На следующий день после неудавшегося праздника Лиззи, принесшего ей только огорчения, Мак впервые узнал новости о Коре.

Наступило воскресенье, и он пошел во Фредериксберг, облачившись в свой новый костюм. Ему настоятельно требовалось выбросить из головы всякие мысли о Лиззи Джеймиссон, о ее упруго вьющихся черных волосах, о ее нежных щеках и о соленых слезах, вкус которых он не мог сразу забыть. Перечный Джонс, проведший ночь в одной из хижин рабов, отправился вместе с ним, прихватив банджо.

Джонс был худощавым, но полным энергии мужчиной лет примерно пятидесяти. Его беглый и правильный английский язык служил несомненной приметой, что он прожил в Америке уже много лет. Мак спросил:

– Как вам удалось получить свободу?

– А я уже родился свободным, – ответил музыкант. – Моя матушка была белой, хотя это не всем бросалось в глаза. Отец сбежал еще до моего рождения, но был схвачен, и я никогда не видел его.

Как только выпадала любая возможность, Мак всех подряд расспрашивал о возможности побега.

– Верно Коби говорит, что всех беглецов обязательно ловят?

Перечный Джонс рассмеялся.

– Вот уж нет, будь я проклят! Большинство, конечно, рано или поздно находят. Но ведь в большинстве своем люди глупы. Оттого и становятся рабами, если на то пошло.

– Стало быть, если ты не слишком глуп…

Собеседник пожал плечами.

– Все равно это нелегко. Как только ты сбегаешь, твой хозяин помещает в газете объявление с описанием твоей внешности и одежды, которая была на тебе при побеге.

Одежда стоила дорого, и беглецу оказалось бы почти невозможно сменить ее.

– Но ведь можно держаться подальше от людей.

– Да, вот только надо чем-то кормиться. Значит, необходимо устроиться на работу, если останешься в колониях, а любой хозяин, к кому ты подрядишься, сможет узнать о твоем побеге из той же газеты.

– Как я вижу, здешние плантаторы хорошо отладили свою систему.

– Неудивительно. На всех местных плантациях трудятся рабы, бывшие заключенные и безнадежные должники. Если бы они не создали четкую систему отлова беглецов, то сами плантаторы давно подохли бы с голода.

Мак надолго призадумался.

– Но вы бросили странную фразу: «Если останешься в колониях». Что это значит?

– К западу отсюда расположены высокие горы, а по другую их сторону места совершенно дикие и необитаемые. Никаких газет. Никаких плантаций. Ни шерифов, ни судей, ни палачей.

– И насколько велика там территория?

– Точно не знаю, но слышал разговоры, будто пространство тянется еще на сотни миль до берега другого моря. Вот только встречаться с кем-то, кто забирался в такую даль и видел то море, мне не доводилось.

Маку рассказывали о тех диких краях многие, но Перечный Джонс оказался первым, кому он склонен был доверять. Другие снабжали свои истории самыми фантастическими подробностями, которые трудно было воспринимать как реальные факты. Джонс, по крайней мере, признавал, что знает очень мало. Мака же неизменно увлекали беседы на эту тему.

– Наверняка человек может перебраться через те горы, и его уже никогда не найдут!

– Верно. Как верно и то, что с него могут снять скальп индейцы или сожрать горные львы. Но самым вероятным исходом станет попросту смерть от нехватки пищи.

– Откуда вам это известно?

– Мне все же попадались на жизненном пути те, кто предпринял попытку обосноваться сразу за горами. Они несколько лет трудились, горбатились понапрасну, но только превращали вполне плодородную землю в грязную пустыню. И возвращались, бросив свою затею.

– Но кому-то же удалось добиться успеха?

– Вероятно. В Америке нет ничего невозможного.

– К западу отсюда, говорите, – в задумчивости произнес Мак. – А далеко ли до тех гор?

– Миль сто будет. Так все считают.

– Это же совсем близко!

– Гораздо дальше, чем вам кажется.

Чуть позже их нагнал один из рабов полковника Тумсона, ехавший на гужевой повозке, и предложил подвезти до города. Рабы и заключенные в Виргинии зачастую находили между собой взаимопонимание и охотно помогали друг другу.

В городе царило оживление. По воскресеньям работники со всех окрестных плантаций собирались здесь, чтобы посетить церковь, напиться или совместить и то и другое. Некоторые бывшие заключенные из Англии все же поглядывали на чернокожих рабов чуть свысока, но Мак рассудил, что у него нет никаких оснований чувствовать свое превосходство над неграми. А потому он обзавелся многочисленными друзьями, знакомыми, и люди приветствовали его на каждом углу.

Они зашли в ординарию Уайти Джонса, носившую название по его кличке и фамилии. А прозвали его так из-за цвета кожи – в нем смешались черная и белая расы. Он один из немногих осмеливался открыто продавать спиртное неграм, хотя формально это было запрещено законом. Уайти одинаково хорошо владел как экзотическим наречием, на котором изъяснялись африканские рабы, так и общепринятым диалектом английского языка белых уроженцев Виргинии. В его таверне был только один зал с низким потолком, где вечно пахло дымом от дров в очаге, но он всегда полнился чернокожими и полунищими белыми, игравшими в карты и выпивавшими. У Мака денег не водилось совсем, но с Перечным Джонсом Лиззи по справедливости расплатилась, и он смог угостить Мака квартой доброго эля.

Мак пил с удовольствием. Отведать пива удавалось в последнее время крайне редко. Пока их обслуживали, Перечный Джонс спросил:

– Послушай, Уайти, тебе приходилось встречать тех, кто побывал по ту сторону гор?

– Само собой, приходилось, – ответил хозяин таверны. – Однажды ко мне сюда заглянул траппер и рассказывал, что лучше охоты, чем там, не было нигде больше. Похоже, они всей оравой отправляются туда каждый год и возвращаются с целой горой шкур.

– А он не упомянул, каким маршрутом он туда добирался?

– По-моему, он говорил что-то о перевале под названием Камберлендская котловина.

– Камберлендская котловина, – повторил Мак.

Уайти неожиданно сменил тему:

– Кстати, Мак, не ты ли расспрашивал меня о белой девчонке по имени Кора?

У Мака екнуло сердце.

– Да, я. А ты о ней что-нибудь слышал?

– Я ее даже видел, и теперь понимаю, с чего ты так по ней сохнешь. – Он восторженно закатил глаза.

– Она, должно быть, хороша собой, а, Мак? – поддразнил его Перечный Джонс.

– Да уж, выглядит получше тебя, черный перчик. Рассказывай скорее, Уайти, где ты видел ее?

– У реки. На ней было зеленое пальто, и она несла корзинку, когда садилась на паром до Фалмута.

Мак радостно улыбнулся. Новое пальто и тот факт, что она пользовалась паромом, а не пересекала реку вброд, свидетельствовали о том, что кошке снова удалось упасть на все четыре лапы. Ее, вероятно, продали какому-то хорошему человеку.

– Но ты уверен? Это было именно она? Не ошибся?

– Паромщик окликнул ее по имени.

– Значит, она живет по ту сторону реки, где Фалмут. Вот почему я ничего не смог узнать о ней, когда начал наводить справки во Фредериксберге.

– Что ж, считай, теперь узнал.

Мак быстро допил остатки своего эля.

– Я собираюсь как можно скорее найти ее. Уайти! Ты – мой лучший друг. Спасибо за пиво, Джонс.

– Удачи тебе!

Мак выбрался из города. Фредериксберг построили чуть ниже того места, где река Раппаханнок окончательно теряла глубину. Дальше серьезная навигация становилась невозможной. Океанские суда добирались только сюда, но уже в миле выше по течению русло становилось мелким и каменистым. Только легкие плоскодонки могли плавать там. Мак дошел до точки, где отмель и крупные камни создавали все условия, чтобы просто перейти на противоположный берег.

Его переполняли волнение и предвкушение встречи. Кто же купил Кору? Как ей жилось у хозяина? И знала ли она, что случилось с Пег? Если бы только ему удалось разыскать обеих и выполнить обещание, он мог начинать строить серьезные планы побега. Уже не менее трех месяцев ему приходилось подавлять в себе отчаянное стремление вырваться на свободу. И все это время он занимался поисками Коры и Пег, но рассказ Перечного Джонса о необитаемых краях за горами с новой силой вернул желание сбежать. Он давно мечтал, часто думал за работой о том, как однажды ночью навсегда покинет плантацию, направится куда-нибудь на запад и никогда больше не станет трудиться под надзором вооруженного кнутом надсмотрщика.

Вот почему ему так не терпелось увидеться с Корой. Вероятно, она тоже не работала сегодня и могла отправиться с ним на прогулку. Они легко нашли бы уединенное место. Воображая, как будет целовать ее, он почувствовал свою вину перед ней. Ведь только нынешним утром он проснулся с мыслями о том, как должны быть приятны поцелуи Лиззи Джеймиссон, а теперь испытывал не меньшее вожделение к Коре. Но потом понял: глупо ощущать себя виноватым по поводу Лиззи. Она была чужой женой, и ни о каком совместном будущем с ней и речи не шло. Но все равно к радостному волнению в нем примешивалась некоторая неловкость.

Фалмут выглядел уменьшенной копией Фредериксберга. Те же верфи, те же прибрежные склады, таверны и деревянные дома. Мак вполне смог бы обойти их все до единого за каких-то два часа. Но, разумеется, существовала вероятность, что Кора жила где-то не в самом городе.

Он зашел в первую же попавшуюся на пути таверну и завел разговор с владельцем.

– Я разыскиваю белую женщину по имени Кора Хиггинс.

– Кору? Она живет в доме с белыми стенами на следующем углу отсюда. Вам смогут, наверное, послужить ориентиром три кошки, вечно спящие там на крыльце.

Поистине Маку в этот день сопутствовала удача.

– Спасибо!

Хозяин таверны достал из кармана часы на цепочке и посмотрел на циферблат.

– Но только дома вы ее сейчас не застанете. Она должна быть как раз сейчас в церкви.

– Я уже заметил, где у вас церковь. Отправлюсь прямо туда.

Кора никогда не отличалась набожностью и церковь не посещала вообще, но ее новый владелец, возможно, принуждал ее к этому, подумал Мак, выходя наружу. Он перешел на другую сторону улицы и прошагал два квартала до небольшой деревянной церкви.

Служба только что закончилась, и паства покидала здание. Все обрядились в лучшие воскресные одежды, пожимали друг другу руки и вступали в светские разговоры.

Мак сразу заметил Кору.

При виде ее он расплылся в широченной улыбке. Ей явно повезло в жизни. Та истощенная, провонявшая грязью женщина, с которой он расстался на борту «Бутона розы», была словно совершенно другим человеком. Кора стала собой прежней: чистая кожа, волосы с блеском, округлые формы. И оделась она, как всегда, превосходно – в темно-коричневое пальто и шерстяную юбку. На ногах сидели добротные ботинки. Маку внезапно стало отрадно, что и на нем были новая рубашка с жилетом, подаренные Лиззи.

Кора оживленно беседовала со старушкой, опиравшейся на трость. Их беседа оборвалась с его приближением.

– Мак! – воскликнула она почти восторженно. – Вот это чудо так чудо!

Он развел руки в стороны, чтобы обнять ее, но она ограничилась лишь рукопожатием, и он догадался, что она не хотела устраивать из их встречи зрелище для всех в церковном дворе. Он зажал ее руку между обеими своими ладонями и сказал:

– Ты великолепно выглядишь.

От нее даже пахло приятно, но не теми резкими духами с нотками сандала, какие она предпочитала в Лондоне, а чем-то более легким, цветочным, более подходившим для настоящей леди.

– Что с тобой произошло? – спросила она, убирая свою руку. – Кто купил тебя?

– Я теперь работаю на плантации Джеймиссонов, а главный надсмотрщик там Леннокс.

– Это он ударил тебя по лицу?

Мак притронулся к ссадине, оставшейся от удара кнута Леннокса.

– Да, но я отобрал у него хлыст и сломал пополам.

Она улыбнулась.

– Все тот же Мак. Вечно наживает себе неприятности.

– Да, я все тот же. Ты знаешь что-нибудь о Пег?

– Ее забрали с собой те самые «торговцы стадами душ» – Бэйтс и Мейкпис.

У Мака заныло сердце.

– Вот проклятье! Ее теперь очень трудно будет найти.

– Я постоянно расспрашиваю о ней всех, но пока мне ничего не удалось выяснить.

– А кто купил тебя? Кто-то достаточно добрый, если судить по твоему виду.

В этот момент к ним подошел полноватый, но очень дорого одетый мужчина лет пятидесяти.

– А вот и он, – сказала Кора. – Александр Роули, оптовый торговец табаком.

– Он явно обращается с тобой хорошо, – пробормотал Мак.

Роули пожал руку старушке, обменялся с ней парой слов, а потом повернулся к Маку.

– Это Малакай Макэш, – представила его Кора. – Мой старый друг еще по Лондону. Мак, а это – мистер Роули, мой муж.

Он уставился на нее, лишившись от изумления дара речи.

Роули жестом хозяина обнял Кору за плечи и обменялся с Маком рукопожатиями.

– Как поживаете, Макэш? Рад знакомству, – произнес он и сразу же увел Кору за собой.

А что, собственно, здесь так уж удивительно, почему этого не могло случиться? – думал Мак, шагая по дороге обратно к плантации Джеймиссонов. Кора не могла предвидеть, что когда-нибудь вновь встретится с ним. Она была скорее всего сначала куплена этим Роули, а затем сумела заставить полюбить себя. Подобное событие неизбежно вызвало скандал в местном обществе, пусть это был всего лишь глубоко провинциальный, колониальный Фалмут, поскольку богатый коммерсант женился на бывшей преступнице, доставленной в Америку на невольничьем корабле. Однако сексуальная привлекательность неизбежно преодолевала любые социальные предрассудки, и Мак без труда представил себе, как происходило соблазнение Роули. Наверняка трудно было убедить людей, подобных той старухе с тростью, принять Кору в роли респектабельной жены джентльмена, но уж характера Коре хватило бы на все, и она явно справилась с самыми сложными проблемами. Что ж, это хорошо для нее. Она, чего доброго, еще заведет от Роули детей.

Словом, он находил для нее всяческие оправдания, но не мог избавиться и от жестокого разочарования. В момент панического страха она вынудила Мака дать клятву найти ее, но забыла о нем, как только перед ней открылась возможность начать новую и вполне обеспеченную жизнь.

Как странно все складывалось в его отношениях с женщинами! У него были две возлюбленные, Энни и Кора. Обе вышли замуж за других. Кора теперь каждую ночь ложилась в постель с толстым табачным торговцем, который был вдвое старше ее, а Энни вынашивала ребенка Джимми Ли. Он уже начинал сомневаться, заведет ли когда-нибудь сам полноценную семью с женой и выводком отпрысков.

Ему пришлось встряхнуться, чтобы привести себя в чувство. Он бы давно обзавелся семьей, если бы по-настоящему хотел этого. Но упорно отказывался осесть на одном месте и принять условия, которые диктовал ему жестокий окружающий мир. Им владело стремление к чему-то большему.

Им владело стремление к подлинной свободе.