Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Всякая жизнь покоится на иллюзии, обмане, оптике, необходимости перспективы и заблуждения.
Фридрих Ницше «Рождение трагедии из духа музыки»
Не нужно здесь ни духовного пути, ни созерцания.
Не нужно ни словесных ухищрений, ни рассуждений.
Ни медитаций, ни сосредоточенности. Да и бормотания молитв, не надо вовсе.
Абхинавагупта «Аннутараштика»
Для начала важно сказать, что современный мир изобилует возможностями доступа ко всему, что только можно вообразить. И это прекрасно. Секретов у прошлого больше нет. Все «терма» (тайные учения) уже на поверхности. Восток и запад уже танцуют в парном танце, плодя «перевоплощенцев», выросших в единых (за пределами деления на восток и запад) средах.
Важно также отметить, что традиция «недвойственности» как феномена (а для меня это, несомненно, вершина творческого процесса как такового) обнаруживает свои корни фактически во всех регионах мира. Вспышки осознания неделимого абсолюта (того, из чего всё и во что всё) в той или иной мере находят отблески в самых разных культурах. И привязывать это знание только к Индии, например, или Дальнему востоку, по крайней мере не корректно. Хочу также отметить, что испытывая глубочайшее уважение ко многим традициям и даже имея легкий флирт с некоторыми из них, в этой главе я планирую сфокусироваться только на том, что изучалось мной более-менее серьезно и желательно – практически, не пытаясь охватить все возможные ракурсы тех ингредиентов, что составили рецепт «Пути игры» информационно, и для этого есть смысл обратиться к тексту «Самоосвобождающаяся игра».
Итак, первые «Три слона» будут высечены из самой близкой к моей костной структуре глыбы под названием – буддизм.
Всё началось, как вы, вероятно, уже поняли, с постановки вопроса – что такое «Исток игры», где он находится? И мой Ум, в лучших традициях всех искателей, на возрастном отрезке в 20 лет стал радировать запрос на Восток. И мы уже осведомлены почему – зуд необходимости вспомнить истоки сосал под ложечкой, как тот самый червь. У Востока оказался довольно чуткий слух, и он откликнулся, и более того – сам пришел ко мне, в лице путешествующих учителей лам Оле и Ханны Нидал. Это произошло в 1989 году, в Санкт-Петербурге. И именно на этих двух персонажах лежит грех совращения меня мудростью недвойствености, причем в грубом несентиментальном стиле, какой, собственно, и свойственен Алмазному пути, что в самую первую встречу обрушился на меня в форме «прямой передачи» Махамудры – высшего буддийского учения из возможных.
Честно скажу, мой мозг не выдержал и вырубился через пару часов после начала комментариев к одной из песен 3 Кармапы Ранджунга Дордже. Всё остальное время я просто проспал, вызывая полные сострадания улыбки ребят покрепче, что несомненно были более сознательны в этом процессе.
И вот, в своём настойчивом внутреннем самовоспоминании, я уже склоняюсь к стопам одного из фундаментальных своих друзей и учителей по имени Нагарджуна, о труды которого буду точить свой мозг на протяжении многих лет. Как найти положение за пределами деления на два; положение одного без второго; без деления на противоположности?
Исторически считается, что Нагарджуна создал одну из первых школ, которая прорвалась к т. н. недвойственности. Именно от него пойдут ветви Дзен, Тибетский буддизм, Ваджраяна, и др. И вот, опираясь на текст «Сутры сердца» (Форма – пуста. Пустота – форма. Форма и пустота неделимы), с помощью своих блестящих парадоксов, Нагарджуна уже приводит меня к выводу, что сансара и нирвана – не есть два. «Ищешь сансару – находишь нирвану. Ищешь нирвану – находишь сансару».
С его точки зрения – моя (хотя вы, дорогой мой созерцатель, можете спроецировать это и на себя) проблема в том, что я застрял на двойственном способе мышления. «Все твои смыслы, – говорил Нагарджуна, – основаны на противопоставлениях: Это – хорошо, то – плохо. Хочу – того, не хочу – этого. И так ты сам творишь паутину противопоставлений, в которой сам же и запутываешься. Единственный путь выйти из этого состояния – это войти в положение вне полярностей, вне противоположностей, вне привычки к мышлению внутри-снаружи, хорошо-плохо, правда-ложь и т. д. «Тебе важно обнаружить вход в чистое сознание без концепций, без мыслей, без идей, образов, чувств, – продолжает он, – и далее – пребывать в этом состоянии как можно дольше. И это позволит тебе постичь предельную реальность. То есть – важно найти то положение ума, где пустота и форма – не есть два». И серия подобных практик, с точки зрения последователей Нагарджуны, является основополагающей для буддизма Махаяны – второго поворота колеса учения Будды.
Далее, словно сквозь Черную дыру, меня потащило через практические методы Алмазного пути и буддийской Тантры, т. е. через Третий поворот Колеса учения Будды.
Считается, что начало ему было положено братьями Асангой и Васубандху, что ещё глубже развили учение Нагарджуны. Асанга, например, часто говорил мне: «Проблема не в том, что явления существуют или не существуют, а в том, что ты делаешь из этого объект, то есть помещаешь эту постановку вопроса снаружи себя». Васубандху же, посмеиваясь и доставая из-за пояса тесак, типа Мачете Риддика, заключал: «Это и есть главная заноза твоей проблемы – субъект-объектный дуализм. Хочешь, я помогу тебе её вытащить?» Кен Уилбер, хохоча над этой историей, приводил такой пример: Ты можешь думать, что находишься сейчас в Греции, на Крите. Но есть способ перевернуть эту установку. И увидеть, что Греция (со всеми своими богами и прекрасными дикими лагунами) находится внутри тебя, внутри твоего сознания. И проделав этот трюк, ты обнаружишь, что Греция уже не внешний объект, но явление, возникшее в твоём сознании. И в этот момент происходит очень важная вещь – фундаментальный переход к новому типу восприятия – облака в небе, горы, море, люди, окружающие тебя прямо сейчас, возникают уже не вовне, но внутри твоего сознавания. А раз все возникает внутри, то нет и того, что могло бы тебе навредить. А значит, нет и страха. Нет угрозы боли.
Таково воззрение (самой сложной, на мой нескромный взгляд, из всех восточных философских школ) школы Йогачара, легшее в основу т. н. буддийской Тантры. И такова, с точки зрения моих великих друзей (несомненных гениев) Асанги и Васубандху, фундаментальная природа Реальности. Логика проста – поскольку всё имеет право на реальность и всё священно в своём возникновении, то нет ни чистого, ни грязного. То есть, нет ничего, чего нельзя было бы использовать на пути. Поэтому любые крайности (алкоголь, мясо, секс и любые другие излишества) можно (и даже нужно) использовать для того, чтобы подтвердить свою неделимость с сущим. Таким образом, практика Тантры заключается в том, чтобы брать любой объект и работать (играть) с ним.
Махамудра, как я уже говорил, – вершина всех буддийских учений о природе Ума. Maхa – великий, непревзойденный (т. е. знания выше не существует), мудра – знак, символ, жест. Получается – Великий символ, или Великий жест, т. е. то, что невозможно высказать словами, передать в той или иной форме, но только через смешение умов, через «Прямую передачу» этого состояния от одного мастера другому. И здесь имеет смысл сознательно избегать двойственной формулы взаимоотношений учитель-ученик, т. к. в момент передачи «Великого жеста», мозг того, кто передает, и того, кому транслируется передача, пребывают в мгновенном резонансе. И в этом положении времени на ученичество просто нет. Ученик обречен в одно мгновение стать Мастером.
Основная идея Дзогчен – всё совершенно в своём первоначальном виде. Отсюда и название – Великое совершенство. «Причина твоей неуспокоенности, – говорил мне Лонгчен Рабджам, – в том, что ты пытаешься изобрести состояние, отличное от того, в котором пребываешь прямо сейчас. И если в твоём распоряжении окажутся методы, что позволят тебе оказаться в соприкосновении с настоящим мгновением, то ты увидишь, что всё необходимое совершенство уже находится прямо здесь, прямо сейчас. То есть недвойственность – не есть то, над созданием чего нужно трудиться. Она – уже здесь. Ты уже един со всем.»
Известно, что их высочество буддизм во все времена путешествовал по миру за счет выдавливания его из мест, где он совершал мощнейшие культурные трансформации. Будучи возникшим в Индии 2500 лет до нашей эры, в 12 веке нашей он был выдавлен мусульманами в Тибет, Бирму, Таиланд, Вьетнам и далее; в середине 20-го он был варварски выдавлен китайцами из Тибета, и ушел в Индию, Европу, Америку. И везде он приобретал свойственные среде качества, наслаиваясь на особый уклад и условия жизни людей, населяющих данную территорию.
Теперь же способ объяснения Реальности как игры ума пускает корни в Европе, Америке, России. В этих странах, как известно, основной характеристикой является транс потребления и гипертрофированная двойственность, опирающиеся на мастерское искушение иллюзией шоу, распадающееся фейерверком теле-видео-индустрии и гаджетомании, что говоря словами Ги де Бора – заковано в матрицу Общества спектакля. И притягивание ответов на вопросы преодоления этой чрезмерно набухшей проблемы, конечно же, делает логичным интерес к традициям недвойственности в целом и к буддизму в частности.
Ещё одна из наиболее мощных традиций, изучение которой оказало влияние на «Путь игры». Адвайта (а – не; двайта – дуальный) – индийская традиция недуальности, философским подразделением которой является адвайта-веданта, одна из ветвей индуизма.
Считается, что Авдайта, как система взглядов, впервые была сформулирована моим великим соратником Шри Ади Шанкарачарьей в VIII в. н. э. И если б вы знали, сколько времени провели мы в пылких беседах, путешествуя по разным штатам этой колоритной страны. Объясняя суть Адвайты, Нисаргадатта Махарадж в наших скайп-беседах, захлебываясь смехом и пуская в экран клубы дыма (он много курил), говорил об этом, как о «знающем присутствии, пребывающем в каждом». Рамеш Балсекар часто злился на меня, видя мой несхватывающий взгляд: «Пойми, нет двух сознаний или энергий. Из Потенциальной энергии не возникает ничего отдельного. Этот момент наука называет Большим взрывом, мы же называем его внезапным рождением осознания».
В целом, по Веданте, проблема в том, что мы видим множество вместо абсолютного единства. И это фундаментальное единство – есть наше истинное я. Это «я есть» является тем, что мы знаем и осознаем прямо сейчас, это фундаментальное ощущение бытия. Даже если мы перенесемся во времени на пять-десять-двадцать веков назад, можно сказать, что наше «я есть» присутствовало и там. Это наше изначальное лицо. То, что смотрит через все глаза, слушает через все уши, чувствует через все ощущения. И поскольку это чистый субъект, его невозможно увидеть как объект. Оно – вне Глаза, вне деления на два, вне двойственности. В пребывании в этом непреходящем, вневременном, бесформенном сознании «я есть», пока весь мир играет в свои преходящие игры, и состоит практика Адвайты.
Здесь важно отметить также, что передать словами единство субъекта и объекта в принципе невозможно. Нисаргадатта Махарадж, когда я спросил его об этом, ответил так: «Недвойственность – тоже концепция. Но я дам тебе критерий – как только ты поймешь, что это не ты живешь, а жизнь живет себя через тебя, и что не ты делаешь что-либо, но что-либо делается через тебя, вот это в некотором роде и есть критерий».
В начале ХХ века с приходом квантовой механики весь мир узнал, что ВСЕ ЕСТЬ ЭНЕРГИЯ. И всё, что мы воспринимаем как твердый предмет, есть не что иное, как пучок сконцентрированной мысли. А когда-то очень давно, ещё в раннем Египте, некая наука под названием Алхимия уже манифестировала нам этот феномен – способность сознания трансмутировать энергию в любую форму по выбору этого сознания.
Итак, что же такое Алхимия? Квантовый физик Фред Вольф утверждает, что квантовая физика – это Новая Алхимия. Две эти дисциплины разделяют множество фундаментальных принципов, включая идею о том, что сознание является одной из движущих сил природы. «Каждый из нас участвует в Алхимии, через осознанную трансформацию и проявление своей высшей сущности. Предмет Алхимии настолько грандиозен, что обсудить его можно лишь в общих чертах. Как на шоу иллюзионистов, внимание публики сосредоточено на трансмутации металлов в золото. Но глубинный алхимический процесс идет гораздо глубже – в разложение материи до первоначальной субстанции, освобождение энергии и поиск методов – как выстроить из первоначальной основы желаемые формы.»
Когда я доставал Бэкона определениями, что такое Алхимия, он отвечал мне – Наука о том, как приготовить некий состав, или эликсир, который, если прибавить его к металлам неблагородным, превратит их в металлы совершенные. Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм (или Парацельс) расширил моё понимание возможностей Алхимии, заявив, что в своей химической реторте может изготовить маленького живого человека, Гомункула. И что особенно интересно: «Этот искусственный человек окажет своему творцу необыкновенные услуги». Неудивительно, что я сразу спроецировал эту метафору на пробуждение творческой силы в себе, рождение точки отсчета – рождение Актера.
В XVII веке Алхимия находится на пике своей славы. К этому времени относятся мои знакомства с Ван Гельмонтом, Бернардом де Пизе, Джоном Фредериком Гельвецием. В XVIII слава Алхимии начинает сходить на нет, и на хранителей начинают смотреть, как на сумасшедших. В XX веке Карл Густав Юнг распакует ребусы Алхимии уже в психологическом контексте. В середине века, встречаясь с Израэлем Регардье, я чаруюсь трактовкой Алхимии как духовной практики. Регардье утверждает, что во время медитативной погруженности алхимик получает «демиургические силы» и непосредственно воздействует на вещество в пробирке. И самым существенным в этом процессе является именно психический, а не химический аспект.
Итак, Алхимия связана с трансформацией и процессом преобразования «prima materia», т. е. неблагородных составляющих, в золото, что символизирует процесс психодуховного развития человека. Цель – преодоление дуализма, или – союз противоположностей (серы и ртути, мужского и женского, сознательного и бессознательного, внутреннего и внешнего). Пытливый Дорн, например, проводит параллель между алхимической работой и морально-интеллектуальной трансформацией человека. Он говорил мне: «Помни, дело (opus) зависит от ментального состояния алхимика. И это – главный ингредиент успеха».
Досадно, что Алхимия, как таковая, так и не подарила миру традиции (в восточном её понимании), но только разрозненные вспышки гениальных озарений нескольких индивидуумов.
В моём случае – одна из шести школ шиваизма, основанная Васугуптой около 850 года. Система, вращающаяся вокруг почитания Шивы. С моей точки зрения – самая артистичная в истории духовных традиций, может быть потому, что в центре находится самый творчески подвижный и тотально игривый персонаж, истинный артист на сцене Вселенной, искусно прячущийся под масками своих собственных заблуждений для того, чтобы активно наслаждаться и действовать.
Согласно космологии Кашмирского шиваизма, у Вселенной нет плотности. Материя, жизнь и мысль являются лишь энергетическими образованиями – ритмом, движением, взаимным притяжением. Поэтому Первопричина, давшая рождение всем мирам и формам, может рассматриваться как ритмический принцип, символизируемый боем барабанов и движениями танца. Шива, как творческий принцип, не произносит мир, он танцует, совибрирует его. Шива – Бог Танца, и Космическая вселенная – его Театр. Он – итифаллический танцор, являющийся началом и концом всего. Мастер Самоосвобождающейся игры. Мастер, что посредством игры преодолевает игру в себя.
Главные философские учения в рамках Кашмирского шиваизма – школа «Спанда» (вибрация) и «Пратья пхиджня» (Узнавание, или Самовоспоминание). С точки зрения школы Спанда, Шива предстает как всеобъемлющая реальность, проявляющая себя во всех субъектах и объектах восприятия, благодаря внутреннему динамическому принципу – Спанда, или перманентная дрожь, пульсация, вибрация. Когда я спрашивал о Спанде у Стивена Волински, он ответил коротко: «Спанда – это трепет, мелькание, появление-исчезновение, появление-исчезновение…», и далее просто смотрел около минуты мне в глаза, держа паузу. Моё общение с Васугуптой было не менее странным, он возник из пустоты и всё время мелькал, как Чарли Чаплин на пленках старого кино. Так, по его собственному признанию, он демонстрировал мне принцип Спанды, указывая на саму суть реальности, что есть и нет одновременно.
В рамках школы «Пратья пхиджня» – союз Шивы и Шакти постигается не постепенным размышлением, но через вспышку озарения – адепт внезапно вспоминает себя тождественным союзу Шивы и Шакти. И это внезапное узнавание мгновенно помещает его в центр колеса мирских феноменов. Иными словами, как только адепт обнаруживает, что он и есть хозяин колеса, Чакрешвара, он тотчас занимает в нём центральную, неподвижную и абсолютную точку, совпадающую с сиянием сознания Шивы.
Суфизм часто считается мистической традицией ислама. И это действительно так. Существует несколько суфийских орденов, которые следуют учениям определённых духовных наставников, но всех суфиев связывает концепция преодоления дихотомии субъект-объект между человеком и божеством. У Реза Аслана находим: «Цель – создать неразделимый союз между индивидуумом и божеством».
Центральная доктрина суфизма, которую иногда называют «Вахдат ал-вуджуд» (или «Единство бытия») в очень упрощенном изложении подразумевает, что все явления выражают единую реальность. Эта реальность (или сущность) лишена формы или качества и, следовательно, непроявляема. Главная цель всех суфиев – отпустить все понятия дуализма и осознать единство с божественным, что собственно и считается истиной. Джалаледдин Мухаммад Руми, один из наиболее знаменитых суфийских поэтов, в переписке с которым я нахожусь до сих пор, писал мне как-то: «То, что люди воспринимают как дуальность, на самом деле является вуалью, скрывающей реальность Единства бытия. Когда же человек видит бога без этой вуали, он понимает, что всё множество вещей – лишь покровы, что скрывали от него Единого. Но если бы эта единая сущность, – продолжал Руми, – явственно предстала перед тобой, ты был бы просто испепелен этой истиной».
Знаменитая суфийская традиция Безумной мудрости – это вдохновение и абсолютное бесстрашие. Её сила в том, что она может свободно импровизировать в зависимости от ситуации. Традиция эта, как собственно и традиция недвойственности, интернациональна, она имеет корни в индо-тибетских, кашмирских, славянских, мексиканских и мн. др. культурах. И так рождается легендарный архетип, т. н. «Святой дурак», с яростным хохотом вырывающийся за пределы двойственных трактовок своего поведения. Эта более чем жестокая традиция прямо указывает на то, что живые системы способны предельно реализовывать свой потенциал только в пограничной зоне, у «края хаоса», и человек, не познакомившийся со своим собственным безумием, бесплоден как творец. В общем, с точки зрения Безумной мудрости, всё, что можно основательно поколебать – необходимо поколебать, и если оно не устоит – так тому и быть.
В мою персональную коллекцию Суфизм вошел через многочисленные беседы с Георгием Гурджиевым, что для донесения своих идей очень много и часто использовал театральные метафоры. В основе гурджиевской антропологии лежит представление о том, что человек не осознает своей сущности, играя бесконечные роли. Делает он это совершенно механически и, по сути, является автоматом, реагирующим на внешние раздражители. Но порочный круг детерминизма можно разорвать. Есть три способа освобождения, Гурджиев называет их путями факира, монаха и йога, но сам предлагает «Четвертый путь», что соединяет в себе три предыдущих. «Отбрасывать маски-личины вовсе ни к чему, – говорил он мне, – ведь жизнь-пьеса планирует продолжаться бесконечно. Помни – человек, знающий свою истинную природу, может играть во что угодно. Человек, не обладающий пониманием своей природы, не может играть вообще».
«Как истинный мастер безумной мудрости, – говорил Питер Брук, отвечая на мои расспросы про Гурджиева, – он беспощадно и даже жестоко провоцировал людей, не позволяя им становиться своими последователями. Ты спрашиваешь – последователь ли я? Ни в коем случае. Я опален им. Я просто Артист. Это более чем высокая цель. И цель любого знания, любой религии – хорошо исполнять свою Роль».
Более чем убедительная аргументация относительно этой традиции была подарена мне Иваном Охлобыстиным, и именно поэтому я считаю его одним из своих учителей.
Христос сказал: «Я даю вам новую заповедь – любите друг друга, как возлюбил вас я». Получается, что любовь – это ощущение бытия в единстве с другим, – говорил мне Иван Иванович, – и чем больше расширяется силовое поле любви, тем больше мы обретаем единство со всем, что возникает.
Как утверждает Кен Уилбер, любовь несет в себе очень важное теплое качество, которым не располагают пустота, недвойственность и многие другие восточные трактовки реальности. «Даже буддийское сострадание, – говорит Кен, – это нечто холодное, оно не излучает теплоту. И именно это делает Христианскую созерцательную традицию привлекательной». Уилбер предлагает шикарный метод (в чем-то очень похожий на медитацию «Любящие глаза» из корпуса методов Школы игры): «Вообрази кого-то, кого ты любишь очень глубоко. Ярко представь себе образ этого человека и почувствуй любовь, которую ты к нему испытываешь. … А теперь отдели любовь от этого человека, сосредоточься на области сердца и ощущай эту любовь уже отдельно от человека. … А теперь распространяй её на всех, кто окружает тебя прямо сейчас. Ощути, как это чувство обнимает и охватывает всех, без оценок и осуждений. Представь, что любовь это ярко сияющий белый свет, расширяющийся из твоего сердца и обнимающий сначала всех жителей в твоём городе, затем – всех людей, населяющих твою страну и, наконец, всех на планете, и саму планету».
С точки зрения этой традиции, данное состояние непреходящей, вездесущей любви – есть фундаментальная структура сознания как такового, основополагающее строение реальности. То есть любить – означает быть единым с чем-то, в единстве с ним. И самое интересное – если это трудно выполнить вам, можно позволить сделать это Иисусу. То есть – позволить богу войти в вас и любить мир через вас. Это означает, что если мы не достаточно сильны для такой любви, то бог достаточно силен.
И опять мы наблюдаем фундаментально театральный принцип нашей психики, способной впускать в себя того, кто превосходит наши возможности во много раз. Если мы считаем, что сами не способны на что-то, то мы можем сыграть того, кто способен на это. И мы можем играть его до тех пор, пока не сольемся с ним воедино, и пока его качества не станут нашими. Таким образом, любые игры в духовное развитие сводятся к очень простой стратегии – с помощью определенных технологий соединить физическое тело со схемами воображения, так или иначе оформляющими реальность.
Общеизвестно, что патриархом Архетипического направления в психологии является Карл Густав Юнг – один из выдающихся психологов современности. Будучи учеником Фрейда и основателем аналитической психологии, Юнг, в итоге, не разделил взглядов своего учителя, а со временем и вовсе отошёл от классической интерпретации.
В наших длительных, и чаще всего ночных, беседах Карл Густав неоднократно повторял, что коллективное бессознательное состоит из воспоминаний и образов, унаследованных нами от предыдущих поколений. Это информационное наследие, – твердил он, – сформировано в процессе всей эволюции человеческого вида и передается до сих пор на генном уровне из поколения в поколение. Непосредственное подтверждение существованию этого явления (коллективного бессознательного) Карл Густав находит в неустанно возобновляющихся в разных культурных традициях символах и образах.
Моё первое прикосновение к т. н. «Архетипическим технологиям» происходит в 2001 году, с легкой руки более чем необычного человека, тотально безбашенного мастера безумной мудрости (которого и человеком-то назвать можно с очень большой натяжкой) Владислава Лебедько. В те годы он позиционирует свое направление как прикладную ветвь архетипической психологии Джеймса Хиллмана (ученика Карла Юнга). Справедливости ради, есть смысл отметить, что кроме Юнга и Хилмана исследованием и развитием архетипического и психологического значения мифа занимаются Эрнст Кассирер, Карл Кереньи, Эрих Нойманн, Генрих Циммер, Жильбер Дюран, Джозеф Кемпбел, Дэвид Миллер и мн. др.
По словам Лебедько, в этом направлении (что выходит сегодня далеко за рамки психологии как таковой) используется множество метафор из мировой мифологии (греческой, египетской, скандинавской, шумерской, славянской и т. д.), а также широкое наследие мировой культуры, искусства, классической литературы, поэзии. «Ключевой особенностью этого направления, – говорит с фирменной заплетающейся интонацией Влад, – является возможность устанавливать информационно-энергетическую связь со структурами коллективного бессознательного посредством работы с архетипическими образами».
Чтобы максимально просто проиллюстрировать, что такое Архетип, я прибегну к близкому моему сердцу примеру с антиномией Аполлон-Дионис. Известно, что театр в Греции возник из евангелия Вакхов – диких фаллических импровизаций, воспевающих природную неукротимость. Но со временем эта шальная плодородность стала испытывать необходимость в структурной уравновешенности. И так возникли два неразрывно связанных друг с другом архетипа – Аполлон и Дионис. Первый обосновался в подсознании человечества как образ созидательной предсказуемости, рационального начала, гармонической соразмерности, ясности, закона; второй – сфокусировал архетип разрушительного экстаза, питательного хаоса, выхода за границы индивидуального сознания, слияния с иррациональной сущностью мира. Наиболее яркое выражение эта антиномия находит в книге Ф. Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Разбрасывая пальцы веером, Ницше любил повторять: «Дионис говорит языком Аполлона, Аполлон же, в конце концов, языком Диониса, чем и достигнута высшая цель трагедии и искусства вообще».
На протяжении многих лет наши с Владом направления развивались параллельно, через периодическое сотрудничество в Международном университете фундаментального образования (МУФО), на базе кафедры архетипических исследований, заведующим которой он был. Помню, как в 2010-м Влад предложил мне защититься по импонирующей ему концепции Самоосвобождающейся игры, которую я развивал. Я всячески отбрыкиваюсь, говоря, что звания и регалии мне не интересны, что создавать «Религию игры» не входит в мои планы, что я просто шут, мимоходом интересующийся механизмами вдохновенной игры на сцене. Но он настаивает. Говорит, что я не секу фишку, что всё гораздо более значимо, чем кажется. Но я неприступен. И тогда он идет на более чем коварный ход, – он приезжает ко мне с десятью бутылками пива (как сейчас помню это был Kozel-темное) и говорит: «У тебя с воображением как вообще?»
Я всегда знал, что этот дикий Сатир (или лучше – Фавн) с момента полового созревания имел склонность к авантюризму, и к его идеям нужно относиться осторожно (к слову сказать, сегодня его выходки и вовсе потеряли всяческие границы). И вот глядя в его заряженные неприкрытым дионисийским блеском глаза, я отвечаю – с воображением? да ничего вроде. «Тогда представь, – продолжает он, подливая в мой бокал пенящуюся, и уже текущую через край, жидкость – что ты стоишь в роскошной зале. На тебе черная бархатная мантия, профессорская шапочка с кисточкой, что щекочет тебе нос, вокруг тебя именитые профессора, все в мантиях и шапочках, вспышки фотоаппаратов, аплодисменты, тебе вручают красочный диплом с вензелями… в котором написано…» … и слушая его живописное словоблудие, я конечно же не устоял: «Шапочка с кисточкой? Черная бархатная мантия? Как это величественно, как красиво, – думал я, – надо себя этой картинкой испытать». Сказать, что я защитился блистательно, это ничего не сказать. Играя, взрослые люди со званиями и регалиями ползали под столами, падали со стульев, хохотали и задирали друг друга, кричали, яростно жестикулировали, плакали, злились, потом опять хохотали и обнимались, озаряясь светом тотальной несерьезности тех чрезмерно пафосных конструкций, какие их звания и регалии собой представляли. Из Петербурга я уехал доктором философии в области психологии. Я до сих пор не могу точно сказать, что эта формула означает, но так записано в моём более чем солидном, изрисованном золотыми вензелями дипломе.
А если серьезно, то главное из того, что привлекло меня к Архетипической психологии, так это утверждение, что каждая личность – многолика (множественна). «Психиатрический страх перед множественной личностью, – любил повторять в наших беседах Джеймс Хиллман, – свидетельствует об идентификации с «эго», которое в свою очередь разыгрывает на психологическом уровне двухтысячелетнюю монотеистическую традицию, превозносящую единство в ущерб множественности». Присутствующие здесь же члены проекта «Эранос» (включая Лебедько, и др.) загадочно улыбались, качали головами, время от времени вставляя свои не всегда легко понятные реплики: «Здоровая, развитая или идеальная личность должна принимать во внимание свою, драматическую, замаскированную, неоднозначную ситуацию. Ирония, юмор и сострадание служат признаками такой личности, поскольку они свидетельствуют о понимании множественности значений, судеб и намерений, реализуемых любым субъектом в любой момент. То есть «Здоровая личность» рассматривается на фоне артистической личности, для которой процесс воображения составляет стиль жизни».
В картографии личности самого Юнга (что состоит из трех основных уровней: ЭГО (Я), ЛИЧНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ и КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ), ведущая роль отводилась пяти основным архетипам: Аниме, Анимусу, Персоне, Тени и Самости. Сегодня благодаря усилиям других мастеров их гораздо больше. Но для более подробного разворота этой темы есть смысл отослать интересующихся к трудам самих авторов, что вслед за Карлом развивали это направление, заметив ради приличия, что это чтиво затянет вас на глубину более чем изощренных (и не всегда легко перевариваемых) метафор, включая такие как Плерома, Ризома, Имажинер и мн. др.
Итак, отличительной особенностью именно Архетипической психологии является – мифологическое сознание. Для нее все, что существует – изначально живое. «Мифологическое пространство – изначально едино, целостно. И исходя из такого взгляда на реальность, человек естественным образом пробуждается к способности проводить через себя энергии Архетипов. Персонажами могут выступать как боги различных пантеонов (Зевс, Шива, Тор, Иштар, Тиамат, Макошь, Гермес, Кришна, Один, Дионис, Протей и пр.), так и литературные герои (Фауст, Дракула, Гамлет, Дон Жуан, Раскольников, Обломов, Фигаро, Снегурочка и пр.), а так же – харизматики исторического прошлого, сумевшие втиснуться в архетипический пантеон (Жанна д’Арк, Шекспир, Галилей, Ницше, Тесла, Эйнштейн, Дали, Элвис Пресли, Владимир Высоцкий и др.).
Архетипический контекст до безумия игрив. Можно даже сказать, что игра – по сути своей – архетипична. И сознательно готовя себя к выходу на Сцену мира, в своих репетиционных штудиях, есть смысл познать и назвать свои глубинные импульсы, изучить их фундаментальность и эмоциональность, вычленить главные и, конечно же, – наблюдать за тем, каковы мы в состояниях, когда потоки этой фундаментальности активизируются в нас. Так, архетип за архетипом, мы можем постигать эволюционное плодородие своего инструмента, и только для того, чтобы в определенный момент, искусно жонглируя этой многоликостью, пройти над той самой бездной, о которой так харизматично пел великий Ницше.
Проще всего рассмотреть этот более чем обширный корпус взглядов из разряда «Технологий Священного» через практику Станислава Грофа под названием «Холотропное дыхание». В буквальном переводе этот термин означает «движение в направлении к целостности» (от греч. ὅλος – «целое» и τρόπος – «двигаться в направлении чего-либо»). Сам метод основан на организованных формах интенсификации дыхания, благодаря чему карта психики разворачивается в опыт последовательного прохождения через несколько уровней самотрансформации.
Теоретически, достигая в потоке этой формы дыхания апофеоза, наша автономность как бы размывается и исчезает. И в состоянии единства мы ощущаем, что Вселенная – это единая энергетическая система, а вещи – это всего лишь преходящие электроволновые проявления. Говоря словами самого Грофа: «У нас возникает ощущение, что одновременно мы Все и Ничто. И поэтому мы можем внезапно воспринять все формы пустыми, а саму пустоту – как обремененную формами. Так мы достигаем состояния, в котором способны видеть, что мир одновременно и существует, и не существует». Инициация в этот углубленный процесс самоисследования приводит к одному из самых мощных опытов, возможных при прохождении через процесс холотропного дыхания, – т. н. встрече лицом к лицу с процессом «смерти-возрождения», который тотально меняет картину физического мира. И так человек выходит за пределы узкого, хилотропного модуса сознания и запускает естественную динамику узнавания себя как целостного инструмента. Можно даже сказать, что так мы призываем из бездонных глубин нашего сердца себя-бога, обретая понимание, что сознание, энергия и телесная форма – суть одно. И это означает, что мы перестаем быть куклой, марионеткой, сансарной обезьяной. Куда бы мы ни посмотрели, говоря словами Яна Сметса – «…мы не видим ничего, кроме целостностей. И не просто целостностей, но иерархически структурированных целостностей: каждое целое является частью более крупного целого, которое само входит частью в еще большее целое. Поля внутри полей внутри новых полей, протянувшихся через космос и связывающих каждую и всякую вещь с любой другой».
Технологии Священного, часто называемые трансперсональными, по определению Станислава Грофа, это технологии, которые выводят за границы отождествления с узким, биографическим уровнем психики. К подобным практикам относятся различные сочетания пения, дыхания, барабанного боя, ритмичной пляски или кружения, театрального перевоплощения, пост, уединение, эмоциональное голодание, причинение сильной физической боли, техники лишения сна, удушения и т. д. и т. п. Во многих культурах трансперсональное видение достигалось посредством использования т. н. священных растений. Самыми известными из них считаются: психоактивные грибы, мексиканский кактус пейотль, некоторые сорта конопли, южноамериканские и карибские сорта табака, кустарник ибога, а также лиана амазонских джунглей (Banisteriopsis caapi) – источник яхе, или айяхуаска. Другими возбудителями трансперсональных переживаний являются различные виды духовной практики, многочисленные школы йоги, дзен-буддизм, тибетская ваджраяна, даосизм, суфизм, каббала, молитвы мистического христианства и т. д.
Исторически, расширяющие сознание методики применялись почти во всех древних таинствах перехода (смерти и возрождения), таких, например, как храмовые посвящения Изиды и Осириса в Древнем Египте; богослужениях Аттиса и Адониса; в древнегреческих вакханалиях и элевсинских мистериях. Сегодня есть смысл отметить сильнодействующие виды переживательной психотерапии, такие как гипноз, неорайхианские подходы, первичную терапию, ребёфинг, клинический мониторинг, при котором индивид электронными сигналами отрицательной обратной связи вводится в измененное состояние сознания.
Множество выдающихся людей оставили на карте трансперсонального опыта свои верстовые столбики. Уильям Блейк, например, описал его так: «Внезапно, совершенно без предупреждения, у меня возникло ощущение поглощенности пламенем, ощущение того, что весь я и разум мой заполнились переживанием непостижимого единства»; Данте заявил, что был превращен подобным переживанием «…из человека в Бога»; Яков Бёме: «Земного языка недостаточно, чтобы описать все то радостное, счастливое и прекрасное, чем полнятся внутренние чудеса Бога»; Тютчев, вторя Гёте, определил это словами: «…всё во мне, и я во всем»; Илаханем восклицал: «Сандосиам, Сандосиам Эппотам!» – «Радость, всюду радость!» Поль Валери: «Бывают минуты, когда все тело мое освещается. Я вдруг вижу себя одновременно и изнутри и снаружи». Олдос Хаксли: «Букетик цветов, сиявший собственным внутренним светом. Эти складки – что за лабиринт бесконечно многозначительной сложности. Я видел то же, что и Адам в утро своего творения – длящееся миг за мигом чудо обнаженного бытия». Герхард Дорн: «…так он (человек) придет к тому, чтобы своим внутренним взором (okulis mentabilis) увидеть несчетные искры, сверкающие день ото дня все сильнее и сильнее и переходящие в яркий свет». Эдвард Карпентер: «Глубокий, глубокий океан радости внутри». Уолт Уитмен: «Я доволен – я вижу, танцую, смеюсь, пою… Я странствую, изумляясь своему собственному свету и ликованию! Я пою для тебя, о смерть!»
Об этом слоне более чем много сказано в моей книге «Самоосвобождающаяся игра». И начиная с Дзеами Мотокие и Хуан фаньчо, через «Парадокс об актере» Дени Дидро, через Станиславского, Мейерхольда, Брехта, Гордона Крега и Михаила Чехова, Арто, Гротовского, Брука, и заканчивая эпическими экспериментами Анатолия Васильева, везде говорится о некоем «Пути» артистического мастерства, предполагающего систему тренингов и особых репетиций, цель которых – изменить отчасти саму психо-физическую природу артиста и, как следствие, его человеческого материала.
Стержневым в этом контексте (по крайней мере для меня), конечно же, будет влияние Антонена Арто (с его Театром жестокости – Theatre de cruaute и жаждой истинной страсти, присущей творческому акту, что несомненно приводит к трансформационному эффекту сознания артиста). Сжимая мой подбородок в своём костлявом кулаке, уже старый и высохший Арто часто говорил мне: «Необходимо безжалостно разрушить зависимость театра от сюжетных текстов и восстановить представление о первичном языке, стоящем на полпути от жеста к мысли…» Именно Арто вколотил в моё сознание идеи об алхимической возгонке материи Театра, и как следствие – самой натуры человека-артиста.
Тлеющую головешку образности Арто (он провел свои последние дни в сумасшедшем доме) подхватил Ежи Гротовский. Этот твердил мне: «Не драматический театр, украшенный вставными пластическими номерами, не трюки, помогающие держать ритм и напряжение действия, но телесные, чувственные субстанции, что возгоняются, разгоняются, словно в электронном ускорителе, чтобы дать на выходе иную материю – иную плоть актера, иную чувственность, иной смысл.»
Важно отметить, что для современных актеров, как и для продвинутых практиков, работающих с внутренней энергией, театральные среды, в которых разворачивается т. н. «Opus magnum» их представления, меняется не просто психофизика всех участников процесса (включая зрителя), но и окружающий мир, что оказывается почти радиоактивным. И это более чем прекрасная метафора. Именно – радиоактивным.
Экспериментируя с этническими песнопениями самых разных народов (Гротовский использовал в тренинговой практике ближневосточные, средиземноморские, афро-карибские обрядовые и народные напевы), он стремился найти некий исток, постоянно повторяя одно: «Для меня топография всегда остается вертикальной. Нужно только, чтобы другие были готовы сопроводить меня на этой дороге…»
Анатолий Васильев. В своей книжке «Семь уроков театра» он говорит: «Я не наблюдаю больше людей, что пытаются осмыслить некие истины, но скорее, сами эти истины больше не находятся в состоянии конфликта друг с другом. Они находятся в состоянии Игры». И это очень важное прозрение. Конечно же, оно отражает уровень развития самого Васильева, но, несомненно, констатирует также и ответ поэта на запрос времени. «Сама игровая среда – разве не создается между действующим актером и его персонажем, игровая среда, что разогревается благодаря ироничной способности живой персоны выглядывать наружу из своей роли».
Поздний Васильев утверждает, что единственное орудие, способное приручить первородную плазму глубинного подсознания, общего для нас всех, можно отыскать лишь в игровом ритуале. Для него «Ритуал – единственный инструмент, способный контролировать расплавленную плазму наших глубинных снов, наших самых жестоких архетипов, которые существовали задолго до нас.»
И все это действительно очень точные и очень глубокие ориентиры в контексте пути театра как явления. Но говорить об этих процессах фактически невозможно (точно так же, как и о самой игре), в них следует – играть, распаковывая голограмму понимания в непосредственном потоке соучастия и сотрансформации.
Сегодня некоторые направления в современной науке вплотную подходят к теоретическому объяснению единства проявленного и непроявленного. Некоторые математические теории, работающие с многомерными пространствами, также приводят их авторов к пониманию аттракторного единства, то есть проистекания из некоего объединяющего (вплоть до тождественности) принципа. На основе квантовых открытий возникают психологические и психотерапевтические игры и модели, в рамках которых считается, что человек в своих процессах восприятия, мышления и деятельности не только отражает окружающий мир, но и активно творит его.
Сегодня этот подход развивается многими авторами в различных дисциплинарных областях: на базе генетической эпистемологии, или психологии развития ребенка, – Жаном Пиаже, системной теории и кибернетики – Хайнцем фон Фёрстером, антропологии – Грегори Бейтсоном, психологии восприятия – Ульрихом Найссером, психотерапии – Паулем Ватцлавиком, когнитивной психологии – Эрнстом фон Глазерсфельдом, нейробиологии и когнитивной науки – Умберто Матураной и Франсиско Варелой и т. д. и т. п.
Весьма удачной здесь является метафора танца, как говорил об этом один из основателей кибернетики: «Познание мира и действие человека в мире – это танец человека с миром, парный танец с различными па, в котором ведущим является то один, то другой партнер, в котором они оба беспрерывно раскрываются и развиваются.» Или как выразилась Елена Князева в книге «Энактивизм: новая форма конструктивизма в эпистемологии»: «Я в мире, который во мне; мир полностью внутри меня, и я всецело «окутан миром», «пронизан им»; я вбираю в себя мир, «всплеском» или «вспышкой» которого я являюсь.»
Здесь, пользуясь случаем, я хочу представить вашему вниманию эту блистательную книгу. Несмотря на тяжеловесное название, она достаточно просто указывает на главный (с моей точки зрения) тренд времени – на выход за пределы дихотомии субъекта и объекта. «Поскольку субъект и объект находятся в циклическом, взаимно определяющем отношении, то трудно провести различение между тем, что идет от одного, и тем, что идет от другого. Субъект и объект являются, выражаясь метафорическим языком, взаимным эхом друг друга, совозникающими и взаимно обновляющимися эмерджентностями».
Я не уверен, что есть смысл глубоко зарываться в эти контексты на страницах данной книги. Пусть наше шоу останется легким, воздушным, радостным и слегка – необязательным. Тех же, у кого есть склонность к подобным самоистязаниям, приглашаю на территорию самообразования, тем более, что современные информационные сети дают невероятный обзор всевозможных ракурсов на эти темы.
ПОДВЕДЕНИЕ ЧЕРТЫ
Итак, целью этой главы, как вы поняли, было – бесстыдно побряцать познаниями и проявить т. н. Святое самолюбование. Я сожалею, что в список моего «Шествия слонов» не вошло много другого, что несомненно существует как на духовном, так и на психологическом рынках, и что можно было бы отнести к теме игры, но и задача была изначально другой – развернуть панораму именно тех систем, что оказали влияние на моё персональное развитие и, в частности, на формирование такого явления, как «Путь игры». И хотя мой восторг и преклонение перед всем вышеперечисленным не знает границ, и мой скелет на 99 % состоит из этого, тем не менее, у всех этих систем, с моей нескромной точки зрения, есть один маленький, но значительный недостаток.
КАКОЙ?
Войти с помощью соц. сетей: