Последние пять месяцев получились у Софи тихими. Никаких официальных уведомлений со своего факультета о том, дан ли ход той жалобе на нее, она не получала, но руководство, судя по всему, пока действовало по принципу «виновна, пока не доказано обратное». Ее адрес изъяли из факультетской электронной рассылки, а сама Софи числилась в бессрочном оплачиваемом «отпуске». Обещали дисциплинарное слушание, но его отменили уже дважды: первый из-за забастовки в лондонской подземке, второй — по болезни профсоюзника, представлявшего интересы Софи.

Она изо всех сил старалась занимать себя, но это давалось нелегко. Трудилась над книгой — адаптацией своей докторской работы — и пыталась ежедневно проводить по нескольку часов дома за рабочим столом (кухонным). Писала она и новый цикл лекций, хотя не знала, удастся ли их когда-нибудь прочитать. Однако время тяжко обременяло ее — просто в смысле чем его занять, — и Софи не без желания помогала матери и дяде, навещая Колина как можно чаще. Накануне вечером она предложила приехать часам к шести и приготовить деду ужин. Через десять или пятнадцать минут натужной беседы она ушла в кухню чистить картошку и ставить мясо в духовку. Вернувшись и спросив Колина, не хочет ли он хереса, ответ она разобрать не смогла.

— Прошу прощения, дед? — переспросила она, подходя поближе, и тут заметила, что лицо у него словно бы обвисло с одной стороны, а когда он вновь попытался заговорить, из него полился поток условных звуков, совсем не похожих ни на какую осмысленную речь, понятно было лишь, что его охватили паника и боль. Софи набрала «999», «скорую» пришлось ждать двадцать минут, за это время она позвонила Бенджамину, тот приехал прямиком от друга, из Моузли. Бенджамин и «скорая» прибыли с интервалом в несколько секунд.

Колина положили в специализированное отделение для инсультников, у него диагностировали преходящее ишемическое нарушение, или мини-инсульт. Оставили на ночь. Наутро Бенджамин позвонил Софи и объявил голосом громадного, пусть и временного облегчения, что симптомы у отца устранены и он, кажется, уже выздоравливает.

— Я так рада, — сказала Хелена в тот вечер, когда они сидели втроем за столом, ждали, когда подадут закуски. — Волнуюсь я за твоего деда иногда, между прочим. Конечно, любой хотел бы оставаться у себя дома как можно дольше, но я вот думаю, не подходит ли пора, когда твоей матери стоит решить, не перевезти ли его…

— Она понимает, что надо что-то менять, — отозвалась Софи. — Они с Бенджамином собираются это обсудить.

— Для тебя, конечно, это тоже травматично. Надеюсь, ты успела сегодня отдохнуть.

Явился официант с двумя бокалами шампанского на серебряном подносе. Первой предложил бокал Хелене, и она было собралась его взять, но вдруг сказала:

— Ой… но мы же просили красное. По крайней мере, я.

— Это за счет заведения, — сказал официант. — Комплимент от управляющего.

— Батюшки! — Сконфуженная — как всегда, если случалось что-то неожиданное, — Хелена взяла бокал и обратилась к сыну за разъяснениями: — Не ты ли это подстроил?

— Я тебе говорил, — сказал Иэн, — этим местом управляет Лукас.

— Лукас?

— Муж Греты. Девушки, которая у тебя прибиралась, помнишь? Я, когда бронировал столик, сказал, что у тебя сегодня день рождения.

— Ну… Очень любезно с его стороны.

— С днем рождения, Хелена, — сказала Софи, поднимая бокал. — Семьдесят семь лет юности. Невероятно.

Они с Хеленой отхлебнули шампанского. Иэн отпил из стакана воду. Он уже сообщил им, что у него день сложился ужасно, и вид у него был как у человека, которому очень надо выпить, но к алкоголю он, когда был за рулем, не прикасался.

— Они все еще живут у вас в деревне? — спросила Софи.

— Кто, милая?

— Грета и Лукас.

— О. Ну… да, наверное. Видела их у магазина неделю или две назад. Она несла ребенка в этом, как его… В котомке — или как он называется. На вид были очень счастливые. — Она помедлила, очень кратко, и Софи поняла, что последует далее. Ну разумеется: — А вы-то, как я понимаю, не очень-то… думали на эту тему?..

Софи покачала головой.

— Последнее время нет.

— Главный парадокс в том, — сказал Иэн, — что сейчас вообще-то самое время заводить. Софи уже так долго без работы.

— Красота, — проговорила Софи тоном сплошного сарказма. — Кому нужен декретный отпуск, если можно оказаться в полностью оплачиваемой временной отставке, совершенно неожиданно и без всякой причины?

— Я в смысле…

— Ты действительно так считаешь? Что сейчас самое время вклинить сюда ребенка, пока университет решает, допустить меня вообще когда-нибудь до преподавания или нет?

Она сердито смотрела на него, пока он не вынужден был отвести взгляд. Перед тем как отпить воды, Иэн проговорил:

— Пусть из этого фиаско выйдет хоть что-то хорошее.

Повисло долгое молчание, а затем Хелена сказала:

— Может, и нет.

Софи подняла голову.

— Может, и нет — что?

— Не допустят до преподавания. — В ответ на ошарашенный взгляд Софи Хелена добавила: — Ну, уже прошло почти полгода. Почему ты думаешь…

— Все попросту медленно. Так оно происходит в академическом мире.

— Ты не рассматривала… — начала Хелена.

Софи посмотрела на нее вопросительно.

— Мы тут подумали, может, тебе рассмотреть возможность попробовать что-то еще. Другую сферу деятельности.

— Мы?

— Мы с Иэном обсуждали это недавно.

Софи умолкла. Слишком разозлилась, не могла слова вымолвить.

— Брось, мам, — сказал Иэн. — Я все это уже пробовал.

Тут своевременно прибыли закуски. Их молча поставили перед гостями. Официант, привычный к такому, тут же почуял охлаждение над этим столиком.

Начав с лососевого мусса, Софи повернулась к Иэну и сказала:

— Уму непостижимо — ты хочешь, чтобы я все бросила?

— Уму непостижимо, что ты хочешь продолжать в такой среде. Ты от этих людей ни грамма поддержки не получила.

Встряла Хелена:

— По-моему, ты собиралась попросить своего дядю, чтобы он связался с тем другом?

— Он связался. Тот сказал, что он никакого влияния не имеет на то, что делает его дочь. Они, насколько я поняла, почти не разговаривают.

— Надо было уже объяснить им, как делается их работа, — сказал Иэн.

— И что — спустить все псу под хвост? Я восемь лет добивалась своего положения.

— Я это ценю. Ценю твой труд, который ты в это вложила. Но эта среда, где ты работаешь, Соф, — она ядовита.

— Ядовита? Что в ней ядовитого?

— Атмосфера, то, как люди мыслят… бред же. Они оторвались от реальности.

— Это все недоразумение, не более. Бывает такое. Так или иначе, я не вижу ничего бредового в уважении к меньшинствам.

Иэн раздраженно швырнул вилку на стол:

— Да перестань уже быть такой, блин… ПК на эту тему!

Софи откинулась на стуле и улыбнулась:

— Вот, пожалуйста. Мне было интересно, много ли надо, чтобы в разговоре всплыли эти две буквы.

— То есть?

— Ты вообще понимаешь, Иэн, как часто в последнее время обвиняешь меня и всех остальных в том, что мы, на твой вкус, слишком «пэ-ка»? Ты одержимый стал. Я даже не уверена, понимаешь ли ты, что это «пэ-ка» значит.

— Я отчетливо понимаю, что оно значит. То, что ты называешь уважением к меньшинствам, по сути означает два средних пальца нам, всем остальным. Ладно, защищай своих драгоценных… трансгендерных студентов от ужасных гадостей, которые люди о них говорят. Обкладывай их ваткой. А если ты белый гетеросексуальный мужчина из среднего класса, м-м? Людям можно говорить тебе что, блядь, угодно.

Мать Иэна поморщилась от ругательства. Софи задумалась на миг, а затем сказала:

— Ты сегодня встречался с Нахид, так? Ежеквартальная отчетность.

— Ага.

— Как все прошло?

— О, фантастически. Если нравится, когда человек, с которым ты когда-то работал, обращается с тобой покровительственно и смотрит на тебя сверху вниз, — замечательно все прошло.

— И ты поэтому в таком паршивом настроении? Не пора ли уже забыть об ударе, нанесенном твоему мужскому эго, и жить дальше?

— Моему мужскому эго? Так я и знал. Почему не просто моему эго? Нет, тебе надо свести все к тому, что я мужчина. А дальше поговорить о моих «белых» привилегиях. Ну давай, расскажи мне, какой я, блядь, привилегированный. Расскажи мне, что подобные мне не становятся жертвами в собственной стране.

Софи глянула на Хелену — та смотрела на них в ужасе, к еде у себя на тарелке почти не притронулась. Софи внезапно стало стыдно.

— А вот сейчас ты несешь чушь, — проговорила она. — И нам не надо бы разговаривать в таком тоне на дне рождения у твоей мамы. Простите, Хелена.

— Не надо бы. — Хелена отложила нож и вилку. — С вашего позволения, отлучусь на минутку. Пойду поищу дамскую комнату.

Она отодвинула стул и медленно пошла вглубь ресторана. Иэн с Софи некоторое время ели молча.

— Тебе не кажется, что следовало бы пригасить это немножко? — наконец спросила Софи. — Ради нее — хотя бы сегодня?

— Она со мной согласна, между прочим. Она на моей стороне.

— С каких пор у нас стороны?

Иэн посмотрел на нее в упор и ожесточенно спросил:

— Ты понятия не имеешь, да?

— Понятия не имею о чем?

— Как нас злит вот это моральное превосходство вашей братии, которое вы постоянно излучаете…

Софи перебила его:

— Извини, пожалуйста, но кто они, эти люди? Кого — «нас»? Какая «ваша братия»?

Вместо ответа на вопрос Иэн задал встречный:

— Как ты думаешь, каков будет исход референдума?

— Не меняй тему.

— Я не меняю. Каков будет исход референдума, по-твоему?

Софи поняла, что Иэн продолжит настаивать. Надула щеки, выпустила воздух и сказала:

— Ну не знаю… «Остаться», наверное.

Иэн удовлетворенно улыбнулся и покачал головой.

— Ошибаешься, — проговорил он. — Победит «выйти». Знаешь почему?

Софи покачала головой.

— Из-за таких, как вы, — сказал он с тихим торжеством. А затем повторил, наставляя на нее палец: — Из-за таких, как ты.

Хелена вернулась из дамской комнаты, и им всем вместе удалось заполнить дальнейшие полтора часа безопасной, безобидной болтовней о мелочах. В конце трапезы явился сам Лукас с двумя стаканами портвейна — тоже за счет заведения — и маленьким бисквитом, который Грета испекла Хелене ко дню рождения. Они рассыплись в благодарностях, но пирог есть уже были не в силах, и Хелена забрала его домой. Иэн и Софи отправились обратно в Бирмингем.

В машине почти не разговаривали. Софи могла только догадываться, о чем думает Иэн. Она же размышляла о часах, проведенных за последние два года в компании Иэна и его матери: поездки в места, где Софи не чувствовала себя в своей тарелке, трапезы не в ее вкусе, мнения, с которыми она не соглашалась, разговоры, которые ей не нравились, знакомства с людьми, с которыми у нее ничего общего, и все это время — езда туда-сюда, туда-сюда по этим дорогам, этим однообразным дорогам, связывавшим Бирмингем и Кёрнел-Магну, туда-сюда в самом сердце Средней Англии, сердце, что билось вопреки всему в мерном, решительном ритме, тихо и неумолимо. Софи размышляла о часах, которые могла бы провести в других местах, с другими людьми, ведя другие разговоры. Думала о том, до чего иначе могла бы сложиться ее жизнь, если бы ее в тот день не поймали на превышении скорости по пути к станции Солихалл; до чего иначе могла бы сейчас быть ее жизнь, если бы она не отпустила в конце семинара ту неуклюжую шутку в адрес Эмили Шэммы. Эти усталые, более чем знакомые мысли удручили ее и наградили головной болью. А потому ей, возможно, следовало бы поблагодарить Иэна за то, что он попытался поднять им настроение, вдруг указав на проехавший мимо автомобиль со словами:

— Смотри-ка.

Софи подняла голову и открыла глаза.

— М-м?

— ИВВ, — сказал он. — Имейте в виду.

Ах да. Игра в автомобильные номера. Кажется, они уже много лет в нее не играли. Может, так оно и было. Софи попыталась явить улыбку, но ей это не удалось. А когда ей подумалось, что эти же буквы означают «Иэн, вали вон», ей стало грустно и стыдно.