Бруно взялся за прежнее, и обустроившаяся, наконец, на зимовку армия обрастала положенной по уставу мутью, словно обозная кляча – лохмами. На следующий день после прибытия командующего в Доннервальд полковнику Фельсенбургу было велено в придачу к слуге взять ординарца. Руппи поморщился и выбрал Вюнше, благо папаша Симон верзилу и так захомутал, но этого оказалось мало, через три дня фельдмаршал потребовал обзавестись еще и порученцами, числом не менее двух. От штабных красавцев Фельсенбург отказался наотрез, сошлись на легкораненых каданцах. Уступчивость Бруно объяснялась просто: вызывающих доверие бумагомарак в армии осталось всего ничего, а принц Зильбершванфлоссе привык плескаться в чернильном море.

«Забияки» бумаг марать не умели и, хоть и ходили в лейтенантах, уступали грамотностью не только выкормышам Вирстена, но и папаше Симону, так что скрипеть пером Руппи приходилось лично. Удовольствия это не приносило, но дел иного рода становилось все меньше; полковнику Фельсенбургу только и оставалось, что проверять счета, читать чужие рапорты да составлять собственные. И ждать чего-то, о чем можно написать Селине, не уподобившись при этом некоему капитану Давенпорту. Сей достойный господин ухаживал за какой-то Мелхен столь настырно, что бедняжку приходилось прикрывать то котом, то вареньем. Фельсенбург решил учиться на чужом опыте и лошадей не гнать, но при этом не давать себя забыть.

Добряк Юхан с ходу согласился доставить в Акону любой груз, но требовался повод, который, самое малое, заставит Сэль сочинить в ответ большое письмо. Не надумав ничего путного, Руппи решил выждать еще с недельку и честно признаться, что скучает, причем кошка у него собственная, а вареньем его не испугать. Затем пришло в голову изложить это в стихах, и дело пошло: отвергнутый жених веселился второй день, сочиняя оду кошачьему варенью, а то, что полковника Фельсенбурга то и дело отвлекали, превращало виршеплетство в приключение. Господин полковник ржали, как фендрик в увольнении. До той минуты, пока свежеиспеченный порученец не положил перед ним переданное с оказией письмо «от старого знакомого».

Письмо было без футляра: сложенный в несколько раз лист бумаги украшала незнакомая печать с напоминающей острую церковную крышу горой, на которую насадили грибную шляпку, видимо, имея в виду облако. Руперт отодвинул разрастающееся в поэму творение и переломил «гору» точнехонько пополам. Имя и почерк «старого знакомого» не сказали ничего, но отгадка скрывалась уже во второй строчке. Руперту фок Фельсенбургу написал офицер для особых поручений при особе командующего Горной армией генерала фок Гетца. Тот самый егерь, которого Руппи очень хотелось убить.

Наглец ухитрился пробраться в Доннервальд и желал ни много ни мало приватной встречи с Фельсенбургом. Ругнувшись, Руперт отправил Вюнше к отцу Филиберу, глянул для успокоения в окно, полюбовался выбеленной ночной метелицей улочкой и принялся думать. Бесноватый – а горник, в отличие от своего мерзавца-командующего, был несомненным бесноватым – вряд ли явился за головой Фельсенбурга, то есть за мертвой головой. Китовник наладился либо предлагать, либо требовать, но предложения и требования умные люди чем-то подкрепляют. Руппи в «горных уларах» не разбирался, однако дураком Гетц явно не был: дурак на армии, причем воюющей, не удержался бы, тем более без примелькавшегося в Эйнрехте герба. Дальше оставалось лишь гадать, но все, что фок Гетц мог предложить, он уже предложил Рейферу, причем тогда положение Бруно казалось аховым. Диктовать свои условия после разгрома и вовсе глупо, а вот капитанишка… Гантрам Бессер вполне мог додуматься до какой-нибудь чуши. Письмо намекало на нечто великое, неотложное и достойное самого Торстена, но в то, что Бессер в горных теснинах осилил старинные баллады, не верилось. О Торстене бесноватый мог судить разве что по эйнрехтским воплям…

– Нету святого отца, – Вюнше огорченно развел ручищами, словно был в чем-то виноват. – Уехал вчера, хозяйка говорит, дня на три, не меньше.

И отец Луциан раньше утра не вернется, а бесноватый ждет ответа до сумерек. Конечно, можно плюнуть и доложить Бруно, авось что умное навыстукивает.

– Найди мне Штурриша.

«Забияка» обладал очаровательной способностью – когда он требовался для какой-нибудь, по его собственному определению, скучищи, облазившие весь лагерь посланцы возвращались с пустыми руками, хотя Штурриш и не думал прятаться. Когда же на горизонте обозначались хорошие наградные, пусть и с риском при их добыче сломать шею, каданец словно из воздуха возникал, так что поиски не затянулись. Неуемному капитану именно сейчас взбрело в голову пропустить стаканчик-другой с Добряком. Судьба словно бы намекала: может выгореть нечто стоящее.

– Добренького, господин полковник, дня, – за неимением оставленной в прихожей шляпы Штурриш пригладил волосы. – Дельце?

– Дельце, – подтвердил Руппи и покосился на стол, письмо было надежно скрыто под дрыхнущей Гудрун. – Для шестерых или семерых. Один умник из горников пробрался в город и добивается встречи. Я решил сходить и послушать. Не думаю, что меня примутся убивать, но провожатые тут все-таки нужны. Двое. Если гость не вовсе балбес, его это не удивит.

– А он не совсем?

– Судя по всему. Зато почти наверняка белоглазый.

– Это-то понятно – не свихнувшись, к вам не сунешься.

– Ну отчего же? Только до меня еще добраться надо… Придется разбираться, как этот горный орел сюда залетел. Одно дело, если повезло или в охране дыры, и совсем другое, если в городе у Гетца кто-то остался.

– Почему бы и не остаться? – Каданцу явно не хватало шляпы, и он теребил шейный платок, на удивление свежий. – Горники-то в Доннервальд не просто так топали, были у них тут свои. Кого-то выловили, а кто-то и отсиделся.

– Скорее всего. Сейчас полдень. В полвторого я отправлюсь к Ратушной площади, двое пусть за мной пойдут почти открыто. Не с барабаном, вестимо, но чтоб, приглядевшись, стало ясно.

– А еще парочка, – догадался Штурриш, – пойдет тихонечко.

– Именно. Гость объявится, и мы отправимся в какой-нибудь трактир. Выгорит – к «Шестой улитке», нет – в «Розовую розу» или «Пьяницу и Бочку». Сядем подальше от посетителей, но хорошо бы их было поменьше, нам в городе только новых бесноватых не хватает.

– Так эта ж дрянь не сразу липнет, а то б мы за ними не поспевали.

– И все равно, чем меньше народу, тем лучше. В «Улитке» хозяин сам знает, что делать, а если придется к другим идти – приплатите, и чтоб лишних к нашему приходу не было!

– Не будет.

– По дороге проверите, увяжется кто-нибудь за нами еще или нет. Если в трактире я подниму стакан левой, мне нужна помощь, если потянусь – все в порядке, просто ждите и не мешайте, а вздумаю почистить рукав – затевайте скандал. Да, приглядите еще какой-нибудь подвал или сарай.

– Для папаши Симона? Приглядим, не вашу же спальню господину Киппе пачкать.

Первым о радости сообщил кот. Именуемый Маршалом, позабыв про куриную печень, вскричал и бросился к двери, которую Мэллит теперь запирала. Гоганни, еще не зная, что ее ждет, но не ожидая дурного, откинула приделанный «фульгатами» крюк; кот выскочил из кухни и припустил в прихожую, не переставая взывать. Так он встречал лишь Сэль, и Мэллит, обтерев руки, поспешила к двери; она как раз успела увидеть, как Маршал вскочил на сундук, что ночами служил ложем караульному, и принялся царапать засов. Затем раздался стук, и несший стражу заговорил с тем, кто ждал снаружи. Разговор был недолог, зазвенело железо, и в дверном проеме Мэллит увидела Сэль в незнакомом плаще. Подруга была весела, а за ее спиной разгружали сани.

– Ты вернулась! – вскрикнула гоганни, раскрыв объятия. – И это радость радости!

– Я холодная… – Селина отстранилась и торопливо сбросила плащ и поддетую под него куртку. – То есть я живая, просто на улице мороз! У тебя все в порядке? Маршал!

Подруга подняла урчащего кота и прижала к груди, но чёрно-белый, хоть и был счастлив, желал ощущать под лапами пол. Он выказал свое желание и был отпущен.

– Воины говорят, что он размордел, – улыбнулась Мэллит. – Я получила твое письмо и все делала, как ты велела. Названный Эйвоном еще спит, потому что, сам того не зная, пьет на ночь сонную траву. Раны хромого полковника зажили, и он вновь хочет воевать, а к празднику монсеньор Лионель прислал тебе и мне дары даров. Ты голодна?

– Мы в дороге перекусили. Сейчас «фульгаты» притащат вещи, и пойдем всё смотреть, я тоже подарки привезла. В Доннервальде нашлось много нужного, хотя дело, похоже, в господине Юхане. Я думала, мы умеем покупать, а мы это делаем, как козы.

– Козы?

– Ну или лошади… Они идут туда, где есть трава, и пасутся, а если хорошей травы нет, едят плохую или ждут, когда хозяин накормит. Вот господин Юхан, тот покупает так, как Маршал охотится… Мы для тебя такую красоту нашли!

Главной радостью Мэллит была встреча, и гоганни об этом говорила, пока вновь вспрыгнувший на сундук кот обнюхивал одежду и познавал новую сумку из желтой кожи, большую и туго набитую.

– А как рада я! – Сэль смотрела на любимого зверя и смеялась. – Но ты наверняка хочешь нас накормить, а я хочу, чтобы тебе понравилось то, что добыл господин Юхан.

– Кто он? – решила узнать гоганни. – Я не слышала этого имени, и оно звучит непривычно.

– Он – шкипер, дрикс и друг господина Фельсенбурга, про которого я тебе говорила… Руперт один из лучших людей, которых я знаю, и это очень грустно. Я тебе потом про него расскажу.

– Я буду слушать и понимать, – Мэллит понизила голос, – ты говорила, что нареченного Эйвоном нельзя выпускать, но упрямый стремился к любимой, и я ударила его по голове вторым с края молотком для отбивания мяса. Он был самый подходящий и не нанес большого вреда!

– Какая же ты молодец! Ничего, скоро в Акону приедет монсеньор Рокэ, он Эйвона куда-нибудь денет.

– Мы обманом удержали страстного в постели, я и хромой полковник… – рассказать надо было много, но наверху уже раздавались неровные шаги.

– Теперь у господина Вернера все будет хорошо, – торопливо шепнула подруга, – то есть так хорошо, как может быть после того, что натворила Гизелла. Я всё рассказала монсеньору Рокэ, и он понял, какой фок Дахе замечательный человек.

– Это будет исполнено справедливости, – успела шепнуть в ответ Мэллит. – Полковник фок Дахе встает рано, ведь он не пьет сонный отвар.

– Ты все время забываешь, что он генерал, – укорила Сэль, – я тоже забываю, а это неправильно.

Дальше шептать стало неловко, и они просто ждали, когда добрый приблизится для разговора. Сэль гладила счастливого кота, а Мэллит думала о встречах, которые еще будут, и о том, что зимой окно не открыть.

– С приездом, барышня, – хромой генерал, подходя, улыбнулся, и подруга улыбнулась в ответ и тут же полезла в сумку.

– Добрый день, господин Вернер, – поздоровалась она, вытаскивая сверток, в который поместился бы откормленный каплун. – Очень хорошо, что вы до сих пор у нас. Это вам, только, пожалуйста, разверните у себя, там вещи, которые мужчины, если они хорошо воспитаны, при женщинах не смотрят. В Доннервальде очень хорошие вязальщики, и я попросила одного человека подобрать то, что нужно зимой на войне. Кроме того, я привезла вам дриксенские часы. Вы привыкли, что с кесарией можно только воевать, но сейчас все изменилось, и мы теперь вместе, потому что нужно убирать скверну.

Капитан Бессер по-прежнему вызывал жажду убийства, немало отягощенную сходством с Зеппом, но кто ты такой, если не можешь вытерпеть полчаса в обществе наглотавшегося скверны подонка? Фельсенбург спокойно поздоровался и предложил устроиться в «Шестой улитке».

– Почему она шестая? – полюбопытствовал бесноватый, кажется, не испытывавший ни малейшего неудобства.

– Кошки ее знают, – отмахнулся Руперт, – но там приличное вино, хорошие закуски, а днем еще и народа мало.

Это было истинной правдой, а то, что фрошера-трактирщика успели прикормить «львы», шло приятным довеском, никоим образом посторонних не касавшимся.

– Позволили бы вы вашим сторожам погреться, – Бессер омерзительно усмехнулся. – Могу поклясться, что буду вести себя смирно, а хоть бы и нет, я вам на пару выпадов, не больше.

– Мне тоже так кажется, – себя Руппи не видел, но подозревал, что ухмылочка получилась не менее гнусной, – но лести не терплю. Прошу.

– Это не лесть, – поторопился заверить горник, оглядывая внутренность трактира. – Драгун, которого вы не прикончили после бегства Бруно от Эзелхарда, – честный малый. Он рассказал о ночном поединке, но по-настоящему всех впечатлили схватка у этой кошачьей батареи и резня в форте.

– Значит, – Руперт махнул рукой, подзывая «скучающего» хозяина, – кто-то из убийц все же удрал? Вот уж не думал…

– Этот человек сам не дрался и ушел к нам после казни Вирстена и его друзей.

У Вирстена были друзья? Надо же… Но кто удрал после казни? Офицеры вроде бы на месте, неужели солдат? Фельсенбург потянулся, давая понять загодя засевшим в «Улитке» каданцам, что всё в порядке. Конечно, это было враньем: рука так и норовила выхватить пистолет, но гада требовалось, самое малое, выслушать.

– Вас прислал фок Гетц?

– Нет, но я не одинок.

– Любопытно. Красное будете?

– Мы не привыкли к вину. Можжевеловую.

– Можжевеловую, – потребовал на талиг Руперт, – лучшее красное и что-нибудь попристойнее закусить.

Даже если переговоры затеял фок Гетц, капитан не признается, однако шляющиеся туда-сюда китовники не радуют. Вроде ведь все дыры позатыкали, и на тебе! То кто-то штабной удирает к китовникам, и его даже не ищут, то посреди Доннервальда всплывает аж целый офицер для особых поручений при особе горной сволочи.

– И все же, чем обязан вашему визиту? – Смешно, но на талиг с белоглазыми говорить легче. Может, потому, что они начинают казаться чужими? – Все, что я мог вам сказать, я сказал при нашей прошлой встрече.

– Я помню, но с тех пор многое изменилось.

– У вас – несомненно. Вы проиграли, причем во все игры.

– Мы, именно мы, еще не начинали играть. – Кажется, Бессер решил, что Фельсенбург перешел на другой язык из осторожности. – Вас бы мы позвали, лишь начав побеждать, но стало известно, что вы не дали старой скотине Бруно сорвать злость на Вирстене. Значит, вы передумали! Иначе и быть не могло: вы, с вашими мозгами и вашей рукой, не можете быть заодно с фрошерской подстилкой.

– Я не передумал и не передумаю. Фельсенбург не может быть с эйнрехтскими шаркунами, кем бы они себя ни назвали. – Горник выжидающе таращился, он явно ждал продолжения, и Руппи, хорошенько оскалившись, бросил простенькое: – Я сам по себе.

– Вот! – возликовал капитан Бессер и заткнулся, так как трактирщик принялся расставлять стопки и стаканы. Руппи посмотрел свой на свет: тяжеловатый, явно не алатский хрусталь был отмыт на совесть, но это было не важно. Главное, сдерживаться становилось все легче: чтобы не запустить хрустальным уродом в рожу собеседника, требовалась уже не вся воля, а где-то с четвертинку. Повода для гордости, впрочем, это не давало – Вирстен скрывал свою бесноватость неделями, если не месяцами, и никто ничего не заподозрил, а это вам не полчаса в обществе китовника!

– Старое кэналлийское, – со тщанием провозгласил на дриксен хозяин, водружая на стол запыленную бутыль. Замечательно, вряд ли кто-то несколько лет назад додумался отравить наверняка посредственное вино.

– Любезный, почему ваш трактир так называется?

– Так решил дед моей покойной супруги, – фрошер позволил себе улыбнуться. – Я только вывеску, как господин фельдмаршал в город вошли, перевел. Если что доход приносит, лучше не переназывать. Ваша светлость еще что-нибудь желает?

– Позже. – А в самом деле любопытно, куда уползло пять предыдущих улиток, и стал бы тот же Карл, вломись в Метхенберг Альмейда, переводить вывеску на талиг и брать сахарок из рук, ну, допустим, Валме?

– Я бы хотел, – истинный варит Гантрам Бессер поднял талигойскую стопку с гаунасской можжевеловой, – выпить за вас лично.

– Благодарю, – кэналлийское Руперт откупорил сам, благо опыт у него, по милости Вальдеса, имелся немалый. – До горячего у нас минут двадцать. Зачем вы меня искали?

Капитан спокойно, даже неторопливо прикончил свою можжевеловую, но больше времени не терял: ему не просто было что сказать, его распирало! Китовник, все сильней заводясь, вещал, Руппи слушал и запоминал.

Расчет Алвы на разрыв горников с эйнрехтцами более чем оправдался. Остатки мозгов не дали Ило с Гетцем вцепиться друг другу в глотки, но о единстве по крайней мере этих варитов можно было забыть.

Склока возникла сразу же после боя. Фок Гетц – и Бессер с парой дюжин молодых и наверняка бесноватых болванов его в этом полностью поддерживали – наотрез отказался делиться с эйнрехтцами сохраненными обозами, обвинив фок Ило в зряшной гибели своего братца и проигрыше. Фок Ило в долгу не остался и перевалил разгром на горников, поставив в вину Гетцу срыв захвата Доннервальда и появление у Хербстхен разъяренных фрошеров, которые, не зацепи их тупые горники, сидели бы в своей Аконе. Гетц в ответ припомнил резню в часовне, затеянную, вне всякого сомнения, эйнрехтцами, и их полную бездарность. Профукать приезд и отъезд канцлера Фельсенбурга надо было суметь, и фок Ило сумел! Означенный фок Ило не нашел ничего лучшего, чем свалить всё на Вирстена, который не мог не знать о приезде Фельсенбурга, а значит, был в сговоре с Бруно. Подлый Вирстен обманул глупого Гетца, которому поверил умный фок Ило, не предполагавший в генерале кесарии подобной тупости. Из-за этого эйнрехтцы, рассчитывая на пленение Бруно и, между прочим, наследника Фельсенбургов, промешкали с наступлением, и момент был упущен. Гетц нашел что возразить и возразил, заодно наотрез отказавшись выполнять приказы столичной фифы, у которой без теплого нужника смерзлась задница, а башка и вовсе никогда не работала. Фифа попыталась угрожать и была послана сразу к Марге, фрошерам и к Змею, а горники возле Левенталя свернули к родимым горам, для пущей убедительности развалив мост.

– Глупо, – очень спокойный Фельсенбург очень спокойно отхлебнул вина. – Мост вам же отстраивать и придется, а добраться до Гетца можно хоть через Хербстенбруннен, хоть через Доннервальд. Правда, здесь Бруно.

– Главное, здесь вы, – собеседник поставил стопку и вновь воззрился на Руппи, явно собираясь перейти к главному. Зепп, когда что-то доказывал, так же отодвигал выпивку и клал обе ладони на стол. Худшего начала придумать не вышло бы и нарочно.

– Да, – подтвердил Фельсенбург, не прекращая потягивать вино, – в Доннервальде я, мой слуга и моя кошка. Что дальше?

– Я скажу, однако сперва еще раз повторю ваши слова. Вы объявили, что Фельсенбурги никогда не станут служить Марге, и отказались уйти вместе со мной.

– Вам отказать еще раз? Пожалуйста, мне не жалко. – Какая все же навязчивая штука пистолет, как и кинжал, и этот дурацкий стаканище, которым, засадив точно в висок, можно хоть кого прикончить. Пистолет морисский, кинжал – кэналлийский, хрусталь – кошки знают чей, а соблазняют одинаково… Но терпеть можно, можно!

– Звать вас к себе мы больше не будем, наоборот, это мы пойдем за вами!

– Куда, если не секрет?

– Куда потребуется! Вашу клятву скормить Марге закатным тварям слышало полтысячи человек…

– Возможно, я погорячился: твари могут от падали отказаться.

– Это их дело, – тоном приносящего присягу новобранца объявил Бессер, – а наше – предоставить им такую возможность! Мне, вернее, нам, офицерам Горной армии, Марге с его каплунами нужен не больше вашего! Вы знаете, что Гетц хочет закрепиться в горах и учредить свою марку?

– Восхитительно.

– Что?

– Всё. Вы уже думали, как вас станут отличать от бергеров?

– Нет, и не собираемся! Руперт фок Фельсенбург, у нас немало офицеров, которые не намерены забиваться в норы и оттуда огрызаться. В конце сражения к нам перешел слышавший тебя полуэскадрон, так что мы знаем, чего ты хочешь. Ты велел решать, и мы решили. Мы – вариты, а не пушечное мясо и не мыши при столичных крысах! Мир принадлежит тому, кто способен его взять и удержать. Так говорил Торстен, так говорим мы, но нам нужен вождь! Настоящий, а не дряблая холощеная скотина… В тебе течет кровь Торстена, но она много в ком течет, главное, тебе никто не указ, и ты знаешь, чего хочешь! Ты не желаешь загребать жар для Марге, и мы не желаем. Тебе смешно, что Гетц решил засесть в горах, нам не смешно, а муторно, и мы с хромым мерином не останемся. Есть только один способ никому не подчиняться – подчинить всех себе, как это сделал Торстен. Ты это можешь, ты это сделаешь, и мы пришли за тобой…

– Не за мной, – резко поправил Руперт, – а ко мне. Решать, куда и за кем идти, буду я. Ваш фок Гетц горазд говорить перед боем не выигранным, вы – после проигранного, мне тошно и от первого, и от второго. Предлагать сдаться ничем не лучше, чем… подносить стопку тому, кто только что отлупил вашего хозяина. Отправляйтесь к своим «уларам», из города вас выпустят, но возвращаться не советую. Что до меня, то я остаюсь с Бруно. Ровно столько, сколько сочту нужным, а вы с вашим Гетцем можете делать, что хотите.

– К весне мы его пошлем к Змею! Нам, как и тебе, нужна вся Дриксен, а не медвежий угол. Твое доверие надо заслужить, и мы его заслужим, ты скоро о нас услышишь!

– Будет любопытно. Простите, что не провожаю, – много дел, и уберите свои деньги. Выпивка… в счет ваших будущих подвигов.