Назад: Глава 4, В КОТОРОЙ Я ПОСЕЩАЮ СИЕРНСКИЙ ТЕАТР И В ЧЕСТЬ МЕНЯ УСТРАИВАЮТ ТУРНИР

Дальше: Глава 6, В КОТОРОЙ ЧТО БЫ Я НИ ДЕЛАЛА, ВСЕ ИДЕТ НЕ ТАК

Глава 5,
В КОТОРОЙ Я РЕШАЮ, ЧТО БЫТЬ ФЕЕЙ НЕ ТАК УЖ И ПЛОХО

Громадные разноцветные бабочки перелетают с цветка на цветок, порхают в пронизанном солнечным светом воздухе, оставляя за собой след из золотистой пыльцы. Поэтому в Зачарованных Садах цветы и трава — да на самом деле все вокруг — сверкает. И поэтому же цветы здесь вырастают такими большими. Конечно, они не настолько огромны, как иногда рисуют на картинках в детских книжках про Алису в Стране Чудес (хотя я помню, как, еще маленькой, представляла себе мамины Сады именно такими).

Нет, королевство фей совсем не похоже на фантазию художников или Льюиса Кэрролла. Сады — это именно сады, даже не всегда ухоженные, даже если цветы растут здесь не на клумбах, а полевые колокольчики в беспорядке мешаются с изящными гиацинтами. Фей не волнует, что эти цветы распускаются в разное время года. Так у людей. У фей они цветут тогда, когда хочет фея.

На самом деле все в Садах происходит именно тогда, когда этого хочет фея. Это своеобразный рай для таких, как мама, владеющих магией, умеющих создавать золотую пыльцу, ослепительно красивых и творящих добрые дела направо и налево. Всем, кто отличается от этого описания, жизнь в Садах может показаться вовсе не такой сказочной, но об этом после.

Так вот, бабочки. Когда я была маленькая, я думала, что это и есть феи — потому что здешние бабочки вовсе не бабочки, а скорее нечто среднее между человеком и насекомым. Они огромны: самая маленькая будет величиной с мою открытую ладонь (учитывая размах крыльев). На них приятно смотреть, хотя никакой маленькой и хрупкой человеческой фигурки, как ее любят описывать в сказках моего мира или стихах этого, у здешних бабочек нет. Это совершенно нормальное туловище насекомого, только большое и покрытое золотой пыльцой.

Зато голова напоминает то, что любят рисовать насекомым в диснеевских мультиках. Она вроде как и человечья и вроде как и нет. Но милая. А глаза чаще всего либо синие, либо фиолетовые, реже зеленые. Громадные. Действительно громадные, занимают половину… м-м-м… лица, и я понятия не имею, зачем такие огромные глаза существам, весь день занимающимся исключительно переносом золотой пыльцы с цветка на цветок, а попутно и на все остальное, что попадется по дороге (включая вас). Но выглядят эти глаза совсем не страшно, а очень даже мило.

Ну и конечно, как я уже говорила, местные бабочки вовсе не бабочки, а виспы. Здесь их так называют. Ночью они не спят — то есть спят, конечно, но только те виды, которые не летают днем. Поэтому ночные виспы сияют в темноте куда ярче светлячков. И разными цветами. Это очень красиво, и что еще приятнее: даже если вы боитесь насекомых, вы не будете бояться висп. Я видела человеческих детей, которых феи время от времени привозят в Сады (сирот обычно), которые визжали и с криком убегали от пчел, ос и даже безобидных стрекоз. Висп не боится никто. Висп обожают тискать — и виспы, кстати, это тоже обожают.

Феи уверены, что виспы разумны. Нет, их не держат здесь как домашних любимцев — у фей нет любимцев, здесь это не принято, — но в каждом доме живет висп, один, два, а то и с десяток. Они свободно летают по комнатам, они врезаются в вас, от их пыльцы хочется чихать, а потом кожа от нее чешется (моя чесалась, особенно лягушачья — постоянно, жуткий зуд, ужас). Они садятся вам на плечо, на голову, путаются в волосах или специально за них дергают — у висп есть руки (или что-то на них похожее), по три с каждой стороны. Виспы проказливы и обожают цветочное «молоко». По большому счету — и на мой предвзятый взгляд — они совершенно бесполезны, но феи обожают своих висп и гонят настои из цветков в садах иногда специально, чтобы прокормить своего виспа.

А еще висп — это национальный символ. Есть специальный закон, по которому виспов запрещается вывозить (совершенно бесполезный, потому что эти твари тут же дохнут, стоит их увезти из Садов), а также убивать (это приравнивается к убийству феи), калечить (опять же как фею) или наносить вред любым другим способом (то есть обкормить цветочным «молоком» и затискать тоже нельзя — был случай, когда одну высокую гостью из эльфов чуть не казнили за это).

О виспах много пишут, а по преданиям, один из то ли эльфийских, то ли все-таки человеческих художников как-то решил польстить королеве и изобразил ее а-ля висп. Королеве очень понравился свой портрет с крыльями бабочки, ее даже не смутило, что изображена она перелетающей с цветка на цветок. Она повесила портрет в спальне, осыпала художника милостью… Конечно, другие живописцы тут же просекли, что нужно сделать, чтобы Ее Величество дала и им столько же розовой пыльцы, сколько они весят (то есть очень много — пыльца ведь легкая). В общем, королеву и ее фрейлин стали изображать виспами все, кому не лень. Считается, оттуда и пошла традиция рисовать Ее Величество на парадном портрете в виде привычной моему миру сказочной феи.

На самом деле никаких крыльев у королев и их подруг нет. Да и зачем? Делать Ее Величеству больше нечего, как цветы опылять. Но летать они, конечно, могут. Правда, редко — как мама говорила, только в исключительных случаях. И маленькими, размера этих самых бабочек, они не становятся. Впрочем, все феи и так крайне миниатюрны — я дылда на их фоне. Роз, кстати, тоже. Бабушка говорила, что это все человеческая дурная кровь, а виновата мама — не умеет выбирать мужчин. Вот бабуля в свое время выбирала только самых породистых принцев, изучая их родословную до пятидесятого колена. Поэтому мама получилась настоящей феей. А мы с Роз — так, какие-то, прости господи… Даже назвать это стыдно.

В общем, о бабушке у меня воспоминания самые приятные. О Садах в принципе тоже, но я помню их другими. Не пустыми, как сейчас, не такими мирными и спокойными. Рядом со мной, шестилетней, обязательно кто-то носился, какой-нибудь висп дергал за волосы, какая-нибудь юная феечка пыталась заплести в них цветы, а они неизбежно превращались в крапиву, и это было жуть как больно, когда крапива стегает по лицу и шее…

Когда мама забрала меня в Сады на три дня раньше, я морально подготовилась. Оделась неброско и так, чтобы не жалко было порвать. Ну и чтобы открытых мест было не очень много — я привыкла чесаться от золотой пыльцы, помните? Я бы еще на голову шляпу нацепила, желательно с вуалью, но оказалось, в Сиерне они давно вышли из моды, и даже коронованная главная горничная не смогла мне найти ни одну. Тогда я подумала, что если что, буду защищаться от пыльцы волосами. Не зря же они у меня такие пышные и длинные.

Габриэль, когда меня увидел, поинтересовался, нужен ли мне меч на пояс или доспехи. Сказал, подойдут к костюму. Да, я оделась в мужской охотничий наряд, подозреваю, кого-то из пажей, поэтому он так жмет в груди. Зато все закрыто.

Но маме, конечно, не понравится.

А зря — на крашеной коричневой коже золотая пыльца смотрится очень экстравагантно. А уж когда трое висп притаскивают мне откуда-то венок из фиалок и кладут на голову, я начинаю чувствовать себя настоящей принцессой.

Дурацкое чувство, если честно.

Да, мама забрала меня пораньше. Во-первых, она поняла, что с добрыми делами, когда у меня депрессия, ничего не выйдет. Во-вторых, ей написал Ромион, когда я наутро после ссоры с Дамианом отказалась вставать с кровати, объявила, что жизнь ужасна, и даже принудительное купание в ванной, устроенное мне Габриэлем, не помогло.

Мама примчалась очень быстро, первым же делом обвинила во всем Ромиона, потом — его брата. Дескать, они оба плохо на меня влияют. Конечно же, слушать о том, что на меня кто-то нападет в Садах, она даже не стала. Сады безопасны — это аксиома, и она не обсуждается.

Пообщавшись таким образом с королем Сиерны (он только чудом отговорил ее от посещения темницы и разговора с Дамианом), мама навестила меня, попытавшись в ультимативной форме напомнить про добрые дела и «времени осталось совсем немного».

Я послала ее вместе с делами и временем — кажется, бедняге Ромиону тоже что-то досталось, — потом устроила истерику с битьем всего, что можно и нельзя (например, у меня получилось разбить стул, не знаю как: когда позже я попыталась поднять второй такой же, у меня не вышло).

Мама очень удивилась. Она потом говорила Ромиону — пока горничные закатывали меня в смирительный плед, — что Виола всегда была спокойной девочкой в отличие от ее сестры и совсем никогда не била стулья. И что же такое случилось со спокойной девочкой Виолой, что она вдруг пошла вразнос?

На этот вопрос я сделала стойку и ответила куда эмоциональнее Ромиона. Даже плед меня не смирил. Я рассказала, как меня заперли в башне, как нарушили мои права и какой Дамиан мерзавец, что заставляет меня страдать даже сейчас, когда он сидит в темнице, а я торчу тут, в пледе, и захлебываюсь успокоительным чаем.

Лично мне чай не помог, а вот мама успокоилась. Отослав Ромиона (ага, как лакея — бедный король!), она полночи рассказывала мне, что все мужчины — ослы, а демонологи — ослы в квадрате. И «тебе просто нужно выбирать любовников тщательнее, мой цветочек». Я пообещала ей, что никого и никогда больше выбирать не буду. Еще я, кажется, пообещала, что буду злиться на Дамиана вечно. Надо ли говорить, что вместо этого он полночи снился мне, бедный и несчастный, в цепях в темнице. У меня сердце кровью обливалось, но я собрала волю в кулак и попросила маму забрать меня пораньше. Мама согласилась.

Я настояла на том, что доберусь до столицы королевства фей (если можно назвать столицей огромный сад) самостоятельно, а мама пусть идет заниматься своими делами, потому что я хочу побыть одна, подумать и успокоиться.

Мама согласилась и на это. Действительно, прогулка по цветущим садам в солнечный день должна обладать терапевтическим эффектом. Тем более маме совсем не хотелось, чтобы я топтала цветы, орала на висп и билась в истерике в ее дворце. Пусть лучше я все это делаю в Сиерне. Ромиона ей не жалко.

Так что с утра пораньше я оделась, приготовилась, хмуро попрощалась с явившимся меня провожать королем Сиерны (он пытался вручить мне какие-то амулеты, но я гордо отказалась). Я даже стойко не поинтересовалась, как там Дамиан, — потому что меня не волнует состояние всяких там демонологов! Меня вообще не волнуют всякие там демонологи! А конкретно Дамиана я больше знать не хочу! И почему он постоянно лезет мне в голову?! Кто ему позволил?!

Так что я шагнула в портал и вот уже второй час иду по бесконечным садам, то и дело спрашивая у висп направление. Они что-то пищат в ответ, но я не понимаю, тогда они выстраиваются в воздухе в огромную указательную стрелу — то направление я и выбираю. Честно говоря, мне все равно, куда я в итоге попаду. Выберусь как-нибудь, нестрашно.

К концу третьего часа, устав, я сажусь прямо у обочины дороги — в траву и цветы, чуть не придавив парочку замешкавшихся висп. Они взволнованно кружат надо мной какое-то время, потом начинают приносить цветы. Наверное, я должна сплести из них венок… А, черт с ними, плету. Руки лучше чем-то занять, тогда не надо страдать из-за всяких там… Ну вы поняли.

Не буду описывать все мои мысли насчет Дамиана, они кажутся бредовыми даже мне. Хватит сказать и того, что за вчерашний день я трижды порывалась перед ним извиниться и трижды — убить. Моя душа в полном раздрае. А все он, этот… осел. Влюбилась я в него, как когда-то на День святого Валентина в этого… еще одного осла. Тогда мне тоже было плохо. Так что я знаю: пострадаю немного, с неделю, а потом все пройдет. Ничего. Выдержу. Он же сам виноват! Не надо было меня красть! Не надо!..

А, опять я о нем думаю!!

Срочно нужно найти другую тему для размышлений. Отвлекающий фактор…

И словно в ответ на мои мысли с неба падает ракушка. С чистого голубого неба, на котором ни облачка, на меня бухается громадная ракушка, чуть не отправляя в нокаут, и голосом моей крестной заявляет: «Виола, а помнишь, ты обещала взять Рапунцель в Зачарованные Сады?»

Конечно, я попыталась забыть то обещание (на которое ответила нечленораздельным «э-э-э» и «как-нибудь потом»), как страшный сон. Но крестная, конечно, уже тогда знала, что мне светит титул принцессы фей, вот и подстраховалась.

Я не успеваю придумать ответ — да и как, мне нужно орать его в ракушку? — когда с неба (вслед за ракушкой) падает сама Рапунцель. Довольная безумно и почти лысая. То есть прическа под мальчика ей очень идет, но у Виллинды никогда не было таланта парикмахера, так что обкорнала она бедную Пусю, как могла. Рапунцель это все равно не портит, да и волосы отрастут дня через три, а через неделю будут как мои.

— Виола! — восклицает Рапунцель, опрокидывая меня в траву и сжимая в объятиях. — Как я рада! Какой сегодня отличный день! Какое яркое солнце!

Она может тарахтеть, как пулемет — под настроение. И тогда этот пулемет становится поистине убийственным.

— Ой, Виола, ты так изменилась!

И даже не стоит пытаться вставить хоть слово в эту «очередь» — Рапунцель слышит только себя. Зато она очень оптимистично застрелит вас словами. Она милая и добрая, наша Рапунцель.

Я терплю ее еще полчаса, пока она выкладывает, как счастлива меня видеть, как ей здесь нравится и как там поживает Виллинда. У крестной все хорошо. Она что-то хотела мне передать, но Рапунцель забыла, что именно. Но обязательно вспомнит. Может быть, вечером. А может быть, завтра. Или вообще никогда.

Потом мне надоедает сидеть в траве и смотреть, как виспы пытаются понять, что такое Рапунцель, можно ли ее погладить или лучше дернуть за жидкие волосики. Я встаю и тяну подругу за собой.

Рапунцель не умолкает. Ее словесная «очередь» отлично позволяет отвлечься от Дамиана, а уж когда она пытается танцевать среди цветов, чуть не задавив ухаживающего за ними фея (помните, я рассказывала, как выглядят феи-мужчины, что они уродливы, писклявы, но очень трудолюбивы?). Фея Рапунцель замечает в последний момент, на целую секунду замолкает, а потом пытается повиснуть у визжащего трутня на шее.

Феи-мужчины поголовно интроверты, поэтому вокруг нас — пусто. Было, но когда фей завизжал, а виспы его крик подхватили, к нам сбежались все феи в округе, обоих полов. И даже парочка людей — детей лет пяти.

Давно Рапунцель не видела такого количества благодарных слушателей…

Пока она тарахтит, как все вокруг замечательно, я узнаю дорогу до столицы: оказывается, быстрее пойти через портал, он тут, неподалеку: круг камней в саду анемонов.

Кое-как удается увести Рапунцель: она тискает детей, обалдевших висп, пытается потискать и фей. Трутни, разобравшись, что она не опасна, млеют от удовольствия: феи-женщины обычно предпочитают их не замечать, а человеческие дети первое время и вовсе с криком шарахаются.

Но, соблазнившись анемонами, Рапунцель идет за мной, а потом носится по саду, собирая цветы, как огромный висп, пока я пытаюсь раскочегарить портал (вернее, понять, как он работает).

В итоге Рапунцель обзаводится венком из анемонов, заводит дружбу с особенно любопытным виспом — и вместе со мной неожиданно (кажется, я просто куда-то туда наступила) оказывается перед королевским дворцом.

Нет, мамин дворец вовсе не похож на дворец Ромиона или Роз. Он больше напоминает громадную беседку, весь увит цветами, виноградником, вьюном и чем-то еще душистым, цветущим и таким же ползучим. Здесь почти невозможно остаться одной ни на минуту, а если вдруг повезло: сквозь, хм, «стены» все видно. Но это никого не волнует. Феи не имеют привычки подсматривать. Зачем подсматривать, если можно распахнуть дверь или залезть в окно и посмотреть с комфортом?

Рапунцель не сразу понимает, что мы уже на месте, и громко интересуется у каждого встречного, как попасть в «дом королевы». Естественно, каждый встречный бросается ей объяснять: служат во дворце, как ни странно, в основном люди. И если верить Роз, на работу сюда фиг устроишься: платят много, феи прекрасны и любвеобильны, вкусы у них разнообразны, поэтому даже горбатого и косого карлика кто-нибудь полюбит, лишь бы хорошо работал. Больше всего феи-женщины ценят, когда кто-нибудь за них пашет. Поэтому во дворце много людей, все мужчины, и сейчас все они укладываются у ног Рапунцель штабелями, потому что ее чары бьют без промаха абсолютно всегда.

Как-то эта неразбериха прекращается, но точно не скажу как: меня приглашают пройти в покои королевы — отдельная беседка в саду роз. Рапунцель остается одна, но ее это нисколько не смущает. Она готова дружить со всеми и каждым. Она любит этот мир.

Черт возьми, я ей завидую.

О Рапунцель мама уже знает — я замечаю на столе в углу такую же ракушку, как та, что чуть не убила меня недавно. «За твоей подругой присмотрят», — говорит мама. А потом ведет меня к бабушке. Это ритуал, полагаю: десять лет назад меня тоже сразу же потащили к бабуле. Правда, тогда она занимала королевские апартаменты, но не важно. Бабуля не изменилась.

Роз говорила, что она нашла себе милого мальчика и с ним предается благодатной феечной старости (или правильнее будет — «феерической»?). В случае с бабушкой старость… относительное понятие. Вы можете представить себе старую фею? Дисней что-то пробовал изобразить в «Спящей красавице», но неубедительно, на мой взгляд. Феи не стареют. Они умирают — когда устают жить, это да. Но не стареют. Так что моя бабуля похожа на девочку едва ли старше меня, разве что глаза выдают возраст: слишком ледяные для семнадцатилетней. Слишком презрительные.

Меня бабуля презирала всегда. Я недостойна быть феей, считает она, но раз уж родилась, раз уж я первенец, надо работать с тем, что есть.

Они с мамой кружат, как коршуны, обсуждая, как еще можно изменить меня в лучшую сторону. К определенному выводу не приходят, и бабуля задает сакраментальный вопрос: а как там с доброй волшебницей?

Потом они с мамой ссорятся. Бабуля никогда не кричит, мама тоже, но улыбаются они друг другу очень старательно и ласково бьют словами.

Всеми забытая, я сижу на широком подоконнике (бабуля простит, что я скинула ее кадки с цветами, я полагаю?) и переглядываюсь с тем самым милым мальчиком, с которым бабушка и решила провести свою старость.

Он правда милый. Чем-то похож на Ромиона: такой же миниатюрный и тонкий. Но в глазах ни тени насмешки или расчета. Он прозрачный, как стеклышко, этот красавец. Он с наслаждением мастерит для меня маленького воздушного змея, цепляет его к виспу. Висп парит над садом, змей парит тоже, но на некотором отдалении. И благодаря магии разворачивается в разные символы или надписи.

У мальчика хорошее чувство юмора, и он добрый. Мы успеваем подружиться и посмеяться над виспами, над моим нарядом, я узнаю, что этот молодец — сирота и что о том, как погибли его родители, лучше не спрашивать. Бабуля его спасла, она просто богиня в его глазах.

Я вздыхаю и думаю, что тоже хочу быть богиней ну хоть в чьих-нибудь глазах.

Наконец мама с бабушкой приходят к каким-то выводам, и аудиенция оказывается окончена. Меня уводят — с милым мальчиком я прощаюсь с сожалением. Он обещает сделать для меня нормального воздушного змея. Надеюсь, не забудет.

И да, его зовут Рауль. По имени я предполагаю, что он принц, но какая разница — в Садах на происхождение людей всем плевать.

— Понравился? — улыбается мама, когда замечает, что я оглядываюсь на бабушкин розовый сад. — Не завидуй, Виола. У тебя теперь таких много.

— То есть?

— Виола, дорогая, — улыбается мама. Ехидно улыбается, с насмешкой. — Позволь напомнить, что королева фей не обязана выбирать себе спутника жизни, но она должна родить наследницу. Стать отцом будущей принцессы — огромная честь для человеческих мужчин. И для этого совсем не обязательно так, как я, сбегать в другой мир или в соседнее королевство. Твоя бабушка нашла моего отца здесь. К сожалению, он почему-то сбежал потом обратно в свое королевство. Наверное, потому что был слишком сильным волшебником. Но большинство…

А Роз ведь говорила про гаремы. Мы смеялись. Я как-то не думала, что меня это однажды коснется.

— Мам, а что, если я сейчас не хочу… рожать наследницу?

— Никто этого от тебя и не требует, цветочек мой. Но найди себе подходящего юношу. Позволь ему за тобой ухаживать. Вот увидишь, ты изменишься, станешь счастливее и добрые дела сможешь совершать, не задумываясь!

Угу. Может, я лучше розовой пыльцы обкурюсь? Я тогда тоже буду совершать. Дела. Добрые. Не задумываясь.

Что я прошлый раз-то совершила? Папа, кажется, упоминал наркологическое отделение, которое потом перекочевало в Кащенко…

— Мам, а если он не захочет за мной ухаживать?

Мама смеется:

— Виола! Ну что ты, как это — не захочет? Любой захочет…

Да, я помню, как они за мной, как за Рапунцель теперь, неслись до школьного мужского общежития. И по школе тоже…

— Мам, это же чары. Это ненастоящее.

— Глупости, Виола. Глупости. И любой здесь будет рад тебе услужить отнюдь не из-за чар. Они знают, как себя вести, не переживай. Я лично отобрала тебе десять милых красивых мальчиков, они тебе понравятся…

На этом месте мне становится нехорошо.

— А если они мне не понравятся? Или я им?

— Ты — им? Невозможно. Они — тебе? Заменим другими.

Я уже представляю, как мама перебирает всех парней в округе, и ни один из них не может меня вынести. Потом парни кончаются, бабушка делает свою обычную мину и говорит…

— Виола, дорогая, не думай о плохом. Я не знаю, что за отношения были у тебя с тем демонологом, но нормальные юноши только рады за тобой ухаживать. Уж поверь мне.

— Что ж ты тогда сбежала от них, когда была на моем месте? — не выдерживаю я.

Мама усмехается:

— Потому что была юной и глупой. Потому что мне никто не нравился, и я думала, что там, где я привыкла жить — во внешнем мире… или даже в другом… мужчины лучше. Виола, пользуйся ими — вот тебе мой совет. Роди дочь — когда придет время. Дай им сделать тебя счастливой. И все. Не позволяй себе влюбляться — фея не должна любить самозабвенно кого-то одного. Иначе другим ее любви не достанется…

Я привычно пропускаю лекцию мимо ушей и с ужасом представляю, что мне делать с этими десятью «милыми мальчиками»?

— Не бойся, Виола, они не станут навязываться, — говорит мама. — Идем, тебе лучше отдохнуть.

Не станут навязываться? Ну да. Не знаю, как отличить выбранного мне мальчика от обычного слуги, но… Я же говорила, во дворце невозможно остаться одной. Стоит только маме отвести меня в мою «беседку», как тут же просто роем появляется толпа юношей — я их даже рассмотреть не успеваю, — готовых сделать со мной все, что угодно, лишь бы я улыбалась.

Меня пугает такое количество народа в моей зоне комфорта. Пугает и злит. Попытки им нагрубить проваливаются: им плевать. Кажется, если я решу снова разбить стул, они и не заметят.

Тогда я прошу найти мою подругу — Рапунцель появляется и… спасает меня, как принц на сияющем белом скакуне. Она тут же переключает внимание всех на себя, по крайней мере на какое-то время. А я успеваю сбежать.

В Садах есть укромные уголки — это я помню еще по опыту десятилетней давности. Если сбежать удалось — спрятаться можно. Ненадолго, потом нужно перепрятываться, — но можно.

Я углубляюсь в Сады все дальше и дальше от дворца и вечер встречаю вся в золотой пыльце (кстати, кожа от нее больше не зудит — и прекрасно), с рассеченными коленками, порванной курткой и аж пятью венками от висп. Полагаю, такая принцесса, а уж тем более фея, как я, может присниться разве что в страшном сне.

До заката мне удается остаться незамеченной. Я лежу в траве, среди цветов, слушаю, как гудят виспы и нормальные пчелы, стрекочут кузнечики, время от времени проваливаюсь в дрему, где не надо думать, что я жестокая ужасная женщина, нагрубила бедному парню, который меня очень любит, и разбила ему сердце. В общем, совесть молчит, и я пытаюсь заснуть — когда мне на грудь вдруг с размаху падает маленький, но неожиданно тяжелый белый кролик.

Падает, прижимает уши и дрожит.

— Привет, — добродушно говорю я. Кролик топчется по моей груди, ловит взгляд.

Где-то я его уже видела…

— Куда ты бежал? — продолжаю я, почти ожидая, что он сейчас достанет карманные часы и посмотрит время.

Кролик прижимает уши к голове еще сильнее, а взгляд становится умоляющим.

— За тобой кто-то плохой гнался? — предполагаю я. Глупости, в Садах хищники все сплошь добрые и травоядные. Поэтому, бедняги, давно уже мигрировали в соседние эльфийские леса.

Кролик кивает. По-человечески. И начинает скрести лапкой по моей рваной куртке.

— Эй-эй, аккуратнее! Ладно, не бойся, — я сажусь и подхватываю пушистика на руки, — я тебя в обиду не дам.

Кролик все равно дрожит и прядет ушами — я понимаю почему. Сквозь кусты роз к нам кто-то ломится. Громко так — я представляю себе слона. Сейчас затопчет на фиг.

Но лично я ломиться сквозь розы — а они колючие вообще-то, — чтобы сбежать, не собираюсь, поэтому просто встаю, баюкая кролика на груди. И, прямо как герой, смело заявляю:

— Не бойся, сейчас разберемся.

Да, я ожидала увидеть слона. Слона, с хоботом и ушами, как у Дамбо. Мне просто было сложно представить, что сквозь кусты с таким треском будет продираться… юноша.

— Это мой кролик, — тут же заявляет он, замечая меня. И убирает за спину что-то вроде серебряного короткого жезла. — Отдай.

Бедный кролик закрывает лапками глаза, и я, спрятав его под курткой, вежливо говорю:

— Какой кролик?

— Тот, которого ты только что спрятала, — недружелюбно отвечает парень. — Верни сейчас же.

Разбежалась!

— И что ты с ним сделаешь?

Парень подходит ко мне почти вплотную — мы оба при этом не отрываем взгляда от моей груди. То есть кролика, конечно.

— Сварю и съем! — раздраженно бросает парень. — Я предупреждал тебя сидеть смирно! — Это он кролику? — А ну отдай! — А вот это уже мне.

Я уворачиваюсь.

— Не-а. Я за Гринпис. Ищи себе другого кролика.

Минут пять мы еще распугиваем виспов, бегая друг от друга по пятачку полянки, потом я шагаю на тропу сквозь розы, которую этот любитель кроликов проложил, пока ко мне шел.

— Ты кто такая? — интересуется он вдруг.

Самое время знакомиться, конечно.

— Герой я, — фыркаю, прижимая кролика к груди сильнее. — Спасаю невинно обиженных направо и налево. От таких, как ты.

Юноша вздыхает и неожиданно улыбается. А мне вдруг кажется, что зашедшее солнышко решило выглянуть из-за горизонта и посветить еще немного — настолько у него яркая улыбка.

— Я Туан. Извини, фея, просто этот кролик — все, что осталось мне от дома.

Бездомный, значит. Прелесть. Тащат феи к себе всякую…

— То есть он тебе дорог как память?

— Ну… как-то так. — Парень выстреливает улыбкой, прямо как Рапунцель словами. Но я держусь.

— Отринь воспоминания свои и живи настоящим, — бросаю я, отворачиваюсь и иду по тропе к садовой дорожке.

— Фея! Постой! Ну хорошо, забирай ты этого несчастного кролика! Ты что, обиделась?

Мужчины — странные существа. У них очень, очень странная логика. И выводы они делают соответственно очень странные.

— Давай я тебя провожу! Ты в каком круге живешь?

Это он про ад намекает?

— В девятом, — тут же отзываюсь я. — Только там жарко — тебе не понравится.

— В смысле? — Парень уже поравнялся со мной. — Тут жарко не бывает. Или я чего-то не знаю?

— Ничего ты не знаешь, — вздыхаю я. — Как там тебя…

— Туан.

— Вот-вот.

— А тебя?

— Виола.

— Забавно, — снова улыбается он, — так же зовут принцессу, которую я должен был встретить и куда-то отвести, но я забыл куда. На самом деле это плохо — теперь Ее Величество может решить, что я недостоин ее доверия и не разрешит мне познакомиться с ее дочерью… Это ведь не ты?

Вот черти! И тут нашли… мамины поклонники…

— Я похожа на принцессу?

— Ты и на фею не очень похожа, но что в Садах делать человеческим девушкам? — парирует Туан.

— Ну вот, значит, это не я. Кстати, помоги вспомнить дорогу до дворца. Я там живу.

И пытаюсь его обогнать — помню я дорогу, хорошо помню. Просто хочу, чтобы от меня отстали. Желательно все.

— Погоди! А ты точно не принцесса?

— Точно.

— Налево, Виола, так короче, если срезать через вишневую рощу… И знаешь, ты самая странная фея из всех, что я здесь встречал.

— А я только что приехала. Скоро адаптируюсь.

— Что это значит?

— Сольюсь с коллективом.

— То есть?..

— Слушай, ты отстанешь от меня сам или тебя нужно в лицо вежливо послать? — не выдерживаю я.

— Не отстану, — улыбается он. Как-то очень уж радужно и солнечно для человека, которого только что попытались отшить. — Ты мне нравишься.

— Ты сумасшедший?

— А ты уверена, что можешь понравиться только сумасшедшему?

Я некстати вспоминаю Дамиана. И его комнату.

— Да!

— Ну а я привык считать себя нормальным, и ты мне все равно нравишься, хоть ты и колючая, как ежик. — И берет меня за руку. Панибратски так.

— Отпусти!

— Зачем?

— Затем!

— Нет.

До дворца мы успеваем поругаться, неожиданно помириться — с этого Туана как с гуся вода все мои уколы. И расстаемся уже почти приятелями. По крайней мере я мирно желаю ему пойти утопиться в ближайшей речке, а он мне — спокойной ночи.

— Как кролика зовут? — кричу я ему вслед.

— Томми! Он любит яблоки!

Томми. Надо же — как юного принца Томми, брата Ромиона и Дамиана. Забавно.

Уже ночью, укрывшись одеялом с головой — чтобы не слышать, как жужжат ночные виспы (а то сейчас прихлопну гадов, потом еще и под суд за убийство попаду), — я размышляю, поглаживая спящего рядом Томми. И вдруг понимаю две вещи: со встречи с Туаном я ни разу не вспомнила Дамиана. До этого момента. Ну да я же говорила, что все пройдет…

И вторая вещь: у Туана ярко-зеленые глаза. Пронзительно-зеленые, прямо как… У «маски». Но не может же это быть он. Голос вроде другой. И… Злодей, спец по слабостям, будет препираться с жертвой из-за кролика?

Да и какой из Туана злодей? Милый мальчик, непосредственный и дружелюбный. Вот и все. А у меня со всеми этими снами скоро паранойя начнется. Что теперь, от всех зеленоглазых шарахаться?

Спать, спать, спать! Боюсь каких-то монстров под кроватью — и с тем же успехом. Глупости это все. Спать!

Вот странно: я могу по пальцам пересчитать те моменты, когда мне снились кошмары. Я уже говорила, что тщательно блюду режим питания и сна — «Скажи болезням „нет“!» И я убеждена, что никаких кошмаров при таком образе жизни быть не может. Ха, да я способна во сне посмеяться даже над математиком, который требует, чтобы я построила для него сотню парабол. Примерно этим же способом, кажется, в каком-то из «Гарри Поттеров» избавлялись от полтергейста… Вроде бы. Ну, когда представляешь что-нибудь веселое и лепишь его к кошмару. Тот сразу превращается в абсурд, и тебе смешно. Мое подсознание всегда так поступает, когда я испугана, но последнее время мне стала сниться такая отборная и качественная гадость, что юмор уже не помогает.

Допустим, я еще могу мысленно — правда, только проснувшись — пририсовать злодею в маске рожки и коровий хвост и отправить плясать на зеленый лужок под «Du hast». И даже когда мне снится кладбище а-ля хоррор с привидениями, я тоже могу пошутить и представить, как зомби отплясывают лезгинку или калинку-малинку.

Но есть моменты, когда моя закаленная общением с крестной ведьмой и Рапунцель психика дает сбой. Думаю, у многих, если не у всех, имеется запрятанный далеко на подкорку детский страх, когда ты испугался так, что помнишь и десять, и двадцать лет спустя, пусть даже это какая-то мелочь вроде страшилки про красную руку, черную простыню и зеленые пальцы или громадное, красочное изображение кузнечика со всеми подробностями его хитинового покрова.

У меня это картинка из детской книги «Дикие лебеди» Андерсена. Сказка мне нравится, я всегда сочувствовала Элизе (хотя она, конечно, безвольная дура в первой половине истории: запросто дала королеве себя облапошить). Но потом, уже в конце, есть момент, где принц (или король?), женившись на Элизе, узнает, что она каждую ночь (или не каждую? не помню, я давно читала) ходит за крапивой на кладбище. Принц тайно идет за женой, видит, как она рвет эту крапиву… Фантазия иллюстратора сказки дорисовала много деталей, о которых сам Андерсен, быть может, и не задумывался. Например, он населил ночное кладбище ведьмами, очень похожими на зомби, заставил их выкапывать могилы, а потом жрать мертвецов. Еще посреди кладбища танцевали черти — вокруг котла, в котором варилась какая-то мерзость. Но особенно мне запомнилась одна ведьма, зеленая, как авокадо, в черном глухом платье, с выпученными глазами и лицом, как у обтянутого кожей черепа. Она сидела где-то у котла, рядом с чертями, на коленях у нее лежал некто без головы, а ведьма, запрокинув голову, готовилась его, полагаю, съесть.

Я очень понимала принца, увидевшего свою жену в таком окружении и резко ее разлюбившего. Я бы тоже сто раз подумала: а только ли за крапивой ходит моя суженая, когда на кладбище так весело?

Виллинда, когда я показала ей эту картинку, рассмеялась и сказала, что все это глупости: шабаш так не проходит. Я поинтересовалась: а как он проходит? Крестная подумала, повертела в руках книгу сказок, полистала… И сказала, что больше трех ведьм собирается редко. Ведьмы большие индивидуалисты и интроверты. Им вместе колдуется плохо. А кушать покойников вообще опасно для здоровья. Они ядовитые, эти покойники.

Я не буду описывать реакцию папы, когда я ляпнула при нем эту фразу перед воспитательницей в детском саду.

Та ведьма, пусть сколько угодно нереальная, преследовала меня во сне еще долго — пока крестная не устроила сеанс психотерапии: взяла меня на мирное ночное кладбище, поводила меж могил, позволила поболтать с привидениями и наглядно показала, что они все милые и неопасные, а мои страхи — глупости и результат слишком хорошего воображения.

С тех пор я не вспоминала ту иллюстрацию лет десять — до сегодняшней ночи. Это, конечно, снова кладбище, конечно, шабаш, конечно, сумасшедшие ведьмы. И я отлично понимаю, что все это бред моего уставшего подсознания: крестная же мне говорила, что это невозможно, а она сама ведьма, и я ей верю.

Только этот бред реален. Все эти звуки, даже запахи (мне полагается слышать запахи во сне?) — все это совершенно, абсолютно реально. Я чувствую, как мои туфельки — сиреневые, украшенные фиалками, туфельки феи — вязнут в рыхлой кладбищенской земле. Я чувствую холод — могильный, полагаю. Я не вижу чертей, но ведьм и открытых гробов мне хватает.

Я изо всех сил пытаюсь проснуться. Я даже осознаю, что да, это сон, — и командую сама себе, что пора «перенастроить программу» и включить что-нибудь приятное и веселое. Но ничего не меняется.

Вдобавок неподалеку, где должен стоять котел, я вижу Дамиана. Вот уж кому тут делать совершенно нечего, о чем я ему громко и говорю. Он словно не слышит. И не откликается даже, когда я просто зову его.

Я только потом замечаю, что что-то все-таки изменилось. Дамиан бледный в свете полной луны — но он давно уже бледный. В черном — но он всегда предпочитал этот цвет. Только раньше от него не тянуло морозом (Дамиан решил заделаться в Снежные королевы?), раньше он не казался мне таким тощим, и раньше такого выражения лица у него не было. Вокруг, простите, разгул и вакханалия, а он смотрит на все это, как будто так и должно быть.

А потом мой сон изворачивается и творит вообще что-то странное. Я подхожу к Дамиану, он наконец-то меня замечает (сложно не заметить — я трясу его за плечи), поднимает глаза… Вот тут мне действительно становится до ужаса, до крика страшно. У него черные глаза. То есть совсем черные, без радужки, без белка — черные-черные глаза. Взгляд от этого становится такой, что пробирает аж до печенок.

— П-простите, — дрожащим голосом говорю я. — Обозналась.

И пытаюсь отойти. Но это чудовище с внешностью Дамиана протягивает руки, с неожиданной силой прижимает меня к себе — я моментально замерзаю — и целует. Нет ничего общего между этим поцелуем и тем, как он целовал меня раньше. Теперь это — как будто Дамиан окаменел. И заледенел — одновременно.

С трудом я отстраняюсь — настолько далеко, насколько могу. И тут же над нами взлетает облачко золотой пыльцы — оно падает на Дамиана, на его черный бархатный камзол, мерцает в лунном свете — единственная теплая краска среди всего этого льда и смерти.

А я изумленно замечаю, как тьма из глаз Дамиана уходит, оставляя жуткий коктейль из отчаяния, тоски и гаснущей надежды.

— Виола?

— Привет! — Я дергаюсь, пытаюсь заставить его меня отпустить. — Маньячим потихоньку? Может, сменим антураж, а то у меня на трупы аллергия — аж выворачивает.

Но пыльца гаснет — и так же быстро темнота возвращается. Дамиан снова смотрит на меня этим жутким, неживым взглядом и улыбается.

И тянется ко мне.

И я замечаю клыки у него под верхней губой.

И с криком: «Вампир!» — просыпаюсь. Все та же луна заглядывает в окно, сверкает усыпанное золотой пыльцой одеяло… Я со вздохом сажусь на подушке, прижимаю пальцы к вискам и глубоко дышу. Приснится же…

Надо срочно обнять медведя! Где Самсон? Тут я вспоминаю, что Самсон давно почил, искупавшись и разбухнув по воле жестоких сиернских горничных. Но у меня же теперь есть ручной кролик! За неимением утешительного медведя обнимем кролика.

Я откидываю одеяла — где кролик? А нету кролика. Зато есть мальчишка, смутно мне знакомый, в пижамке с узором из висп и… Так это же Томми! Точно, это же Томми!

Что-то я не понимаю. А кролик где? И что делает малыш-принц в моей постели?

Изабелла меня убьет…

Я осторожно кладу руку на плечо мальчика и пытаюсь разбудить. Зову. Он не просыпается.

А потом у меня что-то случается с глазами, потому что Томми превращается — его образ тает, наслаиваясь на другой, — в моего белого кролика… которого тоже зовут Томми.

И меня начинают терзать смутные сомнения…

Когда я просыпаюсь во второй раз — уже светит солнце и кролик умильно спит на спине, прижав лапки к груди, — сомнения меня терзают уже не смутные, а вполне конкретные.

Сады еще спят — солнце только встало, и трава вся мокрая от росы, сверкает, точно усыпанная алмазами. Я тоже моментально становлюсь мокрая, и сырой подол сорочки неприятно липнет к ногам.

У маминых комнат стоит символическая стража. Символическая, потому что дрыхнет на посту. Я проношусь мимо них, громко шлепая босыми ногами по гранитным плитам садовой дорожки, распахиваю дверь, потом еще одну — и на мгновение замираю, потому что спит мама не одна.

Забавно, не думала, что ей нравятся такие слащавые мальчики… И такие наглые — потому что он просыпается первый, сонно трет глаза, видит меня, окидывает внимательным взглядом — я буквально чувствую себя голой — и даже не делает попытки прикрыться.

Ну ладно. Я обхожу кровать и трясу маму за плечо — кажется, слишком усердно.

— Виола? — вскрикивает мама. — Что случилось? Звезды, в каком ты виде!

Я в каком виде? А в каком виде эта сладкая картинка рядом с тобой?!

— Мама, я хочу домой!

— Цветочек мой, потерпи еще немного. Хотя бы неделю. Если ты не передумаешь…

— Мама! Я хочу домой прямо сейчас!

Мама хмурится:

— Виола, у твоего отца все в порядке. Если хочешь, я настрою зеркало…

— Я хочу домой в Сиерну! Там не все в порядке! Там все плохо! У меня в кровати спит заколдованный кролик! Мой бывший парень превращается в чудовище! Я хочу ДОМОЙ!!!

Я выдыхаюсь, мама изумленно смотрит на меня, а «картинка» рядом с ней начинает смеяться.

«Убью!» — бьется в голове, когда я хватаю подушку (да, я слишком сильно реагирую на такую мелочь, но меня можно понять — у меня была жуткая ночь).

Мама успевает перехватить мою руку, забирает подушку и быстро что-то говорит. Мальчик пожимает плечами и — так и не думая прикрыться — встает с кровати и, улыбаясь, уходит. Еще и подмигивает мне! Да что… что тут за порядки?!

Домой хочу…

— Виола, ты не можешь сейчас уйти, — говорит мама, когда мы остаемся одни. — Ты моя наследница. Пожалуйста, отнесись к этому серьезно — ты же всегда была серьезной девочкой…

Ха, это смотря с кем сравнивать. Если с Роз — тогда конечно.

— …поэтому пойми: у тебя есть определенные обязанности, которые ты должна выполнить…

— Мама, я выполню все, что скажешь, только верни меня сейчас в Сиерну, там черт знает что творится!

Мама ловит мой взгляд и с нажимом говорит:

— Молодой король, Ромион, отлично знает, что там творится. Он, между прочим, просил передать, что твоего друга-демонолога уже выпустили из темницы…

Господи, его еще и выпустили! С такими глазами! Ромион совсем сдурел?

— Мама, ну послушай!..

— Нет, Виола, — твердо обрывает меня мама. — С этого дня ты по крайней мере попытаешься вести себя как принцесса. Для начала ты выберешь себе спутника…

— А-а-а-а!

— Не кричи. Далее — ты будешь ухаживать за своим садом…

Портал, вспоминаю я. Здесь неподалеку есть портал, даже не один. Вчера, пока пряталась, я видела пять кругов камней, каждый в отдельном саду. Какой-нибудь из них должен привести меня в человеческое королевство. А оттуда попрошусь в Сиерну. Может, повезет, и попаду в Креманию…

А в крайнем случае у меня есть кольцо короля гоблинов. Подозреваю, что первым делом Ульрик отправит меня назад к маме, но если удастся увидеться с Роз…

— Виола, ты меня слушаешь? — Кажется, мама спрашивает это уже не в первый раз.

— Мам, у тебя когда-нибудь было такое чувство, что ты находишься не там, где должна?

Мама вздыхает:

— Да. Когда Виллинда превратила твоего отца в осла. Я думала, что должна найти его и расколдовать. Как видишь, ни к чему хорошему это не привело.

— Конечно. Только я родилась. — Я встаю.

— Виола, это другое… Куда ты?

— Рыдать в подушку, — огрызаюсь я. — Этим же занимаются порядочные принцессы, когда у них жизнь не ладится? Авось кто спасет.

— Виола, я понимаю, тебе срочно нужно найти юношу…

Очевидно, который меня спасет. Спасибо, я как-нибудь сама!

Не знаю почему, но я напрочь забываю про Томми, спящего в моей комнате. Может, это и к лучшему, квест «найди нужный портал» заранее обречен на провал. К тому же я боюсь, что мама отправит за мной стражу или своих фрейлин и меня вернут в спальню силой.

Короче, я бегу к ближайшему порталу, дотрагиваюсь до всех его камней и в конце концов оказываюсь в чужом саду. Обалдевший фей-трутень объясняет мне, что сад этот его, что сам он… Я перебиваю и требую подробное описание дороги до другого портала.

Так за утро я умудряюсь побывать в десяти чужих садах, вывалиться в спальню вроде бы короля эльфов, скороговоркой извиниться, отказаться от предложения присоединиться к его любовнице, сбежать в портал, выкатиться в священном круге орков, потом в горах троллей, снова у эльфов («Нет, Ваше Величество, вы неправильно поняли, я не шпионю, я в Сиерну хочу! В Сиерну!»), но, наверное, не стоило так орать, потому что эльфийский маг, отцепив меня от своего короля, отправляет обратно в Сады, а вовсе не в Сиерну.

Последний раз я вываливаюсь у какого-то озера. Оно все заросло кувшинками, к тому же на его берегу величественно шевелят ветвями ивы — в одну из них я и падаю. Неудачно: ногу пронзает дикая боль, а когда я сваливаюсь на землю, колено разбухает просто на глазах.

Добегалась…

Следующие полчаса я наслаждаюсь аттракционом «Доползи до ближайшего портала по-пластунски». Или допрыгай. Прыгать оказывается неожиданно тяжелее, да и после ползанья моя сорочка представляет настолько плачевное зрелище, что, ей-ей, проще совсем раздеться.

До меня начинает доходить, что если я свалюсь в таком виде на голову Ромиона, он тоже сразу отправит меня обратно. Пожалеет. Или решит, что я сбрендила.

Тогда что же мне делать?

Я останавливаюсь, сажусь, неловко вытянув больную ногу, и принимаюсь думать, как быть дальше. Ничего путного в голову, естественно, не приходит.

А потом мимо проносится олень — и исчезает среди деревьев. И тут же на поляну из ближайших кустов выскакивает Туан с луком в руках и полным колчаном стрел на плече. Замечает меня и очень удивляется:

— Виола?

Мне в голову не приходит, что не стоит злить вооруженного парня. Я недружелюбно гляжу на него исподлобья и отползаю подальше.

— Иди куда шел.

— Виола. — Он смотрит на мою распухшую коленку. Потом на мою порванную в интересных и неинтересных — почти во всех, если честно, — местах сорочку. — С тобой все в порядке?

— Уходи, — огрызаюсь я.

Но он шагает ко мне.

— Виола, позволь, я помогу…

— Не подходи! — кричу я, и в тишине леса на мой крик отвечает эхо. — Я знаю, кто ты! Ты злодей, который сбил с толку меня и Дамиана! А теперь пытаешься ко мне подмазаться! Я тебя раскусила! Ты и бедного Томми наверняка заколдовал! Не подходи, я сказала, — или я не знаю, что с тобой сделаю! — А что, я и впрямь не знаю. Что я могу сделать колдуну, когда у меня нога сломана? Разве что укусить?

А и укушу — пусть только подойдет.

Угу, а потом выяснится, что он ядовитый…

Но Туан останавливается и, забыв про оленя, забыв про лук и стрелы, смотрит на меня, удивленно подняв брови. А потом выдыхает:

— Первый раз вижу сумасшедшую фею.

Это получается настолько неожиданно — ему ведь сейчас полагается или зловеще захохотать, или начать оправдываться, — что я даже не нахожусь, что сказать.

— Виола, — перерывает тишину Туан. — Послушай. Я просто хочу тебе помочь…

— Да? А когда в зеркале говорил про мою слабость, ты мне тоже помочь хотел? А когда Дамиана… Да ты! Ты!.. Не подходи!

— Виола, я действительно не понимаю, о чем ты. — Он и правда выглядит сбитым с толку. Но да, да, меня не проведешь!

— Скажи еще, что Дамиана не знаешь. И на балу злодеев никогда не бывал.

Туан хмурится:

— Дамиана я знаю: он принц Сиерны. Точнее, не совсем принц, а бастард вроде бы, но король зовет его братом, поэтому… Но ты, очевидно, говорила не про него: что известному демонологу делать в Садах?

— Откуда ты все это знаешь? Про демонолога и брата? — Конечно, он меня не убедил. Слабая попытка!

— Виола, — улыбается Туан. — Ну что ты, это все знают. Я школу вообще-то закончил.

— Сиернскую? — усмехаюсь я.

Улыбка Туана становится грустной и что-то меняет во мне. Выпивает злость? Кажется, да. Поэтому я стараюсь смотреть Туану в глаза. Эти же глаза мучили меня несколько ночей подряд. Они помогают мне сосредоточиться, только вот… Только их выражение далеко от холодного равнодушия и ледяного торжества, как у «маски». Но это ведь те же самые глаза!

— Конечно, нет, Виола, в Сиернской высшей школе учатся только принцы, в крайнем случае лорды. А мой отец был пастухом. Но это не значит, что я никогда не учился. А что ты про бал говорила?

— А ты забыл, как со мной танцевал?

— Это я вряд ли бы забыл, — смеется Туан. — Ты бы мне все ноги отдавила. На тебе же буквально написано: «Не подходи — убью» и «Не танцую». Виола, успокойся и подумай: на бал злодеев пускают только злодеев. Что мне там делать?

— Злодейничать! Ты и есть злодей!

Он снова улыбается, а я пытаюсь отвести взгляд и не могу. Туан очень красивый. Не как Дамиан, нет — это хищная какая-то красота, злая. Как у королевы Изабеллы. И добрая улыбка на этом лице смотрится как приклеенная.

— Неужели я похож на злодея? Виола, ты действительно странная. Позволь мне хотя бы осмотреть твою ногу. Я действительно могу помочь.

— А ну стой! А кролик? Кролика ты как объяснишь?

— А что с ним?

— Он заколдованный принц!

— Надо же, — смеется Туан. — А я и не знал. Ты его расколдовала?

— Нет, я же не знаю как…

— Попробуй поцеловать, — веселится Туан. — Говорят, это работает. Виола, я его в лесу со сломанной лапкой подобрал…

— Какой же ты добрый, аж зубы сводит! — восклицаю я в ответ, и Туан снова хмурится. Смотрит на меня неодобрительно, обиженно. Качает головой.

И снимает свой подбитый мехом плащ. Бросает мне:

— Возьми.

— Ага, а если он…

— Он не заколдован, Виола, — вздыхает Туан. — И я не злодей. Я не знаю, почему ты так решила. И мне жаль. Портал в той стороне, — и показывает туда, откуда я приползла.

— Я в курсе, я только что оттуда. Это портал к эльфам, — ворчу я.

— Ты уже и у эльфов была? — улыбается Туан. — Но другой портал в самой чаще. Ты уверена, что не хочешь?.. Я могу вылечить твою ногу.

Я открываю рот возразить, но Туан быстро договаривает:

— Клянусь, я только вылечу. И покажу дорогу.

— Ты меня заколдуешь.

— Виола, я умею только лечить. Не знаю, как целительской магией можно проклясть.

Я тоже не знаю и уже начинаю потихоньку сомневаться. Может, у моего злодея есть двойник? Да и выкручивался бы он изящнее, мне кажется…

Пока я терзаюсь, Туан все-таки подходит ближе и кладет руку на мое бедное колено. Мне сразу становится приятно-тепло, рука Туана светится золотом… А потом боль проходит, словно ее и не было.

— Все. Попробуй встать. — Он помогает мне, пока я, неуклюже цепляясь за его рубашку, кое-как поднимаюсь. — Ну как?

— Вроде нормально… Так ты правда целитель?

Туан только улыбается.

Целитель-злодей? Это что-то новенькое. Ни один злодей вроде бы еще не лечил свою жертву. Зачем ему?

Я встречаюсь с Туаном взглядом — и очень ярко понимаю, что этот человек просто не может быть злодеем. Слишком открытый у него взгляд. Слишком честная улыбка.

Ромион мне когда-то тоже честно и искренне улыбался. И глаза у него тоже были красивые, честные…

Но нельзя же всю жизнь всех вокруг подозревать!

Да и что я, в самом деле! Ну приснился мне Дамиан — конечно, я же только о нем и думаю. А картинка та вылезла — так ведь нервничаю. Томми-кролик не знаю как прицепился… Но Томми я вчера вспоминала, и кролик тоже был…

Наверное, это моя депрессия так проявляется. Там же входят кошмары в список симптомов, да? А я кидаюсь на невиновного парня с обвинениями, веду себя и впрямь как помешанная, на маму сегодня накричала, подняла ни свет ни заря…

Стыдно, Виола, стыдно.

Да и что я бегаю, как коза, по порталам? Можно же просто написать Ромиону. И Изабелле. А не истерить, как… не очень умная фея.

Точно, так и сделаю: напишу. Только вот дорогу в мамин дворец найду…

Я ловлю любопытный взгляд Туана — парень тут же улыбается.

— Все хорошо? Твой приступ умопомешательства уже прошел? Ты не будешь кусаться?

А я ведь и в самом деле хотела его укусить. Сойдешь тут с ума, в этих сказках…

— Нет. Ты говорил, что знаешь портал в столицу. Отведешь? Пожалуйста.

— Ну конечно, не бросать же тебя. Ноге больше не больно?

— Вроде нет. Ты, наверное, сильный целитель. И извини, я тебе охоту сорвала.

— Какую… А! Нет, мне нужна была слеза оленя. Оленя с белой полосой на морде. Я весь месяц такого искал…

— Ну вот, а из-за меня упустил…

Туан кивает, но улыбается:

— Зато тебе легче стало. Всегда приятно найти в лесу девушку и спасти — чувствуешь себя героем. Нет, Виола, туда ногу не ставь, там гнездовье змей. Где ты раньше жила, ты же совсем не умеешь ходить по лесу!

— В городе. Я жила в городе. Большом городе из камня…

— Он заколдованный?

— Да нет…

Солнце припекает, я иду, держась за руку Туана, и чувствую, как все мои страхи исчезают, растворяются в нагретом воздухе.

Глупая я просто. Все же хорошо.

И этот Туан — нормальный. Он мне даже нравится. Капельку. Пожалуй, можно попробовать с ним подружиться. Хотя с друзьями мне последнее время удивительно не везет — или это так принято: дружить из выгоды? Габриэлю скучно, Ромиону нужны королевские бонусы от моей мамы… Интересно, что бы захотел от меня Туан?

— Виола? О чем ты думаешь?

— О том, можно ли дружить со мной просто так, а не ради выгоды, — честно отвечаю я.

Туан удивленно смотрит на меня, и на мгновение в его глазах появляется настолько странное, нечитаемое выражение — вроде и изумление, и злость, и понимание, и… что-то еще, что не читается. Я усмехаюсь и меняю тему:

— А ты где раньше жил? Уж точно не в городе, как я, да?

Туан моргает и снова солнечно мне улыбается.

— Да нет, и в городе тоже — когда учился. Мы часто переезжали, пока не… — Он обрывает себя, улыбка гаснет и больше уже не появляется. — И потом я тоже часто переезжал. На самом деле где я только не был! Пожалуй, только у гоблинов в пещерах.

— А, ты ничего не потерял. У них скучно, и их король — страшный зануда, — усмехаюсь я. — Что? Я была у Ульрика — еще бы мне не бывать: он мою сестру украл. А потом и меня. После, правда… Что? У меня что-то на лице?

Туан изгибает бровь и наклоняет голову — как будто с нового угла он может разглядеть во мне что-то еще, кроме симпатичной мордашки феи.

— Я все пытаюсь понять, кто ты такая.

— Да ладно! А то ты еще не понял! — вырывается у меня.

Туан качает головой:

— Ты не можешь быть принцессой…

Он же знает, кто я, мелькает в голове очень яркая мысль. Знает и просто играет. Все эти улыбки, взгляды и комплименты — часть игры. Он делает это специально. И специально же говорит то, что я хочу услышать.

Мне тут же становится неуютно, а деревья вокруг — громадные, шелестящие кронами где-то далеко в вышине и на стволах покрытые мхом, — как будто придвигаются ближе.

— Виола? Тебе снова нехорошо?

— Нет, — тихо отвечаю я. — Мне замечательно. А где портал?

— Да вот же он. — Действительно, передо мной словно из-под земли вырастает круг камней — острых, словно клыки. И весь он напоминает чью-то оскаленную пасть.

Нет, Туану сейчас наверняка невыгодно меня никуда заманивать и уж тем более убивать. Он хочет меня очаровать — отлично: я подыграю. Лучше уж быть параноиком, но живым, чем мертвым оптимистом. Вот, отсюда правило: надо быть осторожнее со всякими мальчиками. А то Красная Шапочка тоже цветы в лесу собирала, а потом встретила Серого Волка, и все знают, чем этот детский кошмар закончился.

Волк ей поначалу, наверное, тоже казался милым и дружелюбным…

— Виола, в чем дело?

— А? Нет, ни в чем. М-м-м, ты со мной?

Туан странно, с подозрением смотрит на меня:

— Да, мне кажется, тебя лучше проводить. С тобой точно все хорошо?

— Да! Просто замечательно! — Вернусь и первым делом узнаю у мамы, кто такой этот милый лекарь — любитель кроликов. И откуда к нам приблудился. Путешественник, ага! А я милая фея-крестная. Не смешите мою волшебную палочку!

— Ну вот, — говорит Туан спустя минут десять и три портала, когда мы оказываемся на лужайке перед дворцом. — Куда именно тебя проводить?

— Никуда, дальше я сама. Спасибо. — Я снимаю плащ и отдаю ему. — И за это тоже.

— Виола, не стоит…

— Держи, — кладу ему плащ прямо в руки и тихо выдыхаю: — Я все равно знаю, кто ты.

Туан хмурится, но сказать ничего не хочет или не успевает: я отворачиваюсь и иду по дорожке к своей беседке. Точнее, к своим комнатам. Один черт.

На полпути меня ловят мамины фрейлины — они так и представляются: «Мы подруги королевы». Как по мне, болтают и суетятся они слишком много, зато предаваться серьезным или грустным мыслям в их присутствии совершенно невозможно. Меня заваливают сотней вопросов, пока приводят в порядок волосы и смазывают, а потом еще и обертывают во что-то вкусно-сладкое все тело. Сами же за меня отвечают, крутят, вертят… Наверное, через час моя голова просто пухнет от их звонких голосов, и вдобавок мне объявляют, что мама с бабушкой ждут меня на завтрак. В ответ я интересуюсь, было ли обертывание приправой или маринадом. И меня поджарят прямо в бабушкином саду? Феи делают вид, что не понимают, о чем я, одевают меня в сиреневое, украшенное фиалками платье, кладут на голову венок — опять же из фиалок — и отправляют завтракать.

Ладно, думаю я, сразу не съедят… Да и глупости все это, все эти мысли — лучше спрошу у мамы про письма в Сиерну, кролика (есть же здесь придворный чародей… надеюсь) и про Туана. А то как-то он очень настойчиво попадается мне на глаза. Не к добру это.

Бабушку бы только вытерпеть.

Завтрак проходит в неожиданно приятной атмосфере: мама с бабулей обсуждают нейтральные темы вроде погоды и цветов, потом переходят на платья и способы плетения венков (десять штук насчитываю я, и это еще, кажется, не все).

Я вылавливаю орхидеи из мятно-мелиссового меда и думаю, что я тут лишняя. Да, мне приходится угукать в ответ на некоторые реплики бабушки, да, я то и дело ловлю встревоженный мамин взгляд. Но никто не спрашивает меня, какого лешего я спозаранку ворвалась в покои королевы, нагрубила, а потом где-то шлялась все утро. Ха, да не верю, что эльфы маме еще не настучали, где именно я была и с какими выражениями оттуда уходила. Что-то здесь не так…

Прислуживающий нам милый мальчик Рауль все пытается накормить меня посытнее: с десяток видов сыра, с полсотни — хлеба и пышных булочек, про сладости вообще молчу (что феи из меда только не делают!) — и все это выстраивается передо мной, а то и укладывается на тарелку в виде мордочки смешного зверька или моего же портрета (карикатурного). Я утверждаюсь в мысли, что Рауль — единственный нормальный человек в нашем милом междусобойчике (строго говоря, так оно и есть), проникаюсь к мальчику симпатией и наедаюсь до отвала. А что, я люблю сыр, а говорить мне не с кем, так что единственная возможность занять рот — запихнуть в него еще вон тот вкусный кусочек, нарезанный в виде тюльпана, тем более он лежит прямо передо мной на тарелке, прямо как подарок от возлюбленного…

В общем, я бессовестно объедаюсь, мама с бабушкой к концу завтрака и вовсе перестают меня замечать, и ничего странного я не вижу в том, что, когда сироп в моем бокале кончается, милый мальчик Рауль, подмигнув, приносит другой бокал с чем-то дымящимся и изумительно ароматным. Я интересуюсь, что это. Рауль беззаботно пожимает плечами и ставит бокал передо мной.

Ладно, наверняка какой-нибудь цветочный настой. Что еще может появиться на столе у фей?..

Но что-то меня настораживает. Не знаю что — я задумчиво верчу бокал в руке, раза три собираюсь отпить, и все как-то… Не знаю, какой-то холодок по коже. Неприятный.

Что-то я мнительная становлюсь. Но…

Рауль удивленно смотрит на меня, когда я прошу принести мне что-нибудь другое. Потом бросает взгляд на бабушку — та кивает ему, мол, отойди. А мне говорит:

— Пей, Виола.

— А что там? — повторно интересуюсь я. Ну не отравить же они меня собрались, в самом деле! Родная мать с бабушкой!

— Немного золотой пыльцы, немного фиалок, немного роз, — отмахивается бабушка. — Пей, тебе понравится, — и поворачивается к маме, непринужденно улыбаясь.

Но я ловлю виноватый взгляд мамы… Он многое мне говорит.

— Спасибо, бабушка. У меня аллергия на розы, — и поднимаю бокал, собираясь его вылить.

На меня падает золотистое облако, любопытные виспы с визгом шарахаются от стола, а моя рука замирает на мгновение… и подносит ко рту бокал.

Прелестно! Меня хотят напоить какой-то гадостью, а когда я разгадываю их злодейский план, они, вместо того чтобы извиниться, еще и заставляют меня эту дымящуюся бурду выпить. Магией. Родная мама с бабушкой! Куда катится этот мир?

От злости у меня прибавляется сил, и рука снова опускается, а пара капель из бокала падает на пол. Хотя бы паркет под ними не дымится. Уже стоит быть благодарной, да — не кислоту родной дочери и внучке подали.

Бабушка сжимает свои маленькие кулачки, смотрит исподлобья на меня и вся светится золотой пыльцой.

— Пей, я сказала. Глория, помоги.

— Виола, это для твоего же блага, — клишированно оправдывается мама и тоже светится.

Снова бокал у моего рта. Снова я пышу, искрюсь от злости и несправедливости — рука опять опускается. И так раз пять — туда-сюда.

В самом деле, это уже смешно!

— Сильная, — с неожиданным одобрением говорит моя добрая любящая бабуля. — Сильная — это хорошо. Виола, выпей по-хорошему.

— А по-плохому — как? — шиплю я в ответ.

Бабушка прищуривается, берет столовый нож, поворачивается к милому мальчику Раулю, хватает его за волосы, вынуждая встать перед ней на колени, и приставляет этот нож к его глазу.

— Мама, это уже слишком!

— Тише, Глория. Все средства хороши, когда цель ясна, — я тебя этому учила. Виола, мальчишка умрет, если ты не выпьешь.

— А как же твоя счастливая старость, бабуля? — Мой голос пугает даже меня: так ведьма должна проклинать обидевшего ее человека. Очень обидевшего, сильно.

— Найду другого, — невозмутимо откликается бабушка, а я встречаюсь с Раулем взглядом. И понимаю, что если не выпью, совесть будет мучить меня всю оставшуюся жизнь. А эффект от любого долговременного зелья, если верить здешним учебникам, длится всего год. Так что выбор очевиден.

Я встаю, беру бокал и пафосно, зато искренне говорю бабушке:

— Я тебе это еще припомню.

Та улыбается, и я, чтобы не видеть ни глаз Рауля, ни ее издевательской улыбки, опускаю взгляд в бокал, потом зажмуриваюсь и выпиваю.

Зря я встала. Голова начинает кружиться почти сразу, в ушах звенит, во рту привкус чего-то мерзко-сладкого… Как в тумане, я вижу, что бабушка отпускает Рауля, тот влюбленно смотрит на нее, они целуются, и бабуля говорит маме:

— Мы еще и не в такие игры играем, да, зайчонок?

Рауль счастливо улыбается в ответ.

Не знаю, почему мне становится нехорошо — то ли от этой сцены, то ли от зелья. Или от всего вместе.

Я оседаю на пол, роняя бокал.

Все-таки отравили…

— Мама, за что?.. — Я знаю, все эти клише глупо звучат, но это первое, что приходит в голову в такой ситуации и кажется удивительно уместным.

— Виола, — мама падает на колени передо мной, поддерживает мою голову, — так тебе будет лучше. Правда.

— Я тебе больше никогда верить не буду…

— Не говори так, цветочек…

— Для доверия есть масса зелий, — вставляет бабушка. — У меня в тайнике их полно.

— Мама, замолчи!

— Глория, я уже говорила, ты ее балуешь.

— Мама!

Как-то это неправильно: я умираю, а они ссорятся… Нет бы достойно на тот свет проводить… Ай, моя голова!

Я вскрикиваю: боль становится невыносимой. Мама что-то нервно спрашивает у бабушки, та отмахивается:

— Не волнуйся, Винсент — лучший зельевар тысячелетия и кругом мне должен. Он плохого не сварит.

И словно в подтверждение боль пропадает, а мне становится легко-легко, как после третьего бокала шампанского. Точно пьяная, я кое-как сажусь на пол, трясу головой — она потихоньку наполняется мыслями. Светлыми, добрыми мыслями: какой сегодня чудесный день, как солнце замечательно сверкает, какая у меня мама красивая…

Краешком сознания я понимаю, что это бред, достойный Рапунцель, но потом мне становится все равно. Хочется продлить это ощущение легкости и радости. Солнца. Мне нравится, черт возьми, мне так нравится…

— Виола, как ты себя чувствуешь? — интересуется мама, и даже бабушка смотрит на меня с интересом, сидя на коленях у своего Рауля.

— Хорошо, — улыбаюсь я. — Мне хорошо. Замечательно…

Мама почему-то хмурится, обхватывает мое лицо руками, минуту рассматривает, потом снова спрашивает:

— Ты еще хочешь в Сиерну?

— Куда? А… Нет, зачем?

— Поговорить с королем. Я могу настроить тебе портал, или зеркало, или…

— Да ну нет, мамуль. — Наверное, я очень по-идиотски сейчас улыбаюсь. Но мне хорошо! — Не надо его беспокоить. Я… Зачем я вообще хотела с ним поговорить?

Я не помню, но это меня и не волнует.

— Хорошо, цветочек. А насчет того демонолога…

— Какого демонолога, мам? А, Дамиана… — Я с удивлением понимаю, что вся моя обида, депрессия и раздрай «помириться-поссориться» исчезли. Я больше не вздрагиваю от имени Дамиана, я больше не забочусь, что с ним произойдет. Да что бы ни случилось… Мне все равно.

— Я же говорила, — довольно усмехается бабушка. — Только добрые, счастливые мысли.

Мама все еще хмурится, а бабушка встречается со мной взглядом:

— Виола, у тебя на полдень назначен выбор спутника. Будь добра, отнесись к нему серьезно.

Спутника? Как это замечательно! Я еле сдерживаюсь, чтобы не захлопать в ладоши. С ним можно будет играть, исследовать Сады, разговаривать обо всем и… Ой, кажется, я говорю это вслух!

— Мама, а какие побочные эффекты у этого зелья? Кажется, Виола впала в детство.

— Глория, у этого зелья нет никаких побочных эффектов, оно абсолютно безопасно. Виола совершенно нормально относится к выбору спутника — это действительно замечательно.

— Мама!

— Глория! Она станет феей любой ценой. И ей это понравится! Так же, как нравится тебе.

— Мама, да ладно, все же хорошо, — улыбаясь, встреваю я. — Пойдем выберем мне спутника, я очень хочу! Ну ма-а-ам!

Мама помогает мне встать и, бросив на бабушку один-единственный, зато очень красноречивый взгляд, ведет меня к двери.

Бабушка смеется, а Рауль кормит ее с руки сахарными розами. Что-то толкается мне в голову при виде этой картины, что-то неприятное. С трудом я держу это в голове.

— Мам, а что ты говорила про… ну… демонолога?

— Ты очень из-за него переживала, — отвечает мама. Мы выходим в сад, на солнце, и мне снова становится легко и хорошо. — Вы расстались, если я правильно поняла. Ты… ты забыла?

— А? Нет. Просто мне теперь кажется… Я все правильно сделала.

Мама неожиданно улыбается и счастливо смотрит на меня:

— Ну конечно, моя фиалочка. Ну конечно.

Что-то кажется странным, неправильным, и это чувство — единственное омрачает прекрасный яркий день. Мне нравится — почему раньше я думала, что это скучно? — сидеть на траве и следить за игрой висп. Или плести с ними венки. Я не пытаюсь сбежать, когда ко мне присоединяется Рапунцель с мамиными фрейлинами — они все уже большие друзья, кажется, на почве нарядов. Я слушаю их, и раздражавшая меня раньше словесная «очередь» Рапунцель теперь звучит музыкой, а феи уже не кажутся глупыми, легкомысленными болтушками.

Это все то зелье, понимаю я. Глупо было обижаться на маму, да и на бабушку тоже. Они действительно хотели как лучше. Им удалось усыпить — надеюсь, что навсегда — ту часть меня, которая постоянно волновалась, расстраивалась, оценивала других. Которая не могла просто наслаждаться солнцем, красотой цветов и сладкими ароматами Зачарованных Садов. Которая сбегала от людей или фей, которая боялась подпустить их ближе, которая не могла с ними запросто болтать. А мне же правда это нравится — когда я не одна. Мне приятно улыбаться шуткам — пусть и весьма плоским — фей и давать им и Рапунцель вплетать в мои волосы цветы.

Мне давным-давно не было так хорошо и спокойно. И если для этого нужно выпить какое-то зелье — ну и прекрасно. Надо попросить бабушку, пусть закажет еще. И сказать ей спасибо. И маме тоже. Почему я раньше на нее обижалась? Как я могла быть с ней и бабушкой такой грубой? Мы же семья. Совершенно естественно, что они хотят мне добра.

Все в Садах хотят мне добра, а я подозревала их черт знает в чем. Как это грубо, как это неправильно с моей стороны…

Феи пытаются посвятить меня в тонкости ритуала выбора спутника — полдень приближается. Разговор очень быстро сваливается на обсуждение достоинств мужской внешности и мужского же характера. Я улыбаюсь, слушаю и нежусь на солнышке.

Почему раньше я так не хотела участвовать в этом… ритуале? Кто внушил мне, что тот, кого я выберу, обязательно сделает мне больно — словом или жестом?

— Ой, Виола, я же вспомнила! — кричит вдруг мне прямо в ухо Рапунцель. — Матушка, — так она зовет Виллинду, — просила передать, чтобы ты ничего не пила за завтраком с мамой и бабушкой. Вот… Точно. Она еще что-то говорила, но я забыла. Но вспомню! Обязательно вспомню.

Я улыбаюсь и успокаиваю ее, что все хорошо, все замечательно. Совет крестной опоздал, но он и не был нужным. Мне стало намного лучше после того зелья. Виллинда просто ничего не понимает — но она же ведьма, а не фея. А мы, феи…

Я замираю, вдруг сообразив, что только что, пусть и мысленно, по своей воле причислила себя к феям.

Но почему нет? Я же фея. Почему я раньше думала, что это плохо? Мне же нравится…

Полдень тем временем подкрадывается, как любопытный котенок — тихонько, на мягких лапках. Все еще в розовом тумане, пронизанном солнечным светом и запахом роз (сладкий, приятный аромат — как я раньше могла его не любить?), я оказываюсь в беседке — тронном зале. Человеческий тронный зал это напоминает разве что наличием трона — высокого кресла, увитого плющом и розами без шипов. Как на нем можно сидеть, не раздавив цветы?..

Мама в золотом богатом платье, похожем на перевернутый тюльпан, в венке, так густо усыпанном золотой пыльцой, что не узнать корону невозможно, стоит у трона и улыбкой подзывает меня ближе. Я подхожу, замечая, как стихает шушуканье фей, писклявый приглушенный разговор трутней, и даже виспы перестают носиться по залу, а чинно выстраиваются в ряд под потолком, цепляясь за белые цветы, напоминающие маленькие лилии. Становится тихо, так тихо, что слышно, как снаружи ветер перебирает ветви цветущих яблонь и где-то неподалеку звенит ручей.

Мама берет меня за руку, шепчет, чтобы я просто стояла и улыбалась. Я стою и улыбаюсь, а она делает совершенно, на мой взгляд, ненужную вещь: представляет меня присутствующим как свою старшую дочь и наследницу. Зачем? Все же и так знают…

Речь королевы длится долго — она сплетается с шепотом ветра, со звоном ручья, и я покачиваюсь, прикрываю рот ладошкой, прогоняя зевок, и даже умудряюсь задремать стоя, поэтому чуть не пропускаю момент, когда в залу входят десять юношей и под мамин голос выстраиваются в шеренгу перед троном. Я равнодушно смотрю на них и мечтаю, что, когда все закончится, найду этот говорливый ручеек и посплю на полянке у его берега. Там, конечно, должна быть полянка, покрытая бархатистой травой…

— Виола, — шепотом обрывает мои мечты мама. — Ты должна выбрать.

— Да? — спохватываюсь я. — Уже?

Мама коротко кивает.

Я оглядываю зал и глупо улыбаюсь:

— А из кого?

Мама изумленно моргает и взглядом указывает на юношей в шеренге.

— А-а-а… — Интересно было бы сейчас посмотреть на мое лицо: улыбка наверняка побила все рекорды глупости и идиотизма.

А впрочем, мне это неважно.

Я делаю шаг, подхожу к неподвижно стоящим юношам и принимаюсь их с интересом разглядывать. В голову лезет сравнение со смотринами, а еще та, заснувшая часть меня ворочается и стонет, что это ненормально, что стыдно — вот так стоять, пялиться и… Все должно быть не так!

Я успокаиваю ее, что все идет именно так, как нужно. Ну что в том, что передо мной аж десять парней, готовых стать моими женихами? Ну и что, что их мама выбрала. Они же…

— Мам?

Кажется, я только что нарушила какую-то традицию: мама хмурится еще сильнее и одними губами спрашивает:

— Что?

— Мам, они все одинаковые.

Затаив дыхание, нас слушает весь королевский двор. Мне очень хочется хихикнуть, а еще почему-то танцевать.

Странно, я никогда особенно-то не любила танцевать. Но… А впрочем, меня это тоже не волнует.

— Конечно, Виола, они и должны быть одинаковыми.

Смех я уже еле сдерживаю. Да, понимаю, звучать он в тишине тронного зала, когда на тебя, затаив дыхание, смотрит толпа из сотни придворных, будет по меньшей мере очень глупо. Но войдите в мое положение: передо мной в шеренге стоят десять абсолютно одинаковых юношей, причем внешность да и одежда у них настолько невыразительные, что шпион должен скончаться от зависти при взгляде на них. Я их мгновенно же всех забываю, стоит только повернуться к маме.

И как я должна выбрать?

— Сердце, Виола, слушай свое сердце, — шепчет мама в ответ, когда я довольно громко задаю ей этот вопрос.

Я честно прислушиваюсь. Снова оглядываюсь. Мама с надеждой ловит мой взгляд.

— Ну?..

— Стучит.

Кажется, мама тоже хочет засмеяться — по крайней мере лицо ее на мгновение приобретает такое выражение, словно она мечтает и захохотать, и зарыдать одновременно. Но королевы так не поступают.

— Виола, — она подходит ближе, — прислушайся. Посмотри на них, — она снова показывает на юношей. — При взгляде на кого-то из них твое сердце должно екнуть…

Я честно смотрю на всех десятерых. Потом на каждого по очереди. Сердце не екает.

Время идет. В зале наступает звенящая, напряженная тишина.

— Виола? — шепотом разбивает ее мама.

— Мама, — шепот у меня тоже получается очень громкий, особенно учитывая тишину, — я ничего не чувствую.

Мама хмурится.

— Может, ты мне других найдешь? — тихо предлагаю я.

Но других мама искать почему-то не соглашается. С видом «нет уж, выбирай из этих» она тихо-тихо шепчет:

— Просто укажи пальцем.

Пожав плечами (и не глядя), я протягиваю руку, указываю — и даже не сильно удивляюсь, когда флер с парней спадает и они оказываются очень даже разными, включая одежду. Действительно очень разными: комплекция, цвет волос, лица… Но все красивые — правда, на разный вкус.

— Что ж вы раньше так не сделали? — зеваю я. В конце концов, даже у героев в сказках, когда невесту надо было из ее одинаковых сестриц выбрать, мушка по щеке ползла. Муха — я так всегда читала.

Правда, у меня не было никакой невесты. Ну, или жениха. Раньше не было.

Мама мой вопрос то ли не слышит, то ли специально не замечает. Это легко: феи аплодируют, к оставшимся бесхозными юношам подходят мамины фрейлины, завязывается непринужденный разговор — девять непринужденных разговоров на весь зал. И виспы, устав сидеть на лилиях, носятся повсюду как сумасшедшие.

Интересные у фей ритуалы. А впрочем — какое мне дело?

Мама подводит ко мне десятого, выбранного мной юношу, и я не сильно удивляюсь, узнав в нем Туана.

Сон как рукой снимает. На лужайке у ручья можно же заняться кое-чем повеселее…

Мама тем временем говорит что-то про прекрасный выбор, и «я всегда знала», и что-то еще про «бабушка будет довольна». Я с улыбкой подаю смущенному Туану руку и громко спрашиваю, а можем мы уже остаться одни или еще нужно какой-то ритуал соблюсти?

Поколебавшись, мама разрешает. И даже кивает на дверцу за троном — черный ход. Наверное, она боится, что я своим глупым видом и неуместными вопросами сорву ей церемонию. Жаль, я ведь действительно хочу сделать все как надо…

— Виола? С тобой все в порядке? — первым делом интересуется Туан, когда мы все-таки оказываемся на той лужайке у ручья, о которой я мечтала.

— Да. — Я ложусь в траву и пристраиваю голову ему на колени. Еще очень хочется помурлыкать, и потереться, и поиграть в кошечку. Большую ласковую кошечку. — А ты, конечно, не удивлен, что я все-таки принцесса, да?

«Не думай об этом!» — звенит в голове. И я послушно не думаю.

Туан ловит мой взгляд и на мгновение натягивает маску добродушного дурачка.

— Что ты! Я… — И вдруг принюхивается. По-звериному. И наивность, и простодушие тут же исчезают. — Виола, с тобой что-то не так!

— Да? — Я тянусь и игриво, кончиками пальцев, трогаю его волосы — длинные, темные, до плеч, вьющиеся локоны. Девчонки бы померли от зависти!

В глазах Туана появляется затравленное выражение.

— Виола, что ты делаешь?

— Глажу тебя… Ой, ты такой милый!.. Мур! — Я обвиваюсь вокруг него руками и ногами, чтобы не сбежал. А то он, кажется, хочет. Ха, нам еще дочь рожать! Я теперь настоящая фея и от обязанностей не отлыниваю! — М-м-м, и пахнешь вкусно… А можно я тебя поцелую? — Если что, это был риторический вопрос.

Но Туан почему-то пытается на него ответить, хотя, конечно, не успевает. Я целую его — долго, с наслаждением, пока дышать становится нечем. На вкус он — как мятный мед.

— Виола, ты что?! — М-м-м, а он еще забавнее, когда удивлен. Такой няшка, ну прямо зацеловала бы. — Ты же любишь Дамиана!

— О, ты знаешь о Дамиане? — хихикаю я. Туан снова чего-то пугается. — Ну что ты, мы расстались. Да какой там Дамиан, ты же рядом, и ты… м-м-м… мне нравишься!

Няшка Туан смотрит на меня, точно я превратилась в чудовище и собираюсь его сожрать. Смущается, понимаю я. Ничего, с этим мы сейчас разберемся. Еще парочка поцелуев…

А потом Туан крепко сжимает мою руку, которой я пытаюсь расстегнуть его рубашку и коснуться груди — мне интересно, и потом, она кажется мне такой красивой, такой притягательной, такой…

— Виола! Послушай меня! Ты изменилась!

— Не кричи мне в ухо, — капризно отвечаю я. — Да, изменилась. И что? Тебе не нравится?

«Да!» — говорит весь вид Туана, но я только смеюсь. Как я могу кому-то не нравиться?

— Виола, что случилось?!

— Поцелуй меня — скажу, — мурлычу я.

— Виола, это не смешно…

— Уверен? — шепчу я ему в лицо, точнее, в губы, и опрокидываю на траву. Кажется совершенно правильным сидеть на его бедрах, упираясь руками в землю, нависая над ним, таким милым и беззащитным сейчас, что меня попеременно кидает то в жар, то в холод. А еще та, вторая часть меня кричит во сне. Кажется, что-то нецензурное.

— В-виола…

Я усмехаюсь, приникаю к его лицу и снова целую — так, как мне хочется. С наслаждением. Страстно. И все-таки кладу руки ему на грудь. Она горячая, его грудь, ненормально горячая, и в ней громко и часто-часто бьется сердце. Сердца. По ощущениям, две штуки — по одному с каждой стороны.

Ух ты, я выбрала мутанта!

Туан испугался бы еще сильнее, если бы залез сейчас мне в голову и прочитал мои мысли: я думаю, что хочу изучить, чем он еще отличается от людей или фей. И если для этого нужно сделать вскрытие — лично я не против!

— Ну хорошо, — шепчет он и, подавшись навстречу, быстро клюет меня в щеку. — Теперь говори.

— Что, сладкий? — Я пью его дыхание. Да, сладкое.

Туан моргает и дышит часто-часто.

— Что с тобой случилось? Виола!..

— М-м-м, но я не хочу. — Я кладу голову ему на грудь и слушаю стук его сердец. Как музыка. — Я передумала. Я хочу целоваться.

Стук стихает — не сразу, но успокаивается, уже не бьется так бешено. А Туан изворачивается и опрокидывает на траву уже меня.

— Виола, говори! — Я извиваюсь, пытаюсь дотянуться, поцеловать, но он держит крепко.

Кажется, мне не нравится эта поза.

— Ну хорошо, хорошо… Бабушка дала мне что-то выпить за завтраком. Что-то сладкое, цветочное. Я выпила, и мне теперь так хорошо-о-о-о!

Туан моргает, и его лицо вдруг становится злым-злым.

А потом он тянется ко мне.

В другое время я бы, наверное, испугалась. Но что плохого случится со мной в Садах? Да и вообще, что плохого со мной может случиться?

Туан целует меня на этот раз сам — с таким видом, будто ставит эксперимент. Пробует на вкус. Оценивает. А потом отстраняется.

— Ясно, — шепчет он. И сразу же: — Как же я ненавижу фей!

— И меня, милый? — Я хлопаю ресницами.

«И тебя», — отвечает его взгляд, но уже мгновение спустя Туан улыбается, встает и подает мне руку:

— Виола, а ты не хочешь прогуляться по лесу? Как утром.

— Мы будем ловить бабочек? — хлопаю в ладоши я. — Ой, да! И цветы собирать!

Туан секунду молчит, глядя на меня, словно я сказала что-то странное, потом кивает:

— Почти, моя радость. Почти. Но ты, если хочешь, можешь собрать цветы и поймать пару бабочек.

— Но я хочу целоваться!

— А потом я тебя поцелую, — скрепя сердце соглашается Туан.

Я надуваю губки:

— Хочу сейчас!

— Виола!

— М-м-м, какой ты серьезный, надо было другого выбрать…

— Ты бы не выбрала другого, Виола. На кого бы ты ни указала, им бы все равно оказался я.

— В смысле?

— Ничего. Забудь. Идем ловить бабочек. — Он крепко обнимает меня (чтобы не вывернулась) и ведет к порталу. И улыбается всем встречным феям. И я тоже улыбаюсь. Ну он же тако-о-ой ми-и-и-илый, и я та-а-ак счастлива!

…Лес — граница Садов и эльфийского королевства — сверкает на солнце каждым изумрудно-глянцевым листочком, каждой травинкой, усыпанной золотой пыльцой. Виспы вместе с бабочками снуют между деревьев, в кустах поют цикады, где-то в кроне дуба надрывается кукушка, ей вторит дятел…

Я собираю цветы, то и дело бросая взгляд на Туана. Он занимается чем-то странным: кажется, что-то смешивает или даже варит, но почему-то без огня. Слева от него возлежит олень — тот, утренний, с белой полосой у носа. Туан попросил меня его приручить, и я битый час с этим оленем общалась, рассказывая, какой Туан замечательный, и, пожалуйста, пусть рогатый господин олень подарит нам эту несчастную слезинку — ведь тогда Туан меня поцелует. Он же обещал.

Получив слезу, Туан чмокнул меня в щеку, вытащил из кармана кожаную сумочку вроде клатча, высыпал оттуда разноцветные флакончики и, даже не дав их рассмотреть, принялся что-то смешивать в медном маленьком котелке.

Я сначала надулась, но потом решила, что все вокруг и так замечательно — поэтому вот уже полчаса собираю цветы.

Но скучно.

— Туан? Туан, почему ты такой хмурый?

— Потому что тебя напоили заковыристым зельем из десяти составляющих, и эта бурда будет действовать по меньшей мере год! — огрызается он.

— Ну и что? Я без него была такая же, как ты, хмурая и грубая, и…

— Без него ты была собой! — рычит Туан.

— А с ним я кто?

— А с ним ты — дура набитая!

— Туа-а-ан, я же обижусь…

— Фея? — фыркает Туан. — Обидишься? Да ты через пять минут повиснешь у меня на шее, требуя поцеловать!

— Ой, зачем через пять минут, поцелуй сейчас! — Я с надеждой поднимаю голову, но Туан на меня даже не смотрит.

— Вот что они с тобой сделали! — Он раздраженно выливает нечто ярко-алое в котелок. — Демоны, ведьмы и Темный Властелин, какого духа ты мне такая нужна?!

— То есть ты меня не любишь?

Туан стонет и швыряет щепотку синей пыли в котелок.

— Твой Дамиан тебя такой не любит! Он решит, что тебя заколдовали, поэтому ты так себя с ним вела. К тому же ты сразу же повиснешь и у него на шее, стоит только нам вернуться в Сиерну.

— Я не хочу в Сиерну! Хотя… Да, Дамиан тоже милый… И целуется хорошо… В отличие от тебя.

— Вот и я о том же.

Он заканчивает с зельем только к закату — я успеваю задремать, поиграть с оленем, поиграть с виспами, сплести три венка и жутко устать.

— Все? Больше не будет этих твоих скучных пузырьков? Туан?

— Виола, мы возвращаемся во дворец, — устало говорит он, пряча что-то в кармане брюк.

Я снова дуюсь, но Туан как будто не замечает. Ну ладно. Ладно же! Я ему это припомню.

В королевском саду посыльный висп вручает мне приглашение от бабушки на ужин: королева в отставке желает посмотреть на спутника ее внучки.

Туан шипит что-то сквозь зубы про «сволочную старуху».

— Не смей так говорить про мою бабушку!

— Она тебя опоила, дура!

— И не обзывайся!

Так мы с Туаном оказываемся за столом в бабушкиной беседке: мы вчетвером (я, Туан и мама с бабушкой) ужинаем, а Рауль снова исполняет роль официанта. Бабушка особенно подчеркнула, что в будущем Туан будет ему помогать, но сегодня ужин в его честь, так что можно сделать исключение. Но только сегодня.

Туан фальшиво улыбается, сыплет комплиментами, даже перестает рычать на меня и начинает ухаживать. Ну-ну, я, может, теперь и добрая, но еще ничего не забыла.

Так что после того, как бабушка, потрепав Туана по щеке (для этого ей пришлось перегнуться через стол, чуть не опрокинув мой кубок), отдает должное моему вкусу: «Такой милашка, себе бы забрала!», — я фыркаю и капризно говорю:

— А можно сегодняшнюю церемонию повторить? По-моему, я ошиблась в выборе спутника. Он мне уже не нравится.

Немая сцена — только Рауль посмеивается. Ему весело. Мама с бабушкой просто удивлены, а вот Туан смотрит на меня так ошеломленно, словно действительно не ожидал подобного предательства. И это после того, как мы по лесу «гуляли»?

— А чем этот плох? — заинтересованно спрашивает бабуля, а мама тянет:

— Можно… — И тут же: — Но, Виола, зачем?

— Принцесса!.. — вставляет Туан, но я не слушаю. Ага, уже «принцесса»! А то — дура… Я, может, теперь и простодушная, но с памятью у меня все хорошо!

— Он мне грубит, он меня не уважает, не любит и заставляет скучать. И целуется он плохо, — добиваю я.

Туан бледнеет на глазах — отчего мне вдруг становится так радостно, как не было даже после выпитого утром зелья.

— Невозможно, — удивленно говорит мама, переводя взгляд то на меня, то на моего спутника. — Виола, этого просто не может быть. Я сама всех претендентов отбирала, и они…

— А, Глория, — отмахивается бабушка, хищно глядя на Туана. — Ты еще не знаешь, какими они бывают, когда добиваются своего. Да, мальчик? Хотел возвыситься, ничего не делая? Виола, давай я покажу, как нужно наказывать таких зарвавшихся…

— Мама!

— Глория, Виола уже взрослая девочка, ей пора знать такие вещи.

— Мама! Моя дочь никогда заниматься подобным не будет!

— Не отнимай у девочки свободу выбора. — Бабушка довольно потирает ручки и кивает Раулю: — Мальчик мой, принеси из спальни тот набор, который моя дочь привезла из другого мира.

Мама бледнеет, а Рауль, вскинув брови, пожимает плечами, встает и исчезает за дверью.

— Давно пора тебе научиться, девочка, давно, — приговаривает бабушка, придвигая кресло к опешившему Туану. — Ну что, мальчик, мы приятно проведем время, не так ли? Посмотри мне в глаза и скажи: ты любишь боль? Чего ты боишься больше всего на свете? Что заставляет тебя кричать по ночам?

— Да-да, я тоже хочу послушать! — Я подпрыгиваю на подушке и хлопаю в ладоши.

— Виола, тебе лучше выйти, — сдавленно говорит мама. — Время позднее, тебе пора спать. Я сама разберусь.

— Но, ма-а-ам!

— Виола, спать! — повышает голос мама, и я плетусь, поминутно оборачиваясь, как побитая собака, к двери…

И тут Туан наконец приходит в себя.

Больше не медля, он срывается с кресла и бросается ко мне. Под ноги. На колени. Хватает за руки и, осыпая их поцелуями, принимается страстно клясться, что он исправится, что все это досадное недоразумение, что я зеница его ока, что он любит только меня, меня одну, и любое мое желание для него закон, и если он меня чем-то обидел, то он лучше сам себя накажет. Или нет — лучше он умрет! В доказательство он хватает со стола нож и замахивается, готовясь картинно вонзить его себе в сердце, восклицая, что если госпожа его разлюбила, то сердце ему больше не нужно…

Мама изумленно моргает, глядя на это представление. Бабушка улыбается и жестом отсылает явившегося с бархатной коробкой Рауля. А я, когда у меня в ушах начинает звенеть, досадливо говорю — выкрикиваю (иначе меня просто не слышно):

— Хорошо, хорошо, ты прощен! Но это в последний раз! И пойдем уже спать, я устала.

Туан умолкает — и уже молча дрожащими руками хватается за мой локоть. И улыбается. Робко и с надеждой. Как…

Не думать!

Я морщусь, отворачиваюсь и тянусь к ручке двери. Туан опережает — сама предупредительность, — распахивает дверь, еще и склоняется в грациозном поклоне:

— Прошу вас, моя госпожа!

— То-то же, — усмехаюсь я и важно выплываю в укутанный сумерками сад.

— Видишь, вот так с ними и надо, — говорит бабушка, прежде чем дверь закрывается. — Твоя Виола наконец-то стала понимать, как правильно себя держать с мальчиками.

— Мама…

А по-моему, бабушка права. Туан весь вечер ведет себя как и должен — все мне позволяет. И улыбается при этом, счастливо и радостно. Я заставляю его рассказывать мне сказку, спеть песню, сыграть со мной в шахматы (правда, устаю на половине партии и бросаю), потом требую примерить мой венок, помочь мне переодеться, принести мне шоколадные конфеты, накормить ими меня с руки…

Туан похож на испуганную собачку, которая скачет перед хозяйкой и виляет хвостом. Но я решаю — пусть так, искренность потом прибавится. Чем-нибудь еще припугну. А пока…

— Ну ладно, ты снова мне нравишься, — объявляю я, когда запыхавшийся Туан выгоняет из спальни последнего виспа и приносит мне медовый напиток в постель. — Но учти, заставишь меня скучать еще раз…

— Ни за что, моя принцесса! — жарко выдыхает Туан. — Я все понял, осознал и исправился! — и тут же, заливаясь краской, шепчет: — Могу я… Позволено ли мне будет… вас поцеловать?

Не могу я на него долго дуться! Тем более я, оказывается, люблю поцелуи.

— Ну хорошо, — улыбаюсь. — Целуй.

Правда, меня удивляет, зачем Туан сначала отворачивается — впрочем, ненадолго, — и только потом осторожно приникает ко мне, находит мои губы. Я с готовностью отвечаю — и чуть не задыхаюсь от неожиданности: мне в рот льется кислая, как рассол, жидкость, которую я непроизвольно проглатываю и тут же, отстраняясь, заношу руку для пощечины.

— Это что еще за…

Слабость наваливается мгновенно. Я успеваю разглядеть, как зеленые глаза внимательно наблюдают за мной, словно мысленно сравнивают с картинкой в учебнике по зельеварению…

Потом сил смотреть больше не остается, и я проваливаюсь в ватный, тяжелый сон. Последнее ощущение — дрожащий пушистый Томми-кролик, которого я до этого кормила морковкой и яблоками, а он пугливо прижимал уши и с опаской косился на Туана. Теперь жмется ко мне, к моей шее.

А еще — тот самый столовый нож, которым Туан пытался за ужином заколоться. Я зачем-то, забирая его, спрятала в складках платья, а в спальне сунула под подушку. Ну случился у меня такой каприз. Подумаю об этом потом…

Этот нож — первое же, что я чувствую, проснувшись среди ночи в холодном поту и липкой сорочке, с кроликом на груди. Он скатывается мне под бок, когда я резко сажусь и вглядываюсь в темноту. В голове проносятся, вальсируя: мама, бабушка, зелье, смотрины, Туан, снова бабушка, мама и тот странный поцелуй…

Поцелуй… Господи… Как я себя вчера вела?!

Первую минуту мне просто хочется умереть от стыда, но потом я мужественно стискиваю рукоять ножа и оглядываю комнату.

— Проснулась, принцесса?

Туан сидит на подоконнике, облитый лунным светом, и кажется мне черным сгустком тени.

Я заставляю себя дышать спокойнее.

— Да, — получается хрипло, я откашливаюсь и уже сладко зову: — Иди ко мне, мой милый, мне что-то холодно. И так грустно спать одной! — Противно даже говорить таким тоном, не то что вести себя так, но Туан, поколебавшись, встает с подоконника, подходит к кровати — я улыбаюсь, — наклоняется ко мне.

— Конечно. Все, что желает моя…

Я толкаю его на кровать, изворачиваюсь и замахиваюсь ножом. План был — прижать клинок к его горлу. Или к глазу. Последнее даже лучше, потому что тупым столовым ножом горло Туана я бы долго пилила…

Увы, ничего из этого не выходит. Туан перехватывает мою руку, больно выкручивает запястье — шипя, я роняю нож и мгновение спустя падаю на кровать, чуть не задавив Томми.

— Ты будешь мне подчиняться, — выдыхает Туан мне в лицо, и мои руки опускаются, а по телу разливается страшная слабость. Она тут же проходит, стоит Туану отстраниться, и я пытаюсь подобрать нож, но руки просто не поднимаются.

— Что ты со мной сделал?!

— Тебе стоит быть мне благодарной, фея, — выплевывает в ответ взъерошенный Туан, садясь на край кровати. — Я отменил действие зелья, которое дала тебе твоя мать. Вижу, ты уже достаточно пришла в себя. Все вспомнила?

— Что. Ты. Со мной. Сделал?!

— Ты будешь подчиняться моим прямым приказам, — отвечает Туан. — Любым.

На некоторое время в комнате повисает тишина. Я молча костерю Туана на чем свет стоит и пытаюсь придумать, как бы его связать, вызвать стражу или на худой конец все-таки пырнуть ножом. Да, я кровожадная, но у меня был тяжелый день, и этой ночью я, кажется, еще и не высплюсь.

— Что же ты мне прикажешь?

Туан ловит мой взгляд. От его довольной улыбки у меня случается аллергия — очень кулаки чешутся врезать.

— Утром мы возвращаемся в Сиерну.

— Прекрасно, — бросаю я. — Нам по пути. Что-нибудь еще?

— Ты продолжаешь вести себя как… Словно ничего не произошло. Ты делаешь вид, будто я действительно твой спутник…

— А ты забыл, сладкий, ты действительно мой спутник? — ядовито улыбаюсь я, а Туан морщится.

— Попробуешь меня поцеловать, принцесса, и я сделаю тебе очень, очень больно.

— Уже трясусь от страха.

— И правильно делаешь.

Я натягиваю одеяло до шеи и закрываю глаза.

— Хорошо. Можешь сейчас куда-нибудь исчезнуть? Все равно куда. И думаю, что мне надо позвать Габриэля, чтобы он накостылял тебе по самое «не хочу». А до этого демона придется уговаривать, так что мне нужно время и одиночество, чтобы никто не видел этой в высшей степени занимательной картины.

— Позволь напомнить, принцесса, здесь я отдаю приказы, — язвительно шипит Туан. — А ты — подчиняешься.

— Это не мешает тебе прямо сейчас испариться и оставить меня одну.

Туан смотрит на меня, и улыбка потихоньку сползает с его лица.

— Спутник и фея проводят вместе все свободное время. Если я «куда-нибудь испарюсь», меня первым делом отведут к твоей матери. И тогда, поверь, тебе будет больно — куда хуже, чем мне.

— А? — Я снова сажусь на подушках. — Могущественный злодей «я-знаю-все-ваши-слабости» боится фей?

— Всесилен только Темный Властелин, — парирует Туан. — И с твоей помощью он будет мне принадлежать.

— Через мой труп.

— До этого не дойдет, — усмехается юноша. — Ты мне нужна живой, Виола. Итак, утром ты пойдешь к королеве…

— Иди к черту. — Я снова ложусь и укрываюсь одеялом с головой. Глаза слипаются, голова трещит, испуганный кролик прижимается…

Я распахиваю одеяло. Туан ловит мой взгляд, насмешливо вскидывает брови.

— Чем я могу еще служить вам, моя госпожа?

— Кролик. Томми. Это…

— Юный принц Сиерны. — Туан тянется погладить, но кролик прячется под одеяло. — Видишь ли, мне нужна была помощь его матери…

— Ты превратил маленького ребенка… в кролика?!

— В крольчонка, если быть точным. Именно.

— Ну ты и… — У меня на языке вертятся сразу несколько эпитетов и метафор, но все они нецензурные, а при детях выражаться нельзя. Табу.

Я нахожу Томми под одеялом и прижимаю к себе.

— Посмеешь тронуть его еще раз…

— И что ты мне сделаешь, принцесса? — вскидывает брови Туан.

— Покусаю.

— Да, ты наверняка ядовитая, — усмехается он.

— Расколдуй Томми и верни матери. Сейчас же!

— Ну уж, феечка. Его мать еще нужна мне покорной и предсказуемой. Так что — нет.

— Туан, — вспомнив еще несколько определений и сравнений, очень сдержанно говорю я. — У тебя совесть есть?

Юноша ловит мой взгляд и улыбается:

— О да. Я за добро и справедливость, дорогая Виола. Слыхала, что лучше всего добро орудует кулаками?

— Добро? Ты в своем уме? Ты заколдовал трехлетнего мальчишку! Ты угрожал его матери! Ты…

— Тебе не понять, фея, — кривит губы Туан. — Ты ничего не знаешь. Ты здесь лишняя — но даже тебя можно использовать. Этим я и занимаюсь.

— Я. Тебя. Ненавижу!

— Поверь, ты мне тоже не нравишься.

Конечно, я не могу заснуть этой ночью. Даже когда назло пытаюсь задремать, обнимая Томми и поглаживая его по спинке. Все заканчивается, когда я со слезами в голосе начинаю объяснять ему, что скоро сниму проклятие, верну его к маме и все-все будет хорошо.

— Не трудись, — мрачно бросает с подоконника Туан. — Он сейчас кролик, а не человек. И ощущает себя кроликом — на всех планах. Он все равно все забудет, когда проклятие спадет. Разве что морковку будет любить больше обычного. — И под нос себе бормочет: — Я же не какой-нибудь зверь.

Эта фраза оказывается последней каплей.

— Не зверь?! — Я вылетаю из-под одеяла и с разбега наталкиваюсь на прозрачную преграду, окружающую подоконник. — А кто ты?! Что тебе от меня надо? Что тебе от нас с Дамианом надо?! Что ты с нами сделал?!

— Я с вами? — улыбается Туан и сразу напоминает мне себя же из сна. — Поверь, ничего страшного. Я никого из вас даже не заколдовал. Разве что тебя чуть-чуть. Над Дамианом я не властен — иначе требовалась бы мне помощь этой стервы Изабеллы? Или твоя? Я бы вынудил его подчиняться, как тебя, и вопрос был бы решен. — Он ловит мой взгляд, трет переносицу. — Слушай, ты сегодня больше не будешь спать? Потому что я безумно устал. И если ты не против…

Кролик Томми при этих словах пулей выскакивает из-под одеяла. А я наоборот возвращаюсь к кровати.

— А ковер из роз тебе под ноги не постелить? Или…

— Умолкни.

Язык прилипает к небу — пару минут я пытаюсь выдавить из себя хотя бы слово, но получается невнятный хрип. Тогда я сажусь прямо и начинаю гипнотизировать Туана ненавидящим взглядом. Не отрываясь. С ростом градуса ненависти.

Минут через пять Туан не выдерживает и со смехом поворачивается ко мне:

— Бездна и демоны, Виола, я бы с легкостью мог сделать из тебя послушную куклу… Говори.

— И всегда бы знал, что я тебя презираю! — пафосно восклицаю я.

Туан поднимает в ответ брови.

— И что?

— И все! Ты злодей, а еще…

— Я запрещаю тебе меня оскорблять, — спокойно добавляет Туан. — Но можешь задавать вопросы. Раз уж поспать с тобой не удастся…

Я пропускаю пару минут, беззвучно разевая рот — просто потому, что кроме: «Ах ты мерзавец, гад, чудовище!» — и ряда таких же метафор сказать мне нечего. Но потом успокаиваюсь и спрашиваю:

— Как расколдовать Томми?

— Твоя крестная знает, — отвечает Туан. — Она все сделает. Когда я с тобой закончу, то отпущу и тебя, и твоего ненаглядного Томми. И даже портал поставлю к Виллинде. Еще что-нибудь?

— Откуда ты знаешь, что Виллинда моя крестная? — По моим представлениям, это известно мне, маме и Роз. Теперь еще Дамиану. И папе, но он в другом мире. Никакие злодеи в этот список не входят.

Туан давит зевок.

— Я знаю о тебе все.

— Прямо-таки все?

— Прямо-таки все. Виола, мне нужно было, чтобы ты сделала из Дамиана Темного Властелина. Вряд ли ты бы согласилась на это по своей воле.

— Уж конечно!

— Поэтому я узнал все о тебе, о Дамиане, сложил два и два, изучил ваше поведение, ваши слабости… С Дамианом было проще, но он дольше сопротивляется. А вот ты — ты странная, но, наверное, это нормально, ты же иномирянка. Зато стоит на тебя чуть-чуть надавить, и ты делаешь все, что мне нужно, и даже больше.

— То есть? Что же я делаю… Когда это ты на меня давил? Если ты про свои идиотские сны?..

— А, это было просто так, для развлечения, — усмехается Туан.

— Угу, я развлеклась!..

— Не перебивай. Так вот, помнишь, как после представления в театре Изабелла намекнула Дамиану украсть тебя?

— Нет, она вообще-то сказала, что в Садах меня поджидает опасность и… — Я обрываю себя: ведь точно Изабелла обращалась тогда к Дамиану и не прогнала его, хотя могла. Она — могла. И она знала, что мы придем вдвоем. Она сделала вид, что зовет только меня, но ей было известно, что Дамиан обязательно увяжется следом…

— То есть… Это ты все подстроил?

— Что-то я, что-то она… Но, право, я даже не думал, что ты так станешь носиться со своей свободой и независимостью. Это было настолько глупо, что после я решил: ты просто удачливая, возомнившая о себе невесть что дурочка-фея. До этого у меня был план, сложный и многоуровневый: как заставить тебя выбрать меня в спутники… Но потом я подумал: зачем? Ты и сама в меня влюбишься. Феи всегда так делают, а ты точно фея, хоть и из другого мира.

— Ты очень высокого мнения о себе.

— Нет, я низкого мнения о феях. В любом случае я ошибся — фея из тебя, как и принцесса, получилась… Не получилась. А жаль: теперь остается довольствоваться банальным «ошейником»… Как видишь, Виола, я очень мало что с тобой делал. Разве что пару раз заставлял думать в нужном мне направлении, но это сущие мелочи. Практически все ты всегда делала самостоятельно.

Да уж. Очень мало: подстроил мое похищение, врывался в мои сны, пытался влюбить в себя… Вообще ничего не делал, ну совсем!

— Зачем тебе Дамиан?

Туан удивленно смотрит на меня:

— Чтобы завоевать мир, конечно.

Еще один. Интересно, здесь все злодеи этим грезят?

— И для чего же?

— Изменить его, Виола, — усмехается Туан. — Даже нет: просто я хочу, чтобы вы все увидели, что даже самые-самые ничтожные, самые слабые и вами обиженные иногда добиваются своего. А потом мстят. Что, Виола? А ты никогда не думала посмотреть на сказку глазами злодея? Для меня злодей ты. И твоя мать. И твоя стерва-бабушка. Все вы — и еще с десяток таких же, как вы. Для меня весь мир полон злодеями, которые если не убьют меня — и правда, зачем им? — то просто вернут туда, где, по их мнению, мне место, а остальные пройдут мимо, даже если я буду кричать о помощи.

— Бедненький несчастный кукловод, — фыркаю я. — Что, у тебя было тяжелое детство? Деревянные игрушки? Родители не любили, друзья обижали?

— Что ты знаешь о тяжелом детстве? — шипит вдруг Туан, разом теряя всю свою задумчивость и вкрадчивость. — Ты, принцесса, фея…

— Для справки, господин злодей, я была жабой до шестнадцати лет. Совсем не фигурально, а очень даже фактически. Я в курсе, каково это, когда все вокруг смотрят на тебя как на урода. А вот тебя, милый друг, внешностью боги не обделили. Так что ты знаешь о тяжелом детстве? Поговорим об этом?

— Красота! — смеется Туан. — Виола, у тебя был отец, у тебя была сестра, у тебя даже крестная была и мать, и все они тебя любили. Ты даже не представляешь, что такое валяться в грязи в своем истинном облике, беспомощным, на лесной тропе и ждать, когда тебя найдут и снова побьют до полусмерти, потому что ты… потому что ты родился тем, кем родился, — неуклюже заканчивает он. — Тебя хоть раз били, а? Просто потому, что ты — это ты. Просто так! Ты можешь себе представить: единственного человека, который мне помог, убили за одно лишь это! Ты можешь себе это представить?! Я сидел на цепи, видел, как его тащат за лошадью, и не мог даже… Вообще ничего не мог сделать! Потому что единственная магия, с которой я родился, — это, демоны ее забери, никому не нужное целительство и магия жизни! Сдалась она мне?! — Он замолкает, хватая ртом воздух, и бешено смотрит на меня.

Мда. Тяжело быть психотерапевтом. Того и гляди, какой-нибудь псих в буйного переквалифицируется.

— Тих-тих-тихо! Я ничего не поняла. Кто кого убил, за что и почему? И кто ты такой? Что за истинный облик?

Туан минуту молча смотрит на меня, потом отворачивается.

— Неважно. Просто не думай, что ты хоть что-то знаешь… — Он бросает взгляд на забившегося под прикроватный столик кролика. — И это я-то чудовище!.. Да если бы я мог поступать со всеми вами так, как вы поступали со мной… Мне бы и Темный Властелин был не нужен… Это он бессердечен… А ведь это даже было бы справедливо… А у меня руки не поднимаются…

— Бедняжечка, — перебиваю я этот поток сознания. — Слушай, гуманист, напомнить тебе, что ты с Дамианом делаешь? И кстати, почему ты называешь его бессердечным?

— Это ты делаешь, — усмехается Туан. — Я только говорю ему, что ты его не любишь. И это правда, не так ли?

Я молча смотрю на него.

— А насчет бессердечия… Как думаешь, зачем мне нужна Изабелла? Намекнуть твоему другу, когда и как тебя украсть, я мог бы и сам. — Он снова улыбается, и у меня опять чешутся кулаки — а ведь я никогда не любила насилие!

— Изабелла? — повторяю я. — Ты решил скормить Дамиану отравленные яблоки? И… — Я умолкаю. Что-то бьется в голове, какая-то мысль-воспоминание про Изабеллу и ее…

— Нет, Виола. — Туан глядит на свои руки и улыбается уже им. — Я расскажу Дамиану, как он может избавиться от своего сердца, ведь оно причиняет ему столько боли!..

— Да что ты! Ни один человек в своем уме на это не пойдет!

— В своем — может быть. Но ты же беднягу так мучаешь. — Улыбка все не сходит с лица Туана. — Именно так всегда и становятся Властелинами. Когда боли слишком много…

— От чего боли? — Я со вздохом падаю на кровать. Голова болит — жуть как. Вот это — боль. А Дамиану-то чего болеть? Он же у нас весь из себя крутой, аж голова кругом: и Астрал ему подчиняется, и общага его боится, и красавец он хоть куда… Ну расстался со мной — так и что? Пусть только свистнет, уверена, к нему такие, как я, прибегут толпой — только выбирай — не хочу. Вот уж боль-то!

Вечно эти мальчишки все преувеличивают…

— Я же говорю, ты не понимаешь, — зевает Туан. — Он любит тебя…

— Любовь проходит.

— Это у таких, как ты или его брат, любовь проходит, — смеется Туан. — А у впечатлительных Властелинов все серьезно. Глубоко и на всю жизнь, так что потом остается только вырвать сердце.

— И откуда ты такой умный? — Не верю я ему. Конечно, не верю. Господи, да, меня тоже бросали, да, было больно — но все проходит, все и всегда. Да и встречались мы с Дамианом всего-то два месяца. И ничего друг другу не обещали. Он меня, конечно, расколдовал, и сердце его светилось в тронном зале, когда Изабелла еще была королевой… Но все же меняется. Я изменилась, Дамиан тоже изменится, успокоится, влюбится в какую-нибудь другую принцессу… Может, найти ему мне замену? Какую-нибудь поуродливей и поглупее… Да, и это ее он будет нежно целовать и… Даже представлять противно.

Ладно, и это пройдет. Справлюсь. А все, что этот умник Туан говорит, — бред, достойный настоящей сказки. Истинная любовь! Вот, влюбилась я в Ромиона. И разлюбила с тем же успехом…

— Потому что фея, — вставляет Туан. — Феи всегда легко относились к любви. Тебе не понять…

— Не смей читать мои мысли!

Он усмехается в ответ и больше ничего не говорит. Так мы и сидим, каждый в своем углу спальни, до рассвета. Я размышляю, может ли случиться так, что любовь не пройдет — никогда не пройдет, что любить можно вечно? Со мной такого не случалось, хотя раньше я верила… в сказки, ну-ну. Ромион мне преподал хороший урок. Моя любовь к нему прошла, как дым, теперь мы просто друзья.

Кто еще? Мама? Ну да, просто образец долгой, стойкой любви. Бабушка — о да, та еще лучше мамы. Папа? После мамы он видеть никого не хочет, но не потому, что его любовь крепче алмаза. Просто мамы ему хватило на всю жизнь. Крестная? Та же проблема, что и у папы, — его Виллинде хватило на всю жизнь. Роз? Ну-ну. Любит она Ульрика. Сейчас. Как же! Самая длинная любовь Роз длилась, если я не ошибаюсь, год. И то лишь потому, что того рыцаря я услала добывать жемчужину света так далеко, что он год только туда-обратно ездил. И вернулся, кстати, с какой-то русалкой — на том вся любовь и закончилась.

Нет, не бывает долгой любви. Не на всю жизнь. Туан утрирует, сам-то, поди, никого никогда не любил. Ведь не любил же? Нет?

— Я книги читал, — признается он, все еще не слезая с окна.

Ботаник доморощенный, думаю я. Сам ты ничего не знаешь.

Утром, отдавшись на растерзание маминым феям, снова сделавшим из меня милую куколку в фиалковом венке, я отправляюсь завтракать с королевой. Какое счастье — бабушка за столом не присутствует и Рауля тоже нет. Вот его я бы с удовольствием повидала, он милый и добрый. А бабушке лучше в ближайшие лет сто держаться от меня подальше. Я ей столько мух в чай напущу, что она столько не выпьет!

Мы завтракаем в маминых комнатах.

— Виола, с тобой все хорошо? Ты выглядишь… нездоровой, — с тревогой говорит мама, всматриваясь в мое лицо.

Я смотрю на нее в ответ и думаю, что не могу на нее злиться. Доверять и правда больше не буду — и потому с опаской принюхиваюсь ко всему, что мне подают. И прислушиваюсь к своим ощущениям, но, кажется, все хорошо.

А злиться — злиться не могу. Это бабушка у меня — бессердечная стерва (может, тоже жертва Изабеллы или просто родилась с дефектом?). А мама хотела мне добра. И положа руку на сердце, мне было хорошо с тем зельем. Я видела мир иначе, более ярким, чистым… Настоящим. Я видела, и мне понравилось. Если это мама имела в виду под «дарить добро» — то да, я бы дарила добро этому большому, красивому, чистому миру без зла и тревоги. Дарила бы с удовольствием. Был, конечно, побочный эффект в виде озабоченности поцелуями и легкомыслием… Но это же зелье, и что бы бабушка ни говорила, у всех зелий есть побочный эффект. Без него я бы так себя не вела. А кроме этого — я оглядываюсь вокруг и вижу теперь мир немного иначе. Вижу красоту Садов. Гармонию в танце висп. Цветы тянутся ко мне, а мое платье светится золотой пыльцой…

Да, я фея, но я же не обязана быть такой же феей, как мама или бабушка! Я могу быть не легкомысленной феей. Но тоже доброй. Я могу помочь Дамиану, если он действительно сейчас страдает. И Ромиону — хотя он поможет себе и сам. Я могу помочь Изабелле с ее сыном — и я должна.

Золотой свет Зачарованных Садов останется теперь во мне навсегда — я это знаю. И я этому рада, потому что даже в самую темную ночь я буду знать, что этот свет есть. Такое знание дорогого стоит.

— Мам, я хочу обратно в Сиерну.

— Виола?..

— Мама, дослушай. Помнишь Дамиана, моего… друга? Ему сейчас плохо. Я вижу его во сне — и ему плохо. Я хочу ему помочь. Отпусти меня, прошу. Я думаю, это важнее, чем выращивать собственный сад.

Мама изумленно смотрит на меня пару мгновений, потом неожиданно улыбается:

— Ну наконец-то! Я уж думала, это никогда не случится! Виола, и ты… ты светишься…

— Я знаю, мам.

— Твоя бабушка права. — Мама подсаживается ближе и гладит мою руку, расслабленно лежащую на подлокотнике. — Ты действительно сильная. Когда-нибудь у фей будет прекрасная королева.

— Мам…

— На что это похоже? — вдруг интересуется она. — Для тебя. На что это похоже?

Я понимаю, о чем она, с полуслова.

— На свет. На теплый золотой свет во мне.

Она улыбается и кивает. А потом сжимает мою руку крепко-крепко и закрывает глаза. Мы сидим так долго, каждая со своим светом и теплом, каждая фея по-своему.

Мне стыдно, что я так долго думала о маме и ее народе плохо. И что заставила ее волноваться.

Я люблю маму. Пожалуй, только такая любовь и может быть вечной.

…Портал, мама говорит, будет готов в полдень. Я заглядываю к Рапунцель, с трудом отвязываюсь от ее венков и бесконечных слов. Она извиняется, что так и не вспомнила, что наказывала крестная. «Не переживай, — говорю я Рапунцель, — я все равно скоро ее навещу». Рапунцель кивает и, состроив умильную просительную мордашку, добавляет, что не хочет пока уезжать. Не сейчас. Я пожимаю плечами: «Оставайся». Повиснув у меня на шее, Рапунцель вручает мне букетик фиалок и убегает к феям.

Иногда дарить добро очень легко и, несомненно, приятно.

С легким сердцем я возвращаюсь в свою беседку, ловлю Томми — он прыгает мне прямо в руки. И удивленно смотрю на Туана: свернувшись калачиком и закрывая руками голову, он спит на краешке моей кровати.

Я зову его, но он не отзывается. Тогда я кормлю Томми морковкой, глажу и интересуюсь, всегда ли Туан такой. Ну, когда не строит из себя всезнающего злодея или влюбленного простачка.

Томми хрумкает морковкой, дергает левым ухом и морщит носик. Но, конечно, не отвечает.

До полудня остается еще часа три. Самое время позвать Габриэля, что я и делаю, но демон не отзывается. Зато мне в руки падают учебники. Мда, это знак…

Делать нечего, я сажусь за книги, но уже минут через пять не выдерживаю, подхожу к кровати и укрываю Туана одеялом. А еще аккуратно поправляю его подушку. Иначе проснется — будет шея болеть.

Ф-ф-фе, нашла кому помогать!

Но черт возьми, он такой несчастный во сне, просто как Томми… А я слишком добрая…

Туан что-то бормочет, кажется, чье-то имя — я не вслушиваюсь, — и разворачивается в нормальную позу, обнимая подушку. Ну и чудненько, думаю я, теперь мое желание делать добро удовлетворено по всем статьям.

За оставшееся время я успеваю прочитать половину первого учебника, сделать задания с пометками Габриэля «срочно» и проголодаться. Интересно, портал подождет, пока я пообедаю?

Подождет, уверяет меня одна из маминых фрейлин. Ну конечно, подождет. Что желает Ее Высочество — человеческую кухню или цветочную? Я выбираю пятьдесят на пятьдесят, потом закрываю за девочкой дверь и подхожу к кровати.

— Эй! Туан? Обедать будешь?

На волшебном слове «обедать» он просыпается — рывком, бешено смотрит на меня и запутывается в одеяле.

Ну точно псих.

— Дай помогу. — Я тянусь к нему, пока бедняга бьется в одеяле, как рыба в сети, но Туан свободной рукой отталкивает меня:

— Не трогай!

Вид у него при этом как у сумасшедшего со стажем. Чему я даже не удивляюсь, если честно.

— Признайся, друг мой, — я встаю с пола и потираю ушибленное плечо, — ты сбежал из психушки?

Уже придя в себя, Туан удивленно разглядывает и подушку, и одеяло — хотя, казалось бы, что в них необычного? — и угрюмо отвечает:

— Я не твой друг.

— Нет, конечно, это просто фигура речи.

— И никогда не смей меня касаться. Или…

— Да-да, мне будет очень больно. Я запомнила. Не буду. — Чокнутый, ну точно. Таким лучше поддакивать. — Так ты обедать будешь?

Он хмуро смотрит на меня в ответ:

— Ты договорилась с матерью? Где портал в Сиерну?

— Ждет, пока мы пообедаем.

— У нас нет времени… — Туан неуклюже, еще заторможенно после сна встает с кровати.

— Что? На обед? Не смеши.

— Виола, я приказываю…

— Туан, послушай остатки своего разума, если у тебя они еще есть. И сообрази, что ты тоже голоден. Сообразил? А теперь пошли обедать. — И, не слушая возражений, я выхожу в столовую, уже пустую, только любопытные виспы парят под потолком. Фей я попросила оставить нас с Туаном одних. Мудрая я.

— Все равно никогда не смей меня трогать, — ворчит Туан, выходя из спальни следом за мной и жадно глядя на накрытый стол. — Поняла?

— Поняла. Не объяснишь почему? Не то чтобы я жаждала тебя коснуться… Просто любопытно.

Туан молчит и отдает все внимание жареному поросенку, исходящему жиром и потрясающим ароматом на всю комнату. Сверху, между ушей, на нем, конечно же, красуется венок из марципановых орхидей. Мамин повар с выдумкой, но традициям верен.

— Чужие прикосновения — всегда боль, — говорит вдруг Туан.

— Слушай, а тебе не кажется, что в твоем словарном запасе слишком много слова «боль»?

Туан, прищурившись, переводит взгляд на меня и вдруг ядовито осведомляется:

— Хочешь узнать почему, принцесса?

— Нет, спасибо. — Хватит с меня его бреда.

До конца обеда мы не разговариваем.

— В Сиерне делай то, что я говорю, — шепчет Туан, когда мы идем к порталу.

— А у меня есть выбор?

— Нет.

— Тогда оставь свои пустые замечания для другой принцессы.

Думаю, идеальным будет вариант, если мы вообще перестанем общаться.

Да, это было бы просто чудесно.

Мама провожает меня, целует напоследок — Туан отворачивается. Ему феи вручают громадную корзину с тем, что обязательно понадобится принцессе в чужом королевстве. Под ее тяжестью Туан сгибается чуть не до земли, но покорно улыбается и играет влюбленного в меня спутника просто замечательно.

Еще один артист.

Я прижимаю к груди Томми, машу рукой маме, улыбаюсь Рапунцель и шагаю в портал. Все будет хорошо, что бы там всякие злодеи ни думали.

Все будет хорошо, потому что иначе и быть не может.

Назад: Глава 4, В КОТОРОЙ Я ПОСЕЩАЮ СИЕРНСКИЙ ТЕАТР И В ЧЕСТЬ МЕНЯ УСТРАИВАЮТ ТУРНИР

Дальше: Глава 6, В КОТОРОЙ ЧТО БЫ Я НИ ДЕЛАЛА, ВСЕ ИДЕТ НЕ ТАК

Глава 5, В КОТОРОЙ Я РЕШАЮ, ЧТО БЫТЬ ФЕЕЙ НЕ ТАК УЖ И ПЛОХО

Глава 5,
В КОТОРОЙ Я РЕШАЮ, ЧТО БЫТЬ ФЕЕЙ НЕ ТАК УЖ И ПЛОХО