К цветению гранатов не опоздаешь, они цветут долго… Плоды уже вовсю зреют, а рядом, на тех же ветках, вспыхивают и вспыхивают алые звездочки, словно пытаются что-то втолковать. Что?

Графиня Савиньяк с легкой злостью глянула на стопку гороскопов, за которые обещала себе взяться сразу после отъезда Росио. Как легко и интересно было допрашивать небо на пару с Левием и как тошно слушать его шепот в одиночестве. «Звезды не приказывают и не приговаривают, звезды предупреждают…» Иногда – коротко и ясно: сиди смирно, не упусти этот день, держись подальше от имярек, чаще – смутно и путано. Зато потом ты поймешь все. Астрология подла, как хронист, задним числом объясняющий любую несуразицу и любой ужас, но поди вытащи из небесной мешанины будущее, особенно когда и так не по себе.

Появлению чем-то возбужденной камеристки запутавшаяся в звездах и страхах графиня обрадовалась несказанно – поводу отложить то, от чего муторно, всегда радуешься.

– Что-то случилось? – Арлетта малодушно покосилась на столик для шадди. Морисского ореха не то чтоб очень хотелось, но пара чашечек – это четверть часа относительно законного безделья. – Скажи, чтобы сварили шадди.

– Да, сударыня, – камеристка присела в прелестном фарнском реверансе. – Кардинал новый приезжают! Гонца прислали, после обеда будут. С алатской супругой и послы с ними, кагетский и этот…

– Бакрийский, – предположила Арлетта, поскольку других послов Бонифацию по дороге было не добыть, разве что холтийцев, но каны из всех видов дипломатии признают лишь войну.

– Госпожа графиня, позвольте нам с Флорой сходить посмотреть, мы быстро.

– Сходите, – позволила госпожа графиня, припоминая, что бросить монетку на пути епископа – целый год не знать женских болячек. Кардинал, надо думать, лечит вперед лет на десять. – Я жду шадди.

Окрыленная камеристка исчезла. Арлетта потерла висок и заставила себя выложить в ряд четыре самых страшных гороскопа. Карл Борн, Габриэла Борн, Арно Савиньяк и отдельно – небо рокового дня, что на первый взгляд требовало от убийц и убитого лишь осторожности и взвешенности. Под такими звездами воюют, охотятся, путешествуют, женятся чаще, чем умирают, хотя и такое случается. У троих, чью жизнь и смерть втиснули в причудливо расчерченный круг, случилась именно смерть. Грохнули два выстрела, развеялся дым, и все было кончено, хотя по сути уже мертвый Карл дышал, ходил и говорил еще несколько месяцев.

Бертрам вовсю ищет астролога, предрекшего графу Борну смерть от любви и ославленного после мятежа шарлатаном, только найдет ли? И догадался ли сьентифик, что Борн оказался на эшафоте, потому что любил не себя и больше, чем себя? То, что Габриэла была ядовитой гадиной, любви не отменяет. Как и того, что в день казни гороскоп сулил Карлу легкое ослабление здоровья, а Габриэле – вожделение, впрочем, одно другого не исключает. Мятежник мог потерять заодно с головой мигрень, а его супруга – грезить в Васспарде о страстных объятиях. «Неутоленная страсть, – поучала Алиса, глядя на наследника Анри-Гийома, – дорога к безумию», но королева, в отличие от Габриэлы, умом не тронулась, по крайней мере на первый взгляд…

Принесли шадди и доложили о неожиданном визите портного. Арлетта невольно расправила ленту на манжете и велела впустить. Ученик и будущий преемник великого Ива, раз за разом повергавшего в прах королевских мастеров, ворвался в комнату, как Дидерихов герой к умирающей невесте.

– Доброе утро, Клод, – графиня ободряюще улыбнулась. Этого хватило, мастер немедленно заговорил и говорил долго, поскольку был возмущен. До глубины полной булавок и кружев души.

– Это неописуемо! – восклицал он. – И я, и сам господин Ив встречали дам, которые требовали ужасного! Господин Ив рассказывал, как в молодости, до того как он встретил графа Валмона, ему пришлось нашить на кэналлийское черное кружево семьдесят восемь золотых, осыпанных алмазной пылью пуговиц, и… Нет, я не назову имени этой дамы даже вам, но она искренне полагала, что этот кошмар ее украсит, и настояла на своем. Дело кончилось заслуженной эпиграммой и отъездом несчастной в дальнее имение, но отсутствие вкуса и неумение оценить свою внешность – нет, не простительны, простить подобное нельзя, но объяснимы. Сегодня же я столкнулся с полным безразличием! Эта во всех отношениях ужасная особа имела наглость заявить, что я могу сшить хоть мешок, главное, чтобы побыстрее! Сударыня, вы же ее видели! Не мне вам объяснять, что при столь сложном сочетании цвета волос, глаз и кожи нужно начинать с подбора основного тона… Не спорю, виконт Валме указал верное направление, но знать, куда идти, еще не значит дойти!

Я предложил осмотреть наиболее приемлемые ткани при ярком солнечном свете, приглушенном дневном, при большом количестве свечей и когда источником света является угасающий камин или неяркая масляная лампа. И что я услышал в ответ?

– Вас возмутило равнодушие к вашему искусству, – втиснулась в страстный монолог Арлетта, – я понимаю. И все же вам следует довести дело до конца.

– Я сделаю все, что смогу, но я не всесилен. Поверьте, в данном случае опустились бы руки у самого господина Ива, а я лишь надеюсь с годами приблизиться к подобному искусству! Не скрою, ваш туалет во время празднования дня рождения его величества наполнил мою душу гордостью. Герцогиня Ноймаринен и ее старшая дочь одеваются безупречно, но безупречность еще не есть совершенство, им не хватает некоего трудно уловимого флюида…

Клод явно заходил на второй круг, и Арлетта сочла за благо ускорить развязку.

– У меня нет сомнений, – заверила она тут же нахохлившегося мастера, – что равнодушие виконтессы вы одолеете. Девице довольно увидеть собственное отражение в новом туалете, и она оттает. Кроме того, в безразличии есть своя прелесть: вам не станут мешать, а результат будет полностью вашей заслугой. Согласитесь, заказчики порой бывают несносны.

– Это так! – оживился Клод, знавший множество душераздирающих историй о загубленных панталонах и камзолах, но поведать их мастеру не удалось: графиня дернула звонок.

– Я побеседую с равнодушием, – пообещала она. – Это должно быть любопытно.

Возможность под благовидным предлогом порыться в прорастающем цветничке всяко лучше не упускать, а гороскопы подождут. Все равно без Левия они только душу мотают.

Убрать расчерченные листки было проще всего, Арлетта с облегчением захлопнула крышку бюро и повернула ключ.

В варастийских степях Жакна выучился вполне сносно сидеть на лошади. Господин посол Великой Бакрии, оказавшийся сватом и при этом пятиюродным братом его величества Бакны Первого, обходился повозкой, в торжественных случаях влезая на растерявшего юную прыть козла, но Жакна не мог не познавать новое. Кроме того, он еще и размышлял, можно сказать – философствовал. Больше всего молодого бакрана волновало оставшееся неискорененным зло.

– Оно за Рцуком, – утверждал новоявленный рэй. – Зло не входит в наши дома, но оно есть, я думаю об этом и не могу радоваться дороге, как радовался бы, если б за спиной не оставалось плохого.

– Тут его тоже хватает, – утешил бакрана Марсель, – искореняй – не хочу. В Старой Придде, куда мы едем, зла вполне достаточно, и оно таится и ждет.

– Я понял, – нахмурился Жакна. Марсель тоже понял, что брякнул чушь, которая, судя по предыдущему опыту, обязательно сбудется. Исправлять было поздно, оставалось укрепляться духом самому и укреплять союзника.

– Регент верит в Бакрию и в тебя, – провозгласил Валме столь любимым горцами торжественным тоном, – но не все так однозначно. Здешнее зло молчит и украшает себя поддельными цветами.

– Его можно по ним узнать?

– Поддельные цветы носят многие. В длинные зимы хочется красоты, но не у всех есть вкус.

– Что должен делать я? – в голосе бакрана решимость боролась с растерянностью. Он рвался искоренять, но кого?

– Ты должен… скрывать свой ум. – Утверждение требовало доказательств, Валме напрягся и почти сразу отыскал нужный образ. – Зло, сочтя тебя глупым, выпрыгнет из норы в надежде на поживу и влипнет!

– Я видел, как охотилась большая мясная птица, у которой под клювом висело. Она трясла этим у норы, и оттуда выскочил серый прыгучий паук.

– Это киркорелла, – несколько удивился Марсель. – Где ты ее видел?

– Ее нашла птица, которая убежала из загона в нижнем замке. Таких птиц в Кагете едят, они очень некрасивые и плохо летают, а нора была на склоне. Ты говорил о Придде, в которую мы едем, почему регент оставил за своей спиной зло?

Если б только Марсель знал! Конечно, всех сыров не съесть и всех зол не искоренить, но Рокэ мог хотя бы зубы показать. Не показал. Заявился на ночь глядя, устроил на приеме пляски, разрешил дуэли, рванул к Савиньяку, узнал по дороге про Бонифация, сделал петлю, проболтал два часа с кардиналом и умчался уже окончательно, напрочь испортив виконту настроение.

Прежде Марселю смотреть Алве в спину не доводилось. Из Урготеллы Ворон удрал ночью, заморочив всех своей гитарой, прыжка в Дыру виконт тоже не видел, а недавняя скачка к Хербстхен была безобидной – от войны Валме пакостей не ждал, по крайней мере для Рокэ, вот разгуливавший по Лаик в призрачном виде Савиньяк опасения вызывал.

– Ты не хочешь говорить или ты не знаешь? – глазастик Жакна смотрел в корень и ждал ответа, а его не было. Спасибо, справа как раз показалась путевая церковь, считай, приехали.

– О зле следует говорить обстоятельно, – совершенно честно объяснил Валме, – и мы обязательно поговорим, но не сейчас. Видишь этот храм? Он поставлен для тех, кто уезжает из города, в который стремимся мы.

– У нас для тех, кто не успел спросить Бакру о важном, ставят рога над источником.

– А у нас ставят путевые церкви. Тебе пора сажать посла на козла и пересаживаться самому. Когда мы приедем, постарайся не подавать виду, что хорошо понимаешь талиг.

– Но я понимаю.

– Пусть это останется между тобой и друзьями. Послы не открывают всего, что знают, зато часто врут, но этому надо учиться. Смотри на Бурраза, он – великий посол.

– Я буду смотреть, но как быть, если нужно узнать дорогу и найти еду и воду?

– Адуаны и кагеты вас на произвол судьбы не бросят, но ты можешь задавать простые вопросы, только старайся при этом ошибаться. Главное, смотри по сторонам и запоминай, потом я объясню непонятное. И еще одно: не ходи никуда с дамами… с женщинами, особенно если они тебя будут звать.

– Я не пойду. К женщине нельзя входить, если она не родная кровь и не Премудрая.

– В Старой Придде только одна премудрая – графиня Савиньяк, ей ты можешь даже петь. Есть еще герцогиня Ноймаринен, она считает себя премудрой, но это не так. С ней тебе лучше вообще не говорить.

Что за зрелище ее ждет, Арлетта представляла в полной мере. Георгия повторяла мать, а по мнению Алисы фрейлинам надлежало есть сласти, мечтать под чувствительные баллады о великой любви и резвиться под присмотром нескольких дуэний или же одной королевы. В Олларии летом резвились в парках, а зимой – в большой оранжерее, однако в Старой Придде ничего подобного устроить не успели, и девы чинно слушали музыку в той самой гостиной, где старуха Фукиано дала бой Аглае Кредон.

– Какой сюрприз! – ахнула занимавшая то же место, что и в день празднеств, Анна Рафиано и кивком указала на кокетливое креслице. – Музыканты, продолжайте, мы слушаем.

Тенькнуло, пискнуло, и прерванная было мелодия вновь запорхала меж еще не свыкшихся друг с другом разноцветных – Георгия по здравом рассуждении отказалась от одинаковых платьев – девиц. Арлетта, на сей раз сощурившись без всякого намека, оглядела нарождающуюся клумбу. Девица Манрик, столь успешно подбросившая повод для визита, забилась в дальний угол рядом с водруженным на обрубок колонны изваянием – аллегорией то ли юности, то ли радости, но ни в коем случае не любви. Любовь в понимании дриксенских принцесс не прыгает и не исходит счастьем.

– Вот уж не ждала, – шепнула невестка. – Ты, как я понимаю, по делу?

– Скорей, по безделице, – графиня неторопливо разглядывала глуповато-розовую фигурку, позволяя проследить за своим взглядом. – Портные и куаферы чем божественней, тем ранимей… Валме заключил не лучшее в своей жизни пари, и вот я втянута в нечто утомительное и малоприятное.

– Мне бы твою заботу, – супруга экстерриора запустила пухлую ручку в вазочку с орешками. – Георгия второй день просит приглядеть за этими несчастными. Ты не представляешь, как я зла на Алву!

– В самом деле не представляю, я на него злиться не умею. А что он натворил?

– Отвратил от Гогенлоэ Рудольфа – оцени, кстати, изящество выражения твоего братца. Разумеется, Георгии пришлось отказаться от помощи Одилы и Терезии, которые рвались пасти этих уточек.

– Я бы не сказала, что птичник велик.

– Судьба дев решается вдумчиво, каждый день прибавляется две или три крошки.

– Я оценила изящество твоих выражений. Мне нужна Иоланта Манрик, чью судьбу успешно решили.

– Ей опять стали завидовать, – супруга экстерриора вновь потянулась к вазочке. – Арно не хочет на какую-нибудь войну? Его пребывание здесь скоро будет сопоставимо с пребыванием при дворе Мориса Эр-При. Вкусы фрейлин так странно меняются… Сыновья Жозины были с отцом на одно лицо, но к тому времени главным призом был уже Алва. Как всё же просто мы жили!

– Странный вывод. – Анна на что-то явно намекает, но дальше намеков не пойдет. – Впрочем, прошлое часто кажется простым.

– Особенно когда настоящее становится сложным, а оно как раз становится. При Алисе Малый двор носил ее цвета, при Катарине в обиход вернули родовые сочетания, но серединкой ромашки всё равно оставалась королева, а что у нас сейчас?

– Дельфиниум, – Арлетта взяла пару орешков и встала. – Что ж, займусь зеленым и розовым.

Королевы в Талиге не осталось, даже вдовствующей, зато у короля две малолетние сестры, пара влюбленных кузин и тетка, которой ударило в голову материнское величие… Неплохая куртина, пчелки с бабочками уже оценили.

Виолина заиграла тише, мелодия впитывалась в чинную скуку, будто вода в песок, и наконец иссякла. Девы неуверенно зашевелились, на паре мордашек промелькнули улыбки облегчения, стукнула дальняя дверь, вошли слуги с полными пирожных подносами. Эти раковинки из взбитых с сахаром белков обожала дурочка Одетта… Графиня Савиньяк поймала взгляд невестки и поняла: Анна тоже вспомнила.

– Я о ней не думала лет десять, – графиня Рафиано зачем-то повернула вазочку и громко добавила: – Через четверть часа, утятки, вы узнаете первый секрет стихосложения, а сейчас услаждайте свое бытие раковинами грез.

Первыми возле грез оказались сестрички Флашблау, остальные отстали не слишком; не собиралась сидеть в своем углу и равнодушная Иоланта. Поджав губы, внучка Манрика двинулась к сластям, будто в бой. Арлетта обвела взглядом комнату, небрежно поправила волосы и подошла к тому же подносу.

– Нам носили такие же, – графиня с улыбкой взяла одну раковинку. Ее следовало раскусить, хотя бы для того, чтобы понять, по-прежнему ли в скрепляющем половинки креме таится леденцовая жемчужина. – Будьте осторожны, внутри может быть сюрприз.

– Он есть, – утешила дева, – я вчера чуть зуб не сломала.

– Изрядная часть моих знакомых сочла бы это прискорбным, – Арлетта откусила от крошащейся памяти. Стало приторно и слегка грустно. – Мне на вас нажаловались. Давайте вернемся к вашему изваянию и присядем. Вам не сказали, кто это?

– Радость, – подтвердила худшие опасения виконтесса. – Я ничего не делаю, и я сюда не просилась. Что мне, счастье изображать? Я их не трогаю, да я их вообще… не вижу, а они – меня. Вот раньше, когда… Они за мной бегали, в туалетную без поцелуйчика было не выйти.

– Мир остается прежним, – графиня спокойно положила надкушенную раковинку на листок бумаги, видимо, приготовленный для стихосложения. – Мой вам совет, Иоланта. Можете не видеть девиц, хотя подобное часто оборачивается осколком в туфле и вареньем на стуле. Можете не видеть кавалеров, им это в любом случае полезно, но не оскорбляйте хороших портных, их гораздо меньше, чем нас. Ну что вам стоило посмотреть ткани при разном освещении?

– Так вы со мной говорите не из-за… этих?

– Нет, разумеется, – утешила Арлетта, разглядывая бывшую первую невесту Талига. Разумеется, графиня Савиньяк встречала девиц Манрик и прежде, но не подходила, дабы не дать тессорию повод записать Ли с Эмилем в женихи.

– Почему вы так на меня смотрите?

– Мы первый раз оказались рядом, а я близорука.

– Вы прежде избегали двора, – внезапно припомнила виконтесса, – а теперь – нет. Вам нравится, как стало?

– Не слишком, но сейчас лучше быть вместе.

– Зачем, всё и так поделят! Кому нас с Лионеллой отдадут?

– Меня это не касается, но отдают только то, что отдается. Со мной это не вышло.

– При чем здесь вы?

– Людям свойственно вспоминать, особенно при встрече с молодостью. При дворе королевы Алисы я была сразу фрейлиной и заложницей. С тех пор я не люблю некоторые сласти и некоторых поэтов.

– Каких?

– Дидериха и Капотту, но его вы вряд ли читали. Вы что-то хотите спросить?

– Почему ваш сын дрался из-за меня на дуэли?

– Потому что он так решил.

– Это не вы ему велели? Только, пожалуйста, скажите как есть! Мне это… очень важно.

– Мои сыновья свободны в своих решениях с Лаик. Впрочем, я никогда не скрывала своего мнения о мужчинах, за глаза говорящих о нас – то есть о женщинах – мерзости. Не исключаю, что на Арно повлияли мои слова, но, скорей всего, он вспомнил, как в подобных случаях поступает его брат. Вы должны знать хотя бы одну из подобных историй.

– Вы говорите об этой… Арамона?

– Ее зовут Селина. Удивительной отваги девушка.

– Она могла себе позволить и не такое!

– Как интересно.

– Вы о чем?

– О «не таком». Вообразить, что бы могла себе позволить Селина такого, чего бы она уже не сделала, мне не удается. Ваш дед отвратительно разбирался в людях, а ваша бабка по матери разбирается только в Гогенлоэ и Колиньярах. Уже с вами она ничего не поняла…

– Арлина! – Георгия воздвиглась в дверях, будто в парадной раме. – Ты здесь? Дети, не удивляйтесь, нас с графиней Савиньяк связывает та самая юная и при этом вечная дружба, которую вам лишь предстоит для себя открыть, но об этом потом! Его высокопреосвященство кардинал Талига и Бергмарк скоро будет с нами. Кто из вас, мои дорогие, не боится мороза и желает встретить его высокопреосвященство на въезде в город вместе с нашими замечательными офицерами?