20. Москва. Житная, 16. МВД России
Без пяти минут два Джангиров подъехал к министерству — десятиэтажному, белоснежному, будто из рафинада напиленного, кубику на Житной. Дважды объехал стоянку и нашел место, с которого можно было наблюдать за центральным подъездом, не выходя из машины. Джангиров не хотел здесь светиться лишнего — полно ненужных старых знакомых. А автомобиль его никак не выделялся среди остальных тачек среднего начальства — нормальная черная «Волга» с антенной радиотелефона. Та самая «Волга», о которой так страстно хлопотал вице-премьер Борис Немцов.
Конечно, шофера, дремотно дожидающиеся своих хозяев, с большим интересом заглянули бы под капот джангировской «Волги», кабы он разрешил — фордовский восьмицилиндровый движок с автомат-трансмиссией делал сходство их машин чисто внешним. Футболист-профессионал, надевший униформу дворовой команды. Для того, чтобы могучий движок не заносил на поворотах зад, в багажнике лежала двухсоткилограммовая чугунная плита.
Полуденное солнце, не по-осеннему жаркое, раскалило лакированную черную крышу, которая давила на мозги, как эта металлическая чушка в багажнике. И кондиционер не спасал — холодные струйки воздуха рассасывались через плохую герметику кузова. Но пересаживаться на иномарку Джангиров не желал, были у него для этого резоны. «На бегах — в рысаках, на проселке — мерином», — говорил он.
По всем своим статьям мерин его был непростой, от тонированных броневых стекол до баллонов «гудьир» — под стать своему наезднику, маленькому, завалящего вида мужичонке, умеющему и готовому убить всякого, кто не подходил под простое и емкое определение — «хороший человек». Поскольку Джангиров точно знал, что любые рассуждения о добре и зле, о благе и пороке, o справедливости и насилии — словесный мусор, чепуха на постном масле, сопливый вздорный лепет незрелого разумения, то и понятие «хороший человек» было очень понятным.
Хорошие люди — это те, кто относился к Джангирову хорошо и старался помочь ему. Остальных Джангиров воспринимал как отданных ему Господом на суд и расправу. Или дьяволом. Да какая там разница!
Зачарованный собственной неподвижностью, тягучей музыкой Марсалиса из стереодинамиков «Филипса» и зрелищем непрерывно крутящейся двери центрального подъезда — она, как мясорубка, неустанно вышвыривала в уличное пекло распаренный людской фарш, — Джангиров не заметил, как подошел сбоку и постучал в стекло костяшками пальцев Коля Швец. Джангиров покосился недовольно, нажал кнопку подъемника — синюшная пластина окна опустилась.
— Зачем ушел из машины? — недовольно спросил Джангиров.
— Я тебя, шеф, боюсь пускать одного за рулем. Ты давно сам не ездишь, а с этими отморозками на дорогах сладу нет. Давай сяду за баранку.
Джангиров посмотрел с интересом — неужто заботится? Или предстоящим разговором интересуется? Не успел решить, потому что Швец предложил:
— Или сядь в джип, там все ж таки посекьюристее будет…
Джангиров подмигнул:
— Ништяк! Начальнику тюрьмы в нашем джипе раскатывать по Москве не след. Ты смотри, чтоб мне никто на хвост не сел. Езда — бампер в бампер. А говорить при тебе он не станет…
— Вам, господин президент, виднее, — ухмыльнулся Швец.
— Слышнее, — серьезно кивнул Джангир и, ткнув пальцем в сторону подъезда МВД, спросил строго: — Не хочется вернуться?
— А на кой? — пожал плечами Швец. — Я и сейчас делаю то же самое. Только размах больше, воля вольная и деньги хорошие…
Помолчал миг, вздохнул и спросил простовато:
— А ты?
Он, Коля Швец, был весь такой улыбчиво-ямчатый, голубоглазо-беззащитный, с детскими блондинистыми кудряшками вокруг розовой загорелой плеши. Его, наверное, каждый мог обмануть и обидеть.
— А ты, великий учитель? — повторил вопрос Швец.
— А я и вернусь, — спокойно ответил Джангиров. — Министром…
— Неплохо, — одобрил Швец и погладил задумчиво аккуратную круглую лысину, такую нежную и ровную, будто ангел сдул лишнюю волосню. — А кто премьер-министром будет в этом правительстве?
— Не знаю, — развел короткие ручки Джангиров. — Это не важно. Кого назначим, тот и будет…
— Вот это дело! — обрадовался Швец. — Только ты меня заранее предупреждай…
— О чем?
— Когда ты пули льешь, а когда всерьез толкуешь. А то случается, я не въезжаю сразу.
— Уже въехал?
— Ага, — вздохнул Швец тяжело. — Возражаю…
— Чего так? Представляешь, как звучит — «заместитель министра внутренних дел по кадрам генерал-лейтенант Швец». А-а? Каково?
— Каково! Хочу напомнить, что хозяин и строитель этого дома застрелился, а его зама боевого охреначили на семь лет в Пермский лагерь номер одиннадцать. Нравится? Ты Щелокова и Чурбанова помнишь или уже запамятовал?
— Я-то помню, Коля. Ты еще про Пуго вспомни, тот от усеру тоже шмальнул себя, — вздохнул Джангиров. — Я все помню. Но они жили в другие времена, в другой стране, считай, на другой планете…
— Тоже мне — инопланетян сыскал! — усмехнулся Швец.
— И еще возьми в разумение одно обстоятельство, — невозмутимо продолжал Джангиров. — Они служивые коммуняки были, то есть чистые, честные, бедные люди. Их жалкий достаток состоял из казенного жалованья, смешных привилегий и нищенских поборов…
— Не фантазируй, шеф! — возмутился Швец. — Не такие уж и взятки у них были нищенские, и привилегии вполне даже существенные.
— Не физдепини, Коля, — скривил сухой угол рта Джангиров. — В хороший месяц ты имеешь больше, чем генерал армии Щелоков брал за год. Но главное не в этом…
— А в чем? — ехидно прищурился Швец. — Они Ленина видели?
Джангиров засмеялся:
— Ерничаешь, дурак, а зря! У них была гнилая совесть, но когда жизнь — у самого конца — отскребла с этого гнилого оглодка всю дрянь, тлен и гной, осталась на дне души крошечная капелька этой совести. И последняя крупица чести. И тень стыда. Чуток, самую малость — ровно на одну пулю для себя, чтобы не терпеть срам и поношение…
— Не понял, — перебил Швец.
— Поймешь, поймешь со временем, — заверил Джангиров. — Никто из нынешних не стреляется — никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах. Ни губернаторы, ни банкиры, ни министры. Бьют их киллеры из автоматов и ножами кромсают, но сами они не стреляются никогда. А нам с тобой это гарантия, что всех их возьмем в пригоршню…
Джангиров, прищурившись, рассматривал десятиэтажный белоснежный айсберг, взметнувшийся над бездной московского асфальтового пыльного, серого океана.
Памятник человеческой суетности. Великая стройка развитого социализма, реализованная за какой-то небывало короткий срок бывшим министром Щелоковым.
Как только ему удалось вырвать у пастозно-ватной куклы — Леонида Ильича — согласие на возведение нового здания МВД, так и возвел сразу. За год…
Щелоков играл со своей стройкой, как мальчишка с подаренным конструктором — увлеченно, счастливо, самозабвенно. Со сверхзвуковой скоростью прорвали все тягомотные препоны согласований, проектирования, землеотвода, подготовки коммуникаций, и вдруг однажды утром, как когда-то, незапамятно давно, в Берлине возникла за одну ночь стена, так в центре Москвы на Октябрьской площади вырос забор. Каре периметром в два километра, высотой три метра, с «колючкой» по гребешку и пулеметными вышками в углах. В разгар зрелого социализма, хельсинкского детанта и непрерывного роста демократии вспух на цветущей морде столицы мира, в сердце всей России, нарыв концлагеря. Впрочем, московских обывателей, мчащихся стадно по утрам в метро и по вечерам — из чрева столицы наружу, нисколько это не удивило и не заинтересовало. «Ящик почтовый какой-ни-то очередной возводят», — смотрели они равнодушно на забор. Ну да, как в песне поется: «А город подумал: ученья идут».
Архипелага ГУЛАГ в то время, слава те, Господи, уже не существовало. И чтобы памяти его позорной не осталось, чтобы исправить этот прискорбный перегиб в славной нашей истории, пришлось даже вышибить за пределы отечества его летописца, пробравшегося к званию нобелевского лауреата.
Вместо архипелага ГУЛАГ функционировал вполне успешно архипелаг ГУИТУ — Главное Управление исправительно-трудовых учреждений МВД СССР. И вместо Сталинско-бериевских немереных-несчитанных легионов зэков кантовалось на островах ГУИТУ в ту пору чуть-чуть менее 2 миллионов человечков обоего полу, включая малолеток, инвалидов и стариков.
Персональный ответчик за строительство — начальник ГУИТУ генерал Чутунов — лично проверял списки этапов из лагерей в Москву на великую стройку МВДизма.
Ниже шестого разряда рабочих специальностей — слесари, бетонщики, каменщики, электрики, штукатуры, маляры, сантехники, плотники, столяры, паркетчики, кровельщики, стекольщики — на спецкомандировку в одном километре от Кремля не попадали. Лагерные «кумовья» и замполиты членораздельно втолковывали ошалевшим от надежд и испуга зэкам: малейший брак в работе или нарушение режима — так сразу обратно на шконки за Полярным кругом. Всех «проявивших себя» — в день завершения стройки — на волю. По домам! Гуляй, рванина, вволю и на воле, пока к нам снова не попадешь.
Они и вкалывали как звери. Даже инструмент финский им закупили. А стройматериалы! После Кремлевского Дворца съездов никто не видел такого и столько вместе: карельский гранит, армянский туф, киргизский мрамор, бук из Буковины, наверное, а дуб из Дубоссар. Праздник дружбы народов, населяющих бескрайнее ГУИТУ. Велико и обильно ГУИТУ, это вам не Гаити нищенская. Все чего-нибудь хорошенькое от себя оторвали, в столицу направили на строительство самого большого в мире полицейского храма, милицейского капища.
В три смены зэчня трудилась — им ведь за часы ночные да сверхурочные платить не надо, слава Богу.
Через год, накануне замечательного праздника Великой Октябрьской социалистической революции, именуемой в быту неблагозвучным сокращением ВОСР, окна нового дома — хрустальные полупрозрачные плиты фацетованного стекла из Гусь-Хрустального — были вымыты до полудрагоценного сияния, за одну ночь забор разобран. И чудо свершилось — слово министерское оказалось твердым — подарил Николай Анисимыч зэкам лагерную недоимку лет. На волю!
А сам министр кинулся в ночи к недомогающему, совсем плохому генсеку, дорогому нашему Леониду Ильичу, лично товарищу Брежневу, и уболтал, уговорил, умолил распадающегося вождя собственными ручками разрезать ленточку на входе 10 ноября, всего-то через три дня — в день 65-летия нашей славной краснознаменной милиции. Не мог архитектор разрядки отказать своему старому другану — архитектору правопорядка. Согласился.
А утром восьмого, назавтра после парада на Красной площади и праздничного ужина в Кремле, не проснулся Леня, бровастый наш маршал и многажды герой. Дуба дал в расцвете лет, сгорел на руководящей работе, можно сказать, преемникам своим и сподвижникам приказал долго жить. Но так уж все густо подгнило в нашем мудацком королевстве, что даже этот последний приказ никто не выполнил — стали наши командиры откидываться, как в детской игре «Замри!».
Но Щелоков еще не знал — и не узнал, — что будут генсеки наши мереть как мухи и каждому из них срок дан длиной с хренову душу, — и киксанул, сделал сдачу в штаны. Эх, если бы тогда продавались памперсы «Хаггис» на каждом углу, как сейчас! Может быть, и обошлось потихоньку?
А без памперсов не получилось. Крут оказался на расправу генсек Андропыч — примурлыкивая «Тэйк зэ а трейн», очешками в тонкой оправе поблескивая, вышиб Николая Анисимовича, свет нашего Щелокова, из министров ровно через месяц.
Так министр и не вошел ни разу в свой кабинет в новом, любовно отгроханном здании.
А еще через месяц выставили его из ЦК бесконечно авангардной нашей партии.
Еще месяц — отнял Андропыч депутатский мандат.
Месяца два пауза — и снова подарок судьбы: давайте разжалуем генерала армии Щелокова. Ура! Интересно было бы узнать — до какого звания кинули советского главмента? В полковники? Лейтенанты? Или совсем под нары — в солдаты?
Он зубами скрипел, но терпел, крепился. А сорвался на совершенной глупости: сообщили в «Известиях», что Всесоюзная Аттестационная комиссия подумала, обсудила и решила, что диссертация профессора Щелокова не содержала серьезных научных открытий — это только тогда и выяснилось! — и потому постановил ВАК лишить его ученой степени доктора экономических наук и научного звания «профессор». Не выдержал этого измывательства Анисимыч, вставил в рот бельгийский охотничий карабин и нажал курок — кровавыми ошметками государственного ума все стены в прихожей забросало.
А текинский ковер — посредине черно-бурые неотмывающиеся пятна — лежит сейчас на полу в кабинете Джангирова на даче…
Как память. Предупреждение. Призыв.
Щелоков Николай Анисимович, советский гос. и парт. деятель, генерал армии (1976), доктор экономич. наук (1978). Чл. КПСС с 1931. Род. в семье рабочего-металлурга. Окончил Днепропетровский металлургич. ин-т (1933). В 1933-34 и в 1935-38 работал на металлургич, з-дах на Украине (инженер, нач. цеха). В 1938-39 1-й секретарь Красногвардейского РК КП(б)У (Днепропетровск). В 1939-41 пред. Днепропетровского горисполкома. В 1941-46 в Сов. Армии, участник Великой Отеч. войны. В 1946-47 зам. министра местной пром-сти УССР. В 1947-51 в аппарате ЦК КП(б)У. В 1951-62 и в 1965 1-й зам. Пред. Сов. Мин. Молд. ССР. В 1957-58 и 1962-65 пред. СНХ Молд. ССР. В 1965-66 2-й секретарь ЦК КП Молдавии.
С 1966 министр внутр. дел СССР. Канд в чл. ЦК КПСС с 1966. Чл. ЦК КПСС с апреля 1968. Деп. Верх. Совета СССР 4-9-го созывов. Награжден 3 орденами Ленина, 2 орденами Красного Знамени, орденами Богдана Хмельницкого 2-й степени, Отечественной войны 1-й степени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды, а также медалями.
Большая Советская Энциклопедия, 1978 год.
