Ткань казалась смешанным с золотом молоком и смешанным со снегом солнцем. Мэллит провела рукой по мерцающему атласу и захотела, чтобы первородный Ли увидел ее в новом наряде и с золотым цветком на груди.

– Мама кроит лучше меня, – Селина тоже смотрела на разложенное на постели диво, – но она теперь вряд ли быстро приедет, а если я ошибусь, мы подгоним: на тебя шить просто. Главное, чтобы я успела с вышивкой… Обычно много золота – дурной тон, но тут нужно шить именно золотом, а господин Юхан как раз нашел настоящую алатскую канитель.

– Что ты хочешь вышивать, – спросила гоганни, – и почему боишься не успеть?

– Осеннюю рябину, это очень красиво и тебе пойдет. Уилер говорит, в Алате это самое главное дерево, потому что несет в себе сразу огонь и осень. Я этого не знала, но нечисть всегда гоняли рябиновыми ветками.

– Я помню Сакаци, – Мэллит вновь тронула прохладную материю, представляя, как на ней сплетаются золотые ветки. – Там любят огонь и осень.

– А ты знала, что монсеньор Лионель – алатский господарь? Сакаци на самом деле принадлежит ему.

– А как же царственная? Она сделала меня своей воспитанницей и назвала баронессой Сакаци. Так было нельзя?

– Наверное, нет, но люди часто делают, что нельзя, а потом договариваются, и становится можно. Если бы тебя не удочерили Вейзели, монсеньор Лионель позволил бы тебе остаться баронессой Сакаци, а монсеньор Рокэ это бы утвердил. Правда, надо было бы еще уговорить алатского герцога, но он хитрый и спорить с нашим регентом не стал бы.

– Сэль, – все же решила выяснить гоганни, – почему надо торопиться с вышивкой? Нас ждет праздник праздников? Но тогда тебе тоже нужны одеяния.

– У меня целых три новых платья, – Сэль принялась аккуратно складывать ткань, – здесь их еще никто не видел. Чтобы ловить в Доннервальде бесноватых, нужно было выглядеть девицей из хорошего дома, так что пришлось купить и подогнать. Потом мне понадобится что-то для Кагеты, но я пока не очень понимаю, как кроить рукава, которые там носят. Виконт Валме знает только, как они выглядят, похоже, там подрез, но сперва в любом случае надо договориться с казаром, а без монсеньора Лионеля это не выйдет.

– Ты хочешь ехать в Кагету, – сразу удивилась и огорчилась Мэллит, – зачем? Это дикие земли, где делают сладкое вино, не омывают рук и предлагают гостям своих женщин.

– Ты же знаешь, что я поклялась папеньке выйти за короля, а казара можно считать королем, – подруга со вздохом убрала атлас в ящик. – Маршала, пока мы шьем, придется сюда не пускать, а то он нитки когтями повыдергивает… Виконт Валме говорит, что Баата – настоящий проныра и сделает все, чтобы угодить монсеньору Рокэ. Конечно, очень плохо, что мне придется уехать, но Олларию должны взять прежде, чем договорятся с казаром, ведь она намного ближе. Я еще успею помочь монсеньору Рокэ проверить тех, кто останется.

– Сэль, – Мэллит подошла к подруге и взяла ее за руку, – ты хочешь ехать в Кагету к нареченному Баатой, про которого ничего не знаешь? А вдруг… вдруг тебе будет с ним плохо?

– Я должна, – Сэль была грустна и спокойна, как осенний рассвет. – Конечно, если Баата согласится, а там посмотрим. Толковый король поймет, что со мной хорошо ловить бесноватых, которые лезут к нему из Гайифы, и не станет делать плохо женщине, которая ему полезна. И у которой такие друзья, как у меня. Если вдруг муж станет вести себя со мной по-скотски, папенька и Зоя с ним поговорят, но я думаю, до такого не дойдет. Виконт Валме говорит, что Баата очень вежливый и спокойный, а убивает, только если не придумает ничего другого… Кроить лучше днем, а сейчас я попробую нарисовать, что я хочу сшить. Ее величество очень хорошо рисовала, она мне кое-что показала, но мы уехали раньше, чем я успела научиться. Если я буду жить в Кагете, то попрошу сестру казара мне помочь, она хорошо пишет красками.

Вюнше выглядел смущенным; после вирстеновских пирогов такое с ним случалось частенько.

– Ну? – фыркнул еще не до конца отошедший от посиделок с нечистью Фельсенбург. – Как там с пособниками?

– Двое их, – объяснил сержант, давно уразумевший, что господин полковник от уставного боданья только сильней злится. – Дед с внуком. Можно смотреть, только, сударь, там, как бы это…

– Папаша Симон перестарался? – в лоб спросил Руппи. – Ну так поделом!

– Не, не перестарался, они и не отпирались вовсе. Чего отпираться, на горячем же прихватили! Как поняли, что конец, так и развоевались.

– А то я бесноватых не видал.

– Если б бесноватые! Фрошеры это, да какие злющие!

– Фрошеры? Ну так они вон как в ратуше выступали…

– У этих зенки не белеют, они на нас взъелись, с того и с горниками спутались. Ну, чтоб мы друг дружку грызли.

– Тьфу ты! – Фельсенбург поискал глазами куртку, и, разумеется, нашел. Под кошкой. – Пошли.

Фрошеров в самом деле было двое. Сухонький старикашка с белопенной шевелюрой и невысокий, но крепкий парень, малость перекошенный от боли в боку – надо думать, по ребрам прилетело, а связанные за спиной руки еще добавили. На скуле старшего сиял свежий кровоподтек, а левый глаз младшего почти заплыл, «забияки» не церемонились.

– Вот они, господин полковник! – Каданец нашел-таки повод приподнять свою шляпу. – Получите красавчиков!

– Выйдите все. – Руперт поймал ненавидящий взгляд старика, но эта ненависть не была белоглазой. – Надо будет, позову.

– Уж вы пожалуйста, – опять приподнял шляпу Штурриш и убрался. Пособники Бессера злобно глядели на господина полковника и молчали.

– Зачем вам горная сволочь понадобилась? – поинтересовался на талиг Руперт, оглядывая облюбованный «забияками» погреб. – Своей мало?

Дед поморщился, внук еще и моргнул. Одним глазом.

– Как зовут?

Молчание.

– Я – полковник Фельсенбург.

– А то кто-то не знает! – таки не выдержал старик и вытер целую щеку о плечо.

– Уже легче. Так зачем тебе эта погань?

Молчание, ну-ну…

Руперт неторопливо прошелся по не слишком большому подвалу, в котором только и было, что дощатая скамейка, стол с какими-то штуками, надо думать – по части папаши Симона, и пара связанных болванов у дальней стены.

«Забияки», само собой не те, которых заметил Бессер, проводили ретивого капитана до ворот ничем не примечательного дома. Через полчаса из садовой калитки вышли двое мастеровых с тачкой и, не скрываясь, направились к ближайшей заставе. Старший махнул рукой явно знакомым караульным и пообещал завтра подновить какие-то петли. Само собой, мастеров преспокойно выпустили за рогатки – чай, не осада, а в предместьях работают многие. Каданцы вернулись назад, поднесли корзину какой-то красотке, и та выболтала, что дом в начале теперь уже позапрошлой осени купил удалившийся на покой часовщик. Сам старик уже не мастер – глаза, а вот внуки – молодцы. Да, как о войне слухи пошли, съезжать собрались, но не успели, уж больно быстро все вышло…

Быстро, спасибо Излому, вышло что у дриксов, что у фрошеров. Жизнь стала дыбом, а смерть жирует, как кабан в овсах.

Парень странно вздохнул, почти мурлыкнул, еще больше скособочившись, тихонько сполз по стене, да так на корточках и замер, разве что не скуля. И это только начало, вечером станет вовсе весело.

– Говорите, с чего мы в это ввязались? – внезапно проскрипел дед. – Так жизнь тяжелая… Сами видите…

Руппи шагнул в сторону прежде, чем сообразил, что делает. Привычное к подвохам тело само развернулось, пропуская прыгнувшего с места внука мимо себя. Нога тоже не подвела, отнюдь не благородный пинок добавил ретивому фрошеру скорости, а дверь-то – вот она! Тем, как парень сумел извернуться и врезаться в неё плечом вместо головы, Руппи даже восхитился.

Грохнуло здорово. Толстые доски загудели, а незадачливый прыгун попятился, но недалеко: распахнувшаяся дверь возможности подраться не упустила. Раздался глухой – будто деревяшка на деревяшку налетела – стук, на сей раз башку парню уберечь не получилось. Оглушенный герой рухнул на пол, а в подвал вслед за боевой дверью ввалился Вюнше с палашом наготове.

– Когда надо, – рявкнул Руперт, – я зову!

Капрал хмуро глянул на упавшего, потом – на вытянувшегося и смирно стоящего деда, после чего послушно исчез. Фельсенбург пожал плечами и обернулся к внуку, тот ворочался и хрипел, приходя в себя после ударов. Вязали заразу на совесть, но иногда прыгают и со связанными руками. Такие крепыши в драках часто пускают в ход голову: врезал с разбегу в живот, и противник даже крикнуть не сможет, только хрипеть…

– Жизнь, несомненно, тяжелая, – на всякий случай Руперт прислонился к стене, – но она всяко лучше смерти. Вы здесь недавно, где жили прежде? В Олларии?

– А вам-то что? – буркнул часовщик, не отводя взгляда от внучка, чью физиономию украсила пара дополнительных ссадин. Весьма внушительных.

– Любопытно.

– Ну из Олларии.

– Мастер Бернис, – бросил Руппи, невольно дивясь сходству фамилий ювелира и горника, – тоже был из Олларии. Его убили в собственном доме бесноватые. Мерзавец, с которым вы спутались, – бесноватый. Вы пускаете эту тварь в город, а потом здесь принимаются убивать!

– Не ваше дело! – прошипел дед, напомнив схваченного за шиворот хорька. – Вас сюда никто не звал, влезли – жрите!

– Ублюдки гусиные, – подхватил слегка оживший внучек, и тут Руппи осенило. Перед ним сыпал проклятьями повод для письма в Акону. Просто замечательный повод, и пусть Селина попробует не ответить!

– Заткнись! – весело прикрикнул Фельсенбург. – Мы с вашим Вороном не воюем с осени, у нас дела поважней! Вы со мной говорить не желаете, и не надо, вас отправят в Акону, будете там объясняться.

Юхан хоть сейчас в седло, но красавцев лучше вывозить ночью и поймав третьего, который наверняка скоро вернется. Времени хватит и на письмо, и на то, чтоб подобрать подарок, так что господину Клюгкатеру на дорожку придется еще и побегать. Седоземельские меха не тот товар, который в дурные времена вываливают на прилавки, их еще нужно отыскать.

Сэль убрала в сундуки привезенное и теперь перебирала зимние букеты, она была спокойна и собиралась уехать в страну, про которую достославный и отец отца говорили без уважения. Гоганни это не нравилось, но как остановить решившуюся? Сэль поклялась кровью, и ее услышали, теперь нужно или исполнить, или принять выбор мертвого папеньки, а тот желает отдать дочь за первородного Лионеля. Мэллит смирилась бы с потерей, видя счастье двоих бесценных, но подруга платит собой за помощь, а первородный, если узнает правду, может принять долг на себя.

Те, кого в Талиге считают достойными, отдают долги, даже умирая. Они не согласятся на обман, а неживой всегда придет за своим. Нареченного Удо остановила правда, но настоящего убийцу он бы забрал. Сэль сказала, ее услышали, и теперь ей придется стать женой либо короля, либо подобного Флоху…

Кто-то жалкий и гадкий внутри Мэллит шептал, что Кагета может оказаться лучше, чем о ней говорят, а пронырливый казар полюбит подругу и сделает ее счастливой, но не так ли утешала себя мать, отдавая неудачную дочь достославным?

– Сэль, – тихо попросила гоганни, – прошу тебя сесть и позволить мне договорить. В ночь Излома я стояла за твоим плечом и слышала сказанное. Вернувшийся папенька желает для крови своей добра, а не беды.

– Бабушку он унизить хочет, – подруга махнула рукой, но села на край постели. – Нет, меня папенька любит, но ему надо, чтобы я делала так, как нужно ему, а не мне. Если бы я вышла за Уилера, он бы разозлился, даже если бы нам было очень хорошо.

– Ничтожная видела такое. – А вот Сэль не знает, что это значит, быть чужой во всем и не знать, как повернуться, завязать ленту, принять стакан воды! – Многие смотрят на детей своих как на племенной скот, решая, кому продать и с кем случить, но ты, избирая Кагету, будешь жить средь чужих и непонятных. Это трудно, трудней, чем нести полную всклень чашу и ходить во тьме по чужому дому! Я знаю талиг, но понимать меня трудно и не всегда приятно, ведь мои мысли текут иначе, чем у Роскошной и кухонных. Даже тебе со мной сложно, но я одна, а ты стремишься туда, где одна будешь ты. У кагетов трудный язык и дикие обычаи, там жарко и вдоль дорог лежит падаль и летают мухи, тебе придется есть много мяса и сластей и…

– Виконту Валме кагеты нравятся, но он тоже говорил, что они шумные, много едят и любят все яркое, – подруга встала и пошла поправить занавески, но они были безупречны, а за окном стояла тьма. – Ничего, я привыкну, если иначе нельзя, всегда привыкаешь. Давай я сниму с тебя мерку.

– Я буду рада, но сперва дай мне сказать. Сэль, твой папенька согласен на герцогов, любых, кроме того, на которого обижен. Я обещала нареченному Валентином молчать, пока не наступит время, и оно наступило. Полковник Придд, если придет беда, готов жениться на той из нас, кому это нужнее. Он сказал, а я это слышала.

– Я так и поняла, когда он прислал нам охрану, только герцог Придд теперь бригадир, это между полковником и генералом. – Руки подруги перебирали складки занавесок, а в щелку смотрела ночь. – Мелхен, дело в том, что одна неумная женщина думает, что если не будет меня, монсеньор Лионель свяжется с ней, а он этого никогда не сделает. Так глупо, что нелюбимые пакостят тем, кого любят их избранники, ведь любовь не еда, когда с голоду согласишься есть невкусное. Хотя и с едой тоже… Если человек не любит творог, то он его не полюбит, просто набьет живот и пойдет искать что-нибудь, на его взгляд, лакомое.

– Творог можно облагородить сушеными фруктами и корицей, – сказала гоганни и поняла, что глупа.

– Я говорю про творог, – тут же объяснила Селина, – чтобы не говорить о маркг… о капитане Давенпорте.

– Ненужный уехал, я о нем не вспоминаю, но не могу забыть твою клятву. Если ты выйдешь за бригадира Придда, папенька успокоится, ведь он требовал герцога, а не короля.

– Потому что королей мало, а наш совсем маленький.

– Именно так! – Не важно, сколько королей у внуков Кабиоховых, Сэль одна и… первородный Ли тоже один, как сердце и как дарующая любовь луна. – Скажи, что ты забыла посчитать королей, которым нужны жены, а когда посчитала, поняла, что их нет. Ты могла не знать, что казар – тоже король.

– Но я знаю…

– Прошу тебя, не спеши! Герцог Придд – наш друг и Повелевающий Волнами. Он старший в роду, и его никто не будет укорять. Нареченная Ирэной тебя полюбит, а ты полюбишь ее…

– Я обещала другое, и папенька… Понимаешь, он даже не попытался улизнуть и вывернуться, а ведь он монсеньора Рокэ терпеть не может и боится. Если бы папенька начал плутовать, я бы тоже могла попробовать, хотя так все равно нехорошо.

– Но если нареченный Баатой откажется, ты попробуешь? – Подруга станет просить о помощи первородного Ли, и ничтожная тоже попросит. Чтобы Сэль осталась среди тех, кто ее уже любит! Первородный знает многое и не боится ничего, он сумеет…

Подруга вздохнула и вытащила шкатулку, на крышке которой цвели голубые цветы. Мэллит знала, что там лежат ножницы, мелки и мерная лента.

– Если с Баатой не получится, – размышляя, Селина сдвинула брови, – я подумаю, но Валентина трогать нельзя. Ее величество рассказала, как ему было плохо дома, особенно после смерти брата, поэтому пусть женится для счастья, а не для того, чтобы мне помочь.

– Почему ты решила, что не дашь счастья бригадиру Придду? – Мэллит послушно подняла руки, позволяя себя обмерить. В доме отца это причиняло страдания и вызывало сетования, но больше гоганни о поясе невесты не думала.

– Валентину нужна не я, и это хорошо, потому что я могу принести пользу, но настоящему мужчине этого мало. В Доннервальде у меня очень неловко вышло с господином Фельсенбургом. Он в меня влюбился, хотя сперва испугался, что я похожа на его маму, а та никого от себя не отпускает. Так глупо… Наша мама нам не мешает, и графиня Савиньяк тоже.

– Сэль, ты обидела нареченного Фельсенбургом? Но ведь ты говоришь о нем хорошо.

– Он нареченный Рупертом, а еще его можно называть Руппи. Конечно, лучше бы мне было с ним не ездить, ведь я знала, что Руперт хочет меня рядом навсегда. Я даже поняла, когда это началось, на меня как раз бросилась бесноватая, а он выстрелил и испачкал мне платье мозгами. Я тебе говорила, что после бесноватых хочется куда-нибудь убежать?

– Да…

– Мне так хотелось выбраться из города, что я не подумала о Руперте, а он объяснился. Но мы не поссорились и потом очень хорошо скакали галопом, а ведь какой-нибудь дундук мог меня оскорбить или даже убить. Если бы господин Фельсенбург меня не любил, я бы с удовольствием за него вышла, это даже папеньке бы понравилось. Понимаешь, Руперт еще ближе к трону, чем монсеньор Лионель, и когда станет герцогом, будет называться младшим братом кесаря. Можешь опустить руки… В книге ее величества была гравюра, где паонские дамы кормят птиц, я сделаю тебе вырез, как у одной, с удодом на руке. Само платье было дурацким, так часто бывает…

– Ты не хочешь больше говорить о главном?

– Я говорю, – Сэль принялась сматывать мерную ленту, – или тебе не нравится, что я еще и платьем занимаюсь, но ведь мы подруги.

– Это так! – И это счастье, но Сэль не должна отдавать себя пьющему лишенное благородства вино! – Но что будет, если казар захочет твоей любви, и захочет часто?

– У кагетов много женщин. Если со мной что-то пойдет не так, Баата просто будет шляться, как это делал папенька, я ему ничего не испорчу.

Ничего? Но разве ломать свою судьбу не значит портить? И разве хотел бы такого для дочери самый дурной из отцов? Те, кто в любой день готовы платить за других, идут до конца и не спрашивают, их можно остановить, лишь уплатив самому вперед.

– Ничтожная поняла, почему ты не хочешь принять помощь от Валентина, но почему ты отказала нареченному Руппи? Ты говоришь о нем хорошо, и он устроит папеньку…

– Я ему пыталась объяснить, но, кажется, у меня ничего не вышло, правда, я не стала ему признаваться в одной вещи, но тебе скажу.

– Но я не хочу вырывать из твоей раковины жемчуг!

– Почему? – Подруга так и держала шкатулку. – Ты мне рассказала про себя, нужно, чтобы и ты про меня знала, иначе нечестно. Понимаешь, я люблю монсеньора Рокэ. Я думала, это прошло, и оно в самом деле прошло, но теперь мы опять увиделись, и все вышло, будто в первый раз… То есть не как раньше, когда он пришел в дом бабушки, а как если бы я его прежде не видела. Папенька довел нас до самого близкого Холода, потом пришла кобыла, я тебе как-нибудь про нее расскажу, и мы поехали на огонь, только он очень долго был как звезда на горизонте, то есть никак не приближался, просто впереди светило, и это была не Ретаннэ, ее я знаю. Герард спал, я – нет, но, кроме звезды и папеньки, ничего не было, хотя я знала, что есть, и помнила, куда нам нужно. Я испугалась, что папенька плутует, и тут звезда вспыхнула и стала костром, а папенька сказал, что мы на месте, и дальше им с кобылой дороги без зова нет. Герард проснулся, и мы с ним пошли пешком, но нас скоро заметили и отвели к Уилеру. Я очень обрадовалась, потому что он все понимает, начала объяснять, и тут появился монсеньор Рокэ. Со мной он почти не говорил, только с Герардом, ведь мы все и затеяли, чтобы доложить про бесноватых дриксов… Монсеньор расспрашивал Герарда, а я сидела у другого костра с виконтом Валме и герцогом Эпинэ…

– Нареченным Робером?!

– Да. Я так рада, что он жив и с Монсеньором, теперь с ним будет все хорошо. Какая я глупая! Я же знала, что вы с Робером друзья, и ничего ему про тебя не рассказала…

– Ничтожной довольно, что он жив и с тем, кого зовут Рокэ!

Подруга не хочет нести нелюбовь, а даст счастье! Только как их с первородным Робером свести, чтобы они разглядели главное? Повелевающий Молниями – герцог, как и хочет папенька, а весна в глазах Сэль вытеснит из сердца первородного осень и грусть по ничтожной.

– Сэль, я хочу увидеть герцога Эпинэ, это можно?

– Мы напишем Герарду, то есть ты напишешь господину Эпинэ, и мы вложим твое письмо в мое.

– Я буду писать всю ночь, – пообещала гоганни и поняла, что хочет сейчас же взяться за перо. – Не встречала ли ты рядом с герцогом Робером воина Дювье?

– Нарочно я не спрашивала, а видела только наших «фульгатов», но ведь можно спросить.

– Ничтожная спросит. Ты не договорила про нареченного Рупертом и про то, чем он плох.

– Он не плох, ты что?! Просто он похож на монсеньора Рокэ – так похож, что они сумели обмануть дриксенскую армию и выиграть сражение. Он любит меня, а я, когда на него гляжу, вспоминаю Монсеньора… Как он говорит с Герардом, встает, поднимает с земли плащ, велит обо мне позаботиться, называет тех, кого берет с собой… Ой, чуть не забыла!

Подруга бросилась в прихожую, и Мэллит побежала за ней. Закричал лежащий на ступеньке кот: его не коснулась ничья нога, но он был удивлен и потому обогнал всех. Мэллит была последней, она подошла, когда Сэль уже клала назад свою куртку.

– Ты нашла, – спросила гоганни, – или потеряла?

Селина разжала кулак, и Мэллит увидела кольцо, пригодное для мужчины. Золотое, с черным камнем и сплетенными буквами, оно было красивым и строгим.

– Видишь? – Подруга указала на обратную сторону, где изгибался похожий на вихрь знак. – Я видела такой только в доме Монсеньора, значит, кольцо продал живший там кукушонок. Брать чужое нехорошо, но выкупить было не у кого, мастера на наших глазах прикончили бесноватые. Я испугалась, что кольцо в суматохе потеряется, вот и стащила. Сначала я думала отдать его монсеньору Рокэ, а теперь хочу оставить себе на память; ведь если я уеду в Кагету, мы больше никогда не увидимся.