Бридон был один в доме и предположительно один на всем острове. Мистер Добби, которого выдернули из Инвернесса попусту, проявил удивительную терпимость.

– О, ничего страшного; мне только жаль, что я не смог оказаться полезным. Ну, такого добра бродит немало, но я бы не сказал, что оно вообще не обладает ценностью, – было его невразумительное, вполне в местном духе, суждение относительно возможной стоимости сокровищ, едва ли достоверно описанных ему по памяти. – Да, в лучшие времена за подобное можно было выручить приличные деньги, однако уже давно такой товар очень редко меняет владельцев… – И так далее.

Затем, поскольку даже житель Высокогорья в конце концов припоминает, что у него дома дела, мистер Добби откланялся; и сэр Чарлз, пожаловавшись, что почти всю ночь не спал и слишком стар для подобных игрищ, заявил о своем намерении вернуться в Замок Грёз. Он, однако, обещал дать указание своим людям звать его немедленно, как только он понадобится мистеру Бридону, «если, к примеру, вернется юный Летеби и вам захочется, чтобы я присутствовал при возможном с ним разговоре».

– О да, мне наверняка захочется с ним поговорить, – сухо заметил Бридон. – А знаете, мне вот что подумалось, я ведь могу пока осмотреть дом, вдруг какая-нибудь подробность поможет понять, что случилось прошлой ночью или сегодня утром. Надеюсь, вы не возражаете, сэр Чарлз? Хотя возражать, собственно, должен не владелец, а жильцы, но, думаю, коли мы имеем дело с мистером Летеби, особая учтивость не требуется. Я, разумеется, оставлю все в прежнем виде, поскольку полиция тоже может захотеть тут нюхнуть.

– Со своей стороны могу сказать: делайте все, что вам заблагорассудится, – ответил сэр Чарлз. – Что бы тут ни произошло, с нами поступили не самым порядочным образом, и мы едва ли обязаны моему жильцу чрезмерной щепетильностью.

Так Бридон остался один. Он было хотел позвать Анджелу – осмотреть комнату женским взглядом, может, что-то отсутствует в гардеробе (любой, сказал он себе, увидит, что находится в гардеробе, однако иногда нужна женщина, чтобы увидеть, чего там нет, а должно быть). Но в атмосфере острова чувствовалась некая угроза, особенно после ночных событий, и потому, отказавшись от мысли обратиться за помощью к жене, сыщик принялся за дело один, решительно отгоняя неприятное чувство, что он вовсе не один в этом призрачном безмолвии, более того, что за ним чуть ли не наблюдают.

Среди наваленного на столе гостиной хлама обнаружилось лишь одно сравнительно недавнее письмо. Оно было написано аккуратным, хоть и несколько вытянутым в ниточку почерком, как обычно пишут престарелые дамы – несомненно, престарелые, потому что вместо петелек почти везде наблюдались крючочки, как будто отправитель с трудом держал перо.

Это казалось довольно правдоподобным; подлинность письма не вызывала подозрений, и вроде бы оно не представляло особой ценности, например, не объясняло внезапного отъезда Летеби. Было несложно догадаться, что этой самой преклонных лет леди, собственно, и принадлежал Мортон; несколько строк каракулей очерчивали ее образ, и у Бридона появилось необъяснимое чувство, что он где-то видел эту даму. Сыщик как раз возвращал письмо точно туда, откуда взял, когда заметил на столе блокнот с тонюсенькими страничками в бледную линеечку, из тех, что вы покупаете в канцелярской лавке, когда очень спешите и не привередничаете. Уже неплохо, но имеется ли у Летеби перьевая ручка? Да, правда, автоматическая и, как в большинстве автоматических ручек, в ней кончились чернила, а Летеби не из тех, кто помнит, что время от времени нужно запасаться чернилами. Недалеко от блокнота лежал карандаш; значит, если повезет, на верхнем листочке должен сохраниться довольно хороший оттиск того, что могло быть написано на предыдущем, оторванном.

Мы все невольно содрогаемся, когда неожиданно видим собственное имя. И какие бы оставленные острием карандаша сведения – наполовину сохраненные лишь в оригинале, наполовину явленные в оттиске – сыщик ни ожидал извлечь, он был совершенно не готов к тому, что написанное начнется со слов: «Мой дорогой мистер Бридон». У дорогого мистера Бридона возникло ощущение, будто его застали за подслушиванием. Неужели Летеби предвидел, что Бридон будет осматривать пустой дом, или даже хотел этого и оставил блокнот в качестве обвинительного акта? Вряд ли, по крайней мере, на первый взгляд. Послание уместилось на одном листочке; некоторые пробелы можно было легко восстановить по контексту.

Торопливо, скорописью переписывая любопытное послание, Бридон насвистывал. Точнее, посланием это назвать нельзя, ибо разве оно было послано? Да, лучше переписать. Если кто-нибудь выдерет листочек, запросто может пропасть. Когда Летеби его написал? Судя по всему, вчера, после того как их представили друг другу, – в противном случае он не стал бы так прямо обращаться к адресату. Но до пожара, несомненно. Отправитель явно собирался не нести письмо на почту, а оставить его прямо в домике садовника по пути на вокзал, но затем в ряде пунктов – например, по вопросу о местонахождении шофера – изменил первоначальный замысел. И, передумав, решил придерживаться прежней версии, уничтожив записку? В комнате стояла корзина для бумаг, и миссис Макбрейн еще не приложила к ней свои чистоплотные руки… Но там не было ничего, писанного рукой Летеби, не было даже похожего листочка. Значит, он уничтожил оригинал. Или сунул в карман. Да, крайне интересно. По-видимому, поездка на юг прошла как по маслу. Непонятно только, каковы на данный момент планы сбежавшего кладоискателя относительно возвращения.

Счета, заинтересовавшие леди Гермию, по-прежнему валялись на столе, но они могли вызвать лишь женское любопытство и едва ли возбуждали подозрения. Очевидно, на время операции Летеби взял на себя роль казначея, но в случае победного исхода расходы предполагалось разделить поровну. Веревка, лопаты и т. п. – полный порядок; ежедневные расходы; он не забыл даже билет Хендерсона на поезд. О, а вот это уже интереснее – автомобиль. Судя по сумме, машину арендовали всего на пару дней. Зачем им понадобилась вторая машина? А вот еще одна несколько загадочная запись, выполненная неудобочитаемым почерком Хендерсона. «Шерстяной», что ли? Тут сумма слишком большая, чтобы объяснить ее расходами на гардероб Копателя. Может, «жестяной»? Или еще что-нибудь в этом роде? Больше из счетов ничего было не выжать. Кто-то, предположительно, Летеби, прошелся по счетам, пометив галочкой каждый, словно одобряя его.

Фотографический снимок карты, который Бридон, разумеется, искал в первую очередь, исчез. Если раньше кто-то хотел, чтобы он попался на глаза случайному посетителю, то теперь этот кто-то переменил свое мнение, по меньшей мере решил, что необходимости в более пристальном его рассмотрении нет. Однако имелись другие карты острова, на некоторых чернилами были нанесены точки и линии. Одна из них создавала впечатление, будто ее в самом деле использовали для определения местоположения клада с учетом сведений, добытых с той, первой, карты. Еще один вещдок, требовавший объяснения, представлял собой карту железной дороги от Инвернесса до Перта; по ней шла тонкая карандашная линия от Инвернесса до Авимора, еще одна – от Авимора до Блэр-Атолла и третья от Блэр-Атолла до Питлохри. Еле заметные линии были дугами перекинуты сбоку от типографской линии, обозначающей железнодорожную ветку, причем концы дуг упирались в указанные населенные пункты. Все это вызывало в воображении обычную сцену. Вот один кладоискатель излагает другому свои соображения по поводу маршрута и для наглядности водит карандашом, останавливаясь в определенных точках. «От Инвернесса до Авимора, – говорит он, – на мелких станциях поезд не останавливается», – или что-то в этом роде. «А между Авимором и Питлохри делает остановку». К сожалению, карта никак не высказывалась по вопросу о том, какой пункт предполагался конечным.

Однако пора было более внимательно присмотреться к комнате в целом – месту, где произошли события минувшей ночи. Общий ее вид не оставлял никаких сомнений: лейтмотив – выпивка. На краю стола, возле удобного стула, стояла кофейная чашка; судя по тому, где и как она стояла, не из тех, что Бридон видел накануне. Ему показалось, осадок имеет очень слабый запах какой-то чужеродной субстанции – еще один аргумент в пользу того, что Летеби был одурманен. А вторая чашка? Не видно. Кофе варил, несомненно, Хендерсон, и сыпануть что-то Летеби – с согласия последнего или без оного – ему было несложно, особенно поскольку сам он кофе не пил. На этом месте почти наверняка сидел Летеби: рядом на полу лежала книга, причем так, словно упала, когда читателя свалил тяжелый сон. Это была писанина для высоколобых, Бридон вспомнил рецензию на нее. Маловероятно, чтобы Хендерсона заинтересовала подобная продукция. Ладно, с кофе все ясно, а это что за стакан? Что за белый осадок на донышке? Нет, похоже, ничего подозрительного: в углу сыщик увидел бутылку известного освежающего безалкогольного напитка, который широко рекламируется для других целей, но главным образом используется юными джентльменами, просыпающимися утром после некоторого «злоупотребления». Похоже, весь виски – а его было немало – выпили за ночь. Но необязательно все вылакал Летеби. От снадобья, если он действительно его принял, у него наверняка пересохло во рту и потянуло на привычную опохмелку. На другом конце стола стоял еще один стакан, из которого пили виски, очевидно, неразбавленный. Ну да, Хендерсон вполне похож на человека, пьющего неразбавленный виски. Сифона Бридон не увидел, а уровень воды, в которой размешивали освежающее безалкогольное, опустился не больше, чем на стакан. Похоже, весь виски уничтожил Хендерсон. А это не так уж и мало, между прочим; кроме предпоследней бутылки сыщик увидел еще бутылку, которую открыли только минувшей ночью: пробку не сняли со штопора, как будто пили без перерыва, и эта последняя бутылка была пуста. Даже если предположить, что в предпоследней бутылке оставалась всего пара капель, напрашивался вывод: либо Хендерсона ничем не повалить, либо он надрался до бесчувствия. Тут есть о чем подумать. По какому поводу, размышлял Бридон, они так назюзюкались? И каковы были последствия?

С комнатой он вроде покончил, но оставался вопрос, чего в ней нет, а должно быть? Позже Бридон поставил себе плюсик за то, что обратил внимание на важное обстоятельство – отсутствие электричества. Мы так привыкли включать свет и видеть, как загораются лампочки, что даже в самой отдаленной местности не задумываемся, а есть ли тут электричество. Бридон находился в комнате посреди бела дня и лишь по какому-то наитию заметил отсутствие проводов, выключателей и т. п. В доме, вне всяких сомнений, просто не было проведено электричество, здесь пользовались керосиновой лампой, довольно опасной на вид. Десять к одному, что точно такая же лампа имелась и в домике садовника. Однако если так, где же она? Вряд ли ее унесла миссис Макбрейн, которая едва успела приступить к уборке; в любом случае это легко проверить. Вполне возможно, Летеби отправился спать до наступления темноты, на севере вечера длинные. Но едва ли Хендерсон выдоил весь виски при дневном свете, а также в полной темноте, это можно утверждать на все сто. Он не ложился в постель, а значит, не уносил лампу наверх. И в самом деле, в спальне Бридон нашел всего пару свечей. Так где же лампа, которая предположительно стояла на столе молчаливой свидетельницей одинокой оргии?

Беглый осмотр спален не дал ничего интересного; только у Хендерсона Бридон нашел ярко-оранжевую наклейку, ее как будто случайно обнаружили, смяли и бросили в камин, даже не попытавшись припрятать. На ней неестественно крупными буками было написано: «Дж. Хендерсон, пассажир, Авимор – Кингс-Кросс». Напрашивался вопрос: почему Хендерсон готовился в любую секунду сорваться и уехать? А также почему он намеревался сесть на поезд в Авиморе, до которого не мог добраться мимо Инвернесса, откуда, собственно, и идет поезд? Правда, странный пункт отправления еще не означал какого-либо злодейства. Иначе почему же наклейку выбросили с такой нарочитой небрежностью? Если только это не часть мошеннического плана. Но, ради всего святого, какой же вывод из всего этого следует? Правда, Бридону не очень понравились огромные, с большим тщанием выведенные чернилами буквы на наклейке. Трудно считать Хендерсона нервозным пассажиром, который трясется, что затеряется багаж.

Настало время перебираться в гараж. Свернув за угол дома, у бокового фасада Бридон натолкнулся еще на кое-что, подлежащее запоминанию: возле самой стены, примерно там, куда откатили машину, пока бушевал огонь (он прекрасно помнил место), лежали гаечный ключ, домкрат и другие инструменты из автомобиля Летеби. Если он их оставил, значит, явно не собирался в дальний путь… Правда, есть еще другая возможность. Черт, если бы знать, что он задумал! Ладно, вот гараж. Вряд ли его можно было разрушить основательнее: чердак обвалился и сокрушил все, что могло уцелеть внизу. Существовал, конечно, шанс, что в кармане погибшего обнаружится ключ или еще какая-нибудь металлическая штука, которая поможет его опознать. Например, Хендерсон курил; при нем мог быть металлический портсигар. Рассматривая мелочи, Бридон вдруг сбоку выхватил взглядом странной формы латунный предмет, почти полностью засыпанный пеплом и мусором с чердака. Чтобы расчистить его, потребовалось немного терпения. Да, никаких сомнений, это нижняя часть лампы, точно такой же, какая имелась и в домике садовника.

Бридон испытал огромное облегчение. По роду профессии он часто сталкивался с неприглядными делами, нет-нет да и случающимися на свете, а также с людьми, для которых приобретение пяти тысяч фунтов важнее обыкновенной порядочности, а порой и человечности вообще. Но несмотря на тесное соприкосновение с мошенничеством, сыщик так и не очерствел; всякий раз, наблюдая гнусность, пусть и восхитительную, он испытывал отвратительный привкус во рту. Примерно восемь последних часов он пребывал в уверенности, что минувшей ночью остров стал местом убийства, возможно, совершенного с патологической жестокостью. Теперь забрезжила надежда, что все-таки можно подыскать более милосердное объяснение. Хендерсон, какие бы преступные намерения ни питал, каковы бы ни были его прегрешения, пал жертвой несчастного случая. Он уже находился в крайне взвинченном состоянии; перспектива головокружительного «подвига» привела его в состояние непривычного возбуждения, и, по свойственной таким людям роковой привычке, он решил поискать ответа на дне бутылки. Шатаясь, но ошибочно полагая, что еще твердо держится на ногах, Копатель направился в гараж сделать последние приготовления и, чтобы не споткнуться, прихватил с собой вот эту довольно опасную керосиновую лампу. Деревянный пол гаража, возможно, уже пропитался разбрызгавшимся бензином и готов был вспыхнуть. Глотнув свежего воздуха, Хендерсон, внезапно отключился и упал; выпавшая из его рук лампа разбилась, и огонь выплеснулся наружу. Хендерсон лежал без сознания и не почувствовал, как начал задыхаться от дыма. Он даже не пошевелился, и адский огонь без труда спалил дотла его безжизненное тело. Несчастный случай, рассуждал Бридон. Посреди всего этого клубка сомнительных намерений – почему бы не простой несчастный случай?

А затем он вспомнил про ключ. Всю ночь, как и пожарные, сыщик изо всех сил искал ключ, которым заперли дверь гаража, однако ни возле тела, ни вообще в гараже так ничего и не нашли. Маловероятно, чтобы погибший заперся в гараже, а ключ положил в карман или в сторонку. Зачем? На острове находилось всего два человека, и второй в отключке валялся наверху. Зачем прилагать столько усилий, чтобы тебя никто не увидел? Кто-то – и это не был погибший – вынул ключ из замочной скважины, после того как Хендерсон зашел в гараж и прежде чем он, Бридон, подоспел на помощь.

Может быть, ключ где-нибудь в доме? Вряд ли его обитатели до такой степени беспечны, но все-таки стоит еще раз пройтись по комнатам, сосредоточив внимание исключительно на поисках ключа. Бридон повторно обшарил весь дом – безрезультатно. Правда, во время второго осмотра, опять обыскивая комнату Хендерсона, он столкнулся еще с одной загадкой. В одном из двух небольших ящиков шкафа, в куче носков, воротничков, галстуков и носовых платков он обратил внимание на предмет гардероба, который смотрелся здесь вопиющим диссонансом – бабочку из бело-розового атласа на резинке сзади, которую убирают под воротничок. Бридон отложил ее с отвращением, которое подобные изделия вызывают в человеке, чересчур обремененном условностями цивилизации. Какая гадость! Ладно, но подходит ли она к остальному гардеробу Хендерсона? Конечно, в доминионах его величества все возможно, однако, отправляясь в Высокогорье, Хендерсон оделся подобающе; даже, как мы видели, слишком подобающе. Его наряды имели отчетливый болотный привкус, так что птицы, пожалуй, снимались с насиженных мест уже на дальних подступах. Из какой груды поздневикторианского хлама, отказавшись от всех претензий на человеческий облик, даже если они у него когда-то и были, Копатель выкопал этот кошмар?

Пустота необитаемого дома начинала сказываться на нервах Бридона; еще не выветрившийся резкий запах гари погнал его на поиски более чистого воздуха. В конце концов, в свете последних событий нужно оглядеться на острове. Не то что день выдался удачным – на сырую землю наплыл тонкий белый туман, что бывает после жаркого дня и предвещает очередную жару. Однако дело близилось к полудню, и солнце уже должно было бы его разогнать, заменив прозрачностью, хоть и чуть подернутой дымкой. Но на острове Эрран не действуют метеорологические законы. Вы могли сколько угодно говорить себе, что солнце высоко в небе, но свет его рассеивался в батистовом одеяле хмари, цепляющемся за деревья и оседающем в прогалинах. Видимость простиралась не больше чем на двадцать ярдов. Кусты, трава были еще затянуты путаными узорами паутины, как будто над ними всю ночь напролет трудились мириады паучков. Воздух напитался сыростью, поднимавшейся с чавкающей под ногами земли. Бридон пошел по тропинке, недалеко от дома начинавшейся и углублявшейся в лес, и сразу почувствовал, что таинственность сгустилась ровно вдвое. Лес будто предвещал мистические встречи.

Более чем когда-либо он нуждался в спутнике и решительнее, чем когда-либо, отбросил мысль пригласить обычную свою спутницу. Ни к селу ни к городу в памяти вдруг всплыли неприятно саданувшие слова, ненароком оброненные сэром Чарлзом. Пастор Маклин – так, кажется, его зовут – все твердил о предании, согласно которому на того, кто найдет клад, падет проклятие. Если вы подвержены суевериям, то беда, приключившаяся сразу после обнаружения клада в скале, была, несомненно, рассчитана на то, чтобы их подкрепить. Интересно, думал Бридон, а это проклятие – что-то вроде приговора отдельному человеку? Если совершено надругательство, оно вызывает последствия автоматически, повинуясь какому-то абстрактному закону наподобие законов природы? Или имеется в виду, что высвобождается некая таинственная сила, до тех пор как бы запертая, но которая отныне может беспрепятственно разгуливать по подчиненной ей территории? В таком случае вы – если вы, конечно, суеверны – без труда вообразите, что за этой завесой тумана, в этом густом кусте рододендрона, в буйных зарослях папоротника, в тени чахлого дуба и разросшихся сосен таится некая злобная стихия. Услышите треск сучьев, будто кто-то на них наступил. Вот вздохнула болотистая почва – это вы оступились или кто-то еще?

А если вы не суеверны? Беда в том, что странные звуки все равно будут сопровождать вас и требовать естественного объяснения, которое едва ли вас успокоит. Почему же на этом прокля́том, если не про́клятом, острове все время кажется, будто за вами кто-то наблюдает? Словно любопытство пришельца оскорбляет того, кто пытается утаить от вас некий секрет. А всего хуже, что если за нежелательным гостем действительно следят, то соглядатай, скорее всего, знает, что делать, а вы нет.

Тропинка, по которой двинулся Бридон, шла до вершины холма и выходила на открытую поляну, где и пропадала. Бревна, переброшенные через мелкий ручей, пролом в стене орляка говорили о том, что она имеет продолжение, но найти ее было бы трудно даже при ясной погоде, в тумане же просто невозможно. Опасность всерьез заблудиться на небольшом острове вам не грозила. Идя вниз, вы довольно скоро оказывались на берегу. Но поскольку путника не покидало чувство, что его здесь не ждут, отсутствие каких бы то ни было примет и указателей порождало беспокойство. Вот в двух шагах выпорхнула птичка, и сердце застучало молотом.

Бридон никогда не считал себя человеком с богатым воображением и уж тем более с психическими отклонениями. Он был привычен к умеренно опасным ситуациям и гордился тем, что умеет выходить из них, не поддаваясь воображаемым страхам. Но сочетание тишины и таинственности, спайка одиночества с пугающей мыслью, что он тут не один, подтачивали решимость. Попытавшись сначала убедить себя, что ему просто надоело, но затем с возмущавшей душу честностью признав, что он напуган, сыщик вернулся тем же путем, радуясь собственным следам в слякоти, как будто это живые существа. Он счел ниже своего достоинства торопиться, но поразился, увидев, как мало прошел – минут через десять Бридон ощутил под ногами жесткий гравий подъездной аллеи. Вернуться к себе? Нет, уязвленное самолюбие не позволяло ему бояться по крайней мере дома на острове, хотя он был деморализован собственным испугом и ему начало казаться, что даже в доме кто-то есть. Подавив тревогу, он решительно распахнул дверь и прошел в гостиную. В большом удобном кресле, как у себя дома, сидел пастор из Глендауни.