Бенджамин потрясенно осознал, что прожил на мельнице два с половиной года. Куда подевалось время? Помимо поездок к отцу в Реднэл два-три раза в неделю, Бенджамин не понимал, что́ за эти тридцать месяцев сделал конструктивного. Выполнял кое-какую ремонтную работу по дому, ездил в Шрусбери за продуктами, готовил себе все более изобретательные лакомства… Ничто из этого не добавляло к дельно прожитой жизни, вынужден был признать он. Быть может, утрата Сисили оказалась ударом сильнее, чем Бенджамин сознавал, и он с тех пор жил в состоянии эмоционального шока. Или, вероятно, в пятьдесят два досрочно успокоился и обленился.

За все это время он о своем романе толком и не думал. Или о цикле романов, о романе-хронике — или как там этой чертовой штуке положено именоваться. «Непокой», проект, над которым он работал со времен своего студенчества в Оксфорде в конце 1970-х, уже разросся до полутора миллиона слов, то есть стал объемнее всех работ Джейн Остен и Э. М. Форстера вместе взятых. Рожденный объединить пространное повествование о европейской истории со времен прихода Британии на Единый рынок в 1973-м с подробным отчетом о внутренней жизни автора в тот же период, этот проект усложнялся тем, что у него имелся музыкальный «саундтрек», сочиненный самим Бенджамином, но каковы в точности отношения этого саундтрека с текстом, сам Бенджамин все никак не мог определить. Бесформенная, разбросанная, многословная, чрезмерная, непродуманная, не подлежащая публикации, местами нечитаемая и в общем и целом непригодная к прослушиванию, — это понимание начало нисходить на Бенджамина, как гнетущая туча. Он не мог заставить себя бросить книгу, но растерял всякое ощущение, было ли в этой работе хоть малейшее достоинство или нет. Вот что нужно: беспристрастное мнение.

Первым делом — и как это часто бывало — он обратился к Филипу. Филип — надежный друг в любых невзгодах, тем более последнее время, раз Филип теперь зарабатывал на жизнь, редактируя сложные рукописи и придавая им форму. Но когда Филип получил по почте файлы и осознал масштабы работы, которую его просят произвести, его охватила паника и он позвонил Бенджамину с другим предложением.

— Приезжай в «Викторию» на Джон-Брайт-стрит в понедельник вечером, — сказал он. — По этому поводу проведем настоящее заседание комитета.

— Погоди… есть какой-то комитет? — спросил Бенджамин.

— Не волнуйся. Я его соберу.

«Виктория», которую Бенджамин прежде ни разу не посещал, оказалась мрачным викторианским пабом, притаившимся в неприметном углу рядом с Саффолк-стрит-Куинзуэй в Центральном Бирмингеме. Был понедельник, 4 июня, и в честь алмазного юбилея королевы, который нация отмечала целые длинные выходные, по всей стране четыре дня шел проливной дождь. Когда Бенджамин прибыл, таща на себе распечатку своего шедевра в двух увесистых коробках, лить наконец перестало, но улицы все еще блестели дождевой водой и отражали свет фонарей. В пабе его встречал не только Филип, но и два других лица из прошлого.

Перво-наперво, там был Стив Ричардз, еще один старый друг по школе «Кинг-Уильямс». Стив был единственным черным мальчиком в их выпуске, неизбежно оказывался под обстрелом расовых насмешек и издевок и претерпевал их с несгибаемым достоинством и смирением. Ныне все у него шло хорошо: дочери выросли и покинули отчий дом, а спустя много лет, проведенных в промышленном секторе, сам он посвящал себя изысканиям, интересовавшим его всю жизнь, — стал директором чего-то под названием «Центр экологичных полимеров» в одном из ведущих университетов Средней Англии. У Стива был вид тихого довольства — помимо того, что выглядел он моложе Бенджамина и гораздо здоровее.

Рядом со Стивом сидел человек, которого Бенджамин поначалу не признал. Вероятно, за шестьдесят, эспаньолка, седые волосы до плеч, вроде бы смутно знакомый, но через несколько мгновений неопределенности стало ясно, что придется представиться.

— Бенджамин? Я Том. Том Сёркис. Только не говори, что не помнишь.

Мистер Сёркис… Да! Их преподаватель английского в шестом классе. Человек, чьим вкладом в историю «Кинг-Уильямс» стал придуманный им школьный журнал под названием «Доска», в котором Бенджамин, Филип, Дуг и прочие точили свои журналистские зубы. Бенджамин в глаза его не видел лет тридцать с лишним. А теперь, поглядев пристально, помимо общих симптомов старения, не замечал никаких перемен, вообще никаких: та же стрижка, тот же потрепанный твидовый пиджак, даже джинсы расклешенные, в стиле 1970-х.

— Ну, — произнес мистер Сёркис, — надо полагать, немудрено, что ты меня не узнал. Несколько поработал над имиджем с тех пор. Видишь?

Он показал на свою левую мочку, она была проколота и с маленькой золотой сережкой.

— А… да, — кивнул Бенджамин довольно растерянно. — Вот в чем дело, наверное. Вся разница в этом. Как поживаете?

— Все еще преподаю. Приятная общеобразовалка в Личфилде. Немного не такая, как «Кинг-Уильямс», но по-своему такая же веселая. Трудности другие. И все-таки после этого полугодия уйду на пенсию. Всё — вешаю академическую шапочку на гвоздь. О, зато отличные деньки были — 1970-е, а? Когда Стив сыграл Отелло, а ты написал тот скандальный обзор. Во шуму-то наделал! А еще Дуг, конечно, с этой его политикой. У него все хорошо, верно? Вы еще общаетесь?

— От случая к случаю, — ответил Бенджамин. — Он женился на одной из самых богатых и шикарных женщин в Лондоне, у них особняк в Челси.

— Ха! Интересно, что бы об этом подумал его отец. Цеховой староста в Лонгбридже, да?

— Да — но, уверяю вас, Дуг полностью отдает себе отчет в этом парадоксе. И тот Дуга мучает, я бы даже сказал.

— Впрочем, он всегда западал на пафосных женщин, — напомнил всем Стив. — С тех самых пор, как слинял в Лондон на выходные, пока мы еще были в школе, и утратил невинность с некоей Слоан на Фулэм-роуд.

— Верно, — сказал Бенджамин и на миг задумался, что, возможно, не у него одного взрослая жизнь в конце концов определилась подростковой влюбленностью.

После еще некоторых воспоминаний в том же духе Филип призвал всех к порядку и напомнил, каким делом им предстоит сегодня заняться. Тем временем на широком экране телевизора в глубине паба мелькали изображения окрестностей Букингемского дворца, где юбилейные празднества королевы завершал концерт. Шёрли Бэсси пела «Брилианты навсегда», а ее величество и принц Филип озирали всех с добродушным недоумением.

— Вы гляньте на этих чертовых паразитов, — произнес мистер Сёркис, ощериваясь на экран.

Трое друзей оторопели.

— Ой, ну не знаю. По-моему, она молодец, — сказал Филип.

— Очень полезно для туризма, — сказал Бенджамин.

— Она к нам в университет разок приезжала, — сказал Стив. — Приятная дама.

Возникло краткое молчание, и под разочарованным взглядом мистера Сёркиса все вдруг осознали, до чего консервативными и пожилыми кажутся. Смутившись за всех разом, Филип заспешил дальше:

— Так, Бенджамин, ты привез книгу?

— Привез.

Чтобы достать две коробки, сложить разные разделы в правильном порядке, поснимать с них всех резинки и так далее, ушло немалое время — в том числе и потому, что стол, за которым они сидели, оказался недостаточно просторным для целых гор бумаги, не говоря уже о стопке дисков, на которых хранились файлы с музыкой. Друзья перебрались за соседний столик — самый большой в пабе, где уместилась бы компания в десять персон, и там Фил, Стив и мистер Сёркис несколько мгновений смотрели на рукопись в обалделом молчании.

— Блин, — проговорил Стив, — в смысле, я знал, что она большая, но не отдавал себе отчета…

— Как тебе это удалось, Бен? — спросил мистер Сёркис. — Ни разу не приходило в голову просто… остановиться?

— Я не могу остановиться, — ответил Бенджамин просто, — пока не доберусь до конца.

— Справедливо, — проговорил Стив.

Шёрли Бэсси покинула сцену под продолжительные аплодисменты, ее место заняла Кайли Миноуг.

— Итак, вот что я сделал, — пояснил Филип, — я попросил Стива прочитать материалы личного свойства, Тома — политические фрагменты, а сам прослушал музыку и попытался сообразить, как это все сцепляется воедино.

— Вполне себе план.

— Да, ну… Давайте поглядим, кто как справился. Стив, каково было твое первое впечатление?

— Слишком длинно, — не задумываясь сказал Стив.

— Окей. Том, какие выводы сделали вы?..

— Длинно, вообще ни в какие ворота, — произнес мистер Сёркис, не дожидаясь окончания вопроса.

— Хорошо, — сказал Филип. — Вижу, у нас тут складывается закономерность. Это полезно. Так, в отношении музыкальной части все несколько запутаннее. Видите ли, я не вполне уверен… — он примолк и виновато глянул на Бенджамина, — не вполне уверен, что понимаю, какую задачу выполняет музыка — в общей структуре. Частично она казалась несколько… ну, избыточной.

Автор/композитор ощетинился и сказал:

— Когда ты говоришь «частично»…

— Ну, думаю, на самом деле я имел в виду… ее всю.

— Всю музыку?

— Да.

— Избыточной?

— «Избыточной», понятно, жестковато, — проговорил Филип, — но… в этом контексте верно, как мне кажется.

За столом воцарилось неловкое молчание. По телевизору Кайли Миноуг выкрикивала «Никак не выброшу тебя из головы» с энергией, не сообразной ее сорока четырем годам.

Бенджамин молчал долго, а затем выпалил:

— Да, вы правы. Я знаю, что вы правы! Весь этот замысел соединить музыку с печатным словом был нелеп с самого начала. Я ни разу не продумал его целиком, ни разу толком не задался вопросом, что вообще делаю, я…

Не говоря больше ни слова, он сгреб стопку дисков со стола и сбросил их в коробку.

— Вот. Мне полегчало. Теперь имеем нечто попроще. Просто книга. Просто очень, очень толстая книга.

— Слишком толстая, — сказал Стив.

— Слишком толстая, — согласился Бенджамин.

— Можно ее укоротить, — предложил мистер Сёркис, — если избавиться от кое-каких политических и исторических кусков.

Бенджамин обдумал предложение. Почувствовал, что его бывший учитель не до конца с ним искренен.

— Когда вы говорите «от кое-каких»… — подсказал он.

— Я имею в виду всё. В смысле, это интересно и все такое прочее, но… мне не показалось, что там есть сущностное качество, это особое нечто…

— Речь о половине книги, — напомнил ему Филип.

— Да. Но мы же сошлись во мнении, что она слишком толстая.

— Окей, — мрачно выговорил Бенджамин и убрал со стола части II, IV, VI, VIII, X, XII, XIV и XVIII, сложил кипы бумаги обратно в коробки, в которых привез. Стол теперь был лишь наполовину укрыт отпечатанными страницами, и роман внезапно показался гораздо более умопостигаемым.

— Так, Стив. Твои соображения.

— Мои соображения. Окей. Ну, перво-наперво, у меня была всего неделя на чтение, и потому прочесть все целиком я не успел. Но то, что успел, прочитал с удовольствием. Попадались прекрасные описательные пассажи, и… знаешь, Бенджамин, ты очень талантливый писатель. Но это и незачем тебе говорить.

— Спасибо, Стив.

— Странным же в этом, однако, — с поправкой на то, какой ты талантливый писатель и до чего прекрасными были описательные пассажи и все прочее… — странным было, подозреваю, то, до чего… ну, до чего скучно это было.

После этого замечания последовала самая долгая и самая потрясенная тишина. Никто не знал, что сказать, но все остро осознавали, что Элтон Джон поет у Букингемского дворца «Пока стою́ я».

— Скучно? — проговорил наконец Бенджамин дрожащим голосом. — Окей. Такого я не ожидал, но если тебе так показалось…

— Пойми меня правильно, — сказал Стив. — В смысле, там была одна часть, которая мне по-настоящему понравилась. Которая о тебе и Сисили.

— А! Да, — сказал Филип. — Ее я тоже читал. И мне та часть очень нравится. Написано действительно от души, подумал я.

— В смысле, не скучно?

— Штука в том, что… ну, это замечательная история твоей жизни, правда же, Бен? Большая любовь. Как вы познакомились в школе, как ты Сисили нашел, как опять потерял, как она искала тебя годы спустя… И то, как ты это рассказываешь, — совершенно на другом уровне по сравнению с остальной книгой. Само письмо на совершенно другом уровне.

— Но это же всего страниц двести от всей вещи.

— Это правда, но… знаешь, двести страниц — хороший объем для романа. Гораздо лучше, чем пять тысяч.

Часть, о которой шла речь, — маленькая отдельная стопка на углу стола, который оказался ближе всего к Бенджамину. Он взял листки, перебрал их.

— Ты говоришь, что мне стоит оставить это и… выбросить все остальное?

— Мне кажется, это издать можно. Уверен, что у тебя получится это издать.

— Но этой части не полагалось быть отдельной от остальной книги. У нее ни своего названия нет, ничего.

— Спорим, название ты придумать сможешь.

— Та сцена, — сказал Стив, — где она пропадает на три или четыре года, а ты покупаешь джазовую пластинку, ставишь ее, и там мелодия, из-за которой ты думаешь о Сисили. Как называется? «Роза без единого шипа». Красиво же, ну.

— Стив прав. Вот тебе и название, — сказал Филип.

— Да, неплохо… — Чем дольше Бенджамин обдумывал этот вариант — хотя признаться ему не позволяла гордость, — тем больше он ему нравился. Может, дело в усилиях, какие понадобились, чтобы дотащить две здоровенные коробки, набитые бумагой, с парковки в паб, но у Бенджамина было сейчас устойчивое ощущение, что эта книга — физическое бремя, тяготившее его тридцать лет, а сегодня это бремя чудесным образом сняли с его плеч. Едва ли не чересчур хорошо, аж не верится, и, возможно, поэтому он продолжал измышлять возражения. — Но все же никто не захочет это публиковать.

— Я это опубликую, — сказал Филип.

— Ты?

— Да, я. Я издатель.

— Думаю, я сначала попробую настоящего… в смысле, издателя покрупнее.

— Конечно, — сказал Филип. — Отправь в «Фабер». Отправь в «Джонатан Кейп». Было б глупо не отправить. Но если они откажутся, я это напечатаю. Пора мне уже издать что-нибудь приличное.

Щедрость этого предложения тронула Бенджамина.

— Ты правда готов? — спросил он.

— Конечно.

— И все же я бы предпочел, чтобы у этого был серьезный… в смысле, кто-то из более солидных издателей.

— Разумеется. Само собой.

Решив этот вопрос, они обратили свое внимание на Пола Маккартни, справлявшегося у дворцовых ворот с довольно приблизительной версией «Ну и пусть». Лишь через несколько минут Филип осознал, что мистер Сёркис в последней части разговора почти не участвовал.

— Ну как, вы с нами согласны, Том? Вам тоже кажется, что Бенджамину стоит попробовать издать эту одну часть?

— Вообще-то, ее я не читал, — напомнил он.

— Да, но вы читали много чего в других главах.

— Верно, — горестно согласился он.

— Ну вот на основании этого дадите ли какой-нибудь совет?

— Дам ли я какой-нибудь совет Бену на основании того, что я прочитал?

— Да.

Песня подошла к концу, публика зааплодировала, мистер Сёркис нахмурил лоб, осторожно выбрал слова и, повернувшись к Бенджамину, сказал:

— Ты никогда не думал преподавать? Еще, между прочим, не поздно.