3
Биология поведенческой зависимости
Сегодня существует болезнь, которая поразила две трети взрослого населения планеты . Ее симптомы – сердечные заболевания, болезни легких и почек, потеря аппетита, отказ от контроля за весом, ослабление иммунитета, снижение сопротивляемости инфекциям, высокая болевая чувствительность, замедленные реакции, перепады настроения, подавление мозговой активности, тучность, диабет и некоторые формы рака.
Эта болезнь – хроническая депривация сна, которая в эпоху смартфонов, электронных книг и других излучающих свет устройств резко возросла. Депривация сна – верная спутница поведенческой зависимости, следствие чрезмерного увлечения гаджетами. Эта глобальная проблема оказалась в центре внимания совсем недавно. Она привлекла внимание предпринимателя и писателя Арианны Хаффингтон. В 2016 году на Всемирном экономическом форуме в Давосе Хаффингтон рассказывала о своей новой книге, посвященной сну, – «Революция сна»:
«Два часа назад я получила электронное письмо от организаторов Давосского форума касательно исследования проблем сна во всем мире. Исследование показало, что люди больше времени проводят за цифровыми устройствами, чем во сне… Мне интересно изучить связь между технологией и заботой о себе. Все мы явно впали в зависимость от технологии. Как же нам поставить ее на место? Причем не на прикроватную тумбочку. Это самое важное – не заряжать свои телефоны во вред собственной постели».
Хаффингтон очень мудро обратила внимание на зарядку смартфонов. 95 % взрослых используют перед сном электронные устройства, излучающие свет. Более половины людей по ночам проверяют электронную почту. 60 % взрослых в возрасте от 18 до 64 лет держат телефоны рядом с собой всю ночь – вот почему половина взрослых утверждают, что плохо спят из-за постоянного контакта с технологиями. За прошедшие полвека качество сна значительно ухудшилось, особенно в последние двадцать лет. И одна из главных проблем – голубоватый свет, излучаемый электронными гаджетами.
На протяжении тысячелетий он присутствовал в жизни людей только днем. Свечи и огонь каминов давали красновато-желтый свет, а по ночам искусственного освещения не было вовсе. Костер не создает проблемы, поскольку мозг истолковывает красный свет как сигнал отхода ко сну. Голубой свет – это другое дело, это сигнал утра. 95 % людей, ложась в постель, сообщают своему телу, что начинается день.
В нормальных условиях шишковидная железа, расположенная в глубинах мозга, по ночам вырабатывает гормон мелатонин. Мелатонин вызывает сонливость – вот почему те, кто страдает от джет-лага, принимают на ночь препараты мелатонина. Когда ваши глаза контактируют с голубым светом, шишковидная железа перестает вырабатывать мелатонин и тело начинает готовиться к дневному бодрствованию. В 2013 году группа ученых оценила выработку мелатонина у тринадцати добровольцев после двухчасового пользования iPad поздно вечером. Когда добровольцы надевали оранжевые очки для имитации вечернего освещения, выработка мелатонина была высокой. Когда же они надевали синие очки (или пользовались iPad без очков), мелатонина вырабатывалось гораздо меньше. Исследователи дали рекомендацию производителям «разработать более дружественные циклу сна и бодрствования электронные устройства» с подсветкой, которая ночью переходит в оранжевую часть спектра. Второе исследование (на сей раз без очков) показало те же результаты: у тех, кто перед сном пользовался iPad, вырабатывалось меньше мелатонина, они хуже спали и чувствовали себя более усталыми. То есть в долгосрочной перспективе одержимость технологиями пагубно влияет на наше здоровье.
Голубой свет вредит физической способности человека ко сну. А на нашем поведении плохо сказывается чрезмерное увлечение ноутбуками и планшетами, фитнес-трекерами и смартфонами.
Человеческий мозг в разных ситуациях действует по-разному . Одна группа нейронов активизируется, когда вы представляете себе лицо матери, и другая – когда вспоминаете о доме, где выросли. Таких шаблонов огромное количество. Посмотрев на человека, вы примерно можете догадаться, думает ли он о матери или о доме своего детства.
Есть шаблон, описывающий мозг наркомана после инъекции героина , и шаблон, который описывает мозг игромана, когда он запускает новый квест World of Warcraft. Оказалось, что эти шаблоны почти идентичны. Героин действует более прямолинейно и вызывает более сильную реакцию, чем игра, но в процессе активизируются одни и те же нейронные схемы. «Наркотики и аддиктивное поведение активизируют один и тот же центр удовольствия в мозгу, – утверждает Клэр Гиллан, невролог, изучающий обсессивное и повторяющееся поведение. – Пока поведение приносит награду – то есть связано с приятными результатами в прошлом, – мозг воспринимает его так же, как наркотик». Героин и кокаин опаснее в ближайшей перспективе, поскольку стимулируют этот центр гораздо сильнее, чем любое поведение. «Кокаин оказывает более прямой эффект на нейротрансмиттеры мозга, чем, к примеру, азартные игры, но в обоих случаях осуществляется одинаковое воздействие на одни и те же системы. Разница лишь в масштабах и интенсивности».
Эта идея довольно нова. На протяжении десятилетий неврологи считали, что зависимость вызывают только наркотики и алкоголь, а на поведение люди реагируют иначе. Поведение может быть приятным, но это удовольствие никогда не достигает столь деструктивной степени, как от потребления наркотиков и алкоголя. Однако более недавние исследования показали, что аддиктивное поведение вызывает те же мозговые реакции, что и наркотик. В обоих случаях участки, расположенные в глубине мозга, вырабатывают дофамин. Это вещество воздействует на рецепторы мозга, которые вызывают острое ощущение удовольствия. Большую часть времени мозг вырабатывает лишь малую дозу дофамина, но некоторые вещества и аддиктивное поведение стимулируют увеличение выработки. Согрейте руки у огня в холодную ночь, выпейте глоток воды, ощутив жажду, – вам будет хорошо. Когда наркоман вводит себе дозу героина или игроман приступает к новому квесту в World of Warcraft, это ощущение усиливается у него многократно.
Поначалу преимущества значительно перевешивают недостатки, поскольку мозг переводит прилив дофамина в ощущение наслаждения. Но вскоре мозг начинает считать этот прилив ошибкой и вырабатывает все меньше и меньше дофамина. Единственный способ достичь прежних ощущений – увеличить прием наркотика или остроту опыта: играть с более высокими ставками, нюхать больше кокаина или проводить больше времени в видеоигре. По мере повышения толерантности мозга участки выработки дофамина постепенно «засыпают», и спады между подъемами становятся все «глубже». Вместо производства здоровой дозы дофамина, которая некогда вселяла оптимизм и удовольствие, участки его выработки замирают в ожидании чрезмерной стимуляции. Зависимость доставляет такое наслаждение, что мозг совершает два действия: во-первых, сокращает выработку дофамина, чтобы остановить ощущение эйфории; во-вторых, когда источник эйфории исчезает, мозгу приходится бороться с тем, что теперь он вырабатывает гораздо меньше дофамина, чем прежде. Цикл повторяется, зависимый человек стремится к источнику своей зависимости, а мозг после каждой «дозы» дарит ему все меньше и меньше дофамина.
* * *
В детстве я безумно боялся наркотиков. Мне постоянно снился кошмар, что кто-то заставляет меня вколоть героин и я становлюсь наркоманом. Я очень мало знал о зависимости, но представлял, как валяюсь в страшной больнице с пеной на губах. Со временем я понял, что наркодилеры не будут тратить время на нервного семилетку, но одна часть кошмара осталась со мной навсегда: мысль о том, что человек рискует впасть в зависимость против своей воли, что любой контакт с аддиктивным веществом может привести к развитию зависимости. Если бы зависимость была простым мозговым расстройством, то мой семилетка был бы прав: заполни мозг дофамином – получишь наркомана. Но все работает совсем не так. Поскольку мозг человека практически одинаково реагирует на любое приятное событие, должен быть какой-то дополнительный компонент – иначе у всех нас с детства выработалась бы абсолютная зависимость от мороженого. (Только представьте себе выброс дофамина, когда малыш впервые пробует мороженое!)
Этот дополнительный компонент – ситуация, сопровождающая выброс дофамина. Сами по себе вещества и поведение не становятся аддиктивными, пока мы не начинаем использовать их для решения своих психологических проблем. Когда вы тревожитесь или подавлены, то можете почувствовать, что героин, еда или азартные игры ослабляют вашу боль. Если вы одиноки, то можете с головой уйти в иммерсивную видеоигру, которая помогает вам заводить новые социальные связи.
«У нас есть системы родительства и любви, и они заставляют нас упорствовать, несмотря на негативные последствия, – говорит Майя Шалавиц, писатель, изучающий проблемы зависимости. – Система, предназначенная для такого поведения, становится шаблоном. Когда она дает сбой, у человека возникает зависимость». Каждая система из тех, о которых говорит Шалавиц, представляет собой набор инстинктивных реакций выживания – стремление заботиться о детях или искать романтического партнера. Те же инстинкты, которые заставляют нас упорствовать в этом, несмотря на боль и трудности, способствуют развитию фанатизма и вредоносного аддиктивного поведения.
В одной статье Шалавиц объясняет, что никто не может превратить человека в зависимого . «Врачи не делают страдающих сильной болью «зависимыми от обезболивающих, – пишет она. – Чтобы развилась зависимость, вам нужно постоянно принимать наркотик для эмоционального облегчения. Ситуация должна дойти до того момента, когда вам покажется, что вы не можете жить без него… А такое случается, если вы начинаете принимать препарат слишком рано или увеличивать дозу, желая справиться с другими проблемами, а не только с болью. Пока ваш мозг не поймет, что лекарство необходимо для эмоциональной стабильности, зависимости не возникнет». Зависимость – это не только физическая реакция, это психологическая реакция на физический опыт. Чтобы подчеркнуть эту идею, Шалавиц обращается к самому опасному наркотику, вызывающему сильнейшую зависимость, – к героину. «Проще говоря, если я вас захвачу в плен, свяжу и два месяца буду колоть наркотиками, я смогу вызвать физическую зависимость и симптомы ломки – но реальная зависимость возникнет только в том случае, если вы продолжите принимать наркотик и после того, как я вас освобожу».
На протяжении десятилетий неврологи считали, что зависимость вызывают только наркотики и алкоголь, а на поведение люди реагируют иначе.
«Зависимость – это не «взлом» мозга, не «разбой» и не «повреждение», – продолжает Шалавиц. – У людей может выработаться зависимость от поведения и даже от любви. Зависимость связана с отношением между человеком и его опытом». Недостаточно просто накачать кого-то наркотиком или заставить его что-то делать – человек должен осознать, что опыт этот служит эффективным излечением от того, что мучает его психологически.
Самый рискованный в отношении выработки зависимости период – юность. Если зависимости не было в юности, то она вряд ли возникнет в более зрелом возрасте. Главная причина в том, что на молодых людей обрушивается груз ответственности, с которым они не в состоянии справиться. Поэтому они лечат свои душевные раны с помощью веществ и действий, притупляющих боль неожиданных трудностей. К тридцати годам люди учатся справляться с проблемами и обрастают социальными связями, которых не было раньше. «Если вы не принимали наркотики в юности, то, скорее всего, научились справляться со своими проблемами другими способами, – пишет Шалавиц. – Со временем у вас вырабатывается устойчивость к соблазнам».
Шалавиц говорила мне, что самое удивительное здесь – тот факт, что зависимость можно сравнить с болезненной любовью. Это любовь-одержимость, не дающая эмоциональной поддержки. Такая идея может показаться странной, но у нее есть научные подтверждения.
* * *
В 2005 году антрополог Хелен Фишер вместе с коллегами изучала мозг страстно влюбленных . Результаты исследования она описала в статье «Любовь подобна кокаину»:
«Я чувствовала себя на седьмом небе. Перед моими глазами были результаты сканирования мозга, показывающие активность вентральной области покрышки (ВОП). Этот крохотный участок расположен в основании мозга. Он вырабатывает дофамин и рассылает этот естественный стимулятор в разные участки мозга… Эта фабрика – часть системы вознаграждений, то есть мозговой сети, которая генерирует желание, стремление, жажду, энергию, сосредоточенность и мотивацию. Неудивительно, что влюбленные могут всю ночь разговаривать и ласкать друг друга. Неудивительно, что они такие рассеянные, окрыленные, оптимистически настроенные, общительные и полные жизненной силы. Они живут на естественном «наркотике»… Более того, когда мои коллеги провели аналогичный эксперимент в Китае, участники продемонстрировали такую же активность ВОП и других дофаминовых схем, то есть неврохимических путей желания. Почти все на земле испытывают эту страсть».
В 1970-е годы психолог Стэнтон Пил писал в статье «Любовь и зависимость», что привязанность к тем, кого мы любим, может быть и деструктивной . Ту же страсть можно направить на бутылку водки, шприц с героином или вечер в казино. Это фальшивая подмена: такие вещества ослабляют психологический дискомфорт, подобно тому как социальная поддержка облегчает трудности, – но очень скоро кратковременное облегчение сменяется длительной болью. Способность к любви – результат тысячелетней эволюции. Она помогает людям растить потомство и передавать свои гены следующему поколению – но в то же время делает их уязвимыми для зависимости.
Деструктивность – важнейшая часть зависимости. Есть много определений зависимости, но самые обширные заходят слишком далеко и включают действия вполне здоровые или необходимые для выживания. В 1990 году «Британский журнал зависимости» опубликовал статью психиатра Айзека Маркса, в которой утверждалось, что «жизнь – это череда зависимостей, без которых мы умерли бы» . Статью Маркс озаглавил «Поведенческие (нехимические) зависимости». Он сознательно пошел на провокацию по веской причине. Поведенческие зависимости – относительно новый тренд в области психиатрии:
«Каждые несколько секунд мы вдыхаем воздух. Если нас лишить его, мы будем бороться за дыхание и ощутим непередаваемое облегчение, когда нам это удастся. Более продолжительная депривация ведет к нарастанию напряжения, сильнейшим симптомам асфиксии и смерти в течение нескольких минут. Еда, питье, дефекация, мочеиспускание и секс также вызывают нарастающее желание осуществить действие; осуществленное действие снимает желание, которое возвращается через несколько часов или дней».
Маркс был прав: дыхание в точности отражает свойства других зависимостей. Но определение зависимости не было бы интересным или полезным, если бы оно описывало каждую значимую активность, важную для выживания. Нет смысла называть ракового больного зависимым из-за того, что ему необходимы лекарства для химиотерапии. Зависимость должна по меньшей мере не влиять на шансы выживания. Отражая жизненно важные функции дыхания, еды и химиотерапии, она перестает быть «зависимостью».
Стэнтон Пил связал любовь и зависимость в 70-е годы. Он утверждал, что направленная на опасные цели любовь превращается в зависимость. Как и Маркс пятнадцатью годами позже, Пил писал, что зависимость выходит за рамки запрещенных наркотиков. Ученые считали так десятилетиями, и лишь немногие из них соглашались, что никотин тоже способен вызывать зависимость. По их логике, поскольку курение не запрещено, то это вещество нельзя считать аддиктивным. Сам термин «зависимость» был настолько стигматизирован, что его относили лишь к небольшому кругу веществ. Но Пил не испытывал пиетета перед этой стигмой. Он указывал, что многие курильщики привыкают к никотину точно так же, как наркоманы к героину. Никотин становится для них психологическим «костылем», хотя героин гораздо вреднее. В 70-е годы это мнение сочли ересью, но в 80-е и 90-е годы медицинский мир пришел к тому же выводу. Пил также установил, что любой деструктивный «костыль» может стать источником зависимости. Скучающий офисный работник ищет в игре азарт, которого ему недостает в реальной жизни, – и у него может выработаться игровая зависимость.
Работая над этой книгой, я разговаривал с Пилом, и он прервал меня, как только я упомянул о поведенческой зависимости. «Да, да, – сказал он с готовностью. – Вот только я сам никогда не пользовался термином «поведенческая зависимость». Для него ересью звучит сам этот термин, поскольку он подразумевает кардинальное различие между поведением и потреблением наркотиков. Пил считает, что такого различия не существует, поскольку зависимость не связана ни с веществами, ни с поведением, ни с реакцией мозга. Зависимость – это «экстремально неадекватная привязанность к вредоносному для человека опыту, которая становится жизненно важной частью экологии человека и от которой он не может избавиться». Такое определение он дал несколько десятилетий назад и считает его верным по сей день. «Опытом» может быть все, что угодно: предвосхищение события, выбор иглы, закопченной ложки и зажигалки. Даже героин – самое аддиктивное вещество – проникает в тело после цепочки поступков, из которых складывается зависимость. Если даже героиновая наркомания – в определенной степени «поведенческая», то ясно, почему Пил старается избегать этого термина.
Направленная на опасные цели любовь превращается в зависимость.
Возможно, Пил и не пользовался термином «поведенческая зависимость», тем не менее он долгое время разделял аддиктивное поведение и аддиктивные вещества. Так, например, шестая глава его книги «Правда о зависимости и излечении», написанной в 1991 году вместе с психиатром Арчи Бродски, озаглавлена «Зависимость от азартных игр, покупок и физических упражнений». Пил и Бродски задавались вопросом: «Можно ли впасть в зависимость от азартных игр, покупок, физических упражнений, секса или любви точно так же, как от алкоголя или наркотиков?» И отвечали утвердительно: «Любая деятельность, увлечение или ощущение, которые человек находит непреодолимо приятными, могут вызвать зависимость… Зависимость следует понимать исключительно в плане общих ощущений человека… и того, как эти ощущения согласовываются с его жизненной ситуацией и потребностями».
Пил и Бродски быстро отвергли идею о том, что любое приятное занятие, вызывающее выброс эндорфинов, можно считать зависимостью. «Эндорфины не заставляют людей бегать, пока их ноги не начнут кровоточить, или есть до рвоты», – писали они. То, что бегуны ощущают «подъем», не делает их зависимыми. Пил и Бродски не называли азартные игры, покупки и физические упражнения компульсивными «болезнями», но допускали, что эти занятия могут привести к аддиктивному поведению.
Долгое время Пила жестко критиковали. Он выступал против абстиненции и организации Анонимных Алкоголиков. Он снова и снова писал, что зависимость – это не болезнь, а связь между нереализованной психологической потребностью и рядом действий, которые удовлетворяют эту потребность в краткосрочной перспективе, но оказываются пагубными в перспективе долгосрочной. Пил часто высказывался довольно провокационно, но его точка зрения оставалась неизменной: любой опыт может стать аддиктивным, если он каким-то образом снимает психологический стресс. Постепенно эти идеи стали общепринятыми. Хотя Американская психиатрическая ассоциация (АПА) по-прежнему считает зависимость болезнью, но через сорок лет после того, как Пил впервые связал любовь и зависимость, АПА подтвердила, что зависимости не ограничиваются одним лишь употреблением различных веществ.
* * *
Каждые пятнадцать лет АПА выпускает новое издание своей «библии» – «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (ДСР) . В ДСР перечисляются признаки и симптомы десятков психических расстройств – от депрессии и тревожности до шизофрении и панических приступов. В 2013 году вышло пятое издание ДСР, где в список официальных диагнозов была включена поведенческая зависимость, а фразу «потребление веществ и зависимость» заменили на «зависимости и связанные с ними расстройства». Психиатры годами лечили поведенческую зависимость, но АПА признала этот факт лишь недавно.
АПА также заявила, что простой повторяемости приема вещества или поведения недостаточно для постановки такого диагноза. Многие больные принимают опиаты, но это не делает всех их опиумными наркоманами. Зависимость включает в себя страстное желание и тот факт, что зависимые понимают: своим поведением они вредят собственному долгосрочному благополучию. Больной, который получает морфин после операции, делает то, что полезно для него и в краткосрочной, и в долгосрочной перспективе. Морфиновый наркоман знает, что наслаждение кратковременно, но пагубное влияние очень серьезно. Многие из тех, кто страдал или страдает поведенческой зависимостью, говорили мне то же самое: следование своей зависимости всегда несет в себе сладкую горечь. Они не могут забыть, что вредят себе, несмотря на краткосрочное ощущение удовольствия.
АПА только сейчас признала связь между потреблением веществ и поведенческой зависимостью, но отдельные исследователи уже давно это понимали. В 60-е годы, еще до того, как Пил начал публично высказывать свои идеи, шведский психиатр Гёста Риландер заметил, что десятки несчастных наркоманов вели себя как дикие животные в условиях стресса. Запертые в малых пространствах животные пытались успокоиться, снова и снова повторяя одни и те же действия. Дельфины и киты плавали по кругу, птицы выщипывали себе перья, а медведи и львы часами расхаживали по клеткам. 40 % помещенных в клетки слонов ходили кругами и раскачивались из стороны в сторону, отчаянно пытаясь успокоиться .
Это универсальные сигналы стресса, поэтому Риландера очень обеспокоило схожее поведение амфетаминовых наркоманов. Один пациент собирал сотни камней и сортировал их по форме и размеру, а потом все перемешивал, чтобы начать сначала. Десятки мотоциклистов-наркоманов проехали по одному и тому же кварталу двести раз. Мужчина постоянно выдергивал у себя волосы, а женщина три дня подпиливала ногти, пока они не стали кровоточить. Когда Риландер попросил этих людей объяснить свои действия, они не смогли дать разумных ответов. Они понимали, что ведут себя странно, но чувствовали потребность продолжать. Некоторыми из них двигало сильнейшее, патологическое любопытство, других повторяющиеся действия успокаивали.
Свои наблюдения Риландер описал в статье, где называл такое поведение «пандинг» – в шведском языке этот термин означает тупость или идиотизм. Но более всего ученого заинтересовал тот факт, что для этих пациентов не было разницы между наркоманией и поведенческой зависимостью. Одно плавно перетекало в другое, и обе зависимости были одинаково вредоносны, несли одинаковое утешение, и сопротивляться им было невозможно.
Риландер умер в 1979 году, но оставил значительное наследие. Все больше врачей и ученых отмечали пандинг у кокаиновых и других наркоманов. Статью Риландера цитировали сотни раз. Пандинг часто выглядит очень странно, но проявляется именно у тех, для кого и должен быть характерен, по мнению экспертов: у наркоманов, подсевших на тяжелые наркотики. Так считалось до начала 2000-х годов, когда небольшая группа неврологов начала замечать пандинг и другое странное повторяющееся поведение у людей, которым оно не должно было быть свойственно.
* * *
В начале 2000-х годов профессор неврологии из Кардиффского университета Эндрю Лоуренс и группа его коллег заметили странное аддиктивное поведение у страдающих болезнью Паркинсона. Нет ничего общего между типичными наркоманами на тяжелых наркотиках и больных паркинсонизмом. Наркоманы молоды и импульсивны, а болезнью Паркинсона страдают, как правило, люди в возрасте, спокойные и вялые. Им хочется прожить последние годы без мучений, но для их диагноза характерен мышечный тремор. Единственное, что роднит наркоманов и болеющих паркинсонизмом, – сильнейшие лекарства, которые люди вынуждены принимать, чтобы ослабить дрожание конечностей. «Паркинсонизм возникает из-за недостатка дофамина, поэтому мы лечим его средствами, замещающими дофамин», – писал Лоуренс.
* * *
Дофамин вырабатывают разные участки мозга, и это вещество оказывает разное действие. Оно контролирует движение (отсюда и тремор при болезни Паркинсона) и играет важную роль в реакции людей на вознаграждение и наслаждение. Дофамин лечит тремор, но в то же время вызывает ощущение наслаждения или вознаграждения. У многих пациентов, предоставленных самим себе, вырабатывается зависимость от заместителей дофамина, поэтому неврологи тщательно следят за дозировкой лекарств. Но не это больше всего удивило и встревожило Лоуренса.
«Пациенты накапливали свои лекарства, и мы стали замечать у некоторых поведенческие зависимости, – писал он. – У них возникали проблемы с азартными играми, покупками, обжорством и гиперсексуальностью». В 2004 году Лоуренс перечислил отдельные симптомы в важной научной статье. Один мужчина, бухгалтер, который полвека откладывал деньги, неожиданно стал игроком. Никогда прежде он не играл в азартные игры, но теперь его стало привлекать возбуждение риска. Поначалу он играл довольно консервативно, но вскоре стал делать это по два раза в неделю, а потом и каждый день. Его накопленный тяжелым трудом пенсионный фонд вначале сокращался довольно медленно, потом все быстрее, и наконец он залез в долги. Жена его испугалась и стала просить денег у сына, но и они быстро исчезли. Однажды женщина увидела, как ее муж роется в мусоре, пытаясь найти и склеить лотерейные билеты, которые она разорвала и выбросила накануне. Хуже того, этот человек не мог объяснить свое поведение. Он не хотел играть, не хотел тратить сбережения всей своей жизни, но не мог справиться с собой. Он пытался бороться с этой порочной тягой, но азарт занимал все его мысли. И только игра давала возможность расслабиться.
У других пожилых пациентов развивался сексуальный фетишизм, и они целыми днями требовали от мужей и жен секса. Один мужчина, который всегда выглядел очень консервативно, неожиданно стал одеваться как проститутка. У других появилась зависимость от порнографических сайтов в интернете. Те, кто всю жизнь придерживался здорового питания, начинали объедаться шоколадом и сладостями и за несколько месяцев набирали огромный вес. Самым странным оказался мужчина, который раздавал свои деньги. Когда его банковский счет опустел, он начал раздаривать вещи.
Для этих пациентов не было разницы между наркоманией и поведенческой зависимостью. Одно плавно перетекало в другое, и обе зависимости были одинаково вредоносны, несли одинаковое утешение, и сопротивляться им было невозможно.
У известного шотландского комика Билли Коннолли на старости лет началась болезнь Паркинсона, и ему назначили дофаминозаместительную терапию . У него тоже возникла поведенческая зависимость, из-за чего он прекратил лечение. «Доктора перестали давать мне лекарства, потому что побочные эффекты оказались сильнее лечебных, – рассказал Коннолли Конану О’Брайену в ночном ток-шоу. – Я спросил, каковы же эти побочные эффекты, и они ответили: «Повышенный интерес к сексу и азартным играм». Коннолли превратил эту историю в анекдот, но без лечения тремор у него значительно усилился. Препараты от болезни Паркинсона настолько сильны, что побочные эффекты развиваются более чем у половины пациентов.
Лоуренс считал, что у этих пациентов проявляется то поведение, которое для них наиболее естественно. Его называют «стереотипным», зависящим от «жизненной истории» человека. Лоуренс писал: «Офисные работники, к примеру, начинают перебирать бумаги, а портниха собирает и раскладывает пуговицы по цвету и размеру». Шестидесятипятилетний бизнесмен бесконечно сортировал ручки и наводил порядок на и без того безупречном столе. Пятидесятивосьмилетний архитектор снова и снова реконструировал свой домашний кабинет. Пятидесятилетний плотник складывал инструменты и без причины спилил дерево у себя во дворе. Знакомые действия вызывают ощущение комфорта, поскольку не создают трудностей и не нуждаются в обдумывании.
Лоуренс, как до него Риландер, стал свидетелем размывания грани между зависимостью от веществ и поведенческой зависимостью. Подобно наркотикам и алкоголю, стереотипные действия – еще один способ успокоить страдающую психику. Лоуренс пришел к этому выводу, заметив, что многие пациенты с повторяющимся поведением значительно превышали прописанные им дозы заместителей дофамина. Таким пациентам часто устанавливали специальную помпу, которая вводила лекарства через определенные периоды времени. Хотя им предписывалось выполнять расписание, они могли нажать кнопку и получить дозу препарата, если их состояние ухудшалось. Многие поначалу придерживались графика, но скоро понимали, что дополнительная доза улучшает их самочувствие. Некоторые из тех, кто впал в зависимость от лекарств, проявляли также симптомы поведенческой зависимости. Они постоянно нарушали график, нажимая кнопку чаще, чем следовало. В один день они принимали лишние дозы лекарства, а на следующее утро начинали часами сортировать бумаги на столе, а днем собирать и раскладывать по размерам камешки в саду. Иногда они делали и то и другое: и злопотребляли лекарством, и проявляли успокаивающее поведение. Существенной разницы между двумя путями к зависимости нет: это два варианта одного и того же сбоя программы.
* * *
В 90-е годы невролог из Университета Мичигана Кент Берридж попытался разобраться, почему наркоманы продолжают принимать наркотики, хотя жизнь их ухудшается. Очевидный ответ был таков: наркоманы получают такое огромное наслаждение от своей зависимости, что готовы пожертвовать своим благополучием в долгосрочной перспективе ради сиюминутного удовольствия. Они впадают в болезненную привязанность к партнеру, который неизбежно их погубит. «Двадцать лет назад мы пытались понять механизмы удовольствия, – писал Берридж, – и дофамин оказался лучшим из них. Все понимали, что он ведет к зависимости. Мы решили собрать свидетельства того, что дофамин и есть механизм удовольствия». Берриджу и многим другим исследователям эта связь казалась очевидной – настолько очевидной, что он рассчитывал найти ее очень быстро и перейти к ответам на новые, более интересные вопросы.
Но результат оказался не столь однозначным. В ходе одного эксперимента Берридж дал крысам вкусную сладкую жидкость и наблюдал, как они с удовольствием облизываются. «Подобно человеческим младенцам, крысы, ощутив сладость, ритмично облизывали губы», – писал он. Исследователи крыс давно научились толковать их различные действия. Облизывание губ – явное проявление удовольствия. Опираясь на понимание природы действия дофамина, Берридж предположил, что мозг крысы каждый раз при ощущении сладкого вкуса переполнялся дофамином, и такой всплеск заставлял животное облизываться. Значит, если остановить выработку дофамина, крысы перестанут это делать. И Берридж сделал крысам операцию, чтобы прекратить выработку дофамина, а потом снова предложил им сладкую жидкость.
После операции крысы демонстрировали два вида поведения: одно Берриджа удивило, другое нет. Как он и ожидал, крысы перестали пить сладкую жидкость. После операции выработка дофамина прекратилась, а с ней исчез и аппетит. Но они продолжали облизывать губы, когда сладкую воду давали им насильно. Они не хотели пить ее, но, попробовав, ощущали то же удовольствие, что и до операции. Без дофамина они не испытывали аппетита, но все же наслаждались сладкой водой, когда ощущали ее вкус.
«Потребовалось около десяти лет, чтобы эта идея была принята неврологическим сообществом», – говорит Берридж. Результаты противоречили тому, что давным-давно считалось абсолютной истиной. «Много лет видные неврологи твердили: «Нет, мы точно знаем, что ощущение удовольствия вызывает дофамин. Вы явно ошиблись». Но потом были получены результаты исследований на людях, и теперь очень немногие сомневаются в наших выводах. Исследователи давали людям кокаин или героин, а также второй препарат, который блокировал выработку дофамина. Блокировка дофамина не снижала наслаждения, испытываемого этими людьми, – но сокращала количество потребляемого наркотика».
Берридж и его коллеги показали, что между ощущением удовольствия от наркотика и жаждой наркотика есть существенное различие. Зависимость – это нечто большее, чем просто удовольствие. Наркоманы – это не те, кому нравятся наркотики, а те, кто жаждет этих наркотиков больше всего, даже если они разрушают их жизнь. Потому-то так трудно излечить зависимость – победить желание труднее, чем ощущение.
«Когда люди принимают решения, они ставят желания выше ощущений, – говорит Берридж. – Желание – чувство более стойкое, крупное, широкое и сильное. Ощущение анатомически ничтожно и хрупко – его легко разрушить, и оно занимает очень малую часть мозга. А вот сильное желание разрушить очень тяжело. Когда люди привыкают хотеть наркотик, это желание становится почти постоянным – у большинства оно длится не меньше года, а порой и всю жизнь». Выводы Берриджа объясняют, почему наркоманы так часто возвращаются к своим пагубным привычкам. Даже начав ненавидеть наркотики за то, что они разрушают жизнь, мозг человека сохраняет желание. Он помнит, что это вещество ранее удовлетворяло психологическую потребность, и жажда его сохраняется. То же относится и к поведению: даже когда вы начинаете ненавидеть Facebook или Instagram за то, что они крадут ваше время, вам все равно хочется видеть обновления, поскольку когда-то они делали вас счастливым. Недавно проведенное исследование показало, что упорство оказывает тот же эффект: недоступный романтический партнер менее симпатичен, но более желанен – вот почему многие находят эмоционально недоступных партнеров столь привлекательными .
Наслаждение и желание чаще всего переплетаются, из-за чего различия становятся менее заметными. Мы начинаем хотеть то, что нам нравится, и наоборот, потому что самое приятное для нас хорошо, а самое неприятное – дурно. Крысята в опытах Берриджа научились инстинктивно любить вкус сладкой воды, поскольку сладкие вещества и безвредны, и богаты калориями. Их предки, тяготеющие к сладкому, жили дольше и спаривались с другими крысами, передавая свою любовь к сладостям из поколения в поколение. Крысы, которые ели горькое, быстрее погибали – от отравления или недоедания. Очень немногие по-настоящему горькие продукты богаты питательными веществами, и мы с детства инстинктивно сторонимся горьких растений и корней, которые часто бывают ядовитыми.
Удовольствие и желание часто связаны, но Берридж доказал, что в плане зависимости они различаются. Глубина зависимости такова, что зависимый жаждет ощущений, но при этом сам опыт ему не нравится. Стэнтон Пил сравнивал зависимость с болезненной любовью: влюбленность в неподходящих партнеров служит классическим примером желания без наслаждения. Такая любовь настолько распространена, что у нас появились стереотипы «плохого парня» и «femme fatale». Мы знаем, что эти люди пагубно повлияют на нашу жизнь, но не можем перестать желать их.
Оказывается, не тело «влюбляется» в опасный препарат, а разум учится связывать любое вещество или действие с облегчением психологической боли.
Хотя Берридж исследовал по большей части наркоманию, он, как Стэнтон Пил и Эндрю Лоуренс, считает, что его идеи применимы и к поведенческим зависимостям. «Мы всегда знали, что наркотики влияют на определенные системы мозга, но не догадывались, что такое же влияние может оказывать поведение. Процесс совершается посредством тех же механизмов мозга». Наркотик стимулирует выработку дофамина, и то же самое делает поведение. Когда игроман включает ноутбук, уровень дофамина достигает пика. Когда страстный спортсмен зашнуровывает кроссовки, уровень дофамина достигает пика. В этом поведенческая зависимость не отличается от наркомании. Зависимости вызываются не веществами или поведением, а усвоенной за какое-то время идеей, что это защищает человека от психологического стресса.
Сущность зависимости идет вразрез с нашей интуицией. Оказывается, не тело «влюбляется» в опасный препарат, а разум учится связывать любое вещество или действие с облегчением психологической боли. В действительности зависимость – это не влюбленность. Как показал Кент Берридж, все зависимые желают объект своей зависимости, но многим из них он вовсе не нравится. Как у Айзека Вайсберга, больных паркинсонизмом и крысы № 34, зависимость сохраняется, даже потеряв свою привлекательность. Желание игры, обсессивного порядка или электрической стимуляции сохраняется неизменным даже после того, как наслаждение прошло.
