Когда такси утром останавливается у подъезда участка, все небо в движении, а термометр на инструментальной панели показывает минус двадцать два градуса. Мороз кусает мне щеки, колет пальцы. Надвигается снежный шторм.

Я не выспался, шестеренки в голове поворачиваются лениво. Мне нужно что-нибудь ободряющее, но «Халсион» будет сейчас некстати. Остается кофе.

Вижу, как открывается дверь в мою комнату и из нее высовывается толстая ножка стула. Потом появляется Бирк, вцепившийся в дощатую спинку. Он решил заменить стул для посетителей на более удобный.

– Вот так, – говорит Габриэль. – Счастливого Рождества.

– Спасибо, – отвечаю и киваю на стул. – Я успел его полюбить.

За окном неслышно скрипит под ветром старое дерево.

– Черт, вот это ветер, – говорит Бирк и трогает подлокотник стула пальцем. – Есть новости об этом Антонссоне или RAFе?

– Нет, – говорю я. – А каких новостей ты ждешь?

– Ну… не знаю. Просто я совершенно не понимаю всего этого. Неужели они собирались убить его? Что-то здесь не так…

– Темная история, – соглашаюсь я. – Но ты слышал, что говорил Гофман: Антонссон – важная фигура в этой игре.

– И что-то подсказывает мне, – продолжает Бирк, – что параноик Антонссон уже заперся на вилле в Стоксунде, окружив ее полицейской охраной. Не худший способ потратить казенные деньги. Со временем СЭПО одного за другим арестует всех членов радикальной группировки RAF и допросит их как террористов.

– Да. А заодно и поклонников «Рейдж эгенст зе мэшинс» из предместий. Чем сегодня займешься?

– Угроза физической расправы на Васагатан.

– Прекрасно!

– Восьмидесятилетний муж угрожал семидесятидевятилетней супруге хлебным ножом. Он три года как прикован к постели, она глухая. Тем не менее он угрожал ей, если только ее правильно поняли. А неправильно понять не могли, потому что с ней разговаривали опытные люди. – Бирк цепляется за спинку стула. – Ты надолго здесь?

– Не знаю.

– В клинику не собираешься?

– Был там позавчера.

– И как?

Я пожимаю плечами.

– Будь осторожен, – напутствует Габриэль.

– Ты знаешь, что я всегда осторожен.

Он смеется. Открывает дверь спиной и выходит, волоча за собой стул.

– Я подарю тебе свой, удобный, – обещает он. – Увидимся.

Спустя некоторое время я ставлю неудобный стул на место и устраиваюсь в своем кресле с чувством, что жизнь вернулась в привычное русло.

– Ты слышал? – В трубке взволнованный голос Микаэля.

– О чем?

Кристиан еще не вполне осознает происходящее, телефонный звонок вырвал его из сна. Он косится на часы на ночном столике: семь минут двенадцатого пополудни.

– Они убили Даниэля Вретстрёма в Салеме.

– Кто такой Даниэль Вретстрём?

– Один из наших, – голос Микаэля звучит приглушенно. – Барабанщик из «Белого легиона»… А убийцы – банда черномазых.

Кристиан садится на постели.

– Но он как будто не из Стокгольма. Что он здесь делал, играл?

– Навещал кого-то как будто… У него кузина в Салеме или что-то вроде того…

Барбанщик из «Белого легиона» убит – это невероятно. На календаре десятое декабря. Меньше чем через две недели они станут полноправными членами «Шведского сопротивления». Йенс Мальм уже все устроил. Это он представил Кристиана и Микаэля новым товарищам.

Им потребовалось время, чтобы понять, кто такой Йенс Мальм. На одном из праздников Кристиан увидел фотографию на стене: двое мужчин в масках, черных куртках и массивных ботинках держат с двух сторон венок. Они стоят возле памятника Густаву II Адольфу в Гётеборге. Оба опустили головы, как будто чем-то опечалены.

– Шестое ноября тысяча девятьсот двадцать второго года, – поясняет Йенс, подсаживаясь к Кристиану с бокалом пива. – Тогда мы в первый раз отмечали эту дату. Я слева, ездил в Гётеборг с другом.

Он произносит это с гордостью. Среди цветов и листьев Кристиан различает «вольфсангель» – символ свободы и стойкости.

– И кто твой друг? – спрашивает Кристина.

– Линус. – Йенс кивает. – Его убили черномазые, когда он возвращался домой от метро однажды вечером.

Мальм недоговаривает, что неделю спустя он всадил нож в шею одного из убийц. Об этом писали газеты, Кристиан видел статьи.

Когда Йенс поднимает бокал, Кристиан замечает аккуратную татуировку на его правом предплечье: все тот же «вольфсангель».

– Хочешь такой же? – улыбается Йенс.

– Я не могу носить татуировку VAM, – отвечает Кристиан. – Только «Шведского сопротивления».

– Учти, что она должна быть видна только тогда, когда ты сам того захочешь, – предупреждает Йенс. – Позаботься о том, чтобы при случае ее можно было спрятать под рукав или высокий воротник.

Татуировки – знаки избранности, своего рода стигматы. Тот, кто их носит, проводит тем самым невидимую черту между собой и остальным миром. Но внутри группировки они означают особую преданность делу, и их надо заслужить. Прошло три месяца, прежде чем Кристиан и Микаэль удостоились клейма с символикой «Шведского сопротивления», и не где-нибудь, а на груди.

Мальм одобрительно кивнул.

Он был родом из Нючёпинга – вот и все, что удалось узнать о его прошлом.

Когда-то Йенс состоял в Северной партии, но оставил ее ради VAM, Белого арийского сопротивления, где возглавлял известные акции против лагерей беженцев. Будучи признан виновным в убийстве, несколько лет отсидел в тюрьме. А когда вышел на свободу, стал сторониться VAM, никто так и не понял почему. С безопасного расстояния наблюдал за действиями «Шведских демократов», особенно их молодежного крыла. И, видя, что партия хиреет, основал новую, получившую название «Партия шведского сопротивления».

Биография Йенса Мальма включала несколько историй, которые его приятели обычно рассказывали за кружкой пива. В присутствии самого Йенса, время от времени поднимающего правую руку – как бы невзначай – и демонстрирующего татуировку в качестве иллюстрации.

Говорили, к примеру, что однажды Йенса атаковали двое копов, один из которых вцепился ему в ногу. Йенс же при этом как ни в чем не бывало продолжал стоять со знаменем в левой руке и закатанным рукавом на правой. А в другой раз он в одиночку гонял по Кунгстредгордену, где проходила демонстрация, пятерых активистов антифашистского фронта. Ходили слухи, что Йенс украл огнестрельное оружие у «Ангелов ада» и передал его «белому движению».

Йенс показывал Микаэлю и Кристиану кинжал, принадлежавший лично Райнхарду Хейдриху, основателю Службы безопасности СС, которого сам Гитлер характеризовал как «человека со стальным сердцем».

Боже мой, Кристиан собственной рукой трогал это оружие и взвешивал его в собственной ладони…

Кинжал оказался на удивление тяжелым. Взяв его в руку, Кристиан почувствовал сопричастность его истории, которая будто добавляла этой невзрачной вещице веса.

Это было непередаваемое ощущение.

Стать членом «Шведского сопротивления» – серьезный жизненный выбор, который не совершается без соответствующих церемоний. Поэтому Кристиан и Микаэль принесли клятву.

«Я, как белый ариец, настоящим даю нерушимый обет. Присоединяясь к братству, заявляю, что отныне не боюсь ни врагов, ни смерти. Борьба требует не только слов, и отныне мой долг – делать все, чтобы защитить наш народ, наши границы и нашу культуру от внешней угрозы, вплоть до полной победы белой расы. Мы вышли на смертельный бой и не сложим оружия, пока не будет повержен последний из врагов. Наша борьба – залог будущего наших детей».

От этих слов пробирала дрожь. Кристиан и Микаэль получили список подлежащей прочтению литературы и «блокнот активиста Шведского сопротивления». Первые наказы им дали на месте: ограничивать себя в потреблении алкоголя и держаться подальше от наркотиков, особенно накануне демонстраций. И не выпускать из рук знамя, коль скоро выпала честь нести его во время демонстрации. Знамя – символ нашей стойкости, и оно не может быть брошено ни при каких обстоятельствах.

С другой стороны, их призывали быть осторожными и не впадать в крайности. Борьба – процесс постепенный. По словам Йенса Мальма, их было всего-то чуть больше сотни. При этом Йенс называл нового председателя из Сёльвесборга лицемером и предателем, а пресловутую «чистку» – внушающим опасения явлением, реваншем ненавистников белой расы.

Меньше чем через неделю после убийства Даниэля они снова отправились в Салем. Там пили в память об убитом товарище, который отныне поджидал их в Валгалле. Смешно было смотреть на этих кабацких расистов, которые слушали «Ультима туле», но в переходах метро вежливо сторонились черномазых. Как будто борьба была для них чем-то вроде хобби.

С другой стороны, они, как никогда, чувствовали себя единым целым. Ведь их было так много. Тем труднее становилось воздерживаться остальным, когда кто-то оказывался втянутым в драку.

Кристиан и Микаэль были рады встретиться со старыми товарищами. Повидались с Нилле и другими из Молодежного крыла.

– Надеюсь, они держат себя в рамках, – заметил Микаэль. – Иначе их вышвырнут, как меня.

Они слушали речи о свободе, борьбе и скорби. Пили. Многие плакали, но только не Кристиан. Чувство единства воодушевляло его. Спрятанная в карман рука сама собой сжималась в кулак при мысли о том, как окончил жизнь их боевой товарищ.

Странно было оказаться в Салеме в первый раз после той злополучной ночи. И, словно время свернулось в кольцо, приятели сами не заметили, как очутились на той же парковке. Снова замелькали черные тени. Но на этот раз Кристиан не побежал, он стал сопротивляться.

А потом они сели в машину к Йенсу Мальму и поехали в сторону Бандхагена. Йенс поставил «Белый легион», в память о Даниэле. Он растрогался и ударился в воспоминания о концертах, на которых ему довелось присутствовать, и о том, каким замечательным барабанщиком был убитый. Они миновали Бандхаген, но продолжали двигаться в сторону Сити. Мальм говорил без умолку и никак не мог успокоиться. Наконец повернули обратно – из-за Микаэля, которому было нужно возвращаться домой.

Кристиан, сидя сзади, любовался через темное стекло домами предместий, выстроившимися вдоль зеленой линии метро: маленькими домиками Стуребю и Хёгдалена, тяжелыми серыми корпусами Рогсведа.

Под музыку «Белого легиона» машина скользила по Глансхаммарсгатан. Они слушали мертвого барабанщика, который погиб совсем юным.

Спустя год Йенс Мальм назначил Микаэля возглавлять Стокгольмское отделение «Шведского сопротивления». Кристиан стал его первым заместителем.

Маленькие люди – большие идеи, такое настало время.

В конце августа летний лагерь закончился, Юнатан вернулся домой со сломанным носом. Первое время после возвращения он опасался за свою жизнь и мучился от страха бессонными ночами. Но потом понял, что о его предательстве известно лишь Кристиану и еще одному человеку. С Кристианом Юнатан объяснился, рассказал об Ирис, амфетамине и о том, как угодил в их сети. Тот успокоил его, заверив, что со временем все вернется на круги своя.

Между тем в природе все шло своим чередом. За окнами квартиры Юнатана на деревьях желтели, жухли и опадали листья. Однажды вечером он разговаривал с Ирис. Та позвонила на секретный телефон, и, когда пошли сигналы, Юнатан стал считать про себя: один, два, три… Если он не успевал принять вызов после пяти, разговор отменялся, так у них было условлено. Но на этот раз Юнатан ответил после третьего. И они с Ирис договорились встретиться на прежнем месте: в машине Ирис, неподалеку от старой танцевальной площадки на Стура Скугган.

Было холодно. Ирис включила мотор, завидев приближающегося Юнатана. Как только тот молча прыгнул на переднее пассажирское сиденье, машина тронулась с места.

– За тобой никто не следит? – спросила Ирис.

– Я не пришел бы, если б следили, – ответил он.

– Ты уверен?

– Да.

– Хорошо.

Она спросила, что нового в «Шведском сопротивлении». Юнатан говорил то, что ему велел Кристиан, – разбавив ответ ничего не значащей информацией, лишь ради того, чтобы Ирис ему поверила. Рассказал о последнем собрании и запланированных совместных акциях с товарищами из Гётеборга и Мальмё. О выступлении Йенса Мальма, изложившего свое ви`дение стратегии синхронных действий фракций разных городов.

Вся их партия держалась на этом – на согласованных действиях разных фракций. Йенс Мальм был лидером на общенациональном уровне, непосредственно ему подчинялись руководители городских отделений.

– Отлично, Юнатан, молодец.

Ирис ничего не фиксировала на бумаге, но Юнатан не сомневался: запись ведется. Не знал только, где она прячет диктофон или что-нибудь в этом роде.

Они проехали транспортное кольцо на Свеаплан, повернули в сторону Оденгатан. В уютном салоне Юнатан чувствовал себя надежно изолированным от внешнего мира. Они остановились на красный свет.

– Черт… – выругалась Ирис, прочитав сообщение на мобильнике.

– Что случилось? – спросил Юнатан.

– Ничего… ничего такого, что касалось бы нас с тобой.

– Рассказывай.

Она тряхнула головой. Потом вздохнула и скосила глаза на Юнатана.

– Ты знаешь, кто такой Мартин Антонссон?

– Да, конечно. Он спонсор…

Ирис закусила нижнюю губу:

– RAF планирует покушение на него.

– Что?

– Это все, что мне известно.

На светофоре загорелся зеленый свет.

– Только что я получила еще одно тому подтверждение, от своего коллеги.

– Вы уверены?

– Мы никогда не бываем уверены на все сто, но сигналы достаточно убедительные. Имеются даже материальные доказательства.

– Что за доказательства?

– План виллы Антонссона найден в квартире одного из подозреваемых. Большего я сказать тебе не могу, и ты должен молчать. Я поставила тебя в известность на случай, если кто-то из ваших окажется где-нибудь поблизости. Будьте осторожны!

Юнатан избегал смотреть в ее сторону, не сводя глаз с дороги, уходящей под колеса машины.

– Мне нужны деньги, – сказал он.

Этого было достаточно, чтобы она поняла: молчание и информация в обмен на деньги. До сих пор все работало именно так. В представлении Ирис, по крайней мере.

– Можешь высадить меня возле Сентраля, – сказал он.

Каждый раз они расставались в разных местах и в разное время суток. Нерегулярность казалась надежным способом сделать их встречи невидимыми для посторонних глаз, сохранить их договоренность в тайне.

Выйдя из машины Ирис на Васагатан, Юнатан спустился в метро Сентраль, миновал турникеты и повернул на красную линию. Он сделал все, как был должен. Возле Шлюза пересел на электричку до Хагсэтры. Опасаясь навлечь на себя подозрения, не оглядывался по сторонам. Выказывать нервозность было опасно, если за ним следили коллеги Ирис. Юнатан переходил из вагона в вагон на каждой станции. И только на Гюлльмаршплане, окончательно убедившись, что «хвоста» нет, решился достать телефон и позвонить Кристиану.

– Нам надо увидеться, – сказал Юнатан. – Сейчас я еду к тебе.

Той ночью он так и не мог заснуть, и тогда эта мысль появилась у него впервые. До сих пор сама информация занимала его настолько, что мешала сообразить, что все это значит на самом деле. Но после беседы с Кристианом Юнатан получил указание залечь на дно. Кристиан сам должен был оповестить вышестоящее начальство и всех, кому по статусу положено принимать меры.

– Отлично, – похвалил он Юнатана. – Просто отлично. Теперь езжай домой и выспись.

И только сейчас, в темноте пустой комнаты, Юнатану пришло в голову это имя: Эби.

Эби Хакими был членом Радикального антифашистского фронта, а именно его «черного» блока. Юнатан понимал, что если ему удастся помешать антифашистам осуществить задуманное, Мартин Антонссон будет и дальше поддерживать деньгами национальное движение. А Эби можно и нужно защитить – его, который когда-то защищал Юнатана. Он прикрыл глаза. Время от времени они виделись с Эби на демонстрациях и старались держаться друг от друга подальше.

Утром на карту поступили деньги от Ирис. Юнатан сразу позвонил Феликсу. На следующей неделе ожидалось сразу несколько праздников, и Юнатан не знал другого способа их пережить.

Но вечером девятнадцатого октября запасы снова иссякли. И Юнатану следовало бы лежать в берлоге и не высовывать носа, как велел Кристиан, но сил к тому времени не осталось. Юнатан бредил. Ему постоянно мерещился Эби. Он то шел навстречу ему на перроне метро, то мелькал в толпе на Дроттнингсгатан, то стоял в изголовье кровати. И Юнатан просыпался в холодном поту, уже не понимая, где находится.

Наконец отчаяние окончательно взяло верх над всеми страхам и накрыло его с головой, словно стеклянной крышкой.

Но ответа Юнатан так и не дождался.

Чертов идиот Эби… Неужели он не понял, что значило для Юнатана с ним связаться?

Юнатан удалял его эсэмэски по мере поступления. Какого черта он еще может сделать? Где-то в пространстве между этими сообщениями мелькала его настоящая жизнь, полная сомнения и страха.

Он связался с Кристианом: нет ли новостей насчет Антонссона? Ничего. Потом объявилась Ирис. Возле некоей еврейской школы были замечены деятели «Шведского сопротивления», как будто разведчики. Ирис просила объяснить этот в высшей степени подозрительный интерес, и Юнатан опроверг предположения о готовящемся теракте. Три дня спустя школу атаковали «наци», написали «Еврейские свиньи» и «1488» на фасаде.

Когда Ирис позвонила в следующий раз, Юнатану пришлось оправдываться. Он сказал, что был неверно проинформирован.

Спустя несколько недель возобновилась переписка с Эби.

Последнее сообщение от Эби Юнатан перечитывал снова и снова. Он не знал, что на это ответить. Он не питал к Эби ненависти. Просто Юнатан ненавидел дело, за которое борется Эби.

Он позвонил Ирис, попросил денег. Но в обмен она потребовала новую информацию, а Юнатану предложить было нечего. Отчаяние и страх снова взяли над ним верх, пока сквозь их толщу не пробилась одна-единственная, в сущности простая мысль: надо просто дать этому случиться. Он уже сделал то, что мог, но Эби считает, что «так надо», и переубедить его невозможно.

На собрании и последующих праздниках в Эншеде Кристиан держался рядом с Юнатаном и выглядел мрачным, даже когда бывал пьян.

– Что случилось? – спросил его Юнатан.

– Ничего… это… нет, ничего.

– Узнал что-нибудь новое?

– Насчет чего?

Юнатан покраснел, как всегда теперь бывало, когда тема разговора прямо или косвенно касалась его предательства.

– Насчет Антонссона, – ответил он.

Кристиан, медленно кивнув, поставил банку с пивом в раковину.

– Его охраняют, ничего не получится.

Юнатан стоял в ванной перед зеркалом; нос почти зажил. Из-за закрытой двери доносились крики, смех. Его приятели подбадривали друг друга перед контрдемонстрацией.

Одиночество – самая страшная вещь на свете, но Юнатан крепился.

А инструкции Кристиана только помогали ему, создавая хоть какую-то видимость порядка среди воцарившегося в голове Юнатана хаоса.

Однако он припозднился. Если возвращаться в Халлунду, точно не придется спать. И Юнатан попросился остаться на ночь.

– Конечно. – Кристиан похлопал его по плечу. – Ты ведь один из нас, Юнатан. С каждым днем ты нравишься мне все больше. Занимай диванчик на кухне, до тебя там ночевали многие.

Там, на кухонном столе возле диванчика, Юнатан и нашел эту темно-синюю штуку. А потом лежал и слушал записанные на диктофон два голоса, мужской и женский. И когда женщина произнесла имя Эби, он вздрогнул.

Некоторое время Юнатан недоуменно пялился на диктофон. Потом пришло решение, в котором он почему-то ни секунды не сомневался.

Последнее казалось ему потом самым удивительным.

Качели были первым, что пришло ему в голову. Уточнений не требовалось, что было удобно на случай, если сообщение попадется на глаза не тому, кому нужно. Но что-то здесь не стыковывалось. Юнатан ждал ответа Эби – его не было. Что означало это молчание? Он терялся в догадках.

Тем не менее покинул квартиру в Эншеде с диктофоном в кармане. Прикрывая за собой дверь, затаил дыхание.