…Мента Пиперита – мята перечная; листья мяты добавляют окраску. Кроме того, они придают освежающий вкус напиткам. Их применяют для изготовления мятного чатни (острая приправа). Мята стимулирует пищеварительный тракт и ослабляет тошноту и рвоту. Эти растения легко вырастить дома практически в любой земле, на солнце или в тени. Сухая мята теряет цвет, но вполне сохраняет аромат…

У Менты Пипериты имелся неблаговидный, колоколообразный яйцеклад, ежемесячно сиротевший на рубль.

Географическое Общество отметило ее в цирке, куда однажды вкатилось полным составом для снятия многонедельного напряжения. Многие осадили буфет, но самые степенные остались сидеть согласно купленным билетам, в первом ряду. У них при себе имелись плоские фляжечки с виски и коньяком, к которым они воровато, но чинно прикладывались, намачивая усы. Они выжидали, обоняя зловонные опилки и прислушиваясь к расстроенному пиликанью оркестра, который тоже частично разбрелся выпить и закусить. Под куполом летали связки воздушных шаров, униформисты устанавливали гремучие клетки для хищных зверей.

Зал был набит битком, все пришли поглазеть на отважную укротительницу тигров и львов, бесстрашную карлицу Менту Пипериту.

На афише лев, грива которого пылала пламенем, с разинутой пастью влетал в предложенную гайку и застревал в ней, а гайку, таинственно улыбаясь, удерживала миниатюрная Мента, наряженная в восточные шаровары.

Географическое Общество явилось туда в полном составе после вечернего заседания, не преследуя никаких целей, кроме нехитрого развлечения.

Оно и в самом деле оказалось нехитрым: эквилибрист упал и повредил себе бедро; жонглер то и дело ронял свои игрушечные булавы, собаки и черепахи не слушались, а место клоуна занял обычного вида человек, напоминавший бухгалтера, который всюду лез со своим портфелем и придерживал шляпу, с недоуменным видом подпрыгивая на батуте. Все, однако, ждали второго отделения, где должна была выступить великая и неподражаемая Мента Пиперита, гроза смертельно опасных хищников. На афишах она выглядела ненормально, отталкивающе карликовой, готовая отразить огнем, щитом и мечом полчища огнедышащих демонов, в которых легко угадывались ручные тигры и львы.

Клетки тем временем продолжали вносить.

– Зачем мы здесь? – брезгливо осведомился первый географ. – Это символ? Черта под нашей бесплодной деятельностью?

Руководитель прижал палец к губам и промолчал. За кулисами что-то копошилось и приуготавливалось, и он сделал стойку.

– Вы любите лилипутов, уродов? – не унимались слева и справа. – Но это же порочно, это стыдно. Люди приходят полюбоваться не ловкостью, людей привлекает безобразие. Они сопоставляют себя с уродицей и полагают, что многим лучше ее.

– Но многие ли из лучших осмелятся посетить тигров? – парировал руководитель. – Вдобавок я слышал, что она использует специальные средства.

– Средства? – скривился третий. – Бич и баллончик с газом, в крайней случае – револьвер, и тот заряженный холостыми.

– Нет, это латунная гайка, – возразил тот.

– Бьет по мордасам? – лаконично предположил географ.

– Нет, битьем ничего не добьешься, побои злят. Она пользуется разноцветными палочками. Знаете, бывают такие для детского счета?

– Они считают? – недоверчиво спросил сосед, не в состоянии уравнять хищных тигров с первоклассниками.

– Они смотрят и пропитываются цветовой гаммой, – последовал ответ. – Под колебания гайки. Цветовая гамма, по мнению Менты, спасет этот мир. Я успел побеседовать с ней – презанятная дама. А тигры и львы – материал благодатный, они помнят мало дурного, особенно если выросли в тепличных условиях.

– Скучноватое представление будет, – зевнул четвертый географ, всё время прислушивавшийся к беседе.

На это руководитель Общества ничего не ответил и лишь загадочно улыбнулся.

Вот и третий звонок, шапито чуть заметно дрогнуло, ударили литавры, зарокотал барабан. На арену вышел озабоченный конферансье.

– Господа, я настоятельно рекомендую убрать подальше детей, а то и вывести их вовсе. Это зрелище не для слабых умов, – обратился он с дежурной фразой и без паузы ангельски вострубил: – Впервые в городе с гастролями! Прыжки на шестьдесят сантиметров… Всемирно известная и поразительная укротительница опаснейших, кровожадных тварей, прошу… Ме-е-ен-нта Пи-пе-ри-та…

Он увел интонацию вниз, как на боксерском ринге.

Оркестр заиграл жизнерадостное; кулисы разошлись, и Мента Пиперита, вся в блестках, проследовала в клетку. Она раздавала вправо и влево уморительные воздушные поцелуи. Никто не засмеялся над ее карликовым ростом, памятуя, что ей предстоит. Для большей эффектности Мента хлестнула бичом, из-под ковровой дорожки взвился песок. Запахло вспотевшим зверем.

– Алле! – Голос укротительницы был тонок, но пронзителен, и прозвучал на всё шапито.

Неспешной рысью побежали звери, занимая положенные места: четыре тигра и один лев с пышной, недавно расчесанной гривой и поджатыми губами. Глаза у него были тусклые и безразличные; остальные животные изображали деловитость, подобающую завзятым шоуменам. Они расселись на тумбах, и лев сделал пробное движение лапой.

– Их прикармливают мясом? – шепнул первый географ. Руководитель пожал плечами:

– Откуда мне знать. Скорее всего, не сахаром.

Мента Пиперита, нагнувшись, сколь это позволяли ее малый рост и жесткий корсет, раскладывала цветные палочки. Те, очевидно, были смазаны каким-то вкусным составом, и звери стали принюхиваться.

Ударил бич.

– Не сейчас!

Зал наполнился сумрачным ожиданием. Палочки, то да се – это плохо вязалось с привычным укрощением хищников.

– Подай мне лапу, хороший, – Пиперита обратились ко льву. Тот рыкнул для порядка и неохотно протянул лапу. Мента достала гайку на серебряной цепочке, показала льву, и гайка начала колебательные движения.

– Смотри мне в глаза, Чандр, – потребовала она мягко. – Теперь на гайку, а дальше – на палочки. Подумай, как тебе замечательно. Смотри, какие ослепительные цвета. Подумай, как неплохо тебе живется, – и вложила ему в рот кусочек чего-то съестного, совсем не сахар, а что-то багровое. Лев зажевал, не сводя взгляда с латунной гайки.

– Подай мне вторую лапу и, будь так добр, открой свою замечательную пасть. С клыками, которые не кусают, и с языком, который и может только, что облизать мое обезьянье личико. Ведь я – обезьяна.

Лев распахнул огромную пасть, и Мента Пиперита вложила туда голову без остатка. Поместились даже шея и плечи, так что ей пришлось подняться на цыпочки. По залу пробежал встревоженный гул.

Обслюнявленная голова, посодержавшись в львиной пасти, плавно вытянулась наружу. Мента отступила и смешно развела короткими ручками, ожидая аплодисментов. Они загремели так, что некий тигр дернулся с места, готовый удрать, но дрессировщица уже стояла перед ним, раскладывая палочки и помахивая гайкой.

– Дерсу, – сказала она, – успокойся. Здесь все свои. Здесь любят тебя и восхищаются тобой.

Она угостила Дерсу и вскинула гайку, на которую тигр принялся неотрывно таращиться.

– Вы видите? – Первый географ толкнул руководителя в бок. – Это явный гипноз. Я никогда бы не подумал, что хищники настолько к нему восприимчивы.

– То, что нам нужно, – ответил руководитель. – Мы приехали гипнотизировать хищников.

Близился вечер, но Менту не беспокоило отсутствие Дандера.

Она вычерчивала привычный нехитрый чертеж, пытаясь убедить себя в его правильности.

Из пункта А отправляется поезд. Он следует в город Б, где пассажиры никогда не были.

Всё ново для них – и покосившиеся избы за окнами, и дачные замки с башенками, и реки, и мосты. Всё открывается им впервые, в каждый последующий миг. Они не знают города Б и даже не ведают, что он существует на самом деле. Так, отдаленно, краем уха, слышали что-то, но никогда не верили, и вот запаковали чемоданы, собрались.

Пошевеливая шерстяными носками, они возлежат на полках и пьют лимонад.

Но город Б существует.

Если взглянуть на него, предположим, с международной космической станции, то оттуда прекрасно видны и Б, и А. И это никого не удивляет, это в порядке вещей.

Мента Пиперита раздвинула ножки циркуля и глубоко вонзила в города.

Рукоять, или штырек циркуля – наблюдательная точка В.

Оттуда видно всё: и прошлое, доступное лишь пассажирам, для которых оно моментально оборачивается настоящим, и будущее, находящееся для них за семью печатями. Менте хотелось очутиться в пункте В, но она знала, что простым человекам, пускай они даже лилипуты-гипнотизеры, этого не дано. Это прерогатива Создателя. Пассажир неизбежно прибудет из города А в город Б. А где же свобода личности, почему фатализм? А свобода – в незнании будущего.

Доступна гайка, доступны палочки. По силам миссия, ради которой она приехала в этот Ходячий Город – Мента не сомневалась, что прибыла в нужное место.

И Дандера больше нет.

Она вдруг осознала это со всей остротой и повалилась на кровать, тонко постанывая и прикрывая руками сморщенное лицо. Будущее предопределено (города А и Б с небесным наблюдателем В), а свобода человека – в незнании этого будущего, повторила она про себя. Он принимает решения самостоятельно, но все их последствия уже существуют.

И поезд может сорваться с рельсов.

…Географическое Общество, откуда приехали Мента и Дандер, было не очень географическим. Вывеску можно повесить любую. На первых порах оно и вправду имело отношение к географии, но география – штука серьезная, грозящая перерасти в геополитическую науку. Достаточно было двух-трех шагов – и они были сделаны.

Столичное здание Общества приросло этажами и обзавелось собственной охраной. Вместе с камерами слежения и собаками оно не впускало никого постороннего. Географическому Обществу до всего было дело, потому что история творилась в условиях географии, а потому не могла рассматриваться в отрыве от рек, полей и лесов. Со временем образовались новые отделы, оснащенные передовой техникой; был даже создан психологический отдел, который и возглавила Мента Пиперита. Ее безошибочно вычислили в цирке, когда она мастерски орудовала гайкой, и даже раньше.

История куется в географии, а ковкой занимаются люди.

Не удивительно, что в первую очередь Географическое Общество интересовалось людьми, хотя и о Северном Полюсе не забывало, и об Антарктике, и даже открыло ничего о том не ведавший Южный Океан, который немедленно поставило себе в заслугу и нанесло на карту в противовес Северному Ледовитому.

Безусловно, Географическое Общество изнывало от тоски по Ходячему Городу.

Это был недосмотр, неуловимая административная единица. Его видели в разных местах, но он скрывался, когда не успевало пройти и пары десятков лет, и специалисты начинали подозревать неладное. Процессы в нем ускорялись, он становился резвее, подвижнее.

Ему, казалось, кто-то помогает, и Мента Пиперита была поставлена в этой немноголюдной, из двух человек, экспедиции главной, благо запахло психологией и психотерапией, а у нее было и соответствующее образование, и дар от Бога. Кого, когда и где анализировать – никто не представлял. Найти Город, остановить Город – вот задача, которую поставили перед ней, и она с серьезной легкостью согласилась. Она и сама догадывалась, что кто-то подтачивает Город изнутри, и Город бежит-улепетывает, спасаясь от прошлого, не в силах любоваться могильными плитами.

Она вновь и вновь повторяла чужие слова: «Мы забираем из прошлого краски. Но разве не они нас мучают? Мы любовались ими, и вот их нет».

Их кто-то произнес, кто-то, как поговаривали, из Ходячего Города, и этого мыслителя необходимо было разыскать.

Найти, обезоружить, усесться против него, заколдовать гайкой и выгрести подноготную. Она не зря считалась мастерицей своего дела. В ее исполнении психотерапия поднималась на невиданные высоты и оставляла человека с космосом, с совестью, наедине с самим собой. Он мог там подумать, перемениться и сдаться – хотя бы согласиться на диалог, а диалоги у Менты всегда выходили продуктивными.

Беда, что она оставалась уродливой. Корсет китового уса, красноватое обезьянье лицо, всклокоченные волосы, толстые руки, вывернутые губы, невразумительная речь. Но всё это исчезало в виду гайки и того особого свечения добрых глаз, которым умела светить Пиперита. Она была мятой, которая не каждому по нутру, но придется выпить из вежливости. Ее хотелось мять, смыть и бросить. Плотные матерчатые чулки на точеных ножках. Трифокальные линзы, подскриповатый голос, способный при надобности удивительно изменяться.

Сумочка. Большая часть приборов осталась у Дандера, но пусть мальчишка развлекается и бредит высокой миссией, она вполне обойдется и без громоздкой аппаратуры.

Мента Пиперита испытала неприятный укол: вдруг он что-то нашел, без нее? Это было недопустимо.

«Ничего не нашел», – проговорила она горлом и обвела помадой колечко губ.

«Пьет в кабаке», – решила она. Будет выволочка.

Она в очередной раз ощутила себя малорослым, но полномочным и полноценным представителем Географического Общества, которое заполонило земную поверхность своей любознательной агентурой.

Где география, там и политика, и многое другое; члены Общества проникали повсюду, оставаясь географическими; их всюду привечали, баловали, но начинали побаиваться. Они проникли во властные структуры и диктовали свою волю, всё чаще не совпадавшую с мнением государственных мужей.

Поэтому Общество испытывало острейшую нужду в талантливых психологах, психотерапевтах, психиатрах, астрологах и просто магах, из которых девяносто девять и девять десятых процента были шарлатанами, но малая толика оказывалась все-таки магами.

Географические маги учили Менту Пипериту управляться с гайкой; они были неразговорчивы, в обычные дни из них было слова не вытянуть.

Она давно уже не страдала по поводу карликовости – вернее, перестала себе в этом признаваться. Она делала работу, и работа была интересная.

Ходячий Город был бонусом, призом. Хотелось набросить на него сеть, подпилить колеса, обезоружить охрану, вернуть к покинутому кладбищу. Где можно сесть и разобраться группой: быть может, не стоит сниматься с места и пускаться в бега?

Ведь хоронят же болгары своих покойников в собственных палисадниках.

И никто не бежит, потому что улепетывают от зла, и Мента Пиперита явственно чувствовала здесь зло, неустранимую энтропию, грозившую выровнять температуры и наслаждаться всеобщей тепловой смертью. Которая есть предельное упрощение, тогда как Мента предпочитала высокую дифференциацию.

В своей практической поисковой деятельности Мента Пиперита опиралась на одно правило, не ею выдуманное: время есть штуковина. Это работа не для одного поколения и даже не для одного Географического Общества. Они будут сменяться десятками. Бывало и то, случалось и это, но одно неизменно запоминается лучше: добро. Не помнится зло, которого нет, ибо оно – пустота, разрушение и упрощение сложного. И Притча: не убоюсь я зла, когда пойду долиною смертной тени… Зла своего, не стороннего; зла, сотворенного всей своей жизнью.

Карлица, лилипутка, миниатюрная циркачка Мента стреляла без промаха, душила во сне и не видела в этом зла. Она служила сложному, ибо в этом был Бог. Бог создал мир разнообразным и сложным, а дьявол стремится скончаться от тепловой смерти, ибо ему очень тяжко внизу, в последнем кругу, во льдах.

Поэтому она вооружилась, готовая пуститься на розыски Дандера. Несмышленыш попал в беду, и она чувствовала себя виноватой.

Она ведь с самого начала осознала, что этот Город – Ходячий, так почему же отпустила неуча снимать штрихкоды и знакомиться с местным, наверняка не дружественным населением? В ее записной книжке было записано одно-единственное слово: «Маат».

Оно прилетело с ветром или выплыло изнутри.

Что это – улица? Ресторан? Деревня красного кирпича, человек, государственное учреждение?

Она пыталась расшифровать его и так, и сяк, но больше неизменно походило на фамилию: они у них часто такие, а это еще ужаснее, ибо где же искать?

Что сделает этот Маат – поможет в поисках Дандера? Расскажет о Городе? Город теперь казался Пиперите второстепенным. Она нервно закурила и прошлась по неприбран-ному номеру отеля. Где эти чертовы горничные? Бывает, что не все нуждаются в дальнейшем усложнении – некоторым показана предельная примитивизация. Говорят же, что люди произошли от обезьян, а те – от Атлантов и Гиперборейцев, и это свидетельствует о многомиллионолетнем вырождении, ибо энтропия – закон, с ней бесполезно бороться, ей можно лишь отважно и безнадежно противиться.

Наплевав на беспорядок в номере, она с подчеркнуто независимым для карлицы видом спустилась в вестибюль и вышла на площадь, где прошла мимо Магазина Детской Авторской Песни и автобусной станции «Посевная Площадь».

Приборы были при Менте, но она больше полагалась на интуицию. Город поскрипывал, готовый сниматься с места. Она вооружилась миниатюрным пистолетом, а за корсет положила стилет. Географическое Общество широко раздвинуло границы собственно географии. Оно нуждалось в индукторе, которого посадят в подвал, подвергнут гипно-анализу и, скорее всего, утилизируют за ненадобностью.

Возможно, что Маат – индуктор движения.

Мента Пиперита уже знала, что с Дандером приключилась беда. Неужели мальчишка отважился пострелять или напился вдрызг от провинциальной тоски?

Дома кружили вокруг нее хороводом; небритый таксист распахнул перед нею дверцу. Она полезла за гайкой, но он всё понял без слов и умчался. Смеркалось, зажигались огни, нисколько не оживлявшие город. Неведомый противник еще не взялся за плафоны и уличную рекламу, и если что до поры и спасает Ходячий Город, то это реклама. Сложная, веселая, она привлекла Менту, и та полюбовалась игрой огней.

У первого подвыпившего прохожего она спросила, где может быть Маат, имея в виду географическое место.

Егор шел рубить родителя, и слово «Маат» его напугало. Он думал о Николае, но вдруг признал в нем Маата. Он что-то забормотал, зашатался и побрел себе прочь.

«Ясно», – ответила себе Мента Пиперита.

…Листья мяты добавляют окраску как украшение и, кроме того, придают освежающий вкус напиткам. Их применяют для изготовления мятного чатни (острая приправа). Мята стимулирует пищеварительный тракт и ослабляет тошноту и рвоту.

Егора вырвало, и Мента проводила его удовлетворенным взглядом.

«Впрочем, он не жилец», – догадалась она.

Мента Пиперита, как и всё Географическое Общество, ненавидела энтропию и стремилась ей противодействовать. Себя она почитала донельзя простой: мало что недалекая женщина с каким-никаким образованием, так еще и почил на ней Бог, изготовил карлицу, проще этого ничего не бывает. И долгом своей жизни она, пошевеливая черными редкими усиками, сочла сохранение сложного, неизмеримо более совершенного.

Ей мечталось расцветить мир красками, и палочки ее служили совсем иным целям, нежели маатовы. И гайка вовремя вмешивалась, благо с ней было удобнее.

Мента Пиперита считала себя проще рубля и не понимала, что такое непонятно в ней Дандеру. Создателя она тоже не считала намного сложнее. Простое рождает простое, по плоду узнается дерево.

И сколь же заманчиво-трогательное, когда это бесхитростное начинает творить, возводить дворцы и костелы, создавать фрески, устраивать сумасбродные революции, рожать детей. У нее руки, ноги и позвоночный столб – следствие оплошности. Случайности. В своей психотерапевтической деятельности, выбив ставку в Общество, куда брали всех, мастеров всех мастей, она, против ожидания и к разочарованию начальства, не касалась мудреных систем, но предпочитала просто поговорить, и человек – она не успевала воспользоваться гайкой – выкладывал всё. Гипноз оставался за кадром, гипнотизировала сама Мента.

Она шла по засыпающему городу, веря, что сыщет Дандера.

Город, пока она шествовала, готовился к последним ночам, в подземельях скрипели бревна и тросы, проворачивались колеса.

Маат лично присматривал за ходом работ.

Мента Пиперита не знала Маата, но двигалась правильно. Город не обступал ее – он раздавался, разлетался, отклоняясь строениями; казался кособоким. Он предлагал ей идти, как будто устал от странствий. В нем было много сложных строений: ратуша, пара церквей, на удивление высокая колокольня, плескучая пристань, телесеть «Мега-сек» с озорной рекламой, немногочисленные троллейбусы и круглосуточные магазины. Всё это подлежало сохранению. Пиперита легла, прижавшись ухом к голой земле.

В земных недрах ей почудился трудовой рокот.

Здания, предчувствуя конец многолетней неподвижности, перестали иллюзорно метаться и обступили ее, склонились над ней. Она лежала, сжимая в руке датчик. Стрелку зашкаливало. Серость и тлен воцарились над Городом, и кто-то промчался вихрем, побалтывая ведром с краской. Мента Пиперита проводила его взглядом и убедилась, что это красильщик с невыразительным лицом и соломенными, наполовину седыми волосами.

Полет не смутил ее – возможно, человек просто очень быстро бежал. Его не догнать, и где же его забор? В ведре Пиперита усмотрела не краску – мазут.

Ратуша грозила циферблатными стрелками; городской суд – двухэтажное здание и почему-то с кариатидами – наступал; кариатиды неприятно улыбались. Из-под мостовой доносился невнятный грохот молотов, там звенели цепи. Мента Пиперита почувствовала себя еще и меньше, и неизмеримо больше, чем всегда, ибо ей не с кем было себя сопоставить. Ее обогнуло матерящееся такси, в лицо полетел искристый окурок – загадывай сотню желаний, потому что упали звездочки, с самого неба, и Мента зажмурила глаза.

Таксист горланил что-то кавказское.

Возможно, уже сегодня? Она найдет Маата, но не узнает его. Она не найдет Дандера. Дандер спит, говорила она себе. Дандер напился и заснул мертвецким сном – в последнем пункте она не ошибалась.

Город заполнялся чернилами. Кое-где вспыхивали прожекторы: их проверяли, какие-то люди тянули кабель.

Мента Пиперита лежала клубочком, и на нее никто не обращал внимания. Кабель перекинули прямо через нее. Репетируют, готовятся, устанавливают репродукторы. Исполнилась некая мера, и приготовления идут полным ходом.

Она рассеянно полезла в сумочку и порвала билет на ночной поезд, сначала свой, потом – Дандера. Налетел обманчиво ласковый ветер и погнал прочь клочки.

«Как скажете», – пробормотала Мента, глядя клочкам и ветру вслед.

Сосредоточившись, она задремала под разорванным небом. Ей снились неразрешимые споры, диалоги и препирательства: «Иисус спрашивал: когда ты меня покинул, Иуда? Иуда, намыливая веревку, бормотал: «Зачем ты меня покинул, Господи? Навсегда? И когда? Когда я предавал? Когда я удавился? Нет, когда целовал».

Поправимо ли дело? Есть ли резон в ее географической психотерапии? Борьба с энтропией обречена на провал, ибо они живут в социуме: ведь интересно, кто твой сосед – вот и сливаешься. Всё оседает пылью одинаковой температуры, и солнце подсвечивает мертвенным красным светом, а вместо Земли – Луна, но и это не навсегда. Осознает ли Маат, что так и будет? Желает ли он этого сознательно?

Она поднялась, отряхнулась, заковыляла к окраине мимо рытвин и котлованов.

Ее привлекал лай собак, и она полезла за гайкой.

Ходячий Город либо остановится ее стараниями, либо утопает в утопию за тридевять земель. Город вновь расступился, освобождая для нее продуваемые ветрами пустыри. Ее не могли ни изнасиловать, ни убить, ее могли съесть, она чувствовала это весьма отчетливо. Не звери, но люди, которые хоронятся здесь и, следует надеяться, спят. Она считала, что это не до конца люди, они нечто промежуточное, и только внешность выводит их в плоскость римского права, а без того им положен отстрел и разбрасывание яда. Желательны спецбригады в противочумных костюмах, с баллонами за спиной. Истошный визг и мягкое шипение струй; упрощение не подлежащего усложнению. Иногда приходилось вчистую проигрывать, и Мента Пиперита привыкла.

…В сумочке запищало: Маат нащупал какой-то предмет и с интересом драконил его, заставляя мигать отвратительными разноцветными огоньками. Мента поспешила и воспользовалась портативным пеленгатором: всё правильно, она не ошиблась и двигалась в нужном направлении.

Сигнал прервался.

Не до конца человек изловил наивного Дандера; не до конца человек натешился над безделицами, которые обнаружил в его багаже. Убить? С колена, с бедра, в лицо, выстрелом в гениталии? Мента еще не решила.

Она психотерапевт, секретный экспедитор Географического Общества, и эти два качества подчас противоречили в ней друг другу. Она хотела усложнения и дифференциации, но намечался полный распад.

Аромат мяты был слишком силен, вмещая в себя и сирень, и акацию, и шиповник с черемухой. Это полезный, созидательный запах из числа ароматов целительных; из мяты готовят лекарства.

Лежа калачиком, Мента Пиперита заметила, что к ней всё же стягиваются человеческие существа. Немногочисленные, спальный район, хотя он здесь спальный повсюду. Она проверила оружие, поднялась с земли, попрощалась с нею чуть различимым заговором. Земля отмолчалась, отвергая ее.

Неприметный до времени кот вдруг пышно сел, напоминая шоколадный кекс.

Мента Пиперита рассудила, что он домашний и позвала, и погладила, но он оказался старой игрушкой. Запах мяты усиливался.

– А говорили, будет пахнуть горчицей, – наябедничала маленькая девочка.

Пиперита обманулась в намерении полуночников: они плелись себе с узлами и чемоданами, усаживались, сонные дети пили из термосов чай, взрослые прикладывались к бутылке. Отечные голые ноги в фиолетовых пятнах, толстых носках и колоссальных тапках с мордами далматинов; казалось, что псы неизлечимо больны, но все-таки доживут до глубокой старости. Все были одеты во что попало, но тепло, не по-летнему.

Из ближайшей пятиэтажки вышел военный.

– Строимся, идем в детский сад, – скомандовал он. – Там вам уже приготовили постели.

– Заманали совсем, – пробурчал сосед Менты Пипери-ты. – Куда их на ночь глядя?

– Учебная эвакуация, – безразлично сказал военный, глядя на Менту. – Вы из этого дома? Я вас не помню.

«Такую, а не вас», – запоздало подумала Мента. Здесь все знакомы и все приблизительно одинаковой крови. Уходя, Город еще и обновляет себе кровь, и это неплохо – признала она против воли. Маат перекрашивает заборы, и Город уходит дальше. Люди, оставленные без жизни, без светлых воспоминаний, вымирают быстро. На Новом Месте жители Города хотят начать новую светлую жизнь, но Маат снова всё портит, и Мента Пиперита ищет город прежде всего по заборам.

Но они повсюду серые и грязные – такая страна. Военный замедлил шаг. Мента всё поняла и рассыпала палочки; блеснула, качнувшись, гайка.

– Цветные – хорошие, – объяснила она лаконично. – Это всё доброе, что ты помнишь, из чего состоит твоя жизнь. Серые и черные – плохие. Разложи, как тебе нравится.

Она приготовила камеру.

Военный, позабыв обо всем, присел на корточки. Прустов Плетень сознания получился безрадостным. Мрачноватая история.

– Мы меняем здесь и здесь, – распорядилась Мента.

Военный следил за палочками, которые Мента Пиперита перекладывала неуловимым движением рук.

– Это черное, и это? Казарма? Теперь они будут лиловые. Там были цветы, целые пальмы в лиловых кадках. Ты служил при штабе.

Да, в самом деле, его определили к рисовальному, а впоследствии и концертному делу. Оставались казармы, но появилось и это. Почему он забыл ожог от сигареты, которую затушил о дешевый армейский синтезатор? О начальнике штаба, который каждое утро, еще в сатиновых трусах, рылся в карликовых пальмах, разыскивая признаки лимонов и кокосов?

– Это пьяная бабушка, которая помочилась перед тобой в городском парке, под сиреневым кустом. Это был детский парк, ты гулял, собирался зайти в игротеку. Тебе было не больше четырех лет. Она бранила тебя с корточек, из прикорневой тени. Голубая палочка. Она была больна и не понимала ни смысла своих слов, ни сути поступков, а тебя не видела вовсе.

Жильцы терпеливо стояли в очереди, держа то пачки с документами, а то и чемоданы, давно стоявшие наготове.

– Серая палочка? Ты потерпел неудачу в постели. Но ты был немного пьян, мил, наивен и понравился ей. Она помнит тебя до сих пор, и помнит добром. Мы положим зеленую. Ты можешь вернуться к ней.

Со стороны казалось, что карлица не говорит ничего – так и было. Говорил военный, Мента слушала.

Он опомнился, вспомнил о предписании, указал на карлицу пальцем:

– Если не будет учений, вы сделаетесь такими вот! – грубо крикнул военный мужчине, особо притомившемуся ждать. – Мы учимся бежать оттуда, где будут такие… Изучайте санитарные плакаты!..

Лилипутка не рассердилась. Психотерапевты, члены Географического Общества, не склонны к агрессии.

– Ты больше не хочешь провести учение? – промурчала Пиперита. В ее голосе вдруг зазвучала неповторимая ирония.

Военный смотрел на Прустов Плетень – весьма привлекательную сознательную данность.

– Можете разойтись по домам! – Он закричал это почему-то злобно. Ему отчаянно захотелось напиться. Менте уже сталкивалась с такими парадоксальными реакциями на хорошее.

В понарошку заминированный подъезд потянулись пледы и одеяла, скособоченные коляски, деловые костюмы, теплые кальсоны с начесом над расчесами и один полушубок полувековой давности, дополненный лагерным сидором.

Так случается в мыльных операх – да перед вами и есть мыльная опера, только в ней маловато мыла, ибо и мыло – слишком сложная субстанция для Маата, который пользуется односоставными реактивами, да еще поют больше прозой, хотя иногда кажется, что льются стихи.

Конечно, Мента Пиперита и Маат были сестрой и братом, но поздно узнали об этом; Маат родился стариком, а Мента – сорокалетней. Они заподозрили что-то лишь при разглядывании гаек и палочек.

И не было, говоря откровенно, поросшего мхом и травой-муравой Географического Общества; была организация, настойчиво интересовавшаяся подвижностью неуловимого и потому неуправляемого Города; в сотрудники набирали людей, способных улавливать эту подвижность и влиять на нее.

Но само по себе, в качестве вывески, почтенное Географическое Общество, конечно, существовало и явно гордилось столь неожиданным вниманием к своей судьбе. А Южный Океан оно открыло, когда ему пожаловали обсерваторию с телескопом, в который седобородые академики наблюдали пингвинов. Просто прибавилось много новых людей, а старых никто не трогал, и они без устали совещались, будучи безобиднее лысых глобусов.

Свои сорок и свои семьдесят Маат и Мента отпраздновали в утробе, где выглядели обыкновенными младенцами; все девять месяцев и все последующие годы – на удалении – Мента удерживала своего брата, который еще во чреве изломал сестрицу, высосал из нее железу, управлявшую ростом. Они непроизвольно поделились намерениями и способностями, они общались в тишине околоплодных вод.

– У нас один отец, – напоминал Маат.

– И мама одна, – парировала Мента, хотя брату мерещилось, будто их две или даже больше.

Они родились детьми по виду: одна – урод, девочка; Маат по рождении посоветовал немедленно утопить ее в специальном ведре, но его наставления приняли за первый крик. Вся незадача была в том, что, выражаясь протокольным наречием, биологический возраст не соответствовал паспортному. И у сестры, и у брата уже имелся готовый Прустов Плетень, приобретаемый к зрелости.

Мента Пиперита, едва закричав, пообещала себе вылечить Маата. И еще она дала себе зарок наделать множество сложных дел.

В них было сходство; один стремился уничтожать будущее, другая же ополчилась на прошлое, но и то и другое уже существовало в природе.

В утробе матери первая, наполненная безмятежностью базовая перинатальная матрица протекала мирно и тихо, пока отец не ударил жену в живот, чем запустил вторую матрицу, безнадежное сокращение доселе безопасного питающего пространства.

Зачиная двойню, отец, как обычно, потребовал задать ему вопрос: а кто же родится? Ответ был неправильный, и он от души рассмеялся, а после нанес удар. Это был единственный случай, когда он сыграл в викторину с женщиной. Потом он играл в нее только с Маатом, ибо Маат был мужчина, Логос, тогда как женщина – материя, она же невоплощенный замысел. Жить – сыну, а дочери – переносить вторжения со всеми последствиями.

И Мента, когда пространство начало угрожающе сокращаться, начала искать выход, которого не было, а Маат ничего не искал, он плыл вперед по направлению к сомкнутому зеву, но ногами вперед, словно еще не родившийся покойник, разрывая на своем пути всё, мешая кровь с нечистотами. Оба толком не родились благодаря кесареву сечению: решения-разрешения с выходом к свету не произошло.

Их разлучили, конечно – такого бутуза и такое страшилище, и они не знали друг о друге, пока Маат, упрощая отца, не выяснил всех деталей относительно давно миновавших дел и этим достроил Плетень впечатлений, от которых Пруст умер бы, не побывав у Свана и не увидев девушек в цвету. Мента же вообще ничего не знала – не догадываясь наверняка, но чуя, что кто-то ждет ее в Ходячем Городе, который уже пошатывался якобы под порывами ветра, любовно стонал, стенал и телевизионно острил, и всё у него чесалось. Полуночники, даже когда не было учений, маялись, не зная, чем бы себя занять. Они сумрачно поглядывали на еще вчера расписные детские городки, за ночь выкрашенные в хаки и просто вымазанные дерьмом, прочитывали хульные слова, ежились. Доски, составлявшие Плетни их личных времен, рассыхались и покрывались занозами, полуночников гнало прочь, как гонит рыбу на нерест.

Окружение уравнивалось: исторические постройки, обогащенные микроскопическим грязноватым кремлем, – с котлованами новейшего времени; сваи соседствовали со статуями, которые повсюду возил за собой местный краеведческий музей; редкие бутики жались, притиснутые жаркими хмельными притонами.

Асфальт, где был, змеился трещинами; в реке прибывала вода; стояло долгое новолуние, и лишь иногда вдруг выскальзывала вся луна целиком – такая большая, что пугала прохожих. По городу праздно расхаживали неуправляемые экскаваторы, струились тракторы, в пустых, распахнутых настежь автомобилях муниципальной полиции хрипели рации, перешучиваясь то о женском, то о мужском.

В два часа пополуночи безбоязненно галдели неразличимые в темноте малые дети: съезжали с горок, перебрасывали друг другу резиновые мячи с полосатыми географическими параллелями. Кто-то заревел, наколотив шишку или ограбленный, обиженный в недетском домике, над которым потрудился Маат.

…Мента Пиперита не знала матери и не хотела; она ненавидела безответственную родильную машину, хотя впоследствии как психотерапевт неоднократно работала над этим глубинным конфликтом.

Маат знал побольше, и ему было наплевать.

Прорываясь ногами вперед и разрывая родительницу, он развернул свою уродливую сестрицу поперек, чтобы проще было лежать и рождаться под ножиком, чтобы не усложнять ее бытия запоминанием последней, счастливой матрицы с выходом в мир, тогда как сам успел вкусить дерьма и крови мамы и рвался наружу, запоминая урок, но и ему не позволили дойти до конца; и акушерка удивилась, увидев, насколько искусно, виндзорским узлом завязана пуповина на шее новорожденной карлицы.

Мать никогда не целовала Маата, не находя уместного случая.

С ней вышла странная история: она погрузилась в затянувшееся послеродовое умопомешательство и долго бродила коридорами в одной ночнушке, не реагируя ни на что, но иногда останавливаясь и слабо улыбаясь, как будто примечала в пыльном углу нечто забавное.