…С момента выхода из гарнизонной тюрьмы на Окинаве, Хэнк шел по длинной цепи унижений и мелких издевательств военных чиновников.

В госпитале сообщили, что в связи с исключением из армии по статье он не должен рассчитывать на обещанный усовершенствованный электронный протез — пока это штука слишком дорогая, чтобы раздавать бесплатно всем безруким.

В бухгалтерии отказались выплатить компенсацию «по боевым» за время плена и госпиталя.

Медицинская страховка ветерана пролетела мимо — «вы исключены из армии с лишением звания, лечитесь на здоровье, как все нормальные инвалиды».

И конца и края было не видать всему этому беспардонному обирательству и надругательствам.

Ни разу Хэнк не вступил в спор, ни разу не унизил себя до препирательств.

И отказался от натырок товарищей обратиться к бесплатному военному адвокату. Он не хотел, чтобы его нервы из звенящих стальных струн превратились в ржавую лохматую проволоку.

Хэнк боялся неосторожным поступком, крикливым взрывом расплескать в себе злобу. Он хранил ее как волшебный сосуд, как гранату со снятой чекой.

Единственное, чем он воспользовался — обратным билетом домой. В контракте под названием «Хэнк Андерсон и Народ Соединенных Штатов — Договор» было указано, что правительство обязано его доставить, при всех условиях, на родину, в любое указанное им место. Или в деревянном длинном ящике в трюме военного транспортного самолета, или экономическим классом любой авиакомпании, летающей в Америку. Когда в транспортном управлении его спросили, куда ему выписать проездной воинский билет, Хэнк всерьез задумался.

Веселый путешественник, беззаботный турист — вас нигде не ждут! Вы, дорогой друг, на хрен никому не нужны!

В Лос-Анджелес — решил он. А оттуда — в Лас-Вегас! Сначала понежимся на пляже, потом поживем на развеселом курорте. Какие-нибудь девки появятся — не может ведь быть, чтобы женская половина человечества состояла только из проституток. Черт его знает, может быть, есть бабы, которые трахаются не только за деньги?

Конечно, эти суки-эвакуаторы организовали ему билетик — люкс-класс!

Загадка, как они только смогли найти маршрут с пятью пересадками, и последний кусок — через Майами в Лос-Анджелес на «Эр Мексика». Это из Юго-Восточной Азии!

Хэнк бродил по огромному и бестолковому майамскому аэропорту, дожидаясь пересадки. На Флориду грозно накатывал ураган «Лиззи», самолетам не давали вылет. Сизая мгла давила их к земле. В терминале обитали тысячные толпы одичавших людей. Хэнк пошел выпить в баре, набитом народом, как сигарная коробка. Он уселся на полу рядом с баром, за веревочной изгородью, попросил бартендера позвать его, как только освободится место. Хэнк закурил свой «Лаки страйк», достал из мешка томик Нормана Мейлера, который он подобрал в предыдущем самолете… Полицейский похлопал его по плечу:

— Эй, мен! Погаси сигарету…

— Почему? — удивился Хэнк.

— Вся страна воюет теперь с курением, — довольно засмеялся коп. — Ты что, парень, не знаешь — в аэропорту на всей территории запрещено курить…

— А где мне курить? — спросил Хэнк.

— Где хочешь! — жирно заликовал коп, он упивался законным правом досаждать людям. — Выйдешь из аэропорта — кури где хочешь!.. — Он показал на коридор, исчезающий за горизонтом.

Хэнк встал, огляделся — в одном шаге от него, за веревкой, в баре люди преспокойно курили.

— А почему они курят? — спросил Хэнк и с отвращением услышал острый звон внутри.

— Они сидят в баре! — спокойно объяснил коп. — У бара все договорено с аэропортом… Заплатил за выпивку — кури спокойно…

— А если я попрошу передать мне из бара сюда, за веревку, стаканчик? — нарывался Хэнк.

— Нельзя! — отрезал коп. — Выпивать здесь нельзя — это публичное место…

— Значит, и курить теперь можно только за деньги? — подпирала горло злоба.

— Так полагается! Погаси сигарету или проваливай в бар…

— В баре нет мест… Я жду очереди, — сипло сказал Хэнк.

— Ты мне надоел, парень! Дождись свободного места и тогда пей, трахайся, кури чего хочешь. А сейчас брось сигарету, иначе я тебе шею сломаю…

— Пошел ты к чертовой матери! Ты разговариваешь с офицером, вонючий бык!

Полицейский засмеялся и отступил на шаг. Он был немного постарше Хэнка, лет тридцати. Но уже выпита за эти трудные полицейские годочки в курортном городе наливная цистерна пива «будвайзер», съедены стада свиных отбивных, контейнеры гамбургеров с сыром вылетели в сортир, жареная картошка высилась за его толстой жопой Аппалачскими горами! Этот капитал жратвы, вложенный копом в радость безбедной жизни, дал отличный процент — проросли по загривку, по бокам, по бочечно-круглой спине, на необъятной заднице горы здорового светлого сала. У копа была простецкая деревенская морда с курносым пятачком, усеянным симпатичными веснушками.

— На пол… — скомандовал он.

— Что-о? — заорал Хэнк…

И в тот же миг коп ударил его ногой в пах. Господи ты Боже мой, какая мука!

Хэнк обезумел от боли и страха, его охватил ужас, и это было непонятнее всего. Несколько лет подряд он взлетал на своей «вертушке», ясно понимая, что его через час могут разорвать зенитной ракетой, застрелить, сжечь в воздухе. Но не боялся.

А тут его охватил панический ужас бессилия перед страшной и безнаказанной силой — гораздо хуже, чем было в плену, когда его пытал вьетконговский контрразведчик Вонг.

Мир падал ему на голову, расшибая череп своими обломками. Ан нет — это коп ударил его, скрючившегося на корточках, кулаком по темени.

Вокруг уже собиралась толпа, она возбужденно и одобрительно гудела. Хэнк упал на пол, и его вырвало на мраморную плиту.

— Он совсем пьяный… — сказал кто-то из толпы сочувственно.

— Или «травки» накурился крепко… — добавил другой размыслительно.

А еще один заметил:

— Смотри — парень с представлениями… Весь грязный, как чушка, а в лайковых перчатках…

— Руки за спину! — крикнул коп, и Хэнк, не глядя, слышал бряканье «браслетов» в его руках.

Животный ужас, невероятное страдание охватили Хэнка — это было сумасшествие, но он точно знал, что коп, надевая наручники, оторвет ему сейчас протез вместе с воспаленной культей.

Ну-ну-ну! Он вспомнил побежденных в собачьих боях псов, которых развозили еще теплыми по харчевням.

«Не возродятся! Не хочу! Меня сейчас отвезут на живодерню и скормят кусками каннибалам. Не возрожусь после этого!»

Он медленно, со стоном перекатился на живот, левую руку с протезом в перчатке завел на спину, а правую сунул под ремень на животе, выхватил пистолет и, глядя с пола прямо в голубые добродушные глаза копа, выстрелил ему дважды в грудь — повыше нашивок за беспорочную службу, пониже металлической бирки с именем «Карл Келлер».

Тишина. Даже дребезжащие динамики информации по аэропорту смолкли. Только тонкий визгливый подхлест воздушных порывов за стеклянной стеной — видно, ураган «Лиззи» подошел вплотную, может быть, барышня Лиззи хотела тоже поглазеть на подстреленного копа.

Карл Келлер не упал — он оседал, как взорванная башня, стекал на пол медленно своими необъятными телесами. И глаз не закрывал, а смотрел удивленно на этого мятого оборванца, который так ловко его провел, и правая рука бессильно дергалась к кобуре — завод в игрушке кончился. Хэнк суматошно думал, что коп настолько был в своей силе и праве, что даже не расстегнул кобуру.

Потом он все-таки залег, и Хэнк обратил внимание, что на полицейском были не форменные нормальные ботинки, а ковбойские полусапожки со стальной обивкой по носку и каблуку. Садист, сука. Толстожопый пижон.

Хэнк с мукой поднялся — «он мне или яйца разбил, или уретру разорвал».

Отряхнулся, накинул мешок на плечо — не судьба, наверное, попользовать до конца армейский проездной билет до Лос-Анджелеса. Наклонился над еще живым Келлером, сказал негромко:

— Если бы Волк не приставал к Красной Шапочке, он бы до сих пор гулял по лесу…

И пошел к выходу из аэропорта.

Вот тут, как скорбный набат по героически павшему копу, грянул гром, расколовший небо и затрясший стены аэропорта. Ураган «Лиззи» накрыл город.

Разделил свет и тьму. День утонул в черном мраке, и по стеклам фасадов помчались водопады…

Хэнк шел через расступающуюся толпу, и никто не пошевелился, шага не ступил, чтобы попытаться его задержать. Он неуверенно, враскоряку, медленно брел через тот бесконечный коридор, по которому дохлый коп предлагал ему сходить на улицу перекурить, но выяснилось, что коридор кончается не за горизонтом, а в водяной прорве у выхода, водовороте, скручивающем тучи, пальмы, бурлящие лужи в мощный мокрый поток, в который Хэнк нырнул, как в океан.

Желтый железный ковчег в волнах всемирного потопа. Хэнк вполз в него, один за всех чистых и нечистых, протянул лохматому мексикаке Ною стольник и посоветовал:

— Пошел… Очень быстро… — И только тут увидел, что пистолет держит в руке.

Желтый ковчег стартовал, как торпедный катер. В огромном пенном буруне скатился с аэропортовского пандуса, выскочил на хайвей и превратился в подводную лодку.

Ковчег плыл через стоячий водопад. Сквозь дрожащую водяную стену, изморщенную шквальным ветром, тускло мигали где-то вверху желто-красно-зеленые огни бесполезных маяков светофоров.

По радио орали жестокими и испуганными голосами приказы о движении на автострадах и эвакуации из зоны затопления.

«Мой праведный мексикака Ной везет меня из Атлантиды на гору Арарат, — думал Хэнк. — Ураганная подруга Лиззи, спаси и выведи меня отсюда…»

— Не можешь быстрее?.. — спросил он таксиста.

— Нет смысла… Зальем мотор — останемся тут навсегда…

Хэнк с отвращением представил, как он внутри заглохшего ковчега опускается в водяную прорву — там в холодной глубине плавает раздувшийся труп полицейского утопленника Келлера.

— Остановись где-нибудь у телефона, — сказал он таксисту.

У него был единственный номер телефона в Майами, и он его помнил наизусть.

Щетки разгребли мокрую кашу на лобовом стекле, и Хэнк увидел навес бензоколонки «Тексако». Под навесом был грот в водяной бездне, и слабо светился пенал телефона-автомата.

— Подожди, — буркнул Хэнк и бросился из ковчега в будку. Он молился, чтобы вода не размыла аппарат, чтобы шквал не вырвал из земли провода, чтобы электрический голубь, которого он выпустил в надежде найти благословенную твердь, нашел Арарат, какую-то библейскую, может быть, и не существовавшую никогда землю, и принес обратно зеленую веточку, весть от Эда.

Гудок, мычание, щелчок, металлический голос: «Опустите двадцать пять центов», звон монеты, тонкий вой в дальних жилах связи, мягкий басовитый зуммер, треск — и голос, казалось, навсегда забытый:

— Я здесь…

— Эд!.. Эд!.. Это я!.. Хэнк Андерсон!.. Ты слышишь меня?.. Эд!

— Хэнк!.. Командир!.. Дружище!..

— Эд, погоди!.. Что ты делаешь сейчас?

— Собирался трахаться… А ты?

— А меня, наоборот, собираются трахнуть… Ты…

— Где ты?.. Выезжаю…