желтого цвета. Вийон улыбнулся стоящей на пороге старухе.

– И что вы так надрываетесь и шумите? – спросила та. – Тише не можете?

– Пасть заткни, Куше! Это я, Вийон.

– А-а-а… Вийон. Наверняка к Мальви. Войди и подожди. Минутку.

Он послушно вошел в темную кухню. Было тут мрачно и жарко. Огонь в каменной печи напоминал огни бездны, которая, согласно новокрещенцам, ждет всякого человека после смерти, чтобы выжечь из него все чувства, соединявшие его с миром, прежде чем благословенные отцы примут его в свою свиту. Церковь называла это место адом. Стоящая на плите посуда напоминала сверкающие колонны, наполненные белыми, мутными взвесями и золотисто-желтыми порошками. Когда Куше вернулась, Вийон держал в руках небольшую баночку с липкой мазью. Понюхал.

– Лучше бы Вийону этого не трогать.

– Да? А почему?

– Потому что от этого его член может сразу отвалиться.

Вор чуть не выпустил склянку. Поспешно поставил ее на полку, вытер руки о кафтан.

– Ну, входите уже.

Он быстро вошел в комнату. Тут царил беспорядок, как и в кабинете любого ученого. На столах громоздились стеклянные шары, реторты и алембики. В большом атаноре горел огонь, в алюделях, подвешенных прямо над огнем, кипели беловатые жидкости. Широко отворенное остроконечное окно и днем давало немного света, поэтому на столе горели свечи. Их света – дрожащего, мглистого и тусклого – хватало, однако, чтобы Вийон разглядел сгорбившегося на стуле Мальви. Обитатель жилища выглядел так, как и должен выглядеть алхимик: согбенный, с желтоватым, битым испарениями лицом, нервный и болезненный, хотя был он ровесником поэта.

– Королевство Дианы… – бормотал он, не обращая внимания на вошедшего. – Яйцо трескается уже при Меркурии… А может, Азот не подходит… Авистелем клянусь!

– Что, старый? Снова спасаешь мир?

Алхимик бросил на него короткий взгляд. Поднялся и захлопнул толстенную книгу.

– Ты, Вийон? Еще не пляшешь в петле?

– Да уж, Петр Крутиворот еще со мной не встретился. А ты что? Все слепнешь над книгами? Ох, Мальви, Мальви… Лучше пошли к девкам. У меня сейчас одна есть. Или знаешь что? Пойдем выпьем вина у Слепого Ганса!

– Вина. Нет… – Мальви сухо закашлялся. – Я уже не могу пить вино. И у меня хватает работы.

Вийон взглянул на обложку книги. Красные линии названия вились, словно драконы. «Grymoar summum perfectionis» – прочел он. Взглянул на алхимические рисунки на листке, на символы соединения субстанций – сиречь, на встречу Дианы и Азота. Покачал головой.

– И зачем это вообще нужно?

– Красная тинктура,– ответил Мальви. – Все мечтают о ней, потому что…

– …она трансмутирует любой металл в золото, продлевает жизнь и является сокровищницей всякой мудрости, – закончил Вийон. – Вот если бы она трансмутировала воду в водку – вот было бы дело. А золота больше всего в карманах купцов. Вон тех, – махнул в сторону окна, за которым был слышен уличный шум. – А может, она умеет трансмутировать совесть? Сделает так, чтобы те, у кого ее побольше, могли уделять ее убогим? А может, она поможет нам, чтобы мы наконец-то вырезали всех богачей?

– Если вырежете одних, то скоро появятся и другие. И, вероятней всего, станут ими те, кто вырезал предыдущих.

– Тоже верно.

Алхимик подошел к окну. Взглянул на улицу. Отсюда, с самого низа, будто со дна распадка, она напоминала мрачное, едва освещенное ущелье с гладкими кирпичными стенами, продырявленными окнами и круглыми розетками. Мальви остановил взгляд на ободранной толпе нищих и на стоящих под домами распутниц.

– Все распадается, – сказал он. – Старый мир рушится. На его останках родится новый. А я уже много лет думаю, что алхимия могла бы оздоровить людей. Исцелить больных. И дать им счастье, дать нечто большее, чем только холод, грязь и разврат. Дать им богатство…

– Дать золото?

– Если золота много, оно теряет цену. И поэтому перестает быть целью человеческой жизни.

– Пустой треп. А я тут не для того, чтобы философствовать. Мне нужна твоя помощь! Что ты знаешь об упырях?

– Упыри? Все что-то о них знают, Вийон. Новокрещенцы говорят, что умершие встают из могил потому, что, как говорил Альфред де Вари, Бог мстит нам за то, что мы не остались его рабами. Священники же, в свою очередь, полагают, что это дела дьявола.

– А ты слышал, чтобы из могилы вставал летающий упырь? Который поднимается в воздух…

– Летающий упырь? Ну, говорят, есть летавицы. Еще летают колдуньи – на метлах, на шабаш. Но мертвые? Мертвые не летают. Не могут летать. Это было бы святотатством.

– Святотатством… По отношению к кому? К Богу или к апостолам?

– К земным законам… Ничто не может покинуть землю. Ничто не может от нее оторваться. Все должно оставаться здесь. Бог создал нас своими рабами. Приковал к этой земле. А чтобы приковать сильнее, послал нам Христа, чтобы мы в него верили и покорно ждали. Сделал так, что мы вечно должны тут гнить… Никогда не вырастут у нас крылья! Если бы не дьявол, мы бы не были теми, кто мы есть. Погоди… – он остановил взмахом руки Вийона, который уже открывал рот, собираясь ответить. – Я кое-что вспомнил… Крылья… Знаешь, однажды я видел книгу… Автора не помню… Называлась она, кажется, «О воздушных демонах». Поищи там. Может, найдешь там подсказку.

– «О воздушных демонах»? Это о ком, о сильфидах?

– Не только. Нынче немногие читают книги. Кажется, я видел ее в библиотеке нашего коллегиума.

– Коллегиума? Это хорошо. – Вийон выглядел приободренным. Глаза его странно блеснули. Он потер руки и по-дурацки ухмыльнулся. – Знаешь, что я тебе скажу. Из этого мира тяжело сбежать. Даже после смерти.

– Она убила себя, Вийон.

– Как это? Сама себя?

– Да. – Люп сплюнул. – Странно, да? Дочка бейлифа Ренна воткнула себе кинжал в сердце. Причем – на самой высокой башне города. В Высоком замке.

– Но зачем она это сделала? Ей было плохо на этом свете?

– Как знать. Но знаешь что, Вийон… их было больше… – бормотал Ле Люп. – Типа, тех самоубийц. – Он ловко сплюнул в кулак. – Несколько богатеньких свихнулись. Пошли в Высокий замок и там покончили с собой. Зараза… Что у них, эпидемия, или как? Всех похоронили на старом кладбище. Самоубийц всегда там зарывают, верно?

Вийон не отвечал. Чувствовал себя так, словно с утра у него не было во рту ни капли пива.

Створки с тихим треском поддались, Вийон осторожно отворил их. Достал кинжал, всунул в щель между оковкой, поднял крючок. Петли скрипнули, окно раскрылось. Он быстро и тихо скользнул на пол.

Когда-то библиотека коллегиума в Ренне пугала его своими размерами. Вийона, как признанного гуляку и скандалиста, давно вычеркнули из реестра парижских студентов, поэтому в скриптории делать ему было нечего. Чтобы найти то, что ему было нужно, приходилось прокрадываться сюда ночью и делать то, что он умел лучше всего, – воровать.

Он осторожно двинулся вдоль огромных полок, прогибающихся под тяжестью бесчисленных томов. Книги старели тут, желтели и плесневели в пыли и сырости, никому не нужные, отброшенные с презрением. В последнее время немногие пользовались библиотекой. Жаки предпочитали пить и развлекаться, а не листать в поте лица своего страницы позабытых томов. Впрочем, и библиотекари не впускали никого в сердце этого строения. Когда-то давно, пока он не ступил еще на предательскую тропу убийств и попрания закона, Вийону случалось помогать ректору в поиске истрепанных, запыленных трактатов. С тех времен он и помнил расположение помещений.

Он прекрасно ориентировался в темноте, с кошачьей ловкостью обходил все стойки, полки, небрежно сваленные стопки книг и отдельных листов. Улыбался невольно, втягивая запах сырости и пыли. Гигантские, сгибающиеся под необоримой тяжестью, достающие до потолка полки его уже не пугали. Вся их мудрость рассыпалась в пыль и прах. Никому эти книги не были нужны. Когда-то Вийон просиживал над ними долгие часы. Нынче лишь кривился, вспоминая те времена. В десять раз большему научился он, когда сделался вором.

Но сегодня ему нужно было не это. Он осторожно отводил рукой влажную паутину. Похоже, он попал туда, куда нужно. На полках стояли одни чернокнижные и алхимические трактаты. Знания, собранные здесь, подавляли. Но он искал одну маленькую книгу. Ключ к тайне.

Ему показалось, что услышал какой-то шорох. Замер. С тревогой огляделся. Тишина. Тогда он достал из кармана огарок свечи и зажег его. Прошел вдоль длинной полки с книгами, читая названия: «Истинный Огненный Дракон, или Тайна великая, в Книгах Соломона сокрытая», «О демонах», «Магия, называемая Черной, или Тайна Тайн», «Истинный Гримуар, папой Адрианом составленный», «Большая Книга Альберта Магнуса», «Об элементалиях». Он читал названия одно за другим, отводя паутину. «О воздушных демонах» нигде не было видно. Этой одной-единственной книги он не находил. Нервничая, сбросил с полок несколько томов. Свалил еще пару. Ни следа разыскиваемого произведения. Раздраженный, но и пожираемый любопытством, он листал трактаты, просматривал лежащие кучами пергаменты. Несколько раз слышал тихий писк, а под его пальцами шныряли маленькие пушистые тельца. В библиотеке были крысы, его союзники.

Место это начинало действовать Вийону на нервы. Он был сбит с толку размерами библиотеки и собранного здесь громадья книг. Когда взобрался на один из шкафов и глянул поверх полок – перед ним словно открылась бездна, бесконечный лабиринт, образованный тесными закоулками и узкими пространствами между полками. У него едва не закружилась голова. Поэт спрыгнул, тяжело дыша. Хотел начать искать в других частях библиотеки, но вдруг остановился. Ведь трактат этот вовсе не обязательно был отдельной книгой. Напротив, его могли переплести купно с другими колдовскими гримуарами.

Он принялся жадно переворачивать огромные фолианты. Вернулся к тем, что уже просматривал в начале. Быстро схватил темный плоский том «Об элементалиях» и открыл титульную страницу. Есть! Наконец он нашел то, что искал! Под кожаной обложкой скрывались два произведения: «Об элементалиях» Раймунда Луллия и «О воздушных демонах» – без имени автора. Вийон наугад открыл книгу посредине. Быстро пролистал страницы. Сперва рассказывалось в ней об астральной магии, потом о колдуньях, дальше о сильфидах – элементалиях воздуха… А потом… Должно быть, это он и искал. Он сунул свечи в бронзовый фонарь и углубился в чтение. Произведение на латыни написано было много лет назад.

Он заглянул на следующую страницу. Там приводились уже рассуждения о полетах птиц. Он заглянул в середину книги. Одна из страниц, как раз та наиважнейшая, с заклинанием, была вырвана – свидетельствовали об этом клочья пергамента и несколько серебристых ниток, оставшихся после того, как листок изъяли…

– Понравилась книга?!

Вийон обернулся. В слабом свете свечи он увидел стоящего напротив него беловолосого старика в изношенном кафтане. Старик пылал яростью.

– Я тебя поймал, вор! Пришел за этой книгой… Сперва вырвал из нее страницу, но тебе и этого было мало. Вернулся за остальным, вор. Вор! Я разорву тебя на куски.

Вийон во все глаза смотрел на старика – наверняка это был библиотекарь или стражник.

– Кто вырвал страницу из этой книги? Кто?

– Да ты сам, вор!

Старик прыгнул на него, а Вийон бросил книгу и откинулся назад, уклоняясь от кривых ногтей. Старик снова зарычал и прыгнул на него, целясь в глаза. Вор схватил бронзовый фонарь с полки. Ударил. Старик упал лицом на открытую книгу. Из разбитой головы по пергаментным страницам потекла кровь.

Вийон перепрыгнул через тело. Быстро, не обращая уже ни на что внимания, проскочил мимо огромных библиотечных полок. Выпал из душного лабиринта прямо в холодную тьму ночи. Вскочил на подоконник, приоткрыл ставню и, хватаясь за веревки, быстро соскользнул вниз.

Высокий замок был разрушен. Фарамон блуждал по заросшим плющом комнатам, под сводом светлого, выцветшего неба. Спотыкался о кучи мусора и об выступающие из травы обломки гнилого дерева. Проходил по разрушенным аркадным площадкам и остаткам галерей. Огромные пустые стены вставали вокруг – казалось, они закрывали все проходы. Он мог лишь взлететь: развернуть крылья и подняться на небосклон. Оставить внизу уменьшающуюся землю и людей.

Вскоре он стоял у подножия самой высокой из башен. Та устремлялась в небеса – стройная, но и огромная одновременно. Он вошел, остановившись в самом начале лестницы, что спиралью вилась в стенах. Все деревянные полы на этажах давно изъели дожди и ветры. Внутри башня напоминала колодец без дна – или ствол пушки, направленный в поднебесные пространства. Когда он взбирался по лестнице, внезапно изо всех щелей замка начали вылетать стаи ворон и галок. Крылья их порождали эхо, многократно усиленное стенами. Карканье звучало резко, зловеще. Он не обращал на это внимания. Взбирался все выше. Через остроконечные окна он видел уже руины замка сверху, а внизу – панораму Ренна: ломаные кварталы улиц и трупно-бледные огни города… Рукоять спрятанного за пазухой кинжала упиралась в тело, дыхание становилось глубже.

Была одна вещь, склонившая его к тому, чтобы прийти сюда за день до срока. Он видел сон: снилась ему она и их встреча в этом месте. А может, он пришел сюда лишь потому, что завтра полнолуние – а значит, он должен был прийти сюда и совершить церемонию. Должен был нарисовать пентаграмму собственной кровью, потом прошептать слова заклинания, воткнуть себе кинжал в сердце и перемениться. Только это отделяло его от вечности, но он все еще колебался. Жанна не знала таких сомнений. Она проделала все вскоре после того, как они нашли книгу. Едва только решили покинуть этот мир. Убила себя после Альфреда, после Эльвиры и Фридерика. Фарамон – последний из всех.

Лестница закончилась – он был на вершине. Небольшая площадка, окруженная стеной, была завалена грязью и обломками прогнивших балок. Фарамон шагнул вперед, хватаясь за край стены, и выглянул вниз. Ренн отсюда напоминал растоптанного паука: тянулся черными, тонкими лапами улиц далеко за скальный навес, увенчанный руинами Высокого замка. Ренн – город, куда стекались изгнанники со всей Германской империи, из Франции, Нидерландов и итальянских герцогств. С башни видно было не очень далеко. Серые Альпы в пятнах зеленых лесов и снегов заслоняли горизонт. Синий купол неба нависал сверху – величественный и спокойный. Стоя на башне, Фарамон чувствовал себя на полпути между землей и небом. А бескрайность бездны над головой его поражала. Ему было страшно.

Услышал позади шум крыльев. Большая тень накрыла его, заслоняя свет солнца. Он замер, сердце подскочило к горлу, на лбу выступил пот.

Не стал оборачиваться. Он ждал, сердце колотилось. Все замерло, весь мир напирал на него. Он чувствовал, что еще пара мгновений – и он не выдержит, закричит, а может, и бросится с башни. Что-то стояло позади него, что-то близкое, но сейчас ставшее далеким. Ощутил затылком мягкое касание, легкое как птичий пух. Нечто невообразимо легкое, наводящее на мысль о бархатном прикосновении женских губ, прошлось по его спине. Он медленно обернулся, а потом преклонил колени. Он увидел ее… Узнавал черты Жанны. Изменение свершилось. Ее огромные крылья сверкали первозданной белизной, манили пухом и мягкостью; ноги, что заканчивались копытами, венчала тонкая талия. Она мягко улыбалась, коснувшись пальцем его губ, а Фарамон припал к ее ногам. Она обняла его. Пушистые золотые волосы окружили его со всех сторон, укрыли мягкой завесой, за которой таились сон и забытье. Он хотел бы так и остаться, прижавшись к твердому горячему телу. К чему-то не из этого мира и не из здешней юдоли скорбей. Что красотой своей превосходило все, ему известное. Она окружила его крыльями, отрезала от мира. А потом вдруг с силой оторвалась, прыгнула на стену, распростерла крылья и полетела – прямо в синеву. Он жалобно вскрикнул. Хотел броситься следом, пусть даже упасть с башни, но споткнулся о камень и рухнул в грязь. Тотчас же вскочил, вонзил взгляд в темнеющий небосклон, но ничего уже не увидел. Все вокруг было пустым и темным. Солнце пряталось за горизонтом. Опускалась ночь.

– Я вернусь к тебе! – крикнул он жалобно. Бросился назад к лестнице, прыгнул в темную пропасть, побежал вниз.

Прошла минута. Потом еще одна. Шевельнулся кусок мусора в углу площадки. С треском сломалась гнилая доска. Из-за угла вышел Вийон. Отряхнулся от пыли, огляделся вокруг, сплюнул сквозь щербатые зубы и осторожно пошел за Фарамоном.

Ждали с самого утра. Были тут Вийон, Ле Люп с двумя ножами за поясом, малыш Лионель, один из знакомцев Ле Люпа, рыжебородый резун кошелей и глоток, и даже старый Матфей, присевший в углу башни с поржавевшим мечом. Вийон готов был провести тут и год, лишь бы сделать то, что он задумал. Готов был ждать результата, лишь бы вырвать сердце у тех, кто выбрал такой простой путь к бегству.

День был холодный. С утра сеял небольшой дождик, небо серело, печальное и туманное. С башни они не видели ни гор, ни даже Ренна. Из туманной мглы выглядывали лишь острые крыши ближайших домов и острые скалы у подножия Высокого замка.

Все было готово. И все должно было произойти быстро и просто. Никто не ожидал осложнений. Вийон хорошо знал, что Фарамон должен сюда вернуться. Вернуться, чтобы сделать то, что намеревался. Вор решил просто ждать.

Хлопанье крыльев застало всех врасплох. Это было настолько неожиданно, что даже Вийон почти потерял голову. Поспешно спрятался в стенной нише. Отсюда он мог видеть всю верхушку башни. Когда шум усилился, когда он услышал хруст обломков, осторожно выглянул из укрытия.

Создание, которое он видел накануне, присело на вершине башни. Прекрасное, пушистое, оно распростерло крылья. Забило ими, а потом сложило за спиной – с изяществом и грацией, которых не увидишь ни у одного животного или человека. Было у создания лицо красивой женщины и тело, поросшее мягким пухом. Как у ангелицы из книги.

– Люп!!! – взвыл Вийон, выскакивая из укрытия.

Ангелица раскинула крылья, а на лице ее появился испуг. Она ничего не успела сделать – в тот же миг раздался свист, и сеть, брошенная Ле Люпом, упала на нее сверху.

– Нет, ангелочек, не сбежишь от нас! – крикнул поэт.

Схватил толстую веревку, повис на ней, удержал. Мощное крыло ударило его в грудь, он перекатился в сторону, не выпустив, однако, веревки. Отверстие по центру площадки находилось в шаге от него, а удар вышиб из груди Вийона остатки воздуха. Ангелица билась, махала крыльями, стремясь вырваться из оплетающих ее сетей, но Ле Люп и остальные бросились на помощь товарищу. Пойманная пыталась взлететь, подняться в воздух. Когти ее рвали веревки, словно гнилые нитки, копыта разбрасывали мусор. Она поволокла всех в сторону, туда, где стена обвалилась. Оттуда был уже только шаг к бездне.

– Убежит! – завыл Ле Люп. – Держите ее, сукины дети!!!

Вийон почувствовал кровь во рту. Ударил кулаком в покрытое пухом тело ангелицы: раз, другой, третий. Но вдруг вырвавшееся из сети крыло хлестнуло его по лицу. Падая, он тем не менее схватил ее и изо всех сил прижал к куче мусора.

– Ах ты, сука! Убью тебя! – услышал крик рядом.

Сбоку подскочил Лионель. Карлик громко рыдал, слезы текли по его грязному лицу. Поднял топор и ударил. Одним быстрым движением он отрубил ангельское крыло!

Пойманная ангелица завыла. Это не был рев жаждущего крови чудовища. Скорее ужасный вопль истязаемой женщины. Это был человеческий крик! Сердце Вийона замерло от ужаса. Из обрубка крыла брызнула ярко-красная кровь, окрашивая все вокруг алым. Ангелица отчаянно билась, махала хвостом, попала по Лионелю. Карлик покатился в сторону, выпустив топор, провалился в дыру посреди площадки и с криком полетел вниз. Все замерли. Вийон опомнился первым. Схватил топор Лионеля, прижал к земле второе крыло и отрубил его подле самого тела.

С жутким криком боли и ужаса ангелица билась в сети, но Ле Люп, Вийон, Матфей и рыжебородый держали ее крепко. Видели, как она вдруг захныкала, спрятала лицо в ладонях, потом дернулась, стремясь прыгнуть в пропасть. Тщетно.

Когда она замерла, тихо постанывая, поэт вытер окровавленное лицо. Оглянулся на Ле Люпа.

– Перевяжи ей обрубки! А то истечет кровью.

Молодой вор послушно наклонился над ангелицей. Вийон повел взглядом по своим людям, не отрывавшим широко открытых глаз от лежащей.

– Ну, что таращитесь? Чистая работа. Не представляете, сколько мы за нее получим.

Они отодвинулись. Вийон понял, что смотрят они на него с ужасом.

– Ты уже сделал то, что хотел, злодей?

И кто же это сказал? Вор оглянулся. В нише, у края лестницы, стоял Фарамон. Смотрел на них с бесконечным удивлением, словно не веря в то, что видел.

– Легко отсюда сбежать, да? – Вийон зло улыбнулся. – Но сложно что-то изменить. Вот мы и подрезали крылья пташке!

– Жанна! – крикнул Фарамон. – Жанна!

Бросился к лежащей. Драться он наверняка не собирался. Вийон был в этом уверен. Поэтому даже не заступил ему дорогу. Когда Фарамон проходил мимо него, он просто воткнул нож ему в грудь, наискось, с левой стороны, прямо в сердце. Фарамон споткнулся. Упал на колени. Захрипел.

– Зачем? – прохрипел. – Зачем?..

Вийон пожал плечами. Подождал, пока утихнут предсмертные судороги, склонился над мертвым телом и нашел за пазухой пергамент, вырванный из книги… Даже не посмотрел на него. Просто взял пальцами и подошел к краю площадки. Взглянул в небо, протянул руку вперед. Хотел разорвать листок, хотел его уничтожить. Однако не стал этого делать. Разжал пальцы и дал ветру вырвать пергамент из рук.

Было раннее утро. Ренн пробуждался ото сна. Поднимался после холодной, дождливой ночи навстречу ежедневному движению и безумию. Отворялись двери кабаков и домов, и все новые отряды людей выплескивались в хоровод повседневных хлопот. И все было таким, каким должно оставаться.

Медленно пробираясь сквозь толпу, по улице ехала старая разболтанная телега. На ней раскачивалась небрежно сколоченная клетка. Внутри внимательный взгляд наблюдателя смог бы различить странное белое создание, прикованное цепью к бревнам. Воз немилосердно трясся, существо же – некогда наверняка большое и прекрасное – сидело неподвижно. Рядом, к борту телеги, были прибиты огромные окровавленные крылья. Телегой правил Ле Люп, а Вийон, перевесившись с козел, кричал весело в толпу:

– Эй, народ! Расступитесь! Ну, вам говорю! Везу вам чудо-юдо, какого вы еще не видали! Ну, ротозеи! Приходите нынче на торговую площадь! Увидите звездочку с небес. Мы вчера ее поймали… А нынче покажем вам. Хотела сбежать, но мы крылышки-то ей отрезали. Нынче станет вас развлекать. С дороги, ротозеи!

Удобно усевшийся на козлах Ле Люп нагловато посвистывал. До ближайшей ярмарки оставалось еще пару дней пути. Но он надеялся, что придет на нее множество народу из окрестностей Ренна. У них, воров, было что им всем показать.