После того как ее ребенок оказался мертворожденным, Лиззи жила в мире, целиком окрашенном в серый цвет, среди постоянно молчавших людей, окруженная снаружи дождем и туманом. Она окончательно предоставила слуг самим себе, лишь смутно догадываясь, что Мак взял на себя все хлопоты по хозяйству и руководство прислугой. Она оставила привычку совершать ежедневный обход плантации, дав Ленноксу полную власть над работами на табачных полях. Иногда навещала миссис Тумсон или Сьюзи Делахай, поскольку обе были готовы сколь угодно долго разговаривать с ней о младенце, но не принимала приглашений ни на приемы, ни на балы. Каждое воскресенье она отправлялась к церковной службе во Фредериксберге, а после ее окончания проводила пару часов на погосте, просто стоя, глядя на небольшое надгробие и размышляя над случившимся.

Лиззи была твердо убеждена, что во всем виновата сама. Она продолжала скакать верхом на четвертом и на пятом месяце беременности, не отдыхала достаточно долго, как следовало бы, по мнению знающих женщин. Пустилась в поездку на десять миль в коляске по скверной дороге, заставляя Мака гнать все быстрее и быстрее в ту самую ночь, когда ей суждено было родить девочку, так и не подавшую ни признака жизни.

Она злилась на всех. Сердилась на Джея, покинувшего без особой надобности тем вечером их дом. На доктора Финча, отказавшегося явиться по вызову к раненой негритянке. Даже на Мака за его покорное согласие подчиниться ее приказам и мчаться с сумасшедшей скоростью. Но, разумеется, гораздо сильнее был ее гнев на себя саму: за то, что оказалась плохо подготовлена к родам, за свою импульсивность, нетерпение, нежелание прислушаться к разумным советам. «Не будь я такой по натуре, – думала она, – окажись я нормальной женщиной, рассудительной и осторожной, у меня сейчас была бы на руках маленькая дочурка».

С Джеем обсуждать что-либо она не могла. Поначалу он тоже разъярился. Орал на Лиззи, грозился пристрелить доктора Финча, а Мака публично выпороть до полусмерти. Однако его ярость быстро улеглась, как только ему сообщили, что родилась девочка, и он уже скоро повел себя с Лиззи так, словно она и не была беременна вовсе.

Зато некоторое время ей нравилось разговаривать с Маком. Эпизод с несчастливыми родами по-настоящему сблизил их. Ведь это он укутал ее своим плащом, держал за ноги и нежно принимал младенца, не подозревая о том, что тот мертв. В первые дни он очень помогал ей утешиться, но через пару недель Лиззи почувствовала в нем нараставшее раздражение. Это ведь был не его ребенок, думала она, и он не мог в полной мере разделить ее горе. Как не мог никто другой. И она замкнулась в себе.

Однажды днем через три месяца после несчастья она зашла в детскую, все еще сиявшую свежей краской стен и полов, усевшись там в одиночестве. Она воображала себе крошечную девочку, лежавшую в колыбели, издавая полные довольства, хотя и бессмысленные звуки, или плача от голода, одетую в нарядное платьице и в малюсенькие вязаные носочки. Представляла, как она сосет ее грудь. Раздумывала, в какой ванночке было бы удобнее всего мыть ребенка. Причем видения порой делались настолько живыми, что слезы сначала наворачивались на глаза, а потом стекали по щекам. Она рыдала, но никто не смог бы услышать ее всхлипываний.

Именно в таком плачевном состоянии застал ее Мак, ненароком вошедший в детскую. Во время вчерашней грозы обломки веток и камни попали в камин через трубу, и он склонился к очагу, чтобы очистить его. Ее слез он старательно не замечал.

– Я чувствую себя такой несчастной, – первой заговорила Лиззи.

Он не прервал своей работы, но отозвался без особой ласки в голосе:

– Это едва ли принесет вам пользу.

– Странно, но я почему-то ожидала от вас слов сочувствия, – горестно прошептала она.

– Вы не можете провести остаток своих дней, сидя в детской и заходясь в рыданиях. Люди вокруг нас постоянно умирают. Остальным нужно продолжать нормально жить.

– А если я не хочу? Для чего мне теперь эта жизнь? Для кого мне влачить дальше жалкое существование?

– Вот только постарайтесь обойтись без излишней патетики, Лиззи. Она противоречит вашему истинному характеру.

Он сумел повергнуть ее в шок. Никто не осмеливался разговаривать с ней так недобро со времени трагических родов. Какое право имел Мак усугублять ее горе?

– Вы не должны общаться со мной в таком тоне, – без обиняков заявила она.

Но Мак снова изумил ее, словно вдруг обозлившись. Он отбросил щетку, схватил Лиззи за обе руки и рывком заставил подняться из кресла.

– Не надо мне внушать, что я должен делать, а чего не должен, и диктовать мне мои права, – сказал он.

Мак выглядел таким сердитым, что она даже начала опасаться каких-то насильственных действий с его стороны.

– Оставьте меня в покое!

– Вас слишком многие люди предпочли оставить в покое, – почти рявкнул он, но отпустил ее.

– И что же, по-вашему, мне делать? – спросила Лиззи.

– Все, что заблагорассудится. Садитесь на корабль, отплывающий в Европу, и отправляйтесь жить с матерью в Абердине. Заведите любовную интрижку с полковником Тумсоном. Сбегите через границу штата с каким-нибудь непутевым негодяем. – Он сделал паузу, глядя на нее пристально и жестко. – Или… Решитесь наконец остаться верной женой Джея и родите от него еще детей.

Эта реплика удивила ее.

– Но мне казалось…

– Что вам казалось?

– Ничего.

Она уже давно питала твердую уверенность, что Мак влюблен в нее, не зная лишь, насколько сильно его чувство. После неудавшегося праздника для работников он прикасался к ней и гладил по волосам с нежностью, которую трудно было бы определить иначе, чем словом «любовная». Он поцелуями сушил слезы на ее щеках. А в его объятиях проявлялось нечто значительно большее, чем просто сожаление.

Да и в ее собственной реакции на его ласки содержалось не только стремление к сочувствию и состраданию. Ее тянуло прижаться к его крепкому телу, хотелось ощущать скольжение его губ по своей коже, и вовсе не потому, что так она отчасти утоляла жалость к себе самой.

Но все эти эмоции померкли после несчастья с младенцем. В ее сердце воцарилась опустошенность. Она больше не поддавалась страстям, давая волю только огорчению и даже стремясь стать еще более несчастливой.

Она теперь стыдилась своих прежних желаний. Любвеобильная жена, соблазнявшая стройного молодого лакея, была распространенным персонажем многих комических романов и пьес.

Но, разумеется, Мака никак нельзя было себе представить в роли тощего молодого лакея из дешевой комедии. Постепенно она пришла к выводу, что он был самым замечательным мужчиной из всех, кого она встречала на своем жизненном пути. Хотя прекрасно знала, насколько он самоуверен и порой дерзок. Его мнение о важности собственной персоны выглядело в ее глазах чрезмерно раздутым, и именно оно навлекло на него столько неприятностей и проблем. Но помимо воли она восхищалась тем, как он неизменно восставал против любой тиранической власти – от шахты в Шотландии до табачной плантации в Виргинии. А страдал он чаще всего потому, что вступался за кого-то другого.

И все-таки Джей оставался ее законным супругом. Он был слабоволен и часто откровенно глуп, беззастенчиво лгал ей, но она вышла за него замуж и чувствовала обязанность хранить верность ему.

Мак продолжал пристально смотреть на нее. Интересно, какие мысли бродят в его голове? – подумала Лиззи. Ей показалось, что он имел в виду себя, когда небрежно предложил как один из вариантов будущей жизни: «Сбегите через границу штата с каким-нибудь непутевым негодяем».

Мак осторожно протянул руку и погладил ее по щеке. Лиззи закрыла глаза. Если бы ее мать присутствовала сейчас здесь, она бы точно знала, что сказать дочери.

«Ты вышла замуж за Джея и дала обет хранить вечную верность ему. Женщина ты, наконец, или дитя малое? Настоящая женщина держит свое слово, когда это трудно, а не только когда легко. В этом и заключается основной смысл брачного обета».

А она? Она легко позволяла чужому мужчине ласково прикасаться к своей щеке. Лиззи открыла глаза и смерила Мака долгим взглядом. В его зеленых глазах отчетливо читалось вожделение. И тогда она ожесточилась на него всерьез. Ею овладел внезапный импульс, заставивший что было силы вмазать ему звонкую пощечину.

Впечатление было такое, словно она ударила ладонью по камню. Мак даже не шелохнулся. Но выражение его лица разительно изменилось. Ее удар не оставил на нем ни следа, но она нанесла ему рану в самое сердце. Он выглядел таким шокированным и растерянным, что она тут же почувствовала желание извиниться и снова обнять его. Лишь огромным усилием воли ей удалось сдержаться. Срывающимся голосом она сказала:

– Не смейте даже прикасаться ко мне!

Он ничего не говорил, а лишь смотрел на нее испуганно и обиженно. Лиззи невыносимо было видеть его оскорбленную гримасу, а потому она встала и вышла из комнаты.

Еще Мак ей сказал: «Или решитесь наконец остаться верной женой Джея и родите от него еще детей». На протяжении целого дня она размышляла над этим. Сама по себе идея пустить Джея в свою постель была ей неприятна, но в том и состоял ее супружеский долг. Если она откажется исполнять эту обязанность жены, то не заслуживает права иметь мужа.

После обеда она решила принять ванну. Как обычно, это превращалось в сложную процедуру, когда в спальне устанавливали цинковое корыто, а пять или шесть энергичных девушек носились вверх по лестнице с кувшинами горячей воды. Когда с мытьем было покончено, она сменила платье на свежее и спустилась к раннему ужину.

Январским вечером стоял жуткий холод. В камине с шумом пылало яркое пламя. Лиззи выпила вина и постаралась завести с Джеем легкую и непринужденную беседу, какие они вели еще до женитьбы. Он не откликнулся на ее попытку, хотя этого следовало ожидать: слишком долго она сама была никуда не годной собеседницей за столом.

После окончания ужина она сказала:

– Прошло уже три месяца со времени потери ребенка. Со мной уже все в полном порядке.

– Что ты имеешь в виду?

– Мое тело опять в нормальном состоянии. – Она не собиралась вдаваться в детали. Но ее груди перестали выделять молоко уже через несколько дней после появления на свет мертворожденного младенца. Небольшие кровотечения продолжались каждый день несколько дольше, но и они постепенно прекратились. – Я хочу сказать, что пусть мой живот уже никогда не станет опять совсем плоским, во всем остальном я полностью поправилась. Окончательно…

Он, казалось, по-прежнему ничего не понимал.

– Зачем ты завела со мной речь об этом?

Стараясь не выдать в голосе признаков раздражения, она ответила:

– Мы снова можем заниматься любовью. Только это я хотела тебе объяснить.

Он хмыкнул и раскурил трубку.

Его реакция оказалась совершенно не той, на какую могла рассчитывать любимая женщина.

– Ты придешь ко мне в спальню этой ночью? – настойчиво спросила она.

На лице Джея отразилась досада.

– Считается, что мужчине положено задавать жене подобные вопросы. – Он раздраженного тона не скрывал.

Она встала из-за стола.

– Просто хотела дать тебе знать, что готова.

Лиззи покинула столовую с чувством глубокой обиды.

Милдред поднялась наверх, чтобы помочь ей раздеться. Пока горничная снимала с нее нижние юбки, Лиззи как можно более небрежно спросила:

– Мистер Джеймиссон уже лег спать?

– Нет. Как мне показалось, он пока не ложился.

– Он по-прежнему сидит внизу?

– По-моему, он вышел из дома.

Лиззи всмотрелась в хорошенькое личико горничной. В его выражении она заметила нечто странное и не сразу понятное.

– Милдред, ты что-то от меня скрываешь?

Девушка была еще слишком молода – ей только исполнилось восемнадцать, – чтобы успеть приобрести талант и навыки опытной обманщицы. Она отвела глаза в сторону.

– Нет, миссис Джеймиссон.

Лиззи окончательно уверилась, что она лжет. Но почему?

Милдред принялась расчесывать ей волосы. Лиззи же размышляла, куда мог отправиться Джей. Он часто теперь уходил после ужина. Иногда сообщал, что идет играть в карты или смотреть петушиные бои, но чаще не говорил ничего. У нее сложилось впечатление, хотя и мало на чем основанное, будто он отправлялся пить ром в тавернах с другими мужчинами. Но если бы дело обстояло так просто, Милдред прямо сказала бы ей об этом. И Лиззи поневоле задумалась об альтернативном объяснении.

Не появилась ли у супруга другая женщина?

Прошла еще неделя, но он так ни разу и не пришел к ней в спальню.

А у нее возникла навязчивая идея, что он завел роман на стороне. Единственной подходящей кандидатурой ей казалась Сьюзи Делахай. Молода, хороша собой. А ее муж часто подолгу отсутствовал дома. Подобно многим мужчинам в Виргинии, он увлекался скачками и мог проводить в дороге несколько дней, чтобы присутствовать при очередных состязаниях. Уж не сбегал ли Джей втайне от нее из дома по вечерам, чтобы доехать верхом до плантации Делахаев и забраться под одеяло к Сьюзи?

Она упрекала себя в слишком буйной фантазии, но такого рода мысли не давали ей покоя.

В седьмую ночь она выглянула из окна спальни и заметила свет лампы со свечой внутри, который перемещался поперек погруженной во мрак лужайки.

Лиззи решила проследить за ним.

Было холодно и очень темно, но она не стала терять времени на переодевание. Схватила шаль, обернула вокруг плеч и сбежала вниз по лестнице.

Затем тихо выскользнула из двери дома. Две борзых, спавших под портиком, проснулись и с любопытством посмотрели на хозяйку.

– За мной, Рой! За мной, Рекс! – окликнула их она и побежала по траве, следуя за проблесками света фонаря, а собаки следовали за ней, порой путаясь под ногами.

Вскоре свет скрыли деревья леса, но к тому моменту она находилась достаточно близко, чтобы понять: Джей (если это был все-таки он) шел по тропе, ведшей к табачному сараю и домикам надсмотрщиков.

Быть может, Леннокс уж оседлал там коня, чтобы Джей смог поскакать к усадьбе семьи Делахай. А в том, что Леннокс здесь замешан, она нисколько не сомневалась. Этот человек неизменно становился соучастником мужа во всех его ошибочных или дурных поступках.

Даже не видя больше перед собой направляющего фонаря, она легко нашла коттеджи. Их было два. Один из них занимал Леннокс. Во втором прежде обитал Соуэрби, но сейчас он пустовал.

Однако внутрь него кто-то сейчас проник.

Ставни на окнах закрыли, чтобы уберечься от холода, но сквозь узкие щели проникал свет.

Лиззи остановилась и замерла на месте в надежде унять учащенное сердцебиение, но пульс участился не от бега, а от страха. Ее заранее пугало зрелище, ожидавшее внутри. При одной только мысли, что Джей обнимает сейчас Сьюзи Делахай, как обнимал прежде ее, целует в губы, как целовал ее губы, она переполнялась тошнотворной яростью. Она даже подумала, не лучше ли будет немедленно вернуться назад. Но неведение оказалось бы более невыносимым, чем самая горькая правда.

Лиззи тронула дверь. Не заперта. Она открыла ее и вошла внутрь.

Коттедж делился на два помещения. В кухне сразу при входе никого не оказалось, но до нее сразу донесся приглушенный голос из расположенной дальше спальни. Значит, они уже лежат в постели? На цыпочках она подкралась к двери комнаты, взялась за ручку, глубоко вдохнула и распахнула дверь настежь.

Сьюзи Делахай здесь не было и в помине.

Зато присутствовал Джей. Он лежал поверх кровати в рубашке и в бриджах, но без пальто и босой.

У дальнего края кровати стояла рабыня.

Имени девушки Лиззи не знала, поскольку она принадлежала к числу тех четырех, которых Джей недавно купил в Уильямсберге. Примерно одного с Лиззи возраста, стройная и очень красивая с особенно привлекательными светло-карими глазами. Она была совершенно обнажена, и Лиззи отчетливо видела гордо торчавшие вверх соски ее коричневых грудей и густые курчавые волосы на лобке.

И пока Лиззи недоуменно разглядывала ее, девица окинула ее саму взглядом, которого она никогда уж не смогла бы забыть: взглядом наглым, презрительным и триумфальным. «Быть может, ты и считаешься хозяйкой в этом доме, – казалось, говорил этот взгляд, – но он каждую ночь ложится в постель со мной, а не с тобой».

Голос Джея донесся до нее словно откуда-то издалека:

– Лиззи! О, мой бог!

Она повернулась к нему и заметила, как он весь сжался от ее пламенного взора. Но вот только его испуг не послужил для нее достаточным удовлетворением: она давно знала, насколько он жалкий трус и слабак.

Потом Лиззи обрела дар речи.

– Можешь идти к дьяволу, Джей, – тихо процедила она, развернулась и покинула коттедж.

Она вернулась в свою комнату, взяла из ящика стола ключи и спустилась в оружейную комнату.

Ее ружья фирмы «Гриффин» располагались на стойке в шкафу рядом с ружьями Джея, но она оставила их на месте и остановила свой выбор на паре небольших пистолетов в кожаном футляре. Осмотрев содержимое шкафа, она нашла наполненный порохом рог, достаточное количество пыжей, несколько запасных кремней, но не обнаружила пуль. Лиззи обыскала все помещение, но ни единой пули ей так и не попалось под руку. Зато там лежали несколько небольших слитков свинца. Она взяла один из них, захватила инструмент для отливки пуль, внешне напоминавший простые клещи, и покинула оружейную комнату, не забыв снова запереть дверь на замок.

Сидевшие в кухне Сэра и Милдред недоуменно уставились на нее испуганными глазами, когда она прошла мимо с пистолетным футляром под мышкой. Ни слова не говоря, она открыла буфет, достала из него крепкий нож и маленькую тяжелую чугунную сковородку с выемкой для слива масла. Затем поднялась в свою спальню и заперлась изнутри.

Она растопила камин до такого жара, что сама не могла стоять рядом с ним дольше нескольких секунд. Положила свинцовый слиток на сковородку, поставив ее на огонь.

Ей вспомнилось, как Джей вернулся из Уильямсберга с четырьмя молодыми рабынями. На ее вопрос, почему он не купил мужчин, муж ответил, что девушки стоили дешевле и были более покорными. Тогда она сразу же выбросила все мысли по этому поводу из головы – ее гораздо больше разозлило его экстравагантное приобретение в виде нового экипажа. Теперь же с запоздалой горечью она все поняла.

Раздался стук в дверь, и донесся голос Джея:

– Лиззи!

Он повернул ручку и попытался открыть дверь. Обнаружив ее запертой, взмолился:

– Лиззи! Впусти меня, пожалуйста!

Она проигнорировала его уговоры. Сейчас Джей был напуган и чувствовал за собой вину. Но уже чуть позже он найдет способ убедить сам себя, что не сделал ничего дурного, и тогда уже сам разозлится на нее. Лишь временно он был совершенно беспомощен и безвреден.

Еще около минуты он продолжал стучать в дверь, а затем сдался и ушел.

Когда свинец расплавился, Лиззи сняла сковородку с очага. Быстрым движением она налила немного свинца в инструмент для отливки пуль. С одного его конца была устроена сферическая емкость, наполненная теперь жидким свинцом. Она опустила емкость в миску с водой, стоявшую на умывальнике, чтобы свинец быстрее остыл и затвердел. Когда же через некоторое время она нажала на ручки инструмента, его головка раскрылась, и оттуда выпала почти идеально ровная круглая пуля. Лиззи подняла ее с пола. Получилось прекрасно, если не считать небольшой зазубрины, которую она удалила с помощью ножа.

Лиззи продолжала изготовление пуль до тех пор, пока не использовала весь свинец. Затем зарядила оба пистолета и положила рядом со своей кроватью. Проверила крепость дверного замка.

И только после этого улеглась в постель.